Текст книги "Царь и Россия
(Размышления о Государе Императоре Николае II)"

Автор книги: Петр Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 56 страниц)

В наших русских условиях на страже настоящего прогресса стояла монархия – и только она одна. Это она защищала Россию от таких прогрессивно-мыслящих людей, как Батый или Наполеон, и от таких философски образованных рабовладельцев, каким был вольтерианский помещик или марксистский чекист. И в те периоды, когда монархия слабела, для России наступала катастрофа. Это есть очевидный исторический факт. Носители прогрессизма делали, делают и будут делать все от них зависящее, чтобы эту очевидность замазать или по крайней мере извратить. И у всякого из них будет своя «специальная программа», рожденная в схоластической реторте, как был рожден гетевский Гомункулус. И у всякого будет своя специальная галлюцинация. Иногда – и по несколько галлюцинаций…

Гомункулус поумнеть, конечно, не мог. Профессиональные прогрессисты тоже не могут. Одни из них, философы, будут заниматься фабрикацией призраков, другие – приват-доценты, будут Добчинскими и Бобчинскими, вприпрыжку, «петушком, петушком» трепать за каждым Хлестаковым каждого варианта «самой современной» философии: только бы не отстать от века. Никаких методов общественной санитарии, которые охранили бы всех нас от философов, гомункулусов, призраков, приват– доцентов, галлюцинаций и просто от общественной хлестаковщины, – современная общественная медицина еще не придумала. Старая русская эмиграция в ее подавляющем большинстве нашла достаточно эффективный способ: просто не принимать ничего этого мало-мальски всерьез. Но с новой эмиграцией дело обстоит значительно хуже.

Старая эмиграция – в ее массе имела время кое о чем подумать. У новой этого времени не было. Старая эмиграция за эти тридцать лет могла сравнить: Россию мирного времени и заграницу мирного времени. Новая из лагерей ГУЛАГа попала в лагеря УННРы[548]548
  УННРА (United Nations Relief and Rehabilitation Administration) – организация при ООН, созданная в 1943 г. для оказания помощи так называемым перемещенным лицам, которые в годы Второй мировой войны были вывезены на принудительные работы в Германию и оккупированные ею европейские страны. В Германии, Австрии, Италии и Франции для перемещенных лиц были созданы специальные лагеря, где они содержались до момента передачи их на родину.


[Закрыть]. Старая эмиграция эти тридцать лет жила в условиях свободы печати – новая очутилась в атмосфере цензуры, лицензий и партийности. В старой России свобода печати была ограничена левыми кругами – не правительством, – об этом писал еще и А. Герцен. На территориях новой эмиграции свободы печати нет. Одна партийная жвачка об одном невыразимо прекрасном будущем заменена другой партийной жвачкой о другом невыразимом будущем. Никаких фактов о прошлом России, революции и эмиграции – новым русским беженцам не сообщено. Не сообщено – как готовилась и как родилась великая и бескровная, не сообщено о том, так что же за эти тридцать лет думали и писали обо всем этом Деникин и Троцкий, Алданов и Бунин, Керенский и Милюков, Черчилль и Гитлер, евразийцы и фашисты, сменовеховцы или даже такие, как я. Нет истины, кроме истины, и Гомункулус – пророк ее: он уж знает, как помудрее приспособиться к философии. И вместо старой дюжины призраков строится новый – порядкового номера чертовой дюжины. Есть в мире головы, в которых все тринадцать переплелись в одну единую неразбериху…

В течение одиннадцати веков русской истории русская национально-политическая традиция была воплощена в русской монархии. Если бы традиция была неудачна – удачна не всякая традиция, – то в данных исторических и географических условиях великая нация вырасти бы не могла. Она – выросла. В течение последних десятилетий русской истории эта традиция была воплощена в Николае Втором. Если Николай Второй был так плох, как его рисуют профессиональные гомункулусы, то Россия не имела бы самого быстрого в мире хозяйственного роста, и война 1914–1916 года не остановилась бы на границах Царства Польского. Николая Второго можно рассматривать как личность – это, может быть, было бы очень интересно с точки зрения исторического романиста. Его можно рассматривать как носителя традиции – и тогда придется установить тот исторический факт, что носители этой традиции, за очень немногими исключениями, были ее рабами. Но также – и ее героями, и ее мучениками. Что ни Павел Первый, ни Александр Второй не были убиты «за реакцию» – они были убиты за прогресс. Павел, который взялся за освобождение крестьян, и Александр, который это закончил. Что никакими тиранами, деспотами и прочим никто из них не был, но что все они стояли поперек дороги гомункулусам и философам, профессиональным прогрессистам и профессиональным революционерам. Цареубийства 1801, 1881 и 1918 года – все они были победой реакции. 1801 год отбросил освобождение крестьян, 1881 – восстановление народного представительства, 1918 закрепостил русский народ на основе комбинированного метода Батыя и Салтычихи.

