Текст книги "Детектив перед сном"

Автор книги: Петтер Аддамс

Соавторы: Эллиот Уэст,Эльсе Фишер,Михаэль Гюстен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Упорства Миддлу было не занимать. Первым делом он вновь проверил алиби Хаббарда. Правда, подружка адвоката ночью уехала из Крайстчерча, но старшему инспектору не понадобилось много времени, чтобы отыскать ее в Уингтоне. На очной ставке с Хаббардом она разрыдалась и созналась, что солгала и что в тот вечер его у нее не было.

Между тем Скотленд-Ярд и Интерпол тоже включились в это дело, в первую очередь им нужно было установить, кто такая миссис Мэриел. Телефонный звонок из Лондона, последовавший два дня спустя, дал делу новый толчок. Миддлу сообщили, что миссис Мэриел узнал по фотографии в газете дежурный камеры хранения на Паддингтонском вокзале. Этот же дежурный сообщил, что около десяти дней назад она сдала ему на хранение два чемодана. Полиция тотчас же осмотрела содержимое этих чемоданов. В одном из них нашли несколько писем, из которых следовало, что полное ее имя – Мэтти Мэриел, что она приходилась племянницей миссис Шекли и что до приезда в Англию проживала в Сиднее.

Когда об этом уведомили австралийскую полицию и та произвела обыск в доме Мэтти Мэриел, были вскрыты и еще кое-какие факты. Так, например, в доме миссис Мэриел полиция нашла дневник тех лет, когда убитая еще проживала в Крайстчерче. Девичьи записи, полные грез и романтики, свидетельствовали о том, что она поддерживала в те годы любовную связь с молодым судебным асессором, которого называла Джилли. Хаббард в то время работал в суде, а его звали, как помнит читатель, Джильберт. Миссис Мэриел уехала в Австралию двадцать лет назад, так как нашла там хорошо оплачиваемое место в антикварном магазине. Вторым свидетелем по делу Хаббарда был некто Гарольд Максвелл. Владелец лавки скобяных товаров в Пэнрифе, недалеко от Сиднея, лишь в Мэтти Мэриел нашел ту женщину, которая смогла его понять. Счастливый, по его словам, отец семейства, он побоялся сразу прийти в полицию, опасаясь за свою репутацию. Он долго увиливал, но в конце концов поведал полиции о таких фактах, после чего все стало совершенно ясно. Миссис Мэриел рассказывала ему, что в Крайстчерче у нее живет богатая тетка, но она настолько причудлива, что хранит все свои украшения, в том числе и четыре ценных бриллианта, незастрахованными дома. Этими бриллиантами, воспоминанием о своем первом браке, она украсила старый оловянный подсвечник, чтобы всегда иметь их перед глазами. Миссис Мэриел постоянно опасалась, что рано или поздно эти драгоценные камни выкрадут, и однажды даже осторожно выразила свои опасения в письме, адресованном миссис Шекли. Но старая дама довольно грубо ответила ей, чтобы лучше беспокоилась о своих собственных делах; хозяйка бриллиантов пока еще она, миссис Шекли, и Мэтти Мэриел получит их только после ее смерти.

Между тем, поиски оружия, которым было совершено преступление, ни к чему не привели.

Полиция метр за метром обследовала дом Хаббарда, его сад, но вся операция не принесла никакого успеха. Миддл высказал предположение, что Хаббард просто-напросто утопил оружие в Оук-ривер.

И тем не менее, положение Хаббарда было безнадежным. Миддл с присущим ему упрямством допрашивал адвоката несколько дней подряд, пока тот, совершенно сломленный физически, не признался во всем.

Когда Хаббард узнал о бриллиантах миссис Шекли, у него сразу же созрел план, как их похитить после ее смерти. По фотографии, сделанной заранее, ему изготовили четыре стеклянных подвески такой же формы и величины. Он знал, что Мэтти Мэриел – единственная наследница миссис Шекли, но так как племянница и тетушка в последние годы были в ссоре, а завещания старуха не оставила, то он ничего не сообщил миссис Мэриел о смерти ее родственницы.

Но потом он вдруг получил телеграмму из Лондона, в которой миссис Мэриел сообщала, что собирается приехать в Крайстчерч; он был, правда, очень удивлен, но отнюдь не испуган, ибо миссис Мэриел, даже если и знала о бриллиантах, все равно не смогла бы уличить его в краже. Он встретил Мэтти Мэриел на аэродроме в Глазго и привез в Касл-Хоум.

По дороге они мило болтали, но о бриллиантах не было сказано ни слова. Но как только миссис Мэриел вошла в дом, то сразу же подбежала к оловянному подсвечнику, стоящему на камине, и увидела, что бриллианты заменены дешевыми стекляшками. Она тут же крикнула Хаббарду в лицо, что драгоценные камни мог украсть только он, и никто другой. При этом она напомнила ему его старый проступок, подделку документа, который он совершил двадцать лет назад и благодаря которому расстроилась в свое время ее помолвка. Она поднимет эту давно забытую историю, и тогда адвокат может распрощаться со своей практикой. Вспыхнула крупная ссора. Хаббард потерял над собой контроль, выхватил револьвер и выстрелил в миссис Мэриел. Он спрятал ее тело в канализационной трубе, а позднее перенес в склеп. А Дэвида Лайнора он должен был убить, потому что тот был единственным человеком, который знал о его бывшей связи с Мэтти Мэриел.

Наконец, после упорных отрицаний он сознался также и в нападении на Джун. На вопрос Миддла, каким образом у него очутилась пленка, благодаря которой миссис Шекли шантажировала богатых людей Крайстчерча, Хаббард ответил, что та поручила ему после ее смерти предать всю историю огласке и тем самым вдоволь посмеяться над лицемерно добродетельной знатью Крайстчерча.

Лишь в одном Миддл потерпел неудачу. Он обвинил Роберта Уэйда в том, что тот присвоил себе один из бриллиантов миссис Шекли. В ответ Уэйд лишь рассмеялся прямо в лицо старшему инспектору. Уличить его в краже никто не мог.

19

Когда следствие по делу Хаббарда закончилось, Чэд по его собственному выражению, обрек себя на пожизненное заключение в каторжной тюрьме с особо строгим режимом: он женился на Джун.

Джун, которая смотрела раньше на религию в лучшем случае как на совершенно бесполезную вещь, вдруг настояла, чтобы наряду с гражданским обрядом венчания был произведен и церковный.

При этом дело чуть не кончилось катастрофой. Когда Чэд в сопровождении обоих свидетелей, Джорджа Абернати и Роберта Уэйда, вел под руку Джун в церковь, он увидел, что вместо молодого пастора Апворда их встречает не кто иной, как известный Стерджен. Тот объяснил, что молодой пастор внезапно заболел.

Разбушевавшийся Чэд потребовал немедленно поднять с постели Апворда, который лежал с гриппом, иначе, мол, за свадьбой последуют похороны и молодому пастору представится отличная возможность прочесть надгробное слово на могиле Стерджена…

Когда Апворд, шатаясь, вошел наконец в церковь, он так хрипел, что его почти никто не слышал. Молитва была необычайно короткой, молодой пастор больше сморкался и кашлял, чем читал.

После венчания Чэд сообщил своей супруге, что ни слова не понял из всего этого святого обета и что поэтому Джун может не воображать: он не станет покорно сносить всякие ее штучки до конца жизни.

– Я – вольный человек, и никто не сможет связать меня по рукам и ногам, – заявил он. – И если ты не будешь понимать меня, холить, любить и нежить, я убегу от тебя при первой же возможности.

Джун лишь снисходительно улыбнулась – у нее, по всей видимости, было совершенно другое представление о правах и обязанностях супругов.

Свадьбу праздновали в большом холле Касл-Хоума.

Столы были составлены в форме подковы, и Джун, не скрывая своей радости и гордости, что наконец-то вышла замуж, украшала их цветами под руководством миссис Порджес. И вдруг Чэд объявил ей, что пригласил на свадьбу некоторых уважаемых людей Крайстчерча, в том числе мистера и миссис Фенвик, бургомистра Лоуэлла с супругой, владельца универсального магазина Бредбери и других – он хочет в будущем быть с ними на дружеской ноге.

После того, как гости уселись за свадебным столом и прозвучали первые тосты, произнес тост за здоровье молодых и Уэйд, как всегда, джентльмен с головы до пят. Потом слово взял Чэд.

– Как известно, – бойко начал он, – Крайстчерч в прошлом всегда был образцовым городом графства. Насколько я знаю, ни одно другое местечко не может похвастаться такими крупными социальными достижениями, как наш благородный и древний Крайстчерч, и я хочу, чтоб так осталось и в будущем. В этой связи я довожу до сведения всех присутствующих, что мы с господином бургомистром Лоуэллом основали «Комитет помощи» для нуждающихся граждан Крайстчерча и теперь обращаемся ко всем вам с просьбой поддержать соответствующими взносами наше гуманное начинание. Но до этого мы хотим показать вам несколько кадров из недавнего прошлого Касл-Хоума, – он вынул из коробки, лежащей перед ним на столе, небольшой ролик с пленкой. – Сейчас вы сами убедитесь, как необходимо в наши дни моральное вооружение. Это первоочередная наша задача, от которой не имеет права отказаться всякий, у кого в груди бьется хоть мало-мальски доброе сердце.

Тишина, наступившая после слов Чэда, была настолько торжественной, что можно было услышать даже астматическое дыхание аптекаря Квентина. Только Уэйд воскликнул: «Браво».

После этого слово взял бургомистр Лоуэлл.

Его лицо от волнения покрылось красными пятнами, рука, державшая рюмку, так дрожала, что почти все вино вылилось на скатерть.

– Дорогие друзья, – начал он, тщательно выискивая каждое слово. – Мне думается, я выражу общее желание, если скажу, что не вижу необходимости прерывать этот чудесный вечер демонстрацией каких-то кадров. Давайте лучше сразу перейдем к осуществлению предложения, сделанного моим другом Чэдом Оливье, – мокрыми от пота пальцами он судорожно вынул из бумажника чековую книжку, ручку и на какое-то мгновение замер, по всей вероятности, не зная, какую сумму он должен пожертвовать на «моральное вооружение».

– У меня в руках уже имеется чек от нашего уважаемого Роберта Уэйда, – нарушил Чэд вновь наступившую гробовую тишину. – Его взнос составляет двести фунтов, и я предлагаю исходить из этой суммы, как из минимума. Кроме того, я хотел бы добавить, что речь идет о единовременном сборе средств, повторных вложений не потребуется.

Усевшись, он взглянул на Джун и очень нежно улыбнулся ей, но та больше была похожа на статую, чем на новобрачную.

Сбор средств стал проходить так интенсивно, как будто гости горели лишь одним желанием – доказать свое великодушие. Через несколько минут с этим было покончено.

С торжественным выражением лица, на котором нельзя было ничего прочитать, кроме насмешки, Чэд взял ролик с пленкой, подошел к камину и молча, но многозначительно бросил его в бушующее пламя.

Вздох облегчения пронесся по всему залу – казалось, произошло чудо. Словно освободившись от тяжкого бремени, гости снова взяли рюмки. Зазвенели голоса, послышался смех, засмеялся даже аптекарь Квентин, напугав соседей: он давно страдал печеночными коликами, и уже несколько лет никто не слышал, чтобы он смеялся.

– О боже, за какого негодяя вышла я замуж! – примирительно вздохнула Джун.

Чэд ухмыльнулся. Только он и Уэйд знали, что на пленке можно было разглядеть всего лишь два довольно безобидных кадра. Видимо, фотографировали с явно недостаточной выдержкой. В течение двадцати лет миссис Шекли, после нее – миссис Порджес и напоследок – Чэд шантажировали своих сограждан с помощью фотопленки, не содержащей никаких видимых доказательств.

Но Чэд позволил себе и еще одну шутку.

«Комитет по моральному вооружению» был переименован в «Общество для падших девиц», а Касл-Хоум под руководством миссис Порджес был превращен в такое заведение, где эти достойные сожаления существа могли бы найти себе приют и те силы, которые позволили бы им вернуться на путь благопристойной жизни.

– Без этого в моей книге не было бы «изюминки», – клялся Чэд своей супруге.

Но тем не менее, если он собирался заглянуть в Крайстчерч с инспекторским визитом, Джун непременно ехала с ним. Никакими иллюзиями на этот счет она себя не тешила.

Михаэль О. Гюстен
ГЛЯДИ, ОПЯТЬ БУРБОНЫ!

Перевод с немецкого А. Наджафова и Г. Данилина

1

– Вы рехнулись, инспектор, – почти нежно сказала девица. – Неужели я похожа на убийцу?

– Разрешите, я ее поглажу разок, господин оберинспектор? – Обермейстер Шмидхен игриво поправил поясной ремень. Но инспектор Гельмут Баллер раздраженно отмахнулся.

Обычно он не слишком возражал против некоторого укрощения или взбадривания допрашиваемого, при условии, конечно, если не было лишних свидетелей. Он вообще никогда особенно не церемонился, и жулики разных рангов, промышлявшие на Кольце, не раз имели возможность убедиться в этом. Кельнский бульвар, где проводили вечера нагуливающие добродетельный жирок горожане, для краткости назывался Кольцом и был самым важным участком инспектора Баллера.

На сей раз, однако, интуиция подсказывала Баллеру, что силой ничего не добьешься. Вот уж который час тянется эта скучища, называемая допросом, а с девицы как с гуся вода. Сидит себе на стуле и ковыряет ногти. Неужто она и в самом деле невинная овечка, как прикидывается? Инспектор снова поймал себя на этой предательской мысли. Да нет же, черт возьми, дело ясно, как божий день. Собственно, он не очень и нуждался в ее признании. Тут больше, пожалуй, профессионального тщеславия, чем необходимости: приятно увенчать чистенько раскрытое дело чистосердечным признанием убийцы. Баллер поклонялся симметрии, и этому чучелу он еще покажет, где раки зимуют.

Пальцы правой руки Баллера чуть слышно застучали по столу баварский марш. Это было явным признаком того, что господин оберинспектор намеревается перейти в генеральное наступление. Обермейстер Шмидхен насторожился и присел на стул в углу кабинета, весьма скромно обставленного.

Баллер задумчиво, вот уже в который раз оглядел торчащую перед ним девицу. Да, зрелище не из ласкающих взор. Такая, бесспорно, выиграла бы любое, на самом высоком уровне, состязание уродов, дав соперницам 100 очков вперед. Потянет эта коротконогая бомба, наверное, не меньше полутора центнеров. Объем груди соответственно 120, а талии – все 100. Шеи нет вовсе, голову обозначает неряшливо-модный волосяной веник. Ко всему этот отвратительный приплюснутый нос, на котором чудом держатся очки в дешевой никелированной оправе. Наряд сугубо демократический: синие джинсы и обшарпанная кожаная куртка с накладными карманами. Из одного то и дело извлекается большой голубой платок, чтобы протереть очки. Во время этой процедуры можно увидеть ее карие и, черт побери, довольно неглупые глаза.

– Слушайте, вы! – зарычал, наконец, Баллер. – Мне плевать, похожи вы на убийцу или нет. Редкий убийца похож на того, каким его представляет себе обыватель, уж поверьте мне. Как раз моя работа в том и заключается, чтобы разоблачать убийц, которые вовсе на убийц не похожи. Иначе куда бы заводили расследования…

– Как интересно, – проворковала бомба, и Баллер не мог ручаться, что она снова не насмешничает. Поэтому он на всякий случай прибавил:

– От меня еще никому не удавалось увильнуть.

– А зачем мне увиливать? – Девица говорила с едва заметным французским акцентом.

– Не пытайтесь крутить. Это вам не поможет. Ваша вина доказана. Неопровержимо. На вашем месте я бы откровенно признался. Тогда вы могли бы рассчитывать на смягчение своей участи.

– Но мне не в чем признаваться, инспектор, – сказала девица, дружелюбно глядя на Баллера поверх очков. Она была абсолютно непробиваема.

– Ну что ж, – мрачно констатировал инспектор, – начнем сначала. Ваше имя, фамилия?

– Афродита Багарре.

«Черт бы тебя побрал с твоим именем, – подумал инспектор. – Черт бы тебя побрал!» И неожиданно для себя не удержался от соблазна съязвить:

– Однако! Афродита!.. Прекрасное имя!

– Идиотство, – спокойно парировала карикатура на богиню любви. – Я достаточно хорошо себя вижу. Но если отец нудный провинциальный учитель греческого и латыни, такое имя легко заполучить. Если бы он знал, какое из меня вырастет чучело, он бы сто раз подумал. Увы, у него были добрые намерения, у моего папá… Для полной точности: Афродита-Клементина-Лукреция.

– Очень приятно. Место жительства?

– Париж.

– Улица?

– Рю де Лангустус, 23.

– Род занятий?

– Студентка.

– Что изучаете?

– Энтомологию.

– Так, насекомых. Прекрасно. Кто платит за обучение?

– К чему это?

– Мое дело. Отвечайте!

– Сама, конечно. Отец зарабатывает сущие пустяки. Едва хватает на себя да на Фогетту…

– Фогетта? Это еще кто?

– Собака папá, разумеется. Очаровательное создание.

– Ах, вон как. Ну, а каким же образом вы зарабатываете?

– О, наверняка не стриптизом, можете мне поверить.

– Оставьте свои шуточки, мадемуазель. В конце концов речь идет о двух убийствах.

– Извините, я чуть не забыла об этом.

– Я спрашиваю, как вы зарабатываете на учебу.

– Бог мой, то нянькой, то на такси, иногда гидом…

– Но на это не проживешь?!

– Конечно. Но ведь вы спрашиваете, на что я учусь, а не на что живу.

Баллер поморщился: «Ну, чертовка».

– Не пытайтесь хитрить, – зло сказал он. – Отвечайте мне, на какие средства живете, если, как вы сами говорите, случайных заработков хватает лишь на учебу. Ясно я выразился?

– Видите ли, ко всему прочему у меня безобразно большие уши, – нехотя проговорила Афродита. – Я не люблю распространяться на этот счет, но если вы настаиваете… Мы с вами, герр Баллер, в некотором роде коллеги.

Глаза оберинспектора несколько выпучились, а в тупом сонном взоре Шмидхена, закоченевшего в углу, возникли просветы.

– Что такое?! – вопросил Гельмут Баллер. – Коллеги? Как это понимать? Вы служите в полиции?

Афродита хихикнула:

– О, вы обо мне неважного мнения, инспектор. Просто, я время от времени помогаю в одном частном сыскном бюро. Два-три раза в неделю, как случится. Иногда полдня, иногда полночи. И на деньги, которые за это получаю, я и существую.

– Однако, вы на редкость разносторонняя натура, – сказал Баллер, но девица не обратила внимания на его сарказм. Она вдруг развеселилась. – О, бывает довольно забавно! – Извлекла голубой платок и, протирая очки, бесхитростно поглядела на Баллера. Но тот продолжал шагать под свой баварский марш.

– Как называется сыскное бюро? У него ведь есть название, не так ли?

– Безусловно, инспектор. Агентство «Тайна», Париж, бульвар святой Лауренсии. Между прочим, вполне почтенное заведение, вы можете легко навести справки. Если же вдруг, упаси бог, окажетесь в некой, гм, ситуации, наша «Тайна» к вашим услугам. Кстати, у нас отлично поставлено обслуживание иностранных клиентов.

– Было бы лучше, если бы вы подумали о собственной ситуации, – сухо сказал Баллер. – Вы, кажется, опять забыли об этом.

– К сожалению, вы слишком любезны…

– Какие же задания выполняли вы для агентства?

– В общем-то мелочи. Чаще всего бракоразводные делишки. Однажды, правда, я помогала раскрыть банду контрабандистов, но это чистая случайность. Так что, инспектор, с вашей работой это не сравнишь.

– Еще чего не хватало, – пробормотал себе под нос инспектор, но Афродита услышала.

– Один рубит гнилое дерево, другой собирает хворост. Разница очевидна, но суть одна…

Оберинспектор в душе согласился с этой мыслью, но вслух призвал:

– К делу, мадмуазель. Мы, конечно, проверим ваши показания, хотя они для нас не имеют особого значения… Впрочем, может быть, в Кельн вас послало агентство «Тайна»?

– Я уже говорила, что моя поездка была чисто личного порядка. – Девица опять спокойно мерцала своими очками.

– Верно. Но вы не упоминали о вашей деятельности в агентстве.

– Вы меня не спрашивали.

– Ну ладно, оставим это. Так что же там за личные мотивы?

– Я хотела повидать свою тетю…

– …которая живет здесь, в Кельне? Или, вернее, жила?

– Истинно так, инспектор.

– Судя по всему, ужасная смерть тети вас не сильно огорчила?

– Я ее почти не знала.

– И вдруг, ни с того, ни с сего захотели увидеть? Странно, не правда ли? Еще одна несущественная странность, – инспектор постарался вложить в свои слова как можно больше яда, – а именно, – через два часа после вашего появления в Кельне ваша тетя оказалась убитой. То есть застреленной. Рядом с ней лежал ее личный секретарь, тоже застреленный. Хладнокровно и безжалостно. И кого находит полиция, когда прибывает туда? Небезызвестную вам Афродиту Багарре, которая сидит в кресле и любуется на свои жертвы. Что вы на это скажете?

– Я вообще не умею стрелять. – Она сказала это так, словно было ясно: раз человек не умеет стрелять, то он и не стрелял.

Гельмут Баллер побагровел от ярости.

– Вам еще придется доказать…

– Интересно, как? – пожала она плечами.

Но гepp инспектор не собирался рассусоливать на тему «Интересно, как?». Для этого он слишком, черт возьми, устал. Поэтому он выпалил:

– Куда вы спрятали орудие убийства?

– Револьвер? – Афродита медленно потащила из кармана свой проклятый платок.

– Ну, наконец-то, – шумно выдохнул Баллер. – Именно. Маузер калибра 7,9. Итак, куда вы его дели?

– Послушайте, я никак не уразумею, что вы говорите. – Она не спеша протерла очки. – Зачем мне таскать с собой револьвер, если я не умею им пользоваться. Чепуха какая-то…

– Грм… ваша тетя и ее секретарь были убиты этим оружием.

– Не сомневаюсь. Но ведь не я же их убила! У меня вообще никакого оружия никогда не было и нет, если, конечно, не считать ножниц для маникюра.

– Ну, хорошо, поставим вопрос иначе. Почему вы явились в контору вашей тети, а не к ней домой, если вы хотели ее просто повидать, как утверждаете?

– Все дело в том, что с вокзала я именно и направилась к ней домой. Экономка мне сказала, что тети нет, и объяснила, как найти контору. Это же за углом, буквально в том же доме. Ну, я и пошла в контору.

– Та-ак. Не слишком ли много хлопот, расходов на поездку и… торопливости, чтобы только «повидать» тетю?

– О, хлопоты меня не смущают. Я легка на подъем, подвижна и терпеть не могу застоя. И, наконец, надо же было когда-то навестить тетю Маргариту. Вот и все.

Баллер не верил ни единому ее слову. Доброе, испытанное чутье подсказывало ему, что Афродита что-то скрывает. И это что-то было так важно, что ради него она мается вот уже который час на допросе.

– Ну так вот, – откинулся он на спинку стула, – рассказывайте кому-нибудь ваши истории, а мне совершенно ясно, что вы должны были иметь очень вескую причину, чтобы вдруг бросить все и сломя голову примчаться в Кельн на часок-другой, а затем умчаться в свой Париж. Есть лишь одно вразумительное объяснение вашему поведению: вы знали, что едете в Кельн, чтобы ликвидировать тетю Маргариту.

– А секретарь? – спросила безучастно Афродита.

– Его вы устранили как нежелательного свидетеля.

– Вы действительно идиот, герр обер, – покачала головой Афродита и даже сочувственно вздохнула.

Гельмут Баллер взлетел со стула:

– Я категорически запрещаю вам!..

– Да ладно, не сердитесь, герр обер. Но ваша логика… она излишне железная.

– Ах, вот как! – Баллер снова уселся. – Что ж, «коллега», соорудите-ка свою собственную версию. Интересно узнать, на что вы способны. – И он всем своим видом выразил язвительное внимание.

– Бог мой, нет у меня никакой версии, – пожала плечами Афродита. – Я хотела повидать свою тетю, и это все. Не могла же я знать, что ее убьют перед моим приходом. Ну, а мне-то зачем было ее убивать? Она ведь ничего дурного мне не сделала. Мы едва были знакомы. Я о ней много слышала, это верно. Ну, что она довольно эксцентричная старушка, что у нее как будто не все дома. Но почему, бога ради, я должна за это ее убивать? Где же тут смысл?!

– В том-то все и дело. Возможно, лично вы против нее ничего не имели. Ну, а как, скажем, насчет политики?

– Вы меня забавляете, инспектор! Право, и чем дальше, тем успешнее. Представьте себе, я политикой не занимаюсь. У меня для нее нет времени, да я и не смыслю в ней ничего.

– Непременно представлю себе, – с готовностью откликнулся Баллер. – Как-нибудь на досуге. Представьте себе, Шмидхен, – повернулся он к спящему с открытыми глазами обермейстеру, который мгновенно очнулся, – перед нами уникум: студентка, не занимающаяся политикой. Сенсация, да и только!

Шмидхен коротко проржал в ответ.

– Пусть будет так, – отвечала Афродита. – Но я больше смыслю в размножении скарабеев, чем во взаимоотношениях членов НАТО.

– Отлично. Поехали дальше. Какую газету вы читаете? Делаете ли выписки из газет и журналов? И какого характера?

– Придется вас опять разочаровать. Я выписываю только журнал по энтомологии.

– Как, вы не читаете газет?

– Крайне редко. Мне, действительно, не хватает времени.

– Состоите в какой-нибудь партии?

– Нет.

– Какой сочувствуете?

– Над этим пока не задумывалась.

– Принимали участие в майских демонстрациях 1968 года?

– Конечно.

– Ага. Но вы только что утверждали, что политикой не занимаетесь и не интересуетесь. А на демонстрации ходите! Где же тут логика?

– Логика проста: нельзя заниматься посторонним, когда дело касается твоих товарищей, а значит и тебя. Видите ли…

– Достаточно, – удовлетворенно перебил ее инспектор, – объяснения приберегите для себя.

– Но…

– Никаких но. Из сказанного вами абсолютно железно, повторяю – железно, следует, что ваше неучастие в политике весьма и весьма сомнительно.

– Вы, конечно, можете думать, что хотите, инспектор, – дружелюбно заметила Афродита, – и делать любые выводы, даже если они неверны. Но будь они даже верны, не вижу связи с убийством на улице Штерненгассе.

– Ну что же, недурно для начинающего детектива, согласен. Однако это вам мало поможет. Положение ваше слишком безнадежно. – Баллер с некоторым сочувствием наблюдал за процедурой протирания очков. – Надеюсь, вы в курсе, чем занималась ваша старушка-тетя?

– Приблизительно. Она была президентом то ли клуба, то ли союза. Если не ошибаюсь, что-то курьезное.

– Баронесса фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин возглавляла Европейское движение за монархию, сокращенно ЕДМ. Это вам о чем-нибудь говорит?

– Каждый имеет какое-нибудь хобби.

– Это не ответ. Что вы знаете о целях ЕДМ?

– Ничего.

– Не увиливайте. Вы отрицаете цели этого движения?

– Насколько я знаю, времена монархий канули в Лету.

– К вашему сведению, баронесса была противоположного мнения. В качестве президента ЕДМ она весьма энергично и плодотворно содействовала развитию монархической мысли. Движение пользовалось большой симпатией почти всех европейских княжеских домов. Это подтверждают многочисленные письма наследных отпрысков Бурбонов, Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых. Мы обнаружили эти послания в секретере вашей тетушки. Что вы скажете по этому поводу?

Афродита пожала плечами. Она хорошо уловила странную вибрацию в голосе инспектора, когда он перечислял династии.

– Мне безразлично, – кротко ответила она. – Я знаю этих древних особ только по картинкам в иллюстрированных журналах. В высшей степени пресно и скучно. Предпочитаю кустарниковых муравьев. С ними интереснее…

– Я ожидал подобного ответа, – удрученно покачал головой Баллер. – Значит, вы признаете, что отнюдь не сочувствовали целям и стремлениям движения, которым руководила ваша высокочтимая тетя! Ну вот и видны как на ладони мотивы вашего преступления.

– В вас погибает сказочник, герр обер.

Но с Гельмутом Баллером что-то сотворилось.

– Да-а, – мягчел он на глазах, – усилия баронессы были весьма успешны. Как разъяснил мне один – не буду называть – представитель ЕДМ, оно приобретает все больше сторонников, особенно во Франции. И, не без оснований, полагают, что в недалеком будущем французский народ призовет Бурбонов. Но не только во Франции, а и в других солидных странах мнение склоняется в пользу монархии…

Оберинспектор внезапно замолчал, – эта несчастная, кажется, хихикает.

– Что вас развеселило?

– Бог мой, инспектор, за последнее время я не слышала лучшего анекдота: «Народ призовет Бурбонов». – И девица снова залилась.

Инспектору пришлось выждать, пока она успокоится. Он застегнул воротник рубашки, который расстегнул на девятом часу допроса. Слегка развернув плечи и приподняв подбородок, устремил свой взор куда-то в стену; приняв таким образом сидячее положение смирно, он сказал со скорбной торжественностью:

– Вам бы следовало ах с каким уважением относиться к благородному делу усопшей баронессы. К женщине, перед которой я склоняю голову, хотя и не разделяю до конца ее взглядов. Она посвятила свою жизнь благородной идее! А вы отняли эту жизнь. Вы в слепой фанатичной злобе убили!.. Но этого вам мало. Вы глумитесь над телами своих благородных жертв! – Гельмут Баллер даже привстал, как бы приподнятый собственным пафосом. И оживившийся вдруг обермейстер Шмидхен вскочил со стула в углу, тоже будто вознесенный то ли благородными целями баронессы фон унд цу Гуммерланг унд Беллерзин, то ли прозорливым подобострастием низшего чина, неустанно и мощно надеющегося на свое лучшее полицейское будущее.

На Афродиту, однако, столь редкостная сцена не произвела должного впечатления.

– Приземляйтесь, герр обер. В сидячем положении у вас лучше получается.

Баллер тяжело опустился на стул. Обермейстер последовал его примеру.

– Ну и женщина, – произнес инспектор. – Рядом с вами профессиональный убийца покажется слюнтяем. Или в вас вовсе не осталось ничего человеческого, или… не знаю что.

– Что вы, помилуйте, кое-что осталось. И я очень сочувствую тете, хотя ей это не поможет. Так вот, по-моему, она была слегка тронутой. Бурбоны! Гогенцоллерны! Что за ерунда! Папá говорил, что она еще в юности заболела «аристократизмом». Вы, наверное, знаете, она когда-то играла в театре мелкие роли, и к тому же, бог свидетель, была не слишком строгих правил. Но спала только с представителями «голубой крови». В чем единственно была последовательна и непреклонна. А когда некий голубой до кретинизма барон вздумал на ней жениться, она обеими руками вцепилась в него… И маленькая провинциалка достигла своей заветной цели, стала баронессой.

– Она покинула Францию вместе с бароном? – Баллер медленно расстегнул верхнюю пуговку рубашки.

– Да, вскоре после свадьбы. Разумеется, сцену тоже.

– Но вы с ней хотя бы переписывались?

– Очень редко. Ей, конечно, было не слишком приятно вспоминать о своем простецком происхождении.

– Понимаю, но тогда ради чего вы решили ее навестить? При всем том, что вы сейчас изложили, баронесса едва ли…

– Не знаю, она была мертва, когда я появилась в конторе. Почему я решила ее навестить? Просто из любопытства, инспектор.

– Значит, вас обуяло вдруг любопытство?

– Почему вдруг? Тетушка заинтересовала меня уже давно, но все не удавалось поближе с ней познакомиться. Пока на прошлой неделе я не выиграла на скачках небольшую сумму…

– Ах вот что, счастливый случай! – Баллер застегнул верхнюю пуговку.

– Вовсе нет. Я пошла туда специально, чтобы выиграть. И выиграла. У меня там знакомый жокей, которому я как-то оказала небольшую услугу, и он мне сообщил, на кого лучше ставить. На эти деньги я и отправилась в Кельн.