Текст книги "Мы ничего им не должны! (СИ)"

Автор книги: Петр Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

– Месье Ренн проснитесь! Дело государственной важности, не допускает отлагательства! – Жаверу потребовался не менее часа, что бы разбудить сперва ленивую прислугу, все никак не желавшую его впустить в дом, а затем уже и самого "главного почтаря", – Да вставайте же черт вас подери!

Хорошо хоть писем и прочей корреспонденции в этот день было немного и его пакет отыскали быстро. Когда они закончили копаться в ящиках и столах почтовой конторы, Ренн на него еще так посмотрел, видимо решил – свихнулся окончательно комиссар от провинциальной скуки. Но Жаверу уже все равно, его занимала одна мысль – надо быстрее добраться до Парижа, опередить тех ребят хоть на пять часов, а лучше на сутки и организовать им встречу. Почему он сразу не арестовал подозрительных клошаров, ведь не трудно же взять пяток жандармов во главе с их бравым командиров Анри и повязать преступников, догнав в дороге, пешие от конных далеко не уйдут. Легко сказать… существовало в версии Жавера одно значительное уязвимое место, одна ахиллесова пята. Оружия из которого предполагаемые преступники должны были застрелить Наполеона никто из жителей городка не видел. Не было у бродяг с собой ни ружья, ни карабина, ни даже простенького паршивого пистолета – ни один из свидетелей не заметил, а ведь такой предмет в карман не спрячешь. Впрочем, в этом случае парочка переходила бы уже в разряд "разбойники" или "браконьеры" и вряд ли жандарм отпустил бы их с миром. У них на первый взгляд вообще никакого оружия, кроме обычных ножей не было. Вот задержит их Жавер, но ведь еще доказать надо, где гарантия скажите, что в Париже не поднимут на смех ретивого провинциального комиссара? И ладно бы это случилось в начале года, а теперь когда для Фуше уже наверняка наловили тысячу и одного "русского террориста", играть с такими вещами рискованно, могут последовать со стороны начальства неприятные оргвыводы. И всегда найдутся доброжелатели, которые подскажут министру, что опять "отличился" тот самый идиот Жавер… так можно и оказаться ненароком в соседней камере, по соседству с этими клошарами. Бродяг, или рабочих-сезонников, под которых эта парочка подделывается, помытарят в участке пару дней и выгонят взашей – кому они нужны, ему же могут припомнить все старые грехи, коих надо честно признаться, за долгие годы накопилось немало. Самый минимум, что последует за такую попытку реабилитировать себя путем обмана – удаление со службы без выходного пособия и без пенсии. Черт его дернул тогда ввязаться в политику, в заговор против "папы Жозефа", казалось ведь дураку, что дело верное и место префекта Сите уже в кармане.

До утра он не сомкнул глаз, теперь уже не до отдыха. Приходится ждать, пока обыватели проснутся, на казенных лошадей комиссар и не рассчитывал – надо объяснятся со скрягой-мэром. В Париж, быстрее в столицу, надо опередить русских хотя бы на несколько часов, а лучше на сутки. Тогда можно будет организовать этим двоим придуркам достойную встречу. Проследить за ними по дороге в принципе можно, но уж очень рискованно, тем более людей подходящих в распоряжении комиссара для такой миссии нет.

Сержант Анри прикроет отсутствие Жавера на неделю-другую, все равно полицейскому его калибра в этой глуши работы практически нет. Отпуск генеральному комиссару формально не положен, но отпросится на некоторое время "по семейным обстоятельствам" труда не составляет.

Из мэрии он отправился на самый конец города к одному офранцузившемуся фламандцу Скоффлеру, который "отдавал внаем лошадей с кабриолетами по желанию". Чтобы добраться до этого Скоффлера, самый короткий путь лежал по захолустной улице, где помещался дом священника того прихода, к которому принадлежал Жавер. Кюре прихода был, говорят, человек почтенный, достойный, всегда подающий добрые советы. Но напутствия комиссару были не нужны, да и заказывать церковную службу ради успеха дела он не собирался, жизнь давно уже сделала Жавера убежденным атеистом.

Фламандца он застал дома, то был занят починкой поврежденного хомута и прочей упряжи.

– Дядя Скоффлер, есть у вас хорошая лошадь? – спросил Жавер, стараясь не выдать охватившего его возбуждения.

– У меня все лошади хороши, господин комиссар, – меланхолично заметил фламандец, не прерывая своего занятия. – Что вы называете "хорошей" лошадью?

– Лошадь, которая в состоянии сделать двадцать миль и более в один день. Мне нужно срочно отлучится в столицу по личным делам. Думаю за неделю обернутся.

– Черт возьми! Это вам не шутка! И в упряжи, позвольте узнать или под седлом?

– Да, пожалуй. Я наездник никудышный.

– А сколько времени ей можно отдыхать после путешествия?

– В случае надобности, она должна пуститься в обратный путь на другой же день.

– И пробежать опять то же расстояние?

– Обратно можно и не спешить, а вот в Париж мне надо прибыть побыстрее.

– Эге-ге! Вы сказали – двадцать? Почему так много? Никак крюк намерены сделать? По прямой выйдет меньше, я тут наскоро подсчитал…

Жавер только развел руками, не посвящать же фламандца в свои планы, лишний раз сталкиваться в пути с Фигнером и его сообщником у него желания не было, отсюда и столь странные требования. И в самом деле придется ехать в объезд, а следовательно и расстояние возрастает.

– Господин комиссар, – проговорил фламандец, – У меня есть для вас подходящий конь. Знаете мою новую белую лошадку, должно быть, вы не раз видели ее. Это сущий огонь. Сначала было хотели пустить ее под седло. Не тут-то было! Брыкаться стала, сбрасывать всех подряд наземь, ни один наездник не смог управится.

– Что и в самом деле такая резвая?

– Куда там! Думали, что она с норовом, и не знали, что с ней делать. Я купил ее да и впряг в кабриолет. Да-с, это будет как раз, что вам требуется, в упряжи смирна она, как девушка неопытная, бежит как ветер. А уж верхом на нее садиться – нет, шалишь! Кости вам переломает. Не по нутру ей ходить под седлом. У всякого, видите ли, свои странности, свой нрав.

– Вы думаете, она пробежит это расстояние?

– Пробежит легко, крупной рысью и в восемь часов, не больше. Но вот на каких условиях.

– На каких – говорите.

– Во-первых, вы дадите ей отдохнуть на полпути. Покормите ее и приглядите, покуда она ест, чтобы конюх постоялого двора не утянул у нее овса. Я замечал, что на постоялых дворах овес чаще идет на выпивку служителям, нежели в пищу лошадям.

– Хорошо, я буду наблюдать.

– Во-вторых… Для вас самих требуется одноколка, господин генеральный комиссар?

– Пожалуй, и чем легче, тем лучше.

– А умеете вы править? Или потребуется кучер?

– Нет, я хочу поехать в одиночку.

– Тридцать франков в день, дешевле у нас в городе все равно не найдете. Ни гроша больше, ни гроша меньше. И продовольствие скотины за счет нанимателя – так принято. Извольте денежки вперед.

Ничего не поделаешь, пришлось Жаверу платить, расход для тощего кошелька полицейского не малый, но на фоне предполагаемого вознаграждения – сущая мелочь.

– Вот вам за два дня вперед.

– Для подобной поездки обычная одноколка слишком тяжела и утомила бы лошадь. Поэтому необходимо, чтобы вы, господин мэр, согласились путешествовать в маленьком тильбюри, у меня есть такой.

– Я согласен. Давай только быстрее, время поджимает. Тильбюри с лошадью должны быть у моих дверей сегодня в половине седьмого утра

– Слушаюсь, господин комиссар, – ответил Скоффлер. Затем, поскабливая ногтем пятно на поверхности стола, он продолжал тем беспечным тоном, который фламандцы так искусно умеют согласовать с хитростью.

– А я и забыл спросить! Вы ничего не сообщили мне о цели поездки. Может все же расскажете? – В сущности, он только об этом и думал с самого начала разговора, но сам не сознавал, почему не осмелился задать этого вопроса сразу.

– У нас в таких случая говорили – "меньше знаешь, спокойнее спишь"! – Жаверу фламандец порядком надоел со своей бесконечной болтовней и следовало поставить наконец точку в этой беседе.

До поездки оставалось всего ничего – однин час. За это время комиссар собрал в дорогу кое-какие вещички, из них самое ценное: толстую казенную папку, откуда можно было бы почерпнуть необходимую для розысков информацию. Аппарат министра полиции Фуше поработал на совесть собрав массу сведений, полезных и не очень. От себя Жавер добавил только вырезанный из газеты портрет русского унтер-офицера. Мелочь конечно, но для парижских филеров она может оказатся поистине бесценной. Из оружия он прихватил с собой только дубинку, хотел было первоначально взять пару двуствольных пистолетов – подарок сослуживцев на юбилей, но потом раздумал. Вряд ли дойдет до стрельбы, ни разу за долгие годы общения со столичным криминальным миром ему не доводилось применять огнестрельное оружие.

Конечно, думал он, это черная полоса, но она минует – 100 тысяч франков уже видны на горизонте. Что ни говорите, а вся судьба – в его руках, он полный властелин ее. Он упорно цеплялся за эту мысль, хоть в глубине души сомнения были и весьма значительные. Но Жавер все-таки ехал и спешил.

Погруженный в думы, он стегал лошадь, которая бежала хорошей мерной рысью, делая две с половиной мили в час. По мере того как кабриолет ехал, человек чувствовал, что внутри его что-то с силой тянет назад. К полудню он выехал в открытое поле, город остался далеко позади. Он смотрел, как белел горизонт, смотрел, ничего не видя перед собою, на холодные картины осеннего дня. Помимо его воли, в силу какого-то чисто физического чувства, эти черные силуэты деревьев и холмов прибавляли к мятежному состоянию его души что-то сумрачное и роковое.

Всякий раз, как он проезжал мимо уединенных домов, встречавшихся вдоль окраины дороги, он думал: ведь живут же здесь люди, которые теперь спят спокойно. Мирная рысь лошади, бубенчики хомута, стук колес о мостовую производили убаюкивающий монотонный звук. Все это прекрасно, когда человек весел, но кажется мрачным, когда он грустен.

Вот уже и сумерки, в дороге время летит незаметно. Жавер остановился перед постоялым двором, чтобы дать передохнуть лошади и покормить ее. Требованиями фламандца пренебрегать не стоило, по меньшей мере сейчас. Необходимости гнать во весь опор не было, по рассчетам он в любом случае должен опередить злоумышленников как минимум на сутки.

Лошадь была, как говорил Скоффлер, из мелкой, но жилистой породы Булоннэ – с большой головой, толстыми боками, короткой шеей, но вместе с тем широкой грудью, широким крупом, тонкими, суховатыми, но сильными ногами. Эта порода некрасива, но на редкость крепка и вынослива. Доброе животное сделало пять миль за два часа и нисколько не было взмылено. Комиссар не слезал с тильбюри, а лишь жестом подозвал конюха из числа работников постоялого двора. Мужик, принесший овес для лошади, вдруг нагнулся и стал рассматривать левое колесо.

– А далеко ли вы так скачете? – спросил он.

– Тебе какое дело? – грубо ответил Жавер. Его оторвали от размышлений, одной ногой комиссар уже был в Париже и строил планы на будущее.

– Издалека приехали? – продолжал конюх, не обратив внимани на недовольство клиента.

– Я сделал пять миль.

Конюх опять нагнулся, помолчал, не отрывая глаз от колеса, и поднял голову и посмотрел на "большого господина".

– Вот колесо, которое проехало только что пять миль, не спорю, да только скажу вам, что теперь оно уж наверное не в состоянии будет выдержать и четверти мили.

Комиссар поспешно слез с кабриолета. как только до него дошел смысл сказанного.

– Врешь мерзавец, да быть такого не может!

– А то говорю, что чудеса еще, что вы проехали пять миль и не свалились вместе с лошадью в какой-нибудь овраг. Посмотрите сюда сами!

Колесо действительно было сильно повреждено: расколоты две спицы и сломана ступица, у которой почти выскочила гайка. Неприятно, но пока не смертельно…

– Нет ли тут поблизости каретника, любезный? – спросил он конюха, смненив гнев на милость.

– Конечно есть, сударь.

– Сделайте одолжение, сбегайте за ним.

– Да он в двух шагах. Сейчас… вон рядом… Эй, дядя Бугальяр!

Дядя Бугальяр, каретник, стоял на пороге своего дома. Он быстро пришел на зов, осмотрел колесо и скорчил гримасу, как хирург, свидетельствующий сломанную ногу.

– Можете вы тотчас же починить это колесо? – осведомился Жавер.

– Как же, сударь.

– А когда я могу ехать?

– Завтра.

– Как завтра?! Да тут работы на пару часов!

– Какое – целый день уйдет. Разве вы куда спешите?

– Очень! Мне надо пуститься в путь через час, не позже.

– Невозможно, сударь.

– Я заплачу сколько надо!

– На сегодняшний день и думать нечего. Надо приделать две спицы и поправить ступицу. Почитай как новое колесо сделать – столько же трудов. Вы сможете ехать не раньше завтрашнего дня.

– Но мое дело не терпит до завтра. А если вместо того, чтобы чинить это колесо, его заменить другим? Ведь вы каретник?

– Так точно.

– Не найдется ли у вас колеса на продажу? Я мог бы отправиться в путь тотчас же.

– У меня нет сейчас готового колеса для вашего кабриолета. Колесо нелегко подобрать, надо пару.

– В таком случае, продайте мне пару.

– Ну, сударь, не все колеса приходятся впору ко всем осям.

– Все-таки попробуй, за ценой не постою!

– Напрасно будет. У меня есть на продажу только колеса для крестьянских повозок.

– А нет ли у вас кабриолета напрокат?

Каретник с первого же взгляда узнал, что тильбюри наемный. Он только пожал плечами.

– Нечего сказать, славно вы отделываете экипажи, которые нанимаете! Кабы у меня и был кабриолет, и то я бы его не дал вам.

– Ну, так продайте, я готов дать хорошую цену.

– Говорят вам, нет у меня.

– Как! Нет никакой таратайки? Вы видите, я неразборчив.

– Мы ведь живем в глуши. Правда, есть у меня там в сарае старая коляска, принадлежащая одному буржуа. Он дал мне ее на хранение и употребляет ее в дело раз в месяц. Я бы вам дал ее – мне все равно, да только надо, чтоб буржуа не видел, как вы проедете мимо. А во-вторых, это коляска и потребуется пара лошадей.

– Я найму двух почтовых лошадей.

– Куда же вы едете, сударь?

– В Париж.

– И хотите добраться туда завтра?

– Конечно.

– На почтовых лошадях?

– Отчего же нет?

– Ну-с, взяв почтовых лошадей, вы придете в Париж не раньше как послезавтра. На станциях проволочки и все лошади заняты извозом. Теперь не сезон, много поездок и лошадей берут отовсюду, даже с почты. Вы прождете, по крайней мере, часа по три, по четыре на каждой станции. Да и потом тащатся шагом, больше с них не выжмешь. Много приходится ехать в гору.

– Что же, я поеду верхом. Распрягите кабриолет. Надеюсь, я достану здесь седло.

– Конечно, только лошадь-то ваша ходит под седлом?

– Это правда, я и забыл, она не выносит седла. Но ведь найду же я в селе какую-нибудь другую лошадь?

– Лошадь, которая бы добежала до Парижа единым духом?

– Да!

– Ну нет, такого коня нет в наших местах. Во-первых, надо было бы сразу купить ее, потому что вас никто не знает. Но ни внаймы, ни на продажу такой не найти ни за пятьсот франков, ни даже за тысячу!

– Что же мне теперь делать?

– Самое лучшее, говорю вам, как честный человек, починить колесо, а завтра вы пуститесь в дорогу.

– Завтра будет поздно.

– Вот тебе раз!

– Да неужели же вам понадобится целый день, чтобы починить колесо?

– Целый день, и не разгибаясь возится надо.

– Если даже двое будут работать?

– Хоть десятеро! Работать все равно в две руки.

– А если связать спицы веревками?

– Спицы-то еще куда ни шло скрепить, а ступицу уж никак. Да и ось в плохом состоянии.

– Не отдает ли у вас кто-нибудь экипажи напрокат?

– Нет.

– Нет ли другого каретника?

Конюх и каретник в один голос отвечали "нет", покачивая головами. Очевидно, это рука судьбы, рука Провидения. Она разбила колесо тильбюри и остановила его на пути. Но он не поддался на это первое предостережение, он употребил все человеческие усилия, чтобы продолжать путь, он не от своего намерения не оступится. Если нельзя ехать дальше – придется идти пешком, все равно шанс опередить тех двоих еще есть.

Если бы разговор его с каретником происходил в комнатах постоялого двора, без свидетелей, дело тем бы и кончилось, и нам, вероятно, не пришлось бы рассказывать происшествия, которые прочтут ниже, но дело в том, что разговор происходил на улице. Всякий уличный разговор непременно соберет кучу любопытных. Всегда найдутся люди, которые только и жаждут зрелищ. Покуда он расспрашивал мастера, несколько прохожих остановились около них. Послушав несколько минут, какой-то мальчик, на которого никто не обратил внимания, отделился от общей группы зевак и пустился бежать. В тот момент, когда путешественник, после размышления, решил вернуться назад, ребенок уже возвращался. За ним шла старуха, по виду из местных обывательниц.

– Мой мальчишка сказал мне, что вы желаете нанять кабриолет? – обратилась она к путешественнику.

У бабки действительно стояло в сарае что-то вроде дпотопной плетеной таратайки. Каретник и конюх, в досаде, что путешественник от них ускользает, вмешались в разговор.

– Это ужасная колымага, – в один гоос уверяли они, – Без рессор, сиденье висит на кожаных ремнях, но только она вся как решето, – колеса заржавели, насквозь прогнили от сырости! Вряд ли она уйдет дальше тильбюри! Сущая колымага, и господин напрасно сделает, если поедет в ней.

Все это была, положим, правда, но только эта колымага, эта фура, этот предмет, каков бы он ни был, имел пару колес и мог довезти до Парижа. Для Жавера последнее обстоятельство и оказалось решающим. Он щедро заплатил, что следовало, оставил тильбюри в починку у каретника, обещая взять его на обратном пути, велел запрячь свою белую лошадку в таратайку, сел в нее и продолжил свой путь, начатый утром.

Но не успел он отъехать и сотни шагов, как услышал громкий голос, кричавший ему вслед: "Стой, стой!" Он остановил тележку быстрым движением, что еще случилось? Это его догнал мальчишка.

– Сударь, ведь это я достал вам экипаж!

– Так что же?

– А вы мне ничего не дали?!

– Погоди минуту… сейчас распачусь. – комиссар привычно нашупал под полой плаща рукоятку дубинки. Пора наконец проучить обнаглевших в конец вымогателей, вытянувших у него кругленькую сумму, долго он себя сдерживал, но теперь время пришло… Покончив с неизбежной "раздачей пряников", он стегнул хлыстом по лошади и покатил рысью, с ветерком. Времени потеряно много и надо наверстать. Таратайка, купленная у старухи, оказалась неуклюжая и тяжелая, да и дорога шла больше в гору. Но фламандец не надул, его лошадка была молодцом и везла за двоих, даже плохая, размытая местами дождями, дорога ей оказалась нипочем.

С наступлением ночи он остановился у первого трактира, распряг лошадь и повел ее в конюшню. Согласно обещанию, данному Скоффлеру, он не отходил от яслей, пока она ела. В конюшню заглянула трактирщица, высматривая припозднившихся посетителей.

– Не угодно ли вам позавтракать, сударь? – спросила она, игриво подмигнув "заезжему барину". Ушла бабенка намекала, что за отдельную плату может предоставить и другие услуги.

Он пошел вслед за женщиной, у которой было деревенское свежее и веселое лицо. Она повела его в большую залу, где было много столов, покрытых клеенкой вместо скатерти. Толстая фламандка-служанка наскоро поставила ему прибор. Он глядел на девушку с каким-то отрадным чувством, оценивая ее внушительные формы. "И эту бы тоже…", дайте только срок, будут у него большие деньги, а там и бабы набегут сами. Кормили в трактирчике на редкость скверно, так показалось Жаверу, но возможно ему от волнения просто "кусок в рот не шел".

За другим столом поодаль завтракал ломовой извозчик. Он обратился к этому человеку:

– Отчего это у них сыр такой горький, и вино – кислятина?

Извозчик был родом из эльзаских немцев и не понял толком ничего, тупой пруссак. Пришлось комиссару вернулся в конюшню к своей лошади, следовало проверить, как с ней обошлись.

Кое-как проведя ночь в обществе клопов на жесткой койке, с первыми лучами солнца комиссар кинулся в путь. Что делал он по дороге? О чем думал он? Как и поутру, он смотрел, как мелькали деревья, соломенные крыши, возделанные поля, наблюдал, как исчезали ландшафты на каждом повороте дороги. Такое созерцание порою наполняет душу и избавляет ее от дум. Видеть тысячи предметов в первый и последний раз, есть ли что-нибудь более меланхолическое и глубокое…

Настали сумерки, дети, выходившие из школы, остановились поглазеть на проезжего. Выезжая из очередного села, он встретил рабочего, поправлявшего дорогу…

Наконец к вечеру, уже в темноте Жавер добрался до Парижа и не теряя времени приступил к делу, благо старые связи и знакомства сыщика позволяли. Ему удалось выиграть почти целые сутки у злоумышленников и теперь надо с толком использовать каждый драгоценный час.

* * *

Разбег, толчок, краткий миг полета бездной и вот – «ух-х-х»… С утробным звуком пружинит тонкий лист кровельного железа под ногами. Адреналин буквально «крышу срывает» от таких головоломных трюков. Так вот и надо видимо тренировать олимпийцев, одно дело когда под тобой площадка с песком, и совсем другое – двадцать пять или более метров падения вниз на голые камни. Здесь все в живую, без страховки и каскадеров, исполнять приходится все самому, лично и попытка дается судьбою одна. Киногерою после такого прыжка по закону жанра следует еще упасть, изящно перекатится и выхватить из кобуры оружие, но Александр проделывать эти манипуляции не стал. Слишком уж опасный уклон, чтоб так кататься – можно закончить и на мостовой, да и никто их не преследует в этот раз. Несколько минут назад он предавался объятиям Морфей и был разбужен толчком в бок.

– Вставай черт! В тюрьме отоспишься!

– Что случилось? – спросонья Сашка не сразу понял в чем дело.

– Тихо! Слушай, под нами… никак облава идет? – ответил ему Фигнер.

Действительно снизу доносился подозрительный шум, словно точно тащили кого-то силой вниз по узким лестничным пролетам. Крики, ругань, женский визг и причитания, двери хлопают – что-то происходило и "галерка" явно не будет со временем обделена вниманием, пока же "шерстят" другие этажи.

Сборы недолги, после той памятной встречи с полицейским бдительность у Самойловича быстро дошла до масштабов поистине параноидальных. Бывало он срывался с места по первому же малейшему признаку опасности, доверяя в таких случаях больше своей интуиции, чем реальным фактам. Ценное имущество еще с вечера рассортировано и аккуратно сложено в дорожные мешки, все заранее подготовлено к внезапному бегству. Холодный воздух ноября бодрит и прекрасно, лучше чем крепкий кофе, прогоняет остатки сна, а звездное осеннее небо над головой добавляет своеобразный колорит в такие ночные похождения. Но им не до романтики и созерцания окружающей действительности, к слову довольно убогой, надо поскорее убраться из временного прибежища. Встречаться с представителями властей не было ни малейшего желания, а значит путь остается один – на крышу соседнего дома. Разбегайся и птичкой вперед, Фигнер так сходу и перелетел, а вот Сашке пришлось серьезно поработать, он тяжелее на подъем, но в этот раз успешно справился.

Александр быстро оглянулся назад – там никого, обычно в парижской полиции не находилось желающих гонятся за всякой сволочью по крышам. Впереди тоже пустота, напарник проворно скрылся за кирпичным выступом высокого брандмауэра, надо торопится вслед за ним…

– Чего возишься, быстрее давай! – торопит его Фигнер.

– Не выйдет, дверь чердака заперта изнутри, да еще на висячий замок похоже.

– ??? – немой вопрос.

Ответ впрочем известен сразу, надо пробиться через толстые доски, проделать отверстие, через которое можно добраться до запора. Но нетерпеливого Самойловича такой вариант не устраивает.

– Ты брат эдак час тут проковыряешься? Пойдем спустимся вниз через окна мансард. Не ночевать же здесь!

И так тоже можно, они сунулись в ближайшее окно и Фигнер уже стал осторожно вскрывать стамеской раму но почти сразу и передумал.

– Семья с малыми детьми… вон игрушки видно на подоконнике. Коли проснутся крику не оберешься.

Не проблема – оконных проемов много и вскоре друзья нашли среди них подходящий "путь к спасению". Отжать створки недолго, дело нескольких минут для опытного человека, главное – только бы не разбудить обитателей чердака. В этот раз место выбрали удачно, здесь многочисленные постояльцы спят мертвым сном, усиленным действием алкоголя. По-доброму надо бы проветрить сперва, в помещении буквально "хоть топор вещай", как в России говорят. Густой сивушно-табачный туман висел непроницаемым для взгляда слоем на уровне метра, впереди ничего не разобрать. Поэтому выбирались они пригнувшись, чуть ли не на четвереньках, с трудом лаврируя между спавшими вповалку на полу пьянчужками. Александр шел первым и уже добрался до входной двери, как внезапно один из "умерших" ожил и схватил Фигнера, идущего сзади, за обшлаг рукава блузы.

– Эй мужик, ты кто? Откуда взялся… хр-р-р… – раздалось сипение, словно из чайника.

– Архангел Гавриил по твою душу! – бодро ответил неожиданному собеседнику Самойлович и подтвердил сказанное точным ударом. "Хрясть!" – и пьяница отправлен досматривать сны в принудительном порядке, остальные, сраженные Бахусом, обитатели квартиры никак на это событие не отреагировали.

Можно сказать, что отработали они тогда вариант быстрой эвакуации, попутно выяснились кое-какие детали: так оказывается выход на крышу все же местами надежно запирают и впредь решено было обзавестись специально для таких случаев мотком хорошей веревки. Но это уже заботы на утро, а пока надо куда-то пристроится, в два часа ночи не пустят даже в самую захудалую ночлежку, тут таланты Фигнера по части работы с людьми не помогут.

Бродить до утра по улицам Парижа, да еще с дорожным мешком за спиной – плохая идея, так можно и внимание полиции, от которой только что успешно ушли, привлечь ненароком. Питейные заведения в эту пору уже закрыты, столица все же, следят более-менее за порядком, поэтому положение безвыходное.

– Глянь, туда! Вон под мостом огонек, никак золоторотцы костер жгут? – приметил в одно месте Самойлоич и недолго думая направился туда, увлекая за собой и своего спутника.

Остаток ночи они провели вместе с самыми обездоленными жителями "столицы мира", теми у кого и нескольких су на ночлежку нет – гаменами, "детьми улицы". Поделились с малолетними бродяжками хлебом и колбасой, а те в свою очередь угостили Фигнера и Сашку ворованной картошкой. Так до утра и просидели у огня, Александр помалкивал, его соратник же вовсю общался с "Гаврошами", получая при этом массу полезных сведений о столичной жизни.