Что сейчас сказать о личности и о работе Николая Второго?

Президент Французской Республики Лубэ писал о нем:

«Он предан своим идеям. Он защищает их терпеливо и упорно. У него надолго продуманные планы, которые он постепенно проводит в жизнь. Царь обладает сильной душой и мужественным, непоколебимым верным сердцем. Он знает, куда он идет и чего он хочет».

Уинстон Черчилль пишет:

«Представление о царском режиме как об узкосердечном и гнилом отвечает поверхностным утверждениям наших дней. Но один только взгляд на тридцатимесячную войну против Германии и Австрии должен изменить это представление и установить основные факты. По тем ударам, которые Российская Империя пережила, по катастрофам, которые на нее свалились – мы можем судить о ее силе… Почему можем мы отрицать, что Николай Второй выдержал это страшное испытание? Он наделал много ошибок – какой вождь не делает их? Он не был ни великим вождем, ни великим Царем. Он был только искренним простым человеком со средними способностями… На тех высотах человечества, где все проблемы сводятся к „да“ или „нет“, где события перерастают человеческие способности, решение принадлежало ему: война или не война? Направо или налево? Демократия или твердость? Справедливость требует признания за ним всего, чего он достиг. Жертвенное наступление русских армий в 1914 году, которое спасло Париж, упорядоченный отход, без снарядов, и снова медленно нарастающая сила. Победы Брусилова – начало нового русского наступления в 1917 году – более мощного и непобедимого, чем когда бы то ни было. Несмотря на большие и страшные ошибки, тот строй, который был в нем воплощен, которому он давал жизненный импульс – к этому моменту уже выиграл войну для России… Пусть его усилия преуменьшают. Пусть чернят его действия и оскорбляют его память – но пусть скажут: кто же другой оказался более пригодным? В талантливых и смелых людях, в людях властных и честолюбивых, в умах дерзающих и повелевающих – во всем этом нехватки не было. Но никто не смог ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависели жизнь и слава России. На пороге победы она рухнула на землю, заживо пожираемая червями…» (к сожалению, приходится цитировать по немецкому переводу книги «Мировой кризис». T. I. С. 221–222).

Президент Лубэ был республиканцем, Черчилль был монархистом. Третий вариант «формы правления» представлял собою Гитлер. О монархах он отзывался в тоне крайнего презрения: все они были дураками – один он, Гитлер, умный. Это писалось, конечно, до 1941 года. До обсуждения личности и деяний Николая Второго Гитлер не снисходит. Но в его «Майн Кампф» есть формулировка того положения, в котором очутилась Германия в 1916 году. Вот она:

«Победу России можно было оттянуть – но по всем человеческим предвидениям она была неотвратима».

Гитлер даже не пишет о «победе союзников», он пишет только о победе России. Собственно, он повторяет то, что говорит и Черчилль: в 1917 году Россия стояла на пороге победы. И средний человек – Николай Второй – несмотря на его «страшные ошибки» – вел и почти привел Россию к этой победе. Где были бы мы с вами, если бы черви не уготовали нам всем – всему миру – катастрофы февраля 1917 года? И как мы можем исторически, политически и, в особенности, морально квалифицировать тех людей, которые еще и сейчас что-то талдычат о народной революции 1917 года – о двух или даже четырех народных революциях? В феврале 1917 года свершилось заранее и задолго обдуманное величайшее преступление во всей истории России: черви профессиональных прогрессистов сознательно и упорно подтачивали «жизнь и славу России». Подточили. Никак не меньше шестидесяти миллионов русских людей заплатили своими жизнями за этот философский подвиг. «Слава России» стала «притчей во языцех» и «поношением человеков». Когда-то Святая Русь стала предметом ужаса, отвращения и ненависти – собственно, во всем мире. Оставшиеся – миллионов то ли двести, то ли только сто восемьдесят – вот уже три десятка лет проводят на каторжных работах – во имя призрака. Что ждет их завтра? Сталинская коммунизация или атомная ликвидация? И что возникнет послезавтра? Какие новые философские и партийные колодки будут навязаны на шею двумстам миллионам, которые тридцать лет подряд ничего, кроме колодок, не знали?

Самая основная, самая решающая проблема нашего национального бытия заключается в отказе от всяких призраков – то есть от всякой лжи. И активной и тем более пассивной лжи. Лжи, которая замалчивает – как замолчаны были планы декабристов или как замолчала вся наша историография роль русских царей. Мы обязаны знать факты, от этого и почти только от этого зависит все наше будущее – и личное, и национальное.

Николай Второй есть факт, взятый, так сказать, вдвойне. И как личность, и как представитель традиции. Он – средний искренний человек; «со средними способностями», верно и честно – до гробовой доски – или до Ипатьевского подвала делал для России все, что он умел, что он мог. Никто иной не сумел и не смог сделать больше. Его «убрали». Но, хотя и не таким способом, были убраны и Вильгельм, и Клемансо, и Вильсон, и даже тот же Черчилль, но всем им была дана возможность довести русскую победу до западного ее конца. Для России никто не делал и не сделал больше, чем сделали ее цари. Но и для мира всего мира никто не делал и не сделал больше, чем сделали они. Николая Первого звали жандармом, и Александра Третьего назвали «Миротворцем» – в сущности, оба названия совпадают. Все они – от Александра Первого до Николая Второго – честно хотели мира и для мира могли сделать больше, чем кто бы то ни было другой. Совершенного мира не было и при них – но без них мира стало намного меньше. И их ненавидели все, кто в грядущей каше «эпохи войн и революций» видел спиритическую материализацию своих философских призраков. С их памятью будут бороться все те, кто строит новые призраки и на этих новых призраках планирует строить свою власть. И все те, кто против монархии, – есть сторонники своей власти. Во имя своего призрака. Может быть – с нас всех всего этого уже хватит?

Проблема Николая Второго, как и проблема русской монархии вообще, есть главным образом моральная проблема. Это – не вопрос о «форме правления», «конституции», «реакции», «прогрессе» и всяких таких вещах. Это есть вопрос о самой сущности России. О нашем с вами духовном «я».

Что, в самом деле, может предложить Россия миру? Самую современную систему канализации? – В этом отношении мы никогда не сможем конкурировать с немцами. Самую совершенную систему накопления долларов? Мы в этом отношении никогда не сможем конкурировать с американцами. Самую лучшую систему торговли с людоедами? – Мы в этом отношении никогда не сможем конкурировать с англичанами. Мы всегда будем отставать и в канализации, и в долларах, и в людоедах. Просто потому, что и канализация, и доллары, и людоеды интересуют нас меньше, чем немцев, американцев и англичан. «Не имей сто рублей, но имей сто друзей». Нас главным образом интересуют человеческие отношения с людьми. И, в общем, при всяких там подъемах и спадах – человеческих отношений человека к человеку в России было больше, чем где бы то ни было. И, в общем, наша Империя отличается от всех иных именно тем, что от времени колонизации Волжского междуречья до 1917 года в этой Империи не было завоеванных народов. В этой «тюрьме народов» министрами были и поляки (граф Чарторыйский), и грек (Каподистрия), и армяне (Лорис-Меликов), и на бакинской нефти делали деньги порабощенные Манташевы и Гукасовы, а не поработители Ивановы и Петровы. В те времена, когда за скальп индейца в Техасе платили по пять долларов (детские скальпы оплачивались в три доллара), русское тюремное правительство из кожи лезло вон, чтобы охранить тунгусов и якутов от скупщиков, водки, сифилиса, падения цен на пушнину и от периодических кризисов в кедровом и пушном промысле. Была «завоевана», например, Финляндия. С Финляндией получился фокус, какого никогда с сотворения мира не было: граждане этой «окраины» пользовались всеми правами русского гражданства на всей территории Империи, – а все остальные граждане всей остальной Империи – не пользовались всеми правами в Финляндии. В частности, Финляндия запретила въезд евреев – по какому бы то ни было поводу. Это в свое время ставило перед нашими профессиональными прогрессистами истинно головоломную задачу: защищая независимость Финляндии, им приходилось защищать и еврейское неравноправие. Вообще, если вы хотите сравнивать быт тюрьмы и быт свободы – то сравните историю Финляндии с историей Ирландии.

Сейчас обо всем этом люди предпочитают не вспоминать. Ибо каждое воспоминание о русской государственной традиции автоматически обрушивает всю сумму наук. Если Вы признаете, что в самых тяжелых исторических условиях, какие когда-либо стояли на путях государственного строительства, была выработана самая человечная государственность во всемировой истории, то тогда вашу философскую лавочку вам придется закрыть. Тогда придется сказать, что не Николаю Второму нужно было учиться у Гегеля, а Гегелям нужно было учиться у Николая Второго. Этого не может признать никакой приват-доцент. Ибо – что же он будет жрать без Гегеля? И чем будет он соблазнять свое шашлычное стадо?

В течение одиннадцати веков строилось здание «диктатуры совести». Люди, которые это здание возглавляли, были большими рабами этой совести, чем кто бы то ни было из нас. Они несли большие потери, чем пехота в Первой мировой войне: из шести царей – от Павла I до Николая II – три погибли на посту: Павел I, Александр II и Николай II – ровно пятьдесят процентов. И Павел, и Александр, и Николай были убиты, конечно, вовсе не за реакцию, сумасшествие, проигрыш войны и прочее: они все были убиты главным образом за русское крестьянство. Павел начал его освобождение, Александр – кончил, и Николай ликвидировал последние остатки неравноправия. Павла объявили сумасшедшим. В моей книге я привожу все его законодательные мероприятия, среди всех них нет ни одного неразумного, ни одного реакционного, ни одного, под которым мы и сейчас, полтораста лет спустя, не могли бы подписаться обеими руками. Но его сделали сумасшедшим, как Александра Второго – реакционером и Николая Второго – пьяницей и дураком. Это было необходимо для вящей славы науки. И НКВД.

Русский царизм был русским царизмом: государственным строем, какой никогда и нигде в мировой истории не повторялся. В этом строе была политически оформлена чисто религиозная мысль. «Диктатура совести», как и совесть вообще, – не может быть выражена ни в каких юридических формулировках, – совесть есть религиозное явление. Одна из дополнительных неувязок русских гуманитарных наук заключается, в частности, в том, что моральные религиозные основы русского государственного строительства эта «наука» пыталась уложить в термины европейской государственной юриспруденции. И с точки зрения государственного права, в истории Московской Руси и даже петербургской Империи ничего нельзя было понять – русская наука ничего и не поняла. В «возлюби ближнего своего, как самого себя»[549]549
  Мф. 22, 39.


[Закрыть] никакого места для юриспруденции нет. А именно на этой, православной тенденции и строилась русская государственность. Как можно втиснуть любовь в параграфы какого бы то ни было договора?

Я должен сознаться совершенно откровенно: я принадлежу к числу тех странных и отсталых людей, русских людей, отношение которых к русской монархии точнее всего выражается ненаучным термином: любовь. Таких же, как я чудаков, на Русской земле было еще миллионов под полтораста. Под полтораста миллионов есть их и сейчас. Нужно, кроме того, сказать, что термин «любовь», во-первых, страшно затрепан и, во– вторых, совершенно неясен. Любовь к Богу и любовь к севрюжине с хреном, совершенно очевидно, обозначают разные вещи. Я очень охотно могу себе представить, что ряд русских монархистов питали и питают к монархии точно такие же чувства, как и к севрюжине: хороша была севрюжина! К числу этих людей я не принадлежу: никаких севрюжин у меня в Царской России не было. Как не было их и у остальных полутораста миллионов чудаков. Мы были самым бедным народом Европы или, точнее, самыми бедными людьми Европы. И в то же время мы были самыми сильными людьми мира и самым сильным народом истории. Мы были бедны потому, что нас раз в лет сто – жгли дотла, и мы были сильны потому – и только потому, что моральные соображения у нас всегда перевешивали всякие иные. И если люди в течение одиннадцати веков обломали всех кандидатов в гениальные и гениальнейшие – от обров до немцев и от Батыя до Гитлера, то потому и только потому, что в России они видели моральную ценность, стоящую выше их жизни. Ценность, стоящая выше жизни, может быть историей или религией. Можно, конечно, доказывать, что все одиннадцать веков русский народ пребывал в состоянии перманентной истерики и, как истерическая баба, требовал над собою кнута. Эту точку зрения очень охотно разрабатывала немецкая общественная мысль. Если судить по доктору Шумахеру, то истоки этой мысли не иссохли и сейчас.

Стоя на общепринятой научной точке зрения, мы можем сказать, что Русский Царь был «властителем» над ста восьмидесятью миллионами «подданных». Юридически это будет более или менее верно. Психологически это будет совершеннейшим вздором. Русский Царь был единственным в России человеком, который не имел свободы совести, ибо он не мог не быть православным, не имел свободы слова – ибо всякое его слово «делало историю», и не имел даже свободы передвижения, ибо он – был, конечно, Русским Царем.

Да, цари жили во дворцах. Это кажется очень соблазнительным для людей, которые во дворцах не живут. Люди, которые по долгу службы обязаны иметь дворцы – предпочитают из них удирать. Николай Второй не стоял, конечно, в очередях за хлебом и икрой, – я сильно подозреваю, что даже и мистер Уинстон Черчилль имеет в своем распоряжении что-то кроме официальных 2500 калорий, полагающихся по карточкам. Вероятно, мистер Трумэн шлет ему посылки КАРЕ. Николай Второй был, вероятно, самым богатым человеком в мире. Ему «принадлежал», например, весь Алтай. На Алтае мог селиться кто угодно. У него был цивильный лист в 30 миллионов рублей в год: революционная пропаганда тыкала в нос «массам» этот цивильный лист. И не говорила, что за счет этих тридцати миллионов существовали императорские театры – с входными ценами в 17 копеек – лучшие театры мира, что из этих тридцати миллионов орошались пустыни, делались опыты по культуре чая, бамбука, мандаринов и прочего, что на эти деньги выплачивались пенсии таким друзьям русской монархии, как семья Льва Толстого. И когда русская Династия очутилась в эмиграции, то у русской Династии не оказалось ни копейки, никаких текущих счетов ни в каких иностранных банках. Другие Династии о черном дне кое-как позаботились…

Но пока что мы с очень большой степенью точности переживаем судьбу нашей монархии: погибла она – гибнем и мы. Страшное убийство Царской семьи было, так сказать, только введением в тридцатилетнюю работу ВЧК-ОГПУ-НКВД. Я никак не склонен ни к какой мистике: но вот эта тридцатилетняя работа – не является ли она каким-то возмездием за нашу измену нашей монархии, нашей Родине, нашему собственному национальному «я». Платим, впрочем, не мы одни: весь мир тонет в грязи и в свинстве, какие при наличии русской монархии были бы немыслимы вовсе, как немыслима была бы и Вторая мировая война. Русская революция была для Гитлера «указующим перстом Провидения», это именно она указала ему путь к войне, к славе и к виселице. Сколько людей, кроме Гитлера, видят в ней тот же указующий перст – и в том же направлении? Начиная от Милюкова и кончая теми еще даже и не новорожденными идеями, которые так скромно и так жертвенно собираются усесться на престоле русских царей?

Я недавно отправил в САСШ рукопись моей новой книги. Моя первая книга – «Россия в концлагере» – была переведена на 16 иностранных языков и имела общий тираж что-то около пятисот тысяч экземпляров. Следовательно, можно рассчитывать и на какой-то успех этой книги. Но можно рассчитывать и на полный провал: я пытаюсь доказать республиканским янки, что все их представления о русской монархии есть совершеннейший вздор. Вообще говоря, люди не любят доказательства такого рода: каждый считает, что уж он-то никаким вздором не одержим. Может быть – другие, но только не он. У него, у каждого данного человека в мире, достаточно и информации, и ума. Так, например, вероятно считает и французский мужик, голосующий за коммунистов. Так, конечно, считает и американский фермер, голосовавший против войны с Гитлером за несколько месяцев до вступления Америки в эту войну. Очень большие запасы и информации, и мозгов находились в распоряжении германской интеллигенции в 1938 году. И еще большие – у русской до 1917 года. А дела с каждым годом идут все хуже и хуже. Попробуйте вы доказать янки, что с чем-то у него не в порядке: или с информацией, или с мозгами, или с тем и другим одновременно!

Тема о русской монархии может похоронить книгу. Можно ли отказаться от этой темы, «молчанием предать истину», нейтрально смотреть на всю ту ложь, которую – увы, наша же интеллигенция пустила по всему миру о наших «коронованных зверях» – о Царе-Освободителе Александре Втором и о Царе-Искупителе – Николае Втором? И я пишу: от этой темы я отказаться не могу, ибо это вопрос совести. А вопрос о совести есть вопрос о жизни или смерти России. Но может быть – и не только России. Что станет со всем миром, если диктатуре бессовестности дадут время для массовой продукции атомных бомб?

