Текст книги "Норки!"
Автор книги: Питер Чиппендейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)
Часть I
Глава 1. НАД ПРОПАСТЬЮ
Мега зажал ноздри и, развернувшись задом, навис над отверстием уборной. «Что все они тут делают?» – с отвращением подумал он; тут его задняя лапа поехала по скользкой поверхности, и он чуть было не потерял равновесие. Доски пола в норочьей уборной были не только покрыты отвратительной смесью мускусной струи, мочи и жидкого кала, но и впитали в себя всю эту дрянь и распространяли зловоние, от которого потом нелегко было отделаться. И запах этот не исчезал даже после того, как Хранитель производил уборку. Время от времени – и сегодня как раз выдался такой день – вонь становилась настолько резкой, что от нее начинали слезиться глаза.
Машинально подняв лапу, Мега покачнулся и снова едва не упал. Вздрогнув, он припомнил один случай, происшедший с ним в детстве, когда стайка сорванцов едва не сбросила его. Он уже висе'л вниз головой и, крича от ужаса, видел под собой это море дерьма, когда подоспевшая мать спасла его. Хулиганы все же успели макнуть его темечком, так что после этого Мега целую неделю не мог отделаться от ощущения, что скользкая и вонючая жижа все еще здесь, стекает между ушами, и потому ему постоянно казалось, что остальные норки откровенно смеются над ним – грязным, вонючим и жалким.
К счастью, до сих пор это было самое большое унижение в его жизни. Мега был довольно крупным подростком, поэтому после нескольких жестоких драк ему в конце концов удалось занять среди одногодков такое положение, которое обеспечивало ему неприкосновенность. И все же он продолжал всем сердцем ненавидеть уборную, и не только из-за постоянно царивших здесь вони и грязи. Нормальный мужской инстинкт велел каждому самцу помечать свою территорию. Почему, спрашивал себя Мега, им не позволено проделывать это там, где им хочется? Почему они вынуждены проделывать это публично? Неужели у них нет никаких прав хоть на какое-то уединение?
Старейшины постоянно подчеркивали, что опорожнять кишечник в специально отведенном для этого месте необходимо в целях гигиены. Спорить с этим было, конечно, нелегко, и все же необходимость отправлять свои нужды в общественной уборной казалась Меге частью стратегии Старейшин, к которой они сознательно прибегали, чтобы лишить норок индивидуальности. Никто из обитателей колонии не должен был слишком увлекаться «приватными», как они их называли, сторонами жизни. В результате каждая норка в колонии была низведена до положения послушного винтика примитивного жрущего и испражняющегося механизма.
Впрочем, в механизме этом частенько возникали проблемы, подтверждением чему как раз и были страдания Меги над сортирной ямой. Предполагалось, что регулярные кормления должны служить кульминацией каждого дня, и так оно и было в действительности. Каждое утро и вечер входная дверь отворялась и в сарай входил Хранитель. Он начинал разливать по лоткам жидкую пищу, а норки с жадностью следили за ним, пуская слюни и прислушиваясь к урчанию в пустых животах. Однако и после того, как лотки оказывались в вольере, большинству приходилось ждать, пока наедятся Старейшины. Жирный, обрюзгший Предводитель Старейшин Массэм, как правило, заканчивал трапезу последним; сыто рыгнув, он вразвалочку удалялся, громко попуки-вая на ходу, и только после этого Габбла давал знак, что и остальные могут приблизиться к лоткам, чтобы там, давясь и отталкивая друг друга, торопливо насытиться.
В последнее время Хранитель несколько изменил норочье меню. Старейшины немедленно объявили, что новая пища – это еще одно проявление любви и заботы человека о них, норках, а Габбла зачитал официальное коммюнике, в котором говорилось о повышенной питательной ценности нового продукта. Несмотря на это, Мега проглотил свою порцию без всякого воодушевления: новое блюдо и по вкусу, и по консистенции отличалось от старого в худшую сторону. Из-за недоброкачественной пищи он – как и все остальные норки – страдал запором: живот у него раздулся и сильно болел. Теперь Мега задрал мордочку вверх, выгнул спинку, отставил хвост как можно дальше и, стараясь дышать ртом, изо всех сил сосредоточился.
«Дело не в уборной, – размышлял он, уныло поглядывая по сторонам, чтобы вовремя заметить что-то, что могло бы отвлечь его от его трудной задачи. – Весь наш вольер – сплошной сортир!»
Эти вспомнившиеся ему слова Шебы казались Меге достаточно точными и справедливыми, чтобы он мог опереться на них в дальнейших умопостроениях. Мега хорошо помнил, как она повела его на первую, ознакомительную экскурсию по вольеру. Шеба показала сыну, что клетки приподняты над землей примерно на половину роста Хранителя, и объяснила, что расположены они двумя параллельными рядами и выходят в проход, по которому человек добирался до дальней стены длинного сарая, где он держал запас корма и разные инструменты. В клетках напротив никто не жил, но в одной из них – в самом дальнем углу – родился Мега, и Шеба показала ее сыну.
Потом, уже без всякого воодушевления, она объяснила Меге, что каждая клетка отделяется от другой при помощи тонкой деревянной перегородки. Хранитель, разумеется, мог открывать дверцы в решетчатой сетке спереди, однако норки могли покидать свои клетки только через заднюю дверцу, которая вела на игровую площадку, также забранную со всех сторон ржавой стальной проволокой. Кстати, с точки зрения Старейшин, эта льгота служила еще одним доказательством неизъяснимой доброты Хранителя. Благодаря тому, что площадка была ограждена только сеткой и сверху, и со всех сторон, она действительно давала ощущение открытого пространства, довольно относительное впрочем, так как сетка отстояла от стен сарая совсем ненамного. За тем, что происходило снаружи, можно было следить только сквозь грязное слуховое окошко в крыше сарая, так что большую часть времени норки проводили в полутьме, если не считать тех моментов, когда Хранитель включал под потолком какие-то штуки, которые горели ярче, чем солнце, изредка заглядывавшее внутрь.
Разнообразные способы времяпрепровождения, предлагаемые Старейшинами, не нравились ни Шебе, ни Меге. Шеба лишь объяснила сыну основные правила самых распространенных групповых игр, показала сеансы совместной ловли блох, научила устрашающе пыхтеть, раздувая бока, и распушать перед схваткой шерстку, чтобы казаться противнику вдвое больше. Некоторые норки, по словам Шебы, придавали этим играм огромное значение, но сама она находила их скучными и неинтересными.
—Может статься, тебе это понравится больше, чем мне, Мега,– сказала Шеба с надеждой, хотя по всему было видно, что она сильно в этом сомневается. – Большинство игр – например, пятнашки, погони, единоборства, серьезные драки, наконец, – все это мужские забавы. Вероятно, они придутся тебе по вкусу, но не думаю, что ты будешь жить только для этого. Вот так вот, сынок, – заключила она и добавила как бы между прочим: – Есть еще одна игра, Мега… Если достаточно долго глядеть на разводы и сучки на стене, можно в конце концов увидеть норок – морды и фигуры.
«Какая от этого польза?» – подумал он тогда, однако с тех пор Мега успел изменить свое мнение, ибо не раз и не два пришлось ему искать хоть что-то, что помогло бы ему преодолеть утомительную рутину бедного событиями существования и дать воображению хоть какую-то пищу.
Когда миновало раннее детство, он ощутил воздействие еще одного фактора. Шеба была хорошей матерью, и он любил ее нежно, но оба они существовали словно в какой-то изоляции, природу которой Мега никак не мог постичь. Он часто замечал, что соседи сторонятся их. Не ускользнул от его внимания и тот факт, что остальные норки обитают в клетках целыми семьями, в то время как у него не было никого, с кем он мог бы расти и взрослеть.
И тогда Мега начал засыпать мать вопросами и упреками.
– Скажи, мама, почему у меня нет ни братиков, ни сестричек, как у других малышей? Разве мне нельзя? – снова и снова спрашивал он.
– Дело не в том, что нельзя; просто их у тебя нет – вот и все.
– А почему нет?
– Потому что ты – другой, сынок.
– Но почему я обязательно должен быть другим, мама? Почему я не могу быть как все?
– Каждый рождается с определенным предназначением в жизни, сынок, – говорила в таких случаях Шеба. – Твое предназначение – быть не таким, как все. Ты должен смириться с этим и научиться этому радоваться.
– И поэтому у меня нет папы?
– У тебя есть папа, милый. Просто сейчас он не здесь.
– Где же он тогда?
Этот диалог повторялся снова и снова, и каждый раз Шеба отвечала одно и то же:
– Ты должен подождать, Мега. В свое время ты все узнаешь.
– И тогда я увижу папу? – спрашивал Мега печально.
– Нет, мой милый, – с такой же печалью в голосе отвечала ему Шеба. – Как бы оно ни повернулось, я боюсь, что ни ты, ни я никогда больше не увидим Соломона. И только однажды она намекнула Меге, что может готовить ему «свое время».
– Каким он был, мой папа? – спросил, как обычно, Мега.
– Твой папа был совсем особенный. Он изменил всю мою жизнь. – Это был стандартный ответ, который Мега получал уже не раз, но тут Шеба неожиданно добавила: – Но не такой особенный, как ты, милый. Ты изменишь не только мою жизнь; твоя судьба – изменить жизнь всех норок.
– Что это значит, мама? – резко спросил Мета. – Скажи мне!
Но она ничего не сказала ему в тот раз; да и в другие разы – как бы он ни допытывался, какие бы ловушки, казавшиеся ему чрезвычайно хитрыми, ни расставлял – Шеба неизменно отвечала, что в «свое время» он сам все узнает.
Из задумчивости Мегу вывел чавкающий звук приближающихся шагов. Если это кто-то из Старейшин, подумал Мега, то, вопреки громогласно провозглашаемому принципу недопустимости частной жизни, ему придется удалиться и терпеть, пока тот не закончит свое дело и не уберется. Увидев, что это всего-навсего Мата, из соседней клетки, Мега вздохнул с облегчением, однако ее появление так или иначе нарушило его. медитативное спокойствие, и он решил бросить свое занятие. Сколько бы он тут ни мучился, вряд ли что получится.
Мата всегда была с ним дружелюбна и часто болтала, хотя он старался сохранять дистанцию и прибегал ко всяческим уловкам, лишь бы не заходить в принадлежащую ее родителям клетку. Что-то в ней и в ее манере настораживало Мегу. Отец Маты, по имени Мародер, был широко известен как существо ограниченное, жестокое и склонное к насилию, и не раз Мега с Шебой, сидя у себя в клетке, в смущении прислушивались к пронзительным воплям и тяжелым ударам, сотрясавшим тонкую фанерную перегородку. Случаи домашнего насилия были не редкостью в колонии благодаря политике Старейшин, которые никогда не вмешивались в семейные дела. Не вмешивались они и тогда, когда сорванцы-одногодки пытались воспитать в Меге «почтительность». Шеба научила сына, как постоять за себя и внушить компании подростков уважение к силе своих лап и остроте зубов, в чем Мега весьма преуспел.
– Давно сидишь? – поинтересовалась Мата.
– Слишком долго,– отозвался Мега, улыбаясь.
– Здесь каждая минуточка кажется слишком долгой, – неожиданно резко ответила Мата. – Я не про уборную, а про все вместе.
В глубине души Мега был с нею полностью согласен, однако вслух ничего не сказал. Шеба учила его не привлекать к себе излишнего внимания, вступая в определенного свойства разговоры, которые изредка позволяла себе молодежь. «Это и есть те самые Дурные Мысли, которые имеют в виду Старейшины, – втолковывала ему Шеба. – Время от времени они посещают всех, но во время Посвящения, когда Старейшины станут знакомить молодых со своей доктриной, они все тебе „объяснят". Пока же, Мега, сосредоточься главным образом на себе самом. Постарайся забыть о Дурных Мыслях или, по крайней мере, старайся не произносить их вслух при посторонних».
И Мега послушался, хотя ему в голову не раз приходила горькая мысль о том, насколько легко выполнить такой наказ, если с тобой почти никто не разговаривает.
– Пора нам всем выбираться отсюда, – продолжала Мата, как будто его вовсе не было рядом. – Лично я вряд ли выдержу здесь долго. Ты знаешь, что инициация совсем скоро?
– Да, – коротко отозвался Мега.
Как он мог не знать об этом? Все подростки ощущали приближение этого события, после которого их официально перестанут считать детьми, несмышленышами. С этого момента молодые норки обязаны будут строго следовать общим правилам, не смея ни на пядь отклониться от официального курса.
– И что ты собираешься предпринять в связи с этим? – требовательно спросила Мата.
Вопрос удивил и озадачил Мегу– Разве тут можно было что-то поделать?
– Ничего, – ответил он, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно нейтральнее. – Шеба говорит, что я должен пройти Посвящение. Она утверждает, что ни у кого из нас нет выбора.
– Да, она права, – кивнула Мата. – Мне тоже придется пройти Посвящение, но я не собираюсь просто так взять и проглотить их дурацкую доктрину целиком. В мыслях я буду сопротивляться ей изо всех сил. И я не одна такая. Несколько моих подружек думают, как я. Мы не такие, как самцы; у нас есть своя собственная голова на плечах, и, что гораздо важнее, мы стараемся сохранить ее во что бы то ни стало.
– В самом деле? – уклончиво переспросил Мега. Но в глубине души он почувствовал раздражение.
Мата терпеть не могла самцов как таковых.
– Скажи,– обратился он к ней, впервые в жизни высказывая вслух мысль, которая довольно часто возникала у него в голове, – если все самцы такие ужасные, то почему ты – единственная, кто разговаривает со мной?
– Ты сам должен знать ответ, Мега. – Мата улыбнулась. – Ты не такой, как все, ты другой. Может быть, не все мы видели это, но все мы знаем, что случилось с луной, когда ты родился. Разве ты сам веришь в байки Старейшин насчет бродячей тучи?
– Я не уверен…– осторожно ответил Мега.
Он несколько раз задавал этот же вопрос Шебе, но она каждый раз отвечала как-то туманно.
«Я не знаю, Мега, – обычно говорила она. – Я была слишком занята – я тебя рожала».
– Ты, может, забыл, Мега? Я тоже тогда родилась – во время затмения, – с неожиданной резкостью проговорила Мата. – Значит, мы с тобой оба другие. Разве ты не видишь: мы с тобой – два сапога пара.
Разговор становился слишком серьезным, чтобы нравиться ему и дальше.
– Ну что же, кое-что общее у нас, без сомнения, есть, – пошутил он, наблюдая, как Мата осторожно и с отвращением на мордочке разворачивается на осклизлой площадке. – Надеюсь, тебе повезет больше.
– И ничего смешного! – сердито отрезала она. – Это унизительно, это ужасно, просто мерзко, наконец! Как, собственно, и все здесь. Ты и я – мы оба прекрасно понимаем, что мы рождены не для такой жизни. А теперь оставь меня, пожалуйста, одну.
Он выбрался на игровую площадку и пересек ее, оставляя за собой мокрые следы; живот продолжал болеть с прежней силой. Неожиданно Мега почувствовал себя подавленным. Он по-прежнему любил Шебу, и его вера в то, что она говорила, оставалась непоколеблен-ной, однако все ее обещания насчет «своего времени», когда он все узнает, почему-то показались ему пустыми. А тут еще это дурацкое Посвящение!
Глава 2. ОБ-ЛО-ПУ-ШИЛИ!
Если бы не настоятельная необходимость, Лопух ни за что бы не вылез на поверхность. В такие дни, как сегодня, он и его друзья-кролики предпочитали ночные приступы голода традиционной вечерней пастьбе, однако Лопух был главой делегации Сопричастных Попечителей к Филину, и эта почетная обязанность не оставляла ему выбора, хотя погода начала ухудшаться с самого утра. Пронизывающий восточный ветер превратился в настоящий ураган, который проникал даже сюда, в нору, а температура воздуха упала так сильно и резко, что все обитатели подземного городка свернулись в клубочки и сидели тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то сохранить драгоценное тепло. Иными словами, это был премерзкий день.
Маргаритка проснулась и уставилась на него непонимающим взглядом. В следующее мгновение ее усы дрогнули, а на мордочке появилась нежная, понимающая улыбка.
– Время пришло,– торжественно изрек Лопух, улыбаясь в ответ.– Но не для тебя; сегодня ты останешься дома. Снаружи слишком холодно для моей милой подружки.
Маргаритка благодарно сморщила нос, и Лопух пополз по подземной галерее, чтобы оповестить остальных. Им хотелось покидать нору еще меньше, чем ему, и маленькая делегация выглядела довольно кисло, когда Лопух обратился к своим товарищам с речью.
– Друзья! – начал он. – Сегодня – наш семнадцатый по счету визит к Филинову гнезду. Как видите, невзирая на объективные трудности, мы не оставляем наших попыток установить с Филином взаимовыгодное сотрудничество. Погода наверху не слишком благоприятствует нашей миссии, однако мы не должны позволять внешним обстоятельствам препятствовать осуществлению наших планов. Мне, вашему признанному лидеру, наверняка не нужно лишний раз напоминать вам, какую важную роль мы должны сыграть в судьбе Общества Сопричастных Попечителей Леса, последовательно отстаивая высоко ценимые нами принципы взаимопонимания, добрососедства и сотрудничества между самыми различными существами.
– Послушайте, Предводитель, – раздался одинокий, неуверенный голос. – Мы так же, как и вы, весьма заинтересованы в осуществлении благородных целей Попечительства, однако так ли необходимо отправляться в путь именно сегодня, сейчас?
Лопух презрительно смерил говорившего взглядом. Он знал, что если кто и попытается отвертеться от выполнения своего долга, то это будет не кто иной, как Травобой, который чаще других ворчал и жаловался на трудности. В колонии Травобой был известен как «кролик, который любит немножко поспать», или, иными словами, как лентяй из лентяев.
– Не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны предположить, что перерыв в наших посещениях гнезда Филина может дать нам какие-то преимущества? – добавил мрачный Травобой. – Позволю себе заметить, что данное предложение предоставит нам – всем тем, кто, как вы, несомненно, согласитесь, уже продемонстрировал свою непреклонную волю и готовность к великим свершениям,– возможность предаться заслуженному отдыху. Должен оговориться, что я вовсе не настаиваю на данном предложении. Возможно, мы поступим разумнее, если решим вопрос голосованием.
– Спасибо, товарищ, – ответил Лопух, чувствуя огромное облегчение от того, что бунт принял именно такую форму, с которой ему легче всего было справиться. – Однако, прежде чем мы приступим, я позволю себе напомнить, что любое предложение, получившее соответствующее подтверждение в результате должным образом оговоренных процедур, приобретает решающее значение для всей нашей политики. И поскольку предложение не ходить к Филину содержит в себе фунда-. ментальную переоценку основополагающих целей нашей стратегии, оно требует проведения полноценного собрания с подобающим кворумом. Так значит, ты настаиваешь, чтобы в ближайшем будущем мы провели такую конференцию и включили твой вопрос в повестку?
Травобой огляделся по сторонам. Остальные продолжали упорно смотреть в землю.
– Нет, нет, Предводитель, я не настаиваю! – рассмеялся он деревянным смехом. – Я просто подумал, что так, возможно, будет лучше, и выдвинул это предложение, руководствуясь исключительно интересами большинства. Но разумеется, если вы считаете иначе…
Он не договорил и тоже потупил взгляд. Лопух выдержал длительную и весьма красноречивую паузу.
– Итак, уважаемые делегаты, поскольку, как я понимаю, никто больше не возражает, давайте приступим к выполнению нашей миссии, – сказал он наконец и первым поскакал в тоннель.
Погода стала еще хуже, и Травобой был, скорее всего, прав, когда предлагал никуда не ходить. В прошлые года активность Общества Сопричастных Попечителей Леса обычно шла на убыль по мере того, как дни становились все короче, ночи – длиннее, а всякая жизнь в лесу замирала. Вынужденные проводить в своих норах большую часть времени, кролики в основном спали, рассказывали друг другу всякие истории и – самое главное – планировали будущие мероприятия и тактические ходы, которые должны были привести к победному концу их непрестанную и самоотверженную борьбу за более высокое качество лесной жизни. Однако это продиктованное природой расписание неожиданно было нарушено выступлением молодых кроликов-активистов.
Всю весну и все лето они нарушали мирное течение регулярных собраний, устраивая бессмысленные диспуты и прения, так что в конце концов положение стало настолько критическим, что Лопух и его сторонники поняли: надо действовать решительно и быстро.
Для обсуждения проблемы была тайно созвана рабочая конференция. Впоследствии Лопуху часто казалось, что до конца жизни он не забудет ужас, охвативший слушателей, когда, открывая конференцию, он со всей откровенностью сказал:
– Товарищи! Чтобы восстановить порядок на наших собраниях, нам необходимо привлечь на свою сторону какое-нибудь существо, которое обладало бы авторитетом, чрезвычайной решимостью и способно было воплощать в жизнь самые жесткие решения. Я предлагаю завербовать в наши ряды именно такого нового сторонника.
– То есть мы должны будем позвать какого-нибудь хищника? – переспросила с глупой улыбкой Кувшинка. Эта молодая крольчиха с длинной и узкой мордой сумела завоевать определенный авторитет среди молодняка благодаря своим внушительным размерам, во-первых, широко декларируемому феминизму, во-вторых, и поддержке Фронта Освобождения Червей, в-третьих.
Услышав ее слова, все остальные кролики улыбнулись. Сама идея казалась им абсурдной.
– Совершенно верно, – как мог, спокойно ответил ей Лопух.– И у меня уже есть одна кандидатура.
Это заявление мгновенно погасило все улыбки.
– Чтобы в наших рядах оказался хищник – мерзкий пожиратель мяса и убийца невинных? Да никогда! – вскричала Кувшинка. – Нет, мы не будем этого даже обсуждать!
Когда на поляне стало потише, кто-то, сохранивший толику здравого смысла» крикнул из задних рядов:
– Кого ты имеешь в виду?
– Филина Филли, – ответил Лопух, и пожар возмущения забушевал с новой силой.
В тот раз Лопуху пришлось использовать все средства из своего политического арсенала, чтобы взять своих оппонентов на измор и заставить их сдаться. Время от времени, разжигая улегшиеся было страсти какой-нибудь ловкой репликой и умело управляя дискуссией, он добивался того, что кролики предлагали альтернативную кандидатуру и сами же ее отвергали.
– Ты готов признать, что твое предложение означает нарушение наших главных принципов? – снова и снова атаковала его Кувшинка.
– Временное нарушение, – парировал Лопух.
– И что твое предложение направлено на достижение сиюминутной выгоды?
– Пожалуй, если ты так ставишь вопрос.
– И что все это, в конечном итоге, предательство и профанация?
– Возможно.
– Ну что ж, в общем-то это достаточно скверно. Не то чтобы у меня было предложение получше, но не в этом дело…
И это было только начало. Пришлось провести несколько тайных конференций, пообещать кое-какие преимущества влиятельному лобби насекомых, организовать закулисные консультации с лидерами фракций и проявить завидную политическую осмотрительность и способности к лавированию между интересами противоборствующих группировок и объединений, прежде чем Лопуху удалось изменить настроение большинства, не потеряв поддержки твердых сторонников жесткого курса, с самого начала признававших необходимость радикальных – пусть даже непопулярных – мер. И все же для нанесения сокрушительного финального удара Лопуху пришлось прибегнуть к своему главному оружию, а именно – к помощи своего прадедушки, старого кролика по имени Дедушка Длинноух, с которым он предварительно провентилировал этот вопрос. Несмотря на свой невероятный по кроличьим меркам возраст, патриарх все еще пользовался огромным авторитетом. Когда он ненадолго появился перед участниками рабочего совещания и с хрипом и одышкой заявил, что поддерживает план Лопуха, оппозиция сей же секунд сдалась и собрание утвердило состав специальной делегации, уполномочив ее вести переговоры с Филином.
– Лично я остаюсь верной моим принципам и потому не буду принимать в этой авантюре никакого участия! – заявила Кувшинка, но Лопух, втайне поздравив себя с неслыханной удачей, лишь лучезарно ей улыбнулся.
Прыгая вокруг входа в нору и ежась от ударов ледяного ветра, Лопух утешался тем, что сегодня, по крайней мере, делегация будет действовать куда целеустремленней обычного. В иные, более погожие деньки кролики то и дело останавливались по дороге, чтобы поболтать со знакомыми или полюбоваться пейзажем, и он не мог осуждать их за это. На смену пронизывающим холодным ветрам, которыми обычно заканчивалось лето, неожиданно пришла тихая и ясная погода, и листья продолжали украшать собой неподвижные ветви ильмов и буков. Ночные заморозки раскрасили их ли-монно-желтым, соломенно-желтым, кроном, оранжевым, красным, киноварью, темно-малиновым, алым, пурпуровым, марсом, индиговым, сырой сиеной, жженой охрой и умброй, и кролики исчерпали весь свой словарный запас (раздел, посвященный краскам), стараясь описать друг другу всю красоту палитры, которой пользовалась природа, создавая это великолепие. Весь лес купался в прозрачном воздухе и ярком свете умеренно теплых дней. Обильные росы сгибали травинки и сверкали в ажурных паутинах, которые приводили чувствительных кроликов в неподдельный восторг. Сырой, туманный воздух был напоен запахами перегноя и прелых листьев, и обитатели леса сняли обильный урожай грибов, которые дружно полезли из-под земли. Ягоды ежевики стали мягкими и терпкими; желуди, лещина и буковые орешки дождем сыпались с ветвей, крылатые семена кленов и
ясеней, кружась, планировали между стволами, а на болотах поспела клюква. Глянцевитые шишечки вечнозеленого падуба, одетого остроконечными, словно вощеными листьями, превзошли в блеске своем ягоды рябин, собранные в плотные, без просветов, идеально круглые кисти. В подлеске соперничали друг с дружкой желтовато-коричневые плоды шиповника и оранжевой жимолости, а ветвистый алый переступень сверкал на сером фоне папоротника. Нежнейший розовый цвет сердечек веретеницы и барбариса, неоднократно воспетых поэтами-романтиками, оттенял пурпур боярышника, покрывавшего живые изгороди наподобие тумана, внутри которого – в переплетении шипастых ветвей – пламенели мясистые ягоды.
Было так тепло, что лес, казалось, дремал. Даже перелетные птицы собирались в стаи лениво, без обычной галчливой суеты. Полевые мыши жировали среди неспешно увядающей растительности и хрустели скорлупой желудей, добираясь до вкусного ядра; белки, до отказа набив спрятанные от чужих глаз кладовые, двигались без своего обычного проворства, словно устав от изобилия ягод и плодов. Ежи и сони отложили спячку до наступления настоящих холодов и без дела слонялись между кустами. Время от времени они встречались на лесных неприметных стежках с кроликами, и тогда, остановившись для долгой, неспешной беседы, и те и другие в конце концов соглашались, что умершее лето еще никогда не баловало лесное зверье таким великолепием красок и обилием плодов. Если, конечно, тут нет никакого противоречия в терминах, поспешно добавляли они при этом. Между болтовней и кролики, и их многочисленные друзья и родственники не забывали вволю щипать нежную траву, которая продолжала расти так, словно наверняка знала, что Большие Холода никогда не наступят.
Так продолжалось, пока над долиной, словно наверстывая упущенное, не заревели неистовые ураганы. Когда же к полным мстительной злобы ветрам присоединился Большой Холод, лес оголился буквально за одну ночь, и его багряно-золотой убор превратился просто
в побитую морозцем опавшую листву неприглядного бурого цвета. В лесу не осталось ничего, на что можно было полюбоваться или поглазеть. Завывающий в ветвях ветер словно жил своей собственной, непонятной жизнью; он кружил между стволами, наполнял воздух тысячами ломких буро-коричневых листьев и то уносил их в небо, поближе к серым, неприютным облакам, то швырял прямо в морды кроликам, и от этого они нервничали больше обычного. Тот факт, что они вышли за пределы своего кормового участка, каким-то образом противоречил всем их естественным инстинктам, и к тому же кролики так устроены, что не могут совершать длительные переходи. Для кроликов не существует никакого аллюра в промежутке между ленивыми прыжками с места на место и стремительным бегом, так что вся делегация продвигалась вперед короткими и быстрыми перебежками от одного укрытия до другого. Лопух даже подумал, поморщившись, что подобный способ передвижения едва ли пристал столь высокопоставленной делегации, однако иной возможности достичь желанной цели у них не было.
Оглянувшись, Лопух увидел, что Кашка внезапно уселась столбиком, поставив вертикально свои большие уши, которые обычно торчали у нее в разные стороны. Зная, что она наделена сверхострым слухом, Лопух тоже насторожился, однако, как он ни старался, ему никак не удавалось расслышать ничего особенного.
Налетевший неожиданно шквал едва не сбил его с ног, и Лопух тихо выругался. «Пропащий день», – подумал он. Остальные члены делегации были с ним полностью согласны. Припав к самой земле и прищурив от ветра глаза, они выглядели так, словно были сыты проклятой погодой по самые уши.
– В чем дело? – прокричал он, перекрывая шум ветра. – Ты что-нибудь слышишь или что?
– Нет, нет, я никогда не слушаю того, что хорошо слышно! – взволнованно прокричала в ответ Кашка. – Я прислушиваюсь к тому, чего не слышно!
Лопух приложил все свои силы, чтобы как можно скорее продраться сквозь все смысловые оттенки
услышанного заявления. Подкомитет по образованию, должно быть, тысячу раз обращал внимание кроликов на необходимость выражаться коротко и ясно, чтобы остальные жители леса воочию увидели их умственное превосходство и легче поддавались исходящей от них силе убеждения, однако привычка выражать свои мысли витиеватым образом оказалась довольно живучей.
Он как раз собирался спросить, к чему же она в таком случае прислушивается или чего же именно она не слышит, но в это время ветер донес до него ответ. Монотонное урчание медленно двигавшейся по дороге человеческой грохоталки, которое он слышал все это время, но воспринимал просто как шумовой фон, внезапно прекратилось, и эту перемену уловили чуткие уши Кашки.
– То, чего я не слышу, звучало примерно как грохоталка, которая привозит в лес человека и его желтую собаку, – сообщила Кашка.
Лопух снова выругался. Если Кашка права, им придется отказаться от своей миссии и вернуться домой. А это, в свою очередь, – при нынешних деликатных обстоятельствах – могло привести к катастрофе.
