Текст книги "Норки!"
Автор книги: Питер Чиппендейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)
Глава 39. ЗАПОЗДАЛОЕ ПРОЗРЕНИЕ
Лопух выглядел так ужасно, что Филин сразу понял: случилась новая беда. После бойни на Большой поляне кроличий лидер ушел в подполье, постоянно кочуя из одной глубокой норы в другую. Филину потребовалось четырежды посылать сигналы по сети ОСПЛ, прежде чем ему удалось договориться о встрече с главным кроликом.
. Для встречи Филин выбрал небольшую группу деревьев на вершине некрутого холма в некотором отдалении от леса. Норки заглядывали сюда исключительно редко. К тому же в центре рощи было углубление, которое, как рассеянно подумал Филин в самый первый раз, когда он только его обнаружил, прекрасно подходило для секретных встреч. На случай, если какой-нибудь норке взбредет в голову все-таки наведаться сюда, Филин заранее отыскал самый удобный сук, с которого хорошо просматривались серовато-коричневые поля, отделяющие холм от опушки Старого Леса.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец кролик показался вдали. Он был один. Нервно оглядываясь по сторонам и петляя, Лопух скакал через поле.
Когда кролик приблизился, Филин ничего не сказал, ожидая, что Лопух заговорит первым.
– Маргаритка погибла-, – надломленным голосом произнес Лопух. – Норки поймали ее и стали пытать. И я ничего не сделал, чтобы помочь ей. Это самое ужасное… Я как сейчас слышу ее крик… Но что я мог сделать!? – жалобно закончил он.
– Ничего, – негромко отозвался Филин. – И не ты один. Мало кто из нас всостоянии что-либо предпринять.
«А тех, кто хочет действовать, еще меньше», – мрачно подумал он, вспоминая последнее заседание Общества Памяти Полевой Мыши.
Из глаз Лопуха покатились слезы. Он выглядел осунувшимся и похудевшим; даже его знаменитая задница, казалось, стала намного меньше, а рана на плече все еще не зажила. За то недолгое время, что они не виделись, Лопух ощутимо состарился, и его усилившееся сходство с ДД испугало Филина.
– Лесное Уложение и Билль о Правах Существ! – всхлипнул Лопух. – Они должны были сделать наш мир совсем иным, превратить его в королевство любви и согласия, где нет места таким существам, как норки. И вот как раз в тот момент, когда я собирался ввести их официально, все рухнуло, все погибло, и моя возлюбленная Маргаритка – тоже.
Кролик жалобно поглядел на Филина со дна ложбинки.
– Все наши усилия, все наши труды – ее и мои – все насмарку! А ведь мы жили и работали только ради этого. Где же на свете справедливость?! – воскликнул он надтреснутым голосом и сжал голову лапами.
Разумеется, Филин не мог не сочувствовать кролику, потерявшему подругу, но вместе с тем хорошо понимал, что крольчиху не вернешь, и не видел смысла вот так погрязать в эмоциях. Впрочем, ему хватило такта не сказать все это вслух.
– А когда ты спасся с Большой поляны? – напомнил он Лопуху, который в отчаянии заламывал лапы. – Разве это не справедливость? И как быть со справедливостью естественного – той самой, о которой вы все время толковали?
– В норках нет ничего естественного, – сухо отрезал Лопух, и в его глазах вспыхнула ненависть.– Они – самые противоестественные существа из всех, с кем я только сталкивался в своей жизни!
– А мне кажется, что они – как и все мы – просто стараются быть самими собой,– заметил Филин.
– Проклятыми хищниками – ты хочешь сказать! – с горечью выпалил Лопух. – Вот кем они стараются быть! Никто из травоядных не посмел бы проявить столь откровенное пренебрежение к правам других живых существ, в особенности к основному их праву – праву на существование. Неужели ты не видишь, как меняется наш лес?
– Вряд ли дело обстоит так плохо,– запротестовал Филин. – В конце концов, нас осталось довольно много…
– Ты имеешь в виду – много хищников, – быстро возразил Лопух. – Но мы, кролики, уже потеряли десятки своих товарищей. Маргаритка, Травобой, Черничка…– Он назвал еще дюжины две имен.– Ты сам видел, как ушли ласки и горностаи. Да и кому, как не тебе, лучше других знакомы звуки, сопровождающие внезапную смерть: мягкий удар, сдавленный писк, предсмертный хрип, а потом – тишина, страшная тишина…
Слышен лишь шорох листьев, по которым волоком тащат обмякшее тело, да чавканье и хруст костей. Никто уже не может чувствовать себя в лесу в безопасности. Эти норки едят все, что движется, включая древесных блох, уховерток, жуков, червей, личинок, муравьев, клопов, даже слизней!
Это действительно удивило Филина. Никто из его знакомых не ел слизней.
– Разумеется, все зависит от степени умственного развития,– прибавил кролик, и в его голосе Филину почудилась тень прежней самоуверенности. – Для насекомых это просто какая-то непонятная и таинственная беготня, ибо их уровень понимания был и остается гораздо ниже уровня земли, но существа более интеллигентные, наделенные, в частности, способностью к сопереживанию, не могут не ощущать, как сильно изменились условия жизни. И дело здесь не столько в знании, сколько – увы! – в незнании. Никто не может предсказать, когда эти безжалостные убийцы нанесут удар и как. Будет ли это одиночная норка, или маленькая группа убийц, или вся стая. Самое страшное, что они постоянно где-то рядом и убивают любое живое существо, которому не посчастливится оказаться у них на дороге. И знаешь, Филли, некоторые существа, вот хотя бы мыши, уже голодают, потому что боятся подыматься на поверхность и кормиться? У остальных нервы на пределе, и любой непонятный или просто внезапный шум приводит к сердечному приступу. Нет, наверное, тебе трудно будет представить себе, насколько тяжела стала жизнь для нас – для тех, кто-ходит по земле и питается ее дарами. Вообрази на минуту, что у тебя нет крыльев,– как бы ты тогда себя чувствовал?
Это замечание заставило Филина вернуться в далекое детство, в те времена, когда отец учил его летать. В один из своих первых полетов он потерял скорость, врезался в ветку и – впервые в жизни – не сумел выровняться. В результате он вниз головой свалился на землю, очень сильно ударился и на несколько мгновений вовсе потерял ориентировку. Придя в себя, он обнаружил, что судорожно скребет когтями по мокрой траве,
пытаясь нащупать что-нибудь твердое, чтобы можно было оттолкнуться. Но раскисшая после недавнего сильного дождя почва была такая скользкая и податливая, совсем не похожая на твердую древесную кору, которую маленький Филли привык чувствовать под когтями,– и он растерялся и ощутил себя в высшей степени неуютно.
Бешено работая крыльями, он все-таки сумел принять вертикальное положение, но сразу обнаружил, что отец исчез. Тут он почувствовал себя еще более неуверенно. Лес перестал быть тем лесом, на который он уже привык смотреть с высоты птичьего полета. Теперь лес смотрел свысока на маленького, перепачканного в грязи филиненка и что-то неодобрительно шептал. Деревья и кусты стали вдруг неправдоподобно огромными; мерно раскачиваясь под порывами ветра, они обступили его со всех сторон; на мгновение ему показалось, они вот-вот упадут и раздавят его, и тогда он испугался. Лишившись привычного существования в трех измерениях, Филин чувствовал себя уязвимым и беззащитным. К страху примешивалось тошнотворное ощущение ловушки. «А вдруг я не сумею оторваться от земли и взлететь?» – в панике подумал он тогда.
Но этот жуткий момент прошел, и Филин, неуклюже оттолкнувшись от земли, все-таки взлетел. Почти сразу из-за деревьев показался крылатый силуэт отца, и он испытал такое облегчение, какого не испытывал ни раньше, ни потом.
– Видел бы ты себя со стороны! – расхохотался отец. – Ну-ка, присядем вот на эту ветку, и ты расскажешь мне все, что ты чувствовал.
– Это было ужасно, па, – сказал Филин, не видя в своем приключении ничего смешного. – Я привык ощущать себя свободным, но там, на земле, я был как будто связан… Ну, ты понимаешь? Как будто я запутался в траве, как будто мои лапы проросли корнями в землю, и я испугался, что уже никогда не смогу летать…
Дрожа, он потряс головой, которая все еще негромко гудела после сильного удара.
– Неужели все земные существа постоянно чувствуют нечто подобное? – полюбопытствовал он. – И если да, то как они выносят такое?
– Не спрашивай меня, сынок, – улыбнувшись, ответил отец. – Каждый из нас однажды испытывал нечто подобное. Именно поэтому я и оставил тебя одного – чтобы ты прочувствовал это сам, и как можно глубже. Зато теперь ты понимаешь, как тебе повезло, что ты родился птицей, да к тому же принадлежишь к славной породе филинов. Ведь нам никогда не приходится задумываться о том, как летать. А теперь – за мной, я дам тебе еще один урок.
Это оказалось новое упражнение, самое сложное из Всех, и заключалось оно в том, чтобы коснуться на лету заранее выбранного листа. Его отец несся сквозь верхушки деревьев, показывая настоящий головокружительный слалом, и юный Филли старался не отставать, но, как только у него начинало что-то получаться, отец сразу усложнял упражнение. Напрягая свои ноющие, еще не совсем окрепшие крылья, Филин мчался следом за отцом, стараясь не потерять из виду его верткую бесшумную тень, которая поворачивала из стороны в сторону, тормозила, круто пикировала вниз, набирала высоту, ускорялась, замедляла ход, замирала на месте, ныряла в темноту между деревьями, успевая каждый раз, при каждой смене стиля полета, коснуться кончиком крыла какого-нибудь хорошо заметного листика. Филин уже ненавидел этот покрытый блестящими перьями хвост, который вертелся у него перед самым носом, но, когда он отставал и лишь трепещущие на кончиках ветвей листья отмечали путь отца сквозь плотно переплетенные кроны деревьев, ему становилось еще хуже. А отец вдруг возникал из пустоты позади него.
«Коснись листа! Стряхни с него росу!» – кричал он, понукая сына лететь быстрее.
И каждый раз, когда Филин жаловался на трудности безжалостной тренировки, отец смотрел на него с любовью, но без тени сочувствия во взгляде.
«Это моя работа, – говорил он. – Я должен научить тебя балансировать на самом острие – только так ты
никогда не окажешься на земле. Для тебя, сынок, не существует никакого „посередине". Край, Филли, ты всегда должен стремиться к самому краю. Только никогда не переходи за…»
Оказаться на земле – это было самое худшее, и Филин крепко усвоил эту науку. А если к тому же на тебя .каждую минуту может броситься норка…
– Ты меня слушаешь, Филли? Филин очнулся.
– По крайней мере, мы, птицы, можем чувствовать себя в безопасности, – глубокомысленно заметил он.
– Вообще говоря, да, – нехотя согласился Лопух. – Но и они отнюдь не благоденствуют. Ты хищник, Филли, поэтому ты не знаешь, как много времени требуется нам, травоядным, чтобы набрать нужное количество калорий. Многие птицы вынуждены кормиться на земле по многу часов. Кроме того, норки довольно ловко карабкаются по деревьям, поэтому те, кто ночует просто на ветках, страдают от недосыпания – они устали постоянно быть настороже. Многие птицы отложили яйца, но кто скажет, сколько из них уцелеет? На реке дела тоже обстоят не лучшим образом. По сообщениям АРРЛ, норки научились так ловко плавать, что без труда хватают форель и всякую рыбную мелочь. Похоже, чем дольше они здесь живут, тем лучше начинают охотиться. Большая и Малая поляны заброшены, а Тропа… Ты ведь знаешь, что это всегда было самое приятное место для прогулок, но теперь ее называют не иначе как «Аллея убийц».
Филин молчал. На такой длинный и удручающий перечень бед и несчастий он не рассчитывал.
– Но мы, лесные жители, тоже не какие-нибудь глупые или сумасшедшие,– сказал он наконец.– Наша история насчитывает сотни, тысячи сезонов. В конце концов, общая численность живых существ всегда поддерживалась за счет пришельцев со стороны. Разве теперь не так?
– Так было,– мрачно откликнулся Большая Задница. – Действительно, раньше, когда какое-нибудь живое существо погибало, на освободившуюся территорию
приходил со стороны кто-то новый. Но теперь число желающих переселиться в наш лес пошло на убыль.
– А что собираются предпринять остальные? – уточнил Филин. – Уходить?
– Куда? – Лопух горестно покачал головой.– Норки контролируют такую большую территорию, что самым маленьким существам трудно уйти за ее пределы. Но даже если они доберутся, скажем, до какого-нибудь другого леса, тамошние жители – при всем сочувствии к нашей беде – вряд ли согласятся перебираться еще дальше или терпеть нас на своей земле. Ведь каждый из них владеет участком, который способен прокормить только его и его семью – не больше. Вряд ли существует такой лес, где стали бы терпеть лишних едоков.
– Ласки и горностаи ушли и не вернулись, – заметил Филин. – Значит, их переселение прошло успешно.
– Я как раз хотел расспросить тебя об этом,– слегка оживился Лопух. – Почему они ушли? Лично мне они всегда казались даже чересчур ловкими и чересчур сообразительными. Чем так страшны для них эти норки? Стоит ли из-за них так легко бросать свои охотничьи угодья?
– Они сказали, что, с какой стороны ни посмотри, норки – это абсолютные сукины дети, – отозвался Филин.
– И ничего более конкретного? – настаивал Лопух. – Как насчет «убийства ради убийства»?
– Нет, – сказал Филин удивленно.
– Разве ты не понимаешь, что именно это они и делают? – спросил Лопух. – И если они останутся здесь, лесу придет конец? Вообрази, каково это будет, если ты и твои друзья-хищники решите убивать столько живых существ, сколько сумеете, вне зависимости от ваших, гм-м… пищевых потребностей? Вот, например, сколько полевок ты мог бы уничтожить за ночь?
«Целую прорву», – подумал Филин, хотя ничего подобного он не позволял себе с самого детства, когда он убивал больше для тренировки, чем для еды.
– Если я правильно понимаю…– проговорил он негромко, словно беседуя сам с собой.– Если я правильно понимаю, то, в отличие от нас, лесных хищников, норки не знают, когда остановиться. Ты это имел в виду?
Еще не договорив, он понял, что Лопух имел в виду что-то еще – какую-то особенность норок, за которую он, Филин, пока только пытался зацепиться хотя бы кончиком когтя.
– Они злобные, хищные, хитрые, словом – блестящие охотники,– недоумевая, продолжал он.– Но я надеялся, что лес в состоянии это выдержать. По-твоему, ласки и горностаи ушли, потому что знали: норки будут убивать, убивать, убивать? Но до каких пор? Пока в лесу никого не останется?
Кролик мрачно кивнул, и Филин почувствовал, как обрывки его разговоров с ДД становятся на свои места и обретают вполне конкретный и довольно зловещий смысл. Экологический баланс, взаимозависимость видов, пищевые цепочки…
– Но послушай, Лоппи, – воскликнул он, – никто не может вести себя подобным образом, не рискуя погубить лес!
– Вот именно,– откликнулся Большая Задница, печально глядя в землю.
Глава 40. СОСТЯЗАНИЕ В ДОМОВОДСТВЕ
– Это зяблик, Мега. Номер второй в списке охотничьих предпочтений.
Мега уставился на сидевшую на ветке крохотную пичугу. Психо указал на другое дерево:
– А это – большая синица, номер третий в списке. Мега откровенно зевнул, и Психо ощутил легкое
разочарование. Он весьма гордился своей идеей составить список охотничьих предпочтений норок и от души надеялся, что Вождь разделит с ним его энтузиазм.
– Откуда ты все это узнал? – лениво спросил Мега. – Я имею в виду названия птиц и все такое…
– Большую часть названий нам сообщила крольчиха, которую поймали Макси и его ребята,– с готовностью пояснил мастер-импровизатор. – Когда мы применили к ней допрос третьей степени, она рассказала нам все, что знала.
– Не сомневаюсь. Что еще она рассказала? – ворчливо осведомился он.
– Кое-что мне удалось узнать, – сверкнул глазами Психо. – Помнишь того кролика с огромной задницей, который ускользнул от тебя в самый первый раз?
Мега в ответ только оскалился. Крысеныш явно испытывал его терпение – и свое собственное счастье, – напоминая ему о неудаче.
– Он был главой какого-то комитета, наподобие наших Старейшин. И точно так же, как они, этот комитет по большей части переливал из пустого в порожнее. В этом мы вполне можем доверять крольчихе, – прибавил он с мерзкой улыбочкой. – Она была супругой этого длинноухого.
Мега улыбнулся. Такой поворот дел он способен был оценить.
– Что за комитет? – полюбопытствовал он.
– Он назывался Обществом Сопричастных Попечителей Леса и состоял в основном из кроликов. Естественно, они никогда не одобряли нормальных хищников, не говоря уже о нас. Когда мы прибыли в лес, у них как раз шло одно из заседаний.
– Ну что же, больше никаких заседаний не будет, – подвел итог Мега. – Кто же является подлинным вожаком лесных жителей? – спросил он.
– Это птица, Мега. Большущий филин, которого зовут Филли. Ты наверняка его видел.
Мега сразу же вспомнил птицу с огромными черными глазами и страшными изогнутыми когтями, которая время от времени пролетала над Плато, в открытую наблюдая за норками.
– Но что он возглавляет, если этот твой комитет состоит из одних кроликов?
– Я сам пока не очень хорошо разобрался, Мега. Каким-то образом он с ними связан, хотя я никак не возьму в толк, в чем тут суть. Как мне показалось, ты хотел знать, с какой оппозицией мы можем столкнуться. Вот я и попытался оценить силы противника.
– Никакого противника у нас нет и быть не может,– сердито перебил Мега.
– Да, великий Вождь, – смиренно ответил Психо, стараясь скрыть свой скептицизм. Считать себя слишком умным значило впадать в заблуждение, последствия которого могли оказаться роковыми. Предпринятое им исследование леса и его обитателей уже обогатило Психо новыми знаниями и помогло увидеть здешнюю жизнь такой, какой не видела ее ни одна норка. А ведь он пока находился лишь в самом начале пути.
– Как тебе нравится наше новое место, а, Мата? Великолепное и удивительное, не так ли? Но Мегу это почему-то не интересует.
Психо все еще считал Мату самой большой загадкой, и не он один. Больше всего его беспокоила ее привычка держать свои мысли при себе. Но если уж она находила нужным высказаться, ее слова свидетельствовали о немалой проницательности. Кроме того, Мата всегда оказывалась на месте, когда это было необходимо, и, хотя она старалась держаться в тени, не считаться с ее молчаливым присутствием было попросту невозможно. В результате Психо постоянно гадал, какими мыслями и соображениями она делится – если делится – с Мегой и какое влияние она оказывает на его образ мыслей.
– Почему ты повсюду суешь свой нос, Психо? – спокойно спросила Мата.
– Потому что боюсь пропустить что-нибудь полезное для себя, – ухмыльнулся Психо (и оба знали, что это всего лишь наполовину шутка). – А если серьезно… Взгляни только на это многообразие жизни и как все взаимосвязано… Откуда только что берется?
Психо и Мата неторопливо прогуливались по широкой просеке в лесу, которая, уже знал Психо, у лесных жителей – у «деревяшек», как прозвали их норки, имея в виду непроходимую тупость аборигенов, – называлась Тропой. Надо сказать, манера, в какой норки, с их дремучим невежеством, пытались рассуждать об окружающем, то веселила мастера-импровизатора, то вызывала в нем глубокое отвращение.
– Представляешь, Мата, мне приходится постоянно объяснять массам, что большинство здешних обитателей, включая их любимое блюдо – кроликов, относятся к травоядным и едят траву, а не мясо. Какой-то идиот даже сказал: «Так вот почему их прозвали деревяшками! Потому что они едят дерево!», и все остальные так и покатились, держась лапами за животы. Разве это не печально?
– Почему это их должно интересовать? – спросила Мата, неожиданно бросаясь в сторону и хватая какого-то крупного жука, который неуклюже полз через тропинку. – Какой вкусный! – заметила она, хрустнув панцирем.
– Они все вкусные, – отозвался Психо, слегка обидевшись, что Мата не предложила ему куснуть. – Массы должны интересоваться тем, что происходит вокруг,– заметил он, пытаясь вернуться к главной теме разговора. – Хотя бы ради самих себя. Слишком многие уже пережили немало неприятных минут. Например, когда пытались полакомиться некоторыми насекомыми. Так вот… вместо того чтобы использовать накопленные другими знания, им приходится познавать окружающее методом проб и ошибок, а это далеко не безопасный путь. Им приходится испытывать на себе самые разные яды и жгучие жидкости, страдать от жал, челюстей, когтей и шипов, знакомиться с защитной окраской и мимикрией, ломать зубы о раковины. А когда эти придурки наткнулись на ежа!
– Ну об этом я знаю побольше тебя! – заметила Мата. Ей самой пришлось вытаскивать зазубренные иглы из окровавленных лап и чувствительных носов излишне предприимчивых норок.
– И ведь им так и не удалось развернуть эту колючую тварь! – гнул свое Психо. – Не кажется ли тебе, что это глупая и непростительная самонадеянность – не давать себе труда поработать мозгами?
– Почему бы им не быть самонадеянными, Психо? – нетерпеливо бросила ему Мата. – Или ты не разделяешь их уверенности, что мы, норки, превосходим всех остальных обитателей леса в силе и ловкости?
– Не знаю… Вполне возможно, это действительно так. Но разве не кажется тебе, что перед огромным многообразием жизни норки… как бы это сказать? Пасуют, что ли… – Впервые в жизни Психо не был уверен, правильное ли он выбрал слово. – Все эти мыши, полевки, землеройки, кролики, странные твари, которые живут по берегам реки, – все они совершенно разные и удивительные. Взять хотя бы ужей. Ты знаешь, что обнаружили норки? Что если есть их с головы, то они все еще живы, когда доходишь до хвоста. Они получают особое удовольствие, когда, пожирая это живое, скользкое, извивающееся тело, чувствуют, как из него уходит жизнь. А черви? Ведь перекуси червя пополам, и из одного живого существа получится два новых! Я не говорю уже о птицах, Мата. Это же песня! Представь для начала, каково это – родиться не обычным способом, а вылупиться из яйца!..
Группа норок вылетела из подлеска на открытое место. Всей толпой они преследовали крошечную пичугу с перебитым крылом, которая то вспархивала, то снова ковыляла по траве. Пересекши Тропу, норки с треском вломились в кусты на противоположной стороне, и их азартные вопли и улюлюканье затихли вдали.
– Они ведут себя так неуклюже, так грубо, – вздохнул Психо. – Можно подумать, они никогда не слышали об осторожности, скрывании, засадах? О других способах охоты, которые требуют смекалки и умения бесшумно скользить по траве?
Мата остановилась и, перевернув камень, обнаружила там несколько сороконожек, которые считались деликатесом. Когда Психо увидел, как она опустила
морду к земле, чтобы проглотить насекомых, он почувствовал беспричинное раздражение. «Как она это делает?» – удивлялся он. Сам Психо до сих пор не нашел ничего съедобного, а Мата… Его раздражение еще усилилось, когда она откинула в сторону толстую ветку и под ней обнаружилось целое семейство упитанных слизней.
– Кстати, о смекалке, – заметила Мата, хитро улыбаясь– – Разве ты еще не открыл для себя, что не только охота, но и собирательство способны обеспечить тебя превосходным завтраком? Просто нужно знать, где искать. Должно быть, ты еще не овладел этим искусством.
Она проглотила последнего слизняка и облизнулась.
– Почему ты отказываешь остальным в праве самим отыскать свой путь в жизни? Почему ты присвоил себе привилегию судить их? И почему ты считаешь недоумками всех, кроме себя? Впрочем, мне нужно возвращаться,– объявила она.– Отдел норкетинга просил меня быть главным судьей в соревновании на лучшую нору. Догоняй!
Когда стая оккупировала Плато, брошенные кроликами норы обеспечили ей готовые жилища. Мега захватил самую лучшую нору, которую его подданные ворчливо именовали «дворцом»: в ней было целых четыре комнаты, одну из которых он предоставил Мате. Психо занял соседнюю нору, состоящую из трех комнат, – он хотел быть поближе к Вождю, – в то время как М-Пер-вый и М-Второй выбрали логово довольно далеко от центра колонии, но зато с просторным центральным залом, который они превратили в «Штаб норкетинговых исследований». Макси и его норковороты тоже обосновались на окраине поселка – в длинной подземной галерее со множеством входов и выходов, которую военный советник гордо именовал казармой.
К счастью, некогда обитавшая на Плато популяция кроликов была достаточно многочисленной, чтобы обес-
печить всех норок жильем. Поначалу им все же было тесновато, но выход нашелся быстро: норки стали прорывать дополнительные ходы и устраивать логовища в мягкой земле выходящего к реке обрыва.
И тут Отдел норкетинга предложил идею, которая позволила задействовать градостроительные способности норок в полную силу. «Там, на ферме, – объясняли они Меге с самым серьезным видом, – все норки жили в одинаковых клетках, поэтому они привыкли мыслить категориями коммунального общежития. Понятие собственного дома было для них пустым звуком. Как известно, норы, в которых они живут здесь, тоже не очень-то отличаются одна от другой. К счастью, проведенные нами исследования показали, что, если нам удастся организовать и провести кампанию по внедрению в массы понятия собственности, подданные начнут рассматривать свои норы в качестве своей личной территории. И если внушить норкам, что состояние и внешний вид их жилищ лучше всего говорят о них как об индивидуальностях, вот тогда они заинтересуются!»
Мега был лишь слегка заинтригован этими не до конца понятными умопостроениями, зато Мата одобрительно и благосклонно кивала. Выдумка сработала: движение под девизом «Сделай сам», где каждый изо всех сил старался улучшить доставшуюся ему нору, приобрело невиданный размах.
Рылись новые ходы, переоборудовались и расширялись комнаты, прокапывались целые подземные галереи, а в последнее время норки увлеклись строительством крылечек и беседок из отгрызенных веток. Среди самок возникло соревнование – чья нора лучше отделана. Вначале было очень модно украшать стены звездчатыми цветами терна, но в последнее время это поветрие было вытеснено новой модой на «интерьер в розовых тонах» из боярышника; полы же покрывались коврами из голубых подснежников-пролесок, в которые вплетались нежно-белые лесные анемоны.
Только норы Меги и.Психо отличались простой и по-спартански суровой обстановкой. Обходя чужие жи-
лища вместе с Матой, Психо болезненно морщился, косясь на резко контрастирующие цвета и бьющие в глаза архитектурные излишества, которыми бахвалились бесконечно гордые домовладельцы. Тем не менее, повинуясь требованиям ретивых хозяек, он, хоть и неохотно, все же вытирал лапы перед тем, как войти в чей-нибудь дом.
– Тебя не тошнит от всего этого, Мата? – шепнул он, опасливо поглядывая на не слишком удачный подвесной потолок, украшенный к тому же кричаще-яркими листьями и колючими ветками боярки. Потолок угрожающе провис и грозил обвалиться им на головы в любую минуту.
Судя по ее мрачному молчанию, Мата считала вопросы вкуса и безвкусицы столь же индивидуальными, как и многое другое. Не рискуя и дальше испытывать ее терпение, Психо сослался на неотложные дела и направился к реке посмотреть, что там происходит.
Стараниями Отдела норкетинга в колонии появились и процветали десятки разновидностей спортивных игр, и самой популярной стал желудьбол. Состязания в этом виде спорта приняли такой размах, что выше по склону пришлось разметить специальную площадку, дабы состязающиеся не наносили ущерб колонии. Система выявления чемпионов была запутанной донельзя, и разобраться в ней – и то с большим трудом – могли только непосредственно сами игроки.
И все же самым любимым видом досуга норок оставался водный аттракцион, или Водорама. Норки очень быстро приспособили ствол упавшего ясеня для того, чтобы съезжать по нему на глубину; две толстые ветки, уходившие в воду несколько круче, чем главный ствол, предназначались для любителей прокатиться с ветерком, а сук, торчащий почти вертикально вверх, представлял собой идеальную прыжковую вышку. Теперь сооружалась «норзанка» – сложный аттракцион, в котором, прежде чем упасть в воду, участники должны были раскачаться на качелях и несколько раз подпрыгнуть на упругих тонких ветвях, плотно переплетенных между собой.
Макси как раз покрикивал на группу норок, которые трудились над устройством качелей из подобранного в поле куска шпагата.
Заметив Психо, он перестал орать.
– Пришел посмотреть, как работают настоящие мужчины? – поддразнил он. – Смотри не замочи лапы!
Психо не обратил на него внимания. Если он и был единственной норкой, которой не нравилось купание, что ж, – это никого не касалось.
– Как насчет настоящей работы, а? Просто для разнообразия… – продолжал Макси. – Или ты умеешь работать только сидя на своей заднице?
Психо продолжал молчать. Их отношения с Макси значительно ухудшились с тех пор, как мастер-импровизатор однажды заметил, что заниматься физическим трудом – удел тех идиотов, которые не умеют думать. И слушать – неожиданно понял он.
– Тихо! – заорал Психо с такой непривычной властностью в голосе, что Макси от неожиданности застыл на месте.
– Горчица! Горчица! – звал в отдалении человеческий голос.