Очень многие из моих читателей скажут мне: все это, может быть, и правильно – но какой от всего этого толк? Какие есть шансы на восстановление монархии в России? И я отвечу: приблизительно все сто процентов.

Из всех доводов против монархии имеет самое широкое хождение такой: «А с какой же стати я, Иванов Самый Седьмой, стану подчиняться Николаю Второму?» Иванов Самый Седьмой забывает при этом, что живя в государстве, он все равно кому-то подчиняется. Забывает и еще об одном: он подчиняется не Николаю Второму, а тому принципу, который в Николае Втором персонифицирован и которому Николай Второй подчинен еще в большей степени, чем Иванов Самый Седьмой. Царь есть только первый слуга монархии, и это очень тяжка я служба: пятьдесят процентов потерь за 116 лет! Нигде в мире, кроме России, такой службы не было и нигде в мире, кроме России, люди не старались в меру юридической и моральной возможности отказаться от бремени Мономахова Венца. Обычно это было технически невозможно. Но когда появлялась лазейка – то вот, Николай Павлович усердно присягал Константину Павловичу, а Константин Павлович столь же усердно присягал Николаю Павловичу[550]550
  Ситуация, возникшая в области русского престолонаследия после смерти 19 ноября 1825 г. бездетного Александра I: второй сын Павла I, Великий князь Константин Павлович, в 1820 г. вступил в морганатический брак с графиней Грудзинской, в связи с чем вынужден был по настоянию Александра 1 отречься от права на престол в пользу младшего брата Николая, однако манифест об отречении не обнародовался. Запоздалое публичное отречение Константина после смерти старшего брата послужило одним из формальных поводов для выступления декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 г.


[Закрыть]. Можете ли вы себе представить такое же соревнование между Троцким и Сталиным?

Если у нас, не дай Господи, произойдет то, что эмигрантские простецы называют «национальной революцией», то к власти придут наследники нынешней коммунистической банды – в СССР больше некому, и бывшая Святая Русь в октябре 2017 года будет праздновать столетний юбилей взятия Зимнего дворца – и никакой историк не посмеет сказать о шестидесяти миллионах убитых и замученных русских людей: ибо у власти будут сидеть наследники убийств и убийц. Что к этому времени останется от бывшей Святой Руси – для наследников банды будет так же безразлично, как сегодняшним политическим наследникам Конвента совершенно безразлично, что осталось от Франции и что еще останется. Да, миллионы моих «братьев» пали жертвой в борьбе роковой. Зато я, Иванов Самый Седьмой, унаследовал их штаны – не снимать же мне их в самом деле? Да, были муки рождения новых штанов, сшитых по последнему слову философской моды – вот, видите, какие замечательно свободные просторные штаны! Штаны, наполненные свободой, равенством и братством – четырьмя сотнями правительств, из которых за полтораста лет ни одно не в состоянии удержать страну от распада – может быть, самую талантливую страну в истории человечества, страну, поставленную в самые лучшие в Европе условия, страну, которая как в 1914, так и в 1948 году может держаться только на русской крови или американских долларах. Уберите русскую кровь в 1914 или в 1942 году, или американские доллары в 1918 или 1948 – и с прекрасной Францией будет кончено: ее разорвут на клочки ее собственные налогоплательщики.

Но это – ничего. В 1948 году Франция празднует годовщину революции 1848 года. И никто не краснеет – ни за себя, ни за Францию. Так при «национальной революции» наши внуки, может быть, не будут краснеть за золотое сердце товарища Дзержинского. Найдутся деньги, найдутся профессора и найдутся исторические объяснения: муки рождения новых штанов…

Всех ста процентов нигде в мире нет. Всегда остаются какие-то проценты или доли процента, каких не может учесть никакое человеческое предвидение. Но по всему человеческому предвидению республиканская форма правления у нас невозможна никак. Для нее не было почвы в 1917 году, когда еще оставались земское и городское самоуправления, Церковь, буржуазия и прочее. Что останется для нее в 195? году? Совершенно атомизированная масса, которая если не пойдет за «веру, Царя и Отечество», то совершенно неизбежно влипнет в новый тоталитарный режим. И вовсе не потому, что в эмиграции имеются тоталитарные партии – а только потому, что единственным сырьем для какой бы то ни было «организации» в России окажутся остатки коммунистической партии и советской бюрократии. Если не будет монархии – то тогда к власти придут они. Они будут называть себя «советской интеллигенцией». Они будут «советской бюрократией». И всеми силами постараются воссоздать режим, который в наилучшей степени пристроит бюрократию – то есть тоталитарный режим.

Настоящая угроза будущему России – если исключить внешние опасности, – заключается только и исключительно в тех последышах ВКП(б), которые под всякими «национальными» и даже «демократическими» восклицательными знаками продолжают нынешнюю традицию ВКП(б). Это, кажется, начинают понимать даже и наши социалисты. Это значит, что даже и Р. Абрамович чему-то научился. Может быть, можно было бы кое-кого научить и еще вот чему.

Русское «самодержавие» было «куполом», под которым уживались чисто республиканская форма правления в Финляндии и чисто абсолютистская форма правления в Бухаре. Мирно потрясали кулаками перед самым носом друг у друга самые крайние монархисты – вроде Пуришкевича и самые левые социалисты вроде Ленина: пускать в ход эти кулаки монархия не позволяла ни Пуришкевичу, ни Ленину. При монархии было хозяйство капиталистическое, но при той же монархии у нас был такой процент социалистического хозяйства, какого не было больше нигде в мире. Как нынче доказать мистеру Эттли, что Николай Второй был большим прогрессистом и даже социалистом, чем лидер английской рабочей социалистической партии?

Раньше всего условимся: если под национализацией, социализацией или социал-демократизацией чужих кошельков понимать истинный социализм, то ни Николай Второй, ни мистер Эттли социалистами не являются. Оба они с точки зрения чистого марксизма являются «социал– соглашателями». Эттли «национализирует железные дороги». Николай Второй их «скупал в казну». Мистер Эттли национализирует Английский банк – русский всегда был государственным. Эттли проектирует бесплатное обучение – оно у нас при Николае Втором было уже фактически бесплатным. Мистер Эттли заводит государственное хозяйство – такого государственного хозяйства, как при Николае Втором и в его время, ни у кого в мире не было, да, вероятно, нет и сейчас: были казенные заводы, казенные имения, было огромное земское хозяйство, были артели, кооперация, были церковные поместья, которые стояли на очень высокой технической ступени, и были «удельные имения», которые играли роль лабораторий для всего русского сельского хозяйства. Если под социализмом подразумевать «общественный сектор народного хозяйства», а не грабеж среди красного дня, то тогда с совершенной неизбежностью нужно будет сказать, что Николай Второй был не меньшим социалистом, чем мистер Эттли.

Если вам попадется моя книга «Диктатура импотентов», то вы, вероятно, установите тот факт, что я занимаю самый крайний фланг непримиримости по адресу всякого социализма. Но здесь я хочу констатировать то совершенно очевидное обстоятельство, что режим Царской России давал свободу конкуренции всем людям и всем хозяйственным формам страны: и капиталистической, и земской, и государственной, и кооперативной, и артельной, и даже общинной.

Свобода конкуренции есть свобода жизни. Свобода конкуренции есть свобода проявления вашего творческого «я». Всякая государственность как-то ограничивает и свободу конкуренции, и свободу «я» – вводит таможенные пошлины и воинскую повинность. Но всякая разумная форма государственности ограничивается пределами самого необходимого, очевидно необходимого, крайне необходимого. Но когда возникает ИСТИНА из шести больших букв, то за тем забором из восклицательных знаков, которым она себя окружает – неизбежно организуется застенок, в котором святые отцы философской инквизиции будут определять мое право пахать землю, шить сапоги, писать книги или компонировать оперы. И тогда пропадет хлеб, обувь, литература и вообще – всё.

Задача объединения всей разумной части эмиграции заключается в ее объединении против всякого тоталитарного режима – режима ВКП(б) или XY – это совершенно безразлично. Задача всякого разумного русского человека заключается в том, чтобы смотреть в лицо фактам, а не в рожу – галлюцинациям. Сговориться мы можем только относительно фактов – пусть с оговорками, разницей в оценках и оттенках. Но нет никакой возможности сговориться о галлюцинациях – тех вариантах невыразимого будущего, каких еще никогда не было, какие ни на каком языке действительно не выразимы никак.

Я призываю людей следовать украинскому лозунгу: