Текст книги "Царь и Россия
(Размышления о Государе Императоре Николае II)"

Автор книги: Петр Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 56 страниц)

Мы заслоняем ужасами и нелепостью большевизма подлость наших революций. Мы ищем виновников на Западе – и они были. Мы проклинаем подполье – и есть за что проклинать. Мы обвиняем евреев, масонов – и мы правы объявлять, что до революции они держали на откупу тысячи русских и что они научили нас, как делать революцию (теория: Маркс, Энгельс, Лассаль и др.), и что дав русским совершить ее, они овладели ее завоеваниями (Ленин, Троцкий, Апфельбаум и др.), взяв Россию на откуп.

Но если даже все это так, смеем ли мы, русские, винить в том, что совершилось, и Англию, и Германию, и подполье, и евреев? Важно ли сопоставление, что в 1801 году посол Англии Уитворд руководил заговором против Павла I, а в 1917 году посол Бьюкенен был в заговоре против Государя? Важно ли, что Вильгельм шел об руку с Лениным, Бьюкенен – с Керенским, Ллойд-Джордж – с Апфельбаумом? Все важно, но это частности по сравнению с совершенным нами, русскими, для достижения 2 марта[235]235
  2 марта 1917 г. Государь Император Николай II подписал Акт отречения от престола.


[Закрыть].

А мы, были мы или нет? Имели мы все влияние и власть? Имели ли защиту в лице Государя? Имели ли свободу, богатство и славу? Чего же нам не хватало?

Нет, слагать вину на других нечего. Все на нас; мы обязаны были все предвидеть, обязаны были защитить свободу, землю. Не царево дело было нас защищать, а он до последнего часа защищал Россию и нас.

А мы? Одни опрокидывая, другие допустив опрокинуть, сдали все и от страха убежали.

Помочь будущим поколениям мы можем, объединившись на безоговорочном признании своей, русской вины – перед Государем и Россией.

У нас было все; медленно, но с 1907 года хозяйство шло вперед. Какова бы ни была бюрократия, но по инерции управление не останавливалось. Земство работало хорошо. От нас зависело утроить доходы плодороднейшей земли, недр, лесов и прочее.

Государь знал все эти возможности. Надо было видеть его горячность, когда он говорил о красоте Кавказа, о любимом им побережье Черного моря, или когда он вспоминал богатство Байкала, Урала, Малороссии, Севера и шири южных степей, Сибири и Дальнего Востока. Государь преклонялся перед величием природы России, внушал любовь к ней Цесаревичу. Он знал Россию и боялся за нее. А мы – знали, любили ли ее?

Недоуменные вопросы…

С XVIII века народ отрывают от государей. До Царя все дальше и дальше. Чиновник и интеллигент присваивают себе права учить издали народ правам и обязанностям. Вводится полная европейского образца опека – но как вводится? Чиновник и интеллигент, попирая быт и дух, тянут народ в разные стороны, и терявший Царя – отца и судью – народ, переставая понимать, чего от него хотят, и не давая себе отчета, что надо делать, поверит посулам общества и – отрывается от тысячелетнего начала царского, и рушится, наконец, не на него, а на окружение. «С Богом за Царя на господ!»

Пройдут годы, и народ сам, без пропаганды будет шептать не о Императоре и монархе, а о Царе-судье, о Царе, творившем по-Божьи, неподкупном, смиренном, но строгом. И если что и жалко будет народу оставить, то идею «советов» как намек на невыполненное начало самоуправления.

Забывается Восток с его страстным, солнечным желанием независимости. Врастая в Европу, мы потеряли свободу, попав в рабство ее ставленникам – социалистам-бюрократам. И в этом – безоговорочно виновно общество.

Достоевский говорит, что для русского заманчиво «право на бесчестие». Смутное время, стрельцы, Разин, Пугачев, убийства царей, обе революции, Временное правительство, предательство Государя, Брестский мир, пытки извергов, дебош, воровство, керенщина, горьковщина, рестораны и большевизм. Все современное кажется позорно, невыносимо и окаянно, и все от каких-то причин: от безволия и лени – этнических свойств.

Но из мрака событий, из кровавой тени и трупного смрада просвечивают и сверкают сказания славного прошлого и лучшего будущего. Прошлого – в лучах то самодержавного, то императорского творчества. Пройдя через все, Россия к 1917 году приближалась царями к высоте могущества и новой победе. А победа эта лежала в руке самодержавного Государя Николая II. Он вел к ней, решив после нее дать желанный покой, самоуправление и кончить земельное устройство.

Общество это понимало и решило ценою России вырвать у Государя эту победу и это величие.

Победа и слава Царя были страшны обществу, рвущемуся к власти над народом. Запад с своей стороны не мог бы допустить победы России, и заговор всей силой своей ударит прежде всего на Государя.

Потеряв Царя, народ потеряет голову и окажется еще более диким и страшным, чем во времена Разина, Тушина[236]236
  Вероятно, имеется в виду самозванец Лжедмитрий II, прозванный в русской истории «Тушинским вором».


[Закрыть] и Пугачева. Народ усовестить уже некому.

В чем же синтез русской природы и духа? Неужели, как пишут, мы скифы, неужели только палачи и рабы бесчестия, и народ хаоса, и неужели в нас всегда был проклятый «максимализм души»?

Мы ищем, сомневаемся, мучаемся, – а ответ уже дан. Его дал преданный всеми, замученный всеми наш Государь Николай II. В прощальном слове своем, бесчестно скрытом одно время обществом – Государь все так же любовно и доверчиво обращается к народу и армии. Его слова благостны и дышат верой и заботой о народе и России.

Но слова его к обществу – укор в измене.

Он, носитель высшего духа – рассудил и утвердил своей верой в народ – нашу веру в него. Он простил и проявил громадную волю, завещав нам верить и не терять надежды в Россию и народ. И те, кто знает народ крестьянский, знают, что народ достоин его веры и благоволения.

Государь наш не искал славы, оставаясь олицетворением смиренного самодержавия, но он саном своим держал в руках славу Отечества и, прощая, славу эту он завещал народу. Поймут ли его хотя бы теперь?

У нас нет символа победы в могиле «неизвестного» солдата. У нас есть другой трепетный символ – могила Царя, державшего в руках настоящее знамя победы. Знамя это у него вырвано вместе с жизнью, и мы обязаны поклониться его жизни и смерти как неслыханной победе духа.

XV

Государь не интересовался общественным мнением. Таким же было его отношение и к мнению общества, когда он допускал во дворец «старца» Распутина.

Поведение этого комедианта-молитвенника неведомо было Государю.

Распутин был введен высоко рекомендованной духовной особой – с репутацией тоже молитвенника. Он допускался редко – в часы болезни Наследника.

Государем руководит желание исполнить мистическое болезненное желание супруги, видевшей в молитвах старца помощь во время недуга сына. Очевидно, что на Государыню действует и гипнотизм, как действовал раньше таковой же гипнотизм французского доктора Филиппа. Все показывает, что в гипнотическом влиянии Государыня не дает себе отчета.

Государь не допускал вмешательства в свою частную жизнь. Царственная чета в своей кристальной чистоте и простоте не имела мысли, что человек, ими к себе допущенный, – бессовестен и наглый лукавец. Государь не может следить за нравственностью лиц, которых он иногда видит, из которых иные мало и отличаются за глазами поведением от разгульного старца.

Государь считает его иногда юродивым и снисходит к его простоватой искренности.

Попав в доверие, Распутин, как все ему подобные, – зазнался, понимая, что терять ему нечего, а пожить можно всласть. Он хитро изображает простака и юродивость блаженного и молитвенника и умеет притвориться искренним, действуя на мистическую, тревожную и усталую душу Императрицы. В отношении к нему Императрицы есть доля суеверия, отражения медиумизма, царившего в высшем и придворном обществе. Лечение Наследника травами друга Распутина Бадмаева дает какие-то результаты, и Царица-мать в это, связанное с молитвой, лечение невольно верит.

Условия жизни склоняют Государыню к мистицизму; угрозы первой революции, убийства, призрак участи королей Франции, частые церковные служения, открытие мощей, искание высшей защиты. Государыня чувствует измену; отсюда сближение и дружба с женщиной, оказавшейся мелкой. Слухи через нее о нелюбви общества побуждают Государыню смотреть и на «старца» как на доброжелателя.

Государь и Государыня – оба цельные, верующие, нравственно усталые, живут без друзей, без знаков расположения. Во имя молитвенных экстазов этому «крестьянину» прощается его грубость. Развращенность его им была неведома. Они далеки в своей чистоте от распущенности образа жизни общества, разгул которого был более утонченный, чем разгул того же Распутина.

При дворах королей, царей, рыцарей и бояр от веку были фавориты, шуты, чудаки, советчики, буффоны и молитвенники, и Распутин был чем-то подобным.

Он был тем «дворовым» слугой с пороками, которые водились у бар, был «фаворитом», какие существуют у всякой толпы, какими были потом Керенский, Пуришкевич, Гучков, Илиодор, Горький и прочие.

Недалеки в истории «пирожник» Меньшиков, дворецкий Кутайсов и иные. Что же было бы, если бы у Царя появился не один, а несколько советников – простых крестьян? Был бы тот же вопль злобы и молва, и ненависть.

Выбор был несчастный. В приближении этом чувствуется что-то тягостное и роковое, что-то сатанински продуманное и слиянное все с той же распутиновщиной эпохи и среды, которая сама, разнузданная нравами, осмелится осуждать безупречнейшую русскую семью.

Лень, распутство, хамство и прочее совпадает провиденциально с корнем имен – «Распутин, Ленин, Нахамкис, Воровский» и иные.

Царя осудят распутные, пляшущие, болтающиеся по ресторанам «снобы».

Государь не вникал в слухи о старце – и терпел его ради Императрицы, верившей его силе.

О влиянии этого паразита не стоит и говорить. Влияние это было на нескольких сановников, у него заискивавших и думавших влиять; влиял ведь и Керенский, и под его «обаянием» были передовые общественники.

Но попытки влияния на Государя были безуспешны. Со смертью Столыпина уровень кадра сановников был однообразен. Штюрмер был давно выдвинут группой правых и умеренных Совета и Думы; он был давно главой их единения. Хвостов и Протопопов – фавориты умеренных и радикалов Думы. Неумные, безвольные, они типично собирательны для бюрократии и общественности. Такие же посредственности были и в думских кругах. Ни крупных, ни смелых – просто не существовало.

Никакого влияния на события старец не имел, и если за него цеплялись несколько выскочек и конспирировали, то результатов таких конспираций не было и быть не могло.

История доказала и большее; когда революция выбросила, наконец, вперед «общественность», то представители ее оказались и по малодушию и бездарности – еще хуже тех, кто были последнее время в рядах бюрократии. Таким образом, ссылки на влияние старца просто вздорны; и вся буффонада его убийства, все преувеличения и придание ему какой– то роли в ходе государственных дел – все лживо и неумно.

Никогда и ни в одном деле этот человек лично на Государя влияния не имел.

Тем не менее это ничтожное имя попадет в историю. Значение его создавалось умышленно. Если высший заговор против России, неоспоримый факт, и война была той обстановкой, при которой могла создаться решающая революция, то нужно было придумать и реальный аксессуар, повод для опорочения безупречной чистоты, облика самого Государя, его семьи и монархии. Есть, хотя и не доказанные, указания, что «старец» был агентом и Германии, и Интернационала и его русских отделов, и связью всяких «блоков» и союзов. Приближенная свита старца: Симановичи, Манусевичи, Манусы, Рубинштейны и вся шайка с кружащими около людьми света устраняют сомнение в том, что он был орудием в чьих-то руках.

Поддерживаемый несколькими чиновниками не у дел, старец играет свою роль умно, но цели не достигает, благодаря сопротивлению воли самого Государя. На Государя повлиять трудно.

Государь равнодушен к клевете, ему не в чем и не перед кем оправдываться. Но вмешательства в свою жизнь он не допускает. На этом и играют противники, раздражая Государя и Государыню, вызывая их упорство. Игра рассчитана и достигает цели. Старец вырастает в фигуру рока. Появляются Кордэ, желающие его смертью «спасти» Россию! Скандальность убийства будет сигналом к революции. Весь народ сразу узнает, что был какой-то Распутин и что есть измена. Молва готова и делает свое дело.

Иного повода обвинения, как «старец» и измена, создать было нельзя. Клеветали светские гостиные; клеветала бюрократия, купечество, общество, часть офицерства, печать, армия, города. Молва создает обвинение в измене Царской семьи, и Дума аплодирует негодяям, сообщающим это «открытие». Союзники осмеливаются требовать своего военного контроля около Верховного вождя армии. От Государя в такое время осмеливаются уйти его приближенные и некоторые министры, укрепляя этим клевету. Совершается невероятное по наглости и ничтожности причины.

Молва становится на дыбы и ищет выхода. Вместо обожания своего и такого Государя, вместо бережного к нему отношения и тактичного предупреждения о молве, Государю делаются дерзости, пишутся истерические письма, ему угрожают. Из-за ничтожного мужичишки, не имеющего никакого влияния на ход событий, создается эпос с грязнейшей трагикомедией убийства. Молва разнесена по всему миру.

После убийства у английского посла собирается совещание «вождей» общества – будущих правителей. Выносится приговор о неизбежности государственного переворота – во имя «победы». Улицу растравливают лживым слухом о недостатке продовольствия. Деньги на революцию даны. Купленные люди работают. Дума готова и совершает переворот. Нити заговора сходятся.

Следствие Временного правительства позже установило полную безупречность Государя и его семьи как в истории старца, так и в сплетне об измене Царицы и о прочем. Все от слова до слова оказалось подлейшей из клевет, которая когда-либо создавалась.

Нужно было осуждение, совершена и казнь. А кто проведет следствие и суд над тем обществом, которое создавало эту клевету и привело к казни? Где оно, это общество? Уловимо ли оно? Будет ли над ним суд?

Будем ждать, как историки перешагнут через эти эпизоды. Найдется ли в них простая порядочность досказать правду – или они уклонятся, умолчат, будут щадить общество и понесут эхо клеветы в глубь веков? Да не будет этого.

XVI

Запад издавна готовился к войне: Франция – в целях самозащиты; Англия – во имя мировой торговой гегемонии, Германия – с целью захвата власти на континенте и колонизации земель России. Австрия бряцает оружием немцев. Малые страны, как и великие, жаждут расширения территорий. Капиталисты потирают руки, предвкушая наживу, и имеют свой заговор и план. Социализм, имея тоже заговор, учитывает войну, как неминуемое свержение ряда монархий и победу демократии.

Ближний Восток – всегда готовый для взрыва пороховой погреб.

Не желает войны один Государь Николай II. Но уже после Японской войны Россия как Империя перестала принадлежать себе и, занимая «почетное» место среди «великих» держав, во всякую минуту может быть вовлечена в войну.

Самодержавие не было воинствующим. Оно собирало, защищало, устраивало землю почти без насилия. Императорство тяготеет к войне. Создается слава русского оружия, особенно на полях чужих стран. «Солдата русского мало убить, его надо повалить», – завистливо говорит о нас иностранный Государь[237]237
  Фраза приписывается Фридриху Великому.


[Закрыть]. Так было до Японской войны.

Неудачи этой войны и новый, интеллигентский дух командного состава не разуверили Государя в силе армии и народа, и Государь не сомневается в победе.

При Государе Николае II, даже при постоянном урезании Думой военных кредитов, Россия готова к войне. Во главу командования Государь избирает лучших стратегов и всецело им вверяется, не сделав сам своим вмешательством ни одной ошибки.

«Настроение» общества дает Государю надежду, что война будет протекать при лучших, чем в 1904 году, условиях, когда общество предательски мешало войне, когда студенты посылали приветствия микадо[238]238
  Микадо – титул японского императора.


[Закрыть] и позже депутаты в Выборге призывали не платить податей и не давать солдат. Настроение в 1914 году повышено. Происходит трогательное единение радикалов с Пуришкевичами[239]239
  Часть речи правого Пуришкевича по стенограмме Думы в феврале 1917 г.: «Вы знаете, господа, что старая власть не может воскреснуть, ибо весь старый строй жизни прогнил сверху донизу и упал от дуновения свежих национальных здоровых чувств народа. Вы знаете, что защитников старого строя нет и быть не может в России, ибо это было бы предательством и изменой Родине в переживаемые дни военной брани». Так говорил фаворит, один из вождей монархистов последнего времени, убийца Распутина, герой тыла. – Авт.


[Закрыть], рассылающими телеграммы королям[240]240
  В числе причин отхода в 1907 г. нашей Московской группы (кн. А. Щербатова, Ю. Бартеньева, К. Степанова, С. Шарапова и др.) от начавшейся партийной деятельности правых были «приемы» правых, в том числе посылки Его Величеству и Коронованным Особам всяких телеграмм, призывов и заверений, совершенно недопустимых. – Авт.


[Закрыть]. Лозунг – «до победного конца». Но безответственное общество и такие же поденные законодатели могут лишь потрясать воздух кликами. Дело не в них. За Россию отвечает один Монарх.

Час настал. Подготовив повод и план войны, западный заговор решает войну, бросая вперед растравленную Германию. Неизбежное совершается. Россия вовлечена в войну. Вопрос – в минутах решения, и последняя минута мирного разрешения дана нашим Государем. Вильгельм ею не пользуется, а позже – уже поздно: остановить бойню не дает техника войны[241]241
  После рокового выстрела в Сараево 15 июля 1914 г. Австро-Венгрия объявила Сербии войну. В этот день Николай II телеграфировал кайзеру Вильгельму: «Позорная война была объявлена слабой стране. Возмущение в России, вполне разделяемое мною, безмерное. Стремясь предотвратить такое бедствие, как европейская война, я умоляю тебя, во имя нашей дружбы, сделать все возможное в целях недопущения твоих союзников зайти слишком далеко». 16 июля Император Николай II предложил кайзеру передать австро-сербский вопрос Гаагской конференции, «чтобы избежать кровопролития». Но это предложение осталось безответным. Несмотря на все заверения, Император Вильгельм продолжал толкать Австрию к войне. Последняя «переговорная» телеграмма от канцлера Вильгельма Государю Николаю II нарочито была послана с опозданием, поздно вечером 19 июля 1914 г., когда посол Германии Пурталес уже передал министру Сазонову ноту германского правительства, в которой Германия объявляла войну России.


[Закрыть].

Россия шагнула к границам и приняла давно задуманный удар монархической Германии.

Война монархий, в которой главные монархи упадут. Тень Бисмарка не явится отвести руку коронованного безумца, умевшего рассчитывать, но не умевшего чувствовать и верить – не в «старого немецкого Бога», а в Самого Бога. Тень гениального Суворова не встанет около нашего Царя и не скажет: «Оглянись – нет ли предателей!».

Вожди Интернационала, вероятно, где-то «хохотали», предвидя падение монархий.

Через три года Монарх Австрийский скроется в тени. Германский – трусливо сбежит из своей страны. Монархи-победители усидят на тронах, любезно склонившись перед Интернационалом.

Русский Государь выказал царственное благородство и, встретясь лицом к лицу с врагом, он своею волей сложил с себя власть. Несмотря ни на угрозы, ни на посулы дарования жизни и свободы, он не изменил союзникам и сохранил безупречным имя Царской России и когда-то великого народа.

Он оставил армию «в ружье», готовой к решительному походу. Он оставил Россию – богатой, неистощенной, способной держаться еще много лет, – в часы, когда Запад был накануне истощения продовольствием и людьми.

Он оставил победу, уже предрешенную спасением в 1914 году Парижа, легендарным натиском в Пруссии и собранием армии в 12 миллионов.

Напрасно говорят, что война оказалась безрезультатной. Нет, результаты огромны, но обратны целям ее. Не разоружение и мир дала эта проклятая война, не дав удовлетворения никому, кроме людей зла, а начало будущих истребительных схваток народов. Прежние монархи сдерживали порывы кровоточивой по сегодня Европы. Влиявшее когда-то христианство отодвинулось в тень. Новые социальные устройства, новые нации будут беспредельно развивать злобу и месть за неоконченное в 1918 году – и оно повиснет над миром. Революции сольются с войнами, и идея братства народов отодвинута на века.

Сверхмерная выгода одних, нажива других, неудовлетворенность третьих – расшатают все смычки Европы как организма, рушат ее авторитет, и она будет растрачивать свои силы в национальных и социальных ненавистях и экономических недомоганиях. Социализм и парламентаризм доведут политический и экономический строй Европы до абсурда, капитализм – до рабства. Зашевелится мирный, но могущественный Восток.

По плану заговора наша революция родилась из войны. Ее приветствовала Европа. История докажет, что главный замысел родился в Англии, которая и дальше будет сплетать ненависти и создавать недомогания. Соперницей в этом умысле будет Германия. Выведя из строя главную силу – Россию, эти страны не дадут устоять европейскому миру. Версальский мир будет договором с перспективой нового побоища[242]242
  Версальский мирный договор, подписанный 28 июня 1919 г. в Версальском дворце во Франции, официально завершил Первую мировую войну. Главнокомандующий союзными войсками маршал Ф. Фош, прочитав мирный договор, сказал: «Это не мир, это перемирие лет на двадцать».


[Закрыть], и подготовят его – Лига Наций[243]243
  Лига Наций – международная организация, основанная в 1919–1920 гг. в результате Версальско-Вашингтонской системы Версальского соглашения, которая была сформирована под влиянием политических и военно-стратегических соображений стран-победительниц в Первой мировой войне (главным образом Великобритании, Франции, США, Японии) при игнорировании интересов побежденных и вновь образованных стран (Австрия, Венгрия, Югославия, Чехословакия, Польша, Финляндия, Латвия, Литва, Эстония). Цели Лиги Наций включали в себя: разоружение, предотвращение военных действий, обеспечение коллективной безопасности, дипломатическое урегулирование споров между странами, а также улучшение качества жизни на планете. Прекратила свое существование в 1946 г.


[Закрыть] и Интернационал.

Постепенно будет вставать смиренный образ того первого, который звал мир к миру. Его не послушали. Его вовлекли в бессмысленную бойню, и он пал жертвою своего царственного человеколюбивого долга. С падением Государя Европа потеряла страну от века примирительницу. Определилось наше первородное восточное призвание. Отход от Запада – совершившийся факт. Независимость – условие бытия России, которая сама определит свое значение, восприняв или вновь Царственную силу единства, или республиканское рабство и разделение.

XVII

Не заглядывая дерзновенно вперед, вернемся к близкому прошлому. Санкция на переворот дана на совещании посла Англии – на глазах правительства и, вероятно, с ведома союзных стран (?).

На сцене Царь, общество, армия и народ.

Повод к перевороту – революции, Распутин и недостаток продовольствия. Ложь и подлог в том и другом. Россия полна запасами, и новые правители будут три года ими кормить страну.

На этих «поводах» Дума произносит слово «измена» и обвиняет власть. Вынужден акт роспуска Думы. Дума решает не расходиться. На улицу выпущена сытая интеллигенция требовать хлеба. Первые три дня «рабочих» почти нет на улицах. Лишь кое-где – забастовки.

Россия совершенно и всюду спокойна.

Лишь на 4-й день, 1 марта на улицу вышли все солдаты.

Необходимо место, куда толпа может скопиться. До 1905 года такого места не было, и революция оттого и не удалась. В 1917 году это место – Дума, для этого акта она и создана.

Очевидец всего, я даю краткое показание.

По Невскому бродило общество, и на улицу с чердаков дано было с 23-го по 26-е несколько выстрелов; четверо убитых (всех «жертв» за 8 дней похоронено 83). На углу Литейной и Сергиевской, на фоне горящего Суда (после кражи из арсенала старых ружей) была толпа человек 500. На двух телегах – доски, и на них что-то кричали ораторы. Взвод преображенцев был уведен с поста в казармы. Лишь 28-го было серьезное скопление на Знаменской площади. В толпе одиночные солдаты четыре дня ведут себя чинно. Стрельба в воздух – только в Литейной части.

Под командой генералов Хабалова и Балка – до двух тысяч солдат четыре дня топчутся с Гороховой в Адмиралтейство и назад. Разъезды там, где нет толпы (Забалканский, Набережная и площадь).

Лишь одна казачья сотня была послана 25-го, 26-го и 27-го разогнать толпу в 500 человек на углу Литейного и Сергиевской, но идя по Невскому, не доходя до Литейного – сотня оба раза карьером поворачивает по Троицкому назад, через Забалканский на Гороховую.

Ни один из министров, ни генералов на улицы не выезжал.

На второй день выхода солдат из казарм войска генералов Хабалова и Балка, не сделав ни одной попытки очистить Невский от толпы (23, 24 и 25 февраля) – мирно расходятся куда хотят. Весь генералитет сидит в градоначальстве, повязывается бантами и расходится куда попало.

До 27-го рабочие скапливаются на острове, но в центре идут туго, а с 28-го стягиваются к Думе.

Вот что было первые четыре дня в Петербурге. Никакой революции не было. Незначительные толпы были в районах: Невский, Литейный, Знаменская площадь.

Ни одной попытки разогнать эти толпы сделано не было.

Революция началась только в стенах Думы. От Думы зависит все остановить.

Туда скапливался не народ, а сброд, общество, интеллигенция, рабочие и солдаты. Там произносится слово революция не кем иным, как членами Думы, и слова эти разносятся всей без исключения печатью по России, которая, несмотря на это, вплоть до 10 марта (Московское движение) невозмутима.

Эта справка приводится мною для следующего: когда в Петербурге (22-е – 28-е) не было и подобия революции, и вся страна была совершенно спокойна, – и пресловутые массы были численно ничтожны и мирны, – Дума через Родзянко сообщала Государю в Ставку и всем командующим, что революция в полном разгаре.

Опровергнуть Государю этого подлога и новой лжи никто из бюрократии и военных чинов не посмел.

Обмана, подлога и преступления, равного этой буффонаде, история не знает.

От событий тех дней веет чем-то гнусным и мещанским. Никто ничего не смеет. Всё как ошалелое чего-то ждет, и по всей стране несется лживый голос председателя Думы и печати: революция!

Она наступит, когда народ станет бесноватым, одержимым, и начнет от этого клича пропадать.

Ленин – на балконе Кшесинской – сильнее всей Думы. Ленин – революция, он каторжник по призванию, наемник, шпион, насильник, наглец, но знает, чего хочет, глумясь над Россией, народом, миром.

А в дни 22-28-е идет подленький обман, беспричинный слом истории под призыв Думы «спасения России и победы».

На Государя лгали все. Теперь ему лгут все: общество, бюрократия, высшая власть, Дума, командующие. Распад страны, начатый в 1904 году обществом и бюрократией, – довершен.

Была ли попытка все это остановить? – Не было никакой. Гражданская и военная бюрократия – сразу и вся, – струсила и сдалась, не пробуя защитить ни России, ни Государя, ни строя, ни армии, ни самих себя.

Где же былое окружение Государей?.. Где Меньшиков, Шереметьев, Волынский, Бецкий, Потемкин, Румянцев, Ростопчин, Суворов, Кутузов, Киселев? Сколько славных имен! Сколько сильных людей. Где люди высокого уровня общества и бюрократии эпох Государей Николая 1 и Александра 11?

Где Сусанин, Минин? Ни кругом Государя, ни в Петербурге – нет людей. Все растворилось или в интеллигенции, или в снобизме, или в разгуле кутящего и спекулирующего тыла. Останутся князь Долгорукий, Татищев, Боткин – эти не оставят Царя. И позже не будет Кобленца, и пока не слышно о Минине.

Революции не было. Она начнется с часа отреченья Государя. И акт этот исторгнут новым подлогом.

Все те роковые дни Государь Николай 11 был, видимо, совершенно покоен.

Он верит в народ и в армию.

XVIII

Революция Франции[244]244
  Великая французская революция (14 июля 1789 г. – 9 ноября 1799 г.) привела к уничтожению монархии и провозглашению республики (1792) под девизом «Свобода, равенство, братство».


[Закрыть] – ни на минуту не продает Родины, к чему идут и что делают у нас с умыслом и от страха поголовно все вожаки – с часа отречения Государя, единого не продавшего ее.

Цель требования отречения – победа. Сколько бессовестной вздорности в этом условии!

Вожаки говорят о победе, но ни одна душа не верит словам – оттого победы быть не может.

Весь народ понял сразу, что в происходящем все ложь. И народ когда– нибудь должен узнать, что все было подлогом и кто его совершал.

Да, – и у французов, и у их аристократии и демократии было «охвостье», но оно откидывалось, отбиралось, ему рубили головы, не давая слишком соваться вперед. У нас большинство оказалось сплошь «охвостьем».

Лишь много позже отобравшееся белое движение, не зная точно, во имя чего идти, сумеет героически умирать, но оно малочисленно и бессильно будет победить.

Революция Франции – побеждая, диктовала Европе условия. Наша революция – начала брататься, завопила «без аннексий и контрибуций» и «долой войну»; заставила воткнуть штыки, позволила продавать за водку оружие и все видимое грабить.

Франция рубит головы антипатриотам. У нас рубят – патриотам.

Пронесшийся вихрем после отречения Царя дух общественной измены – убил героизм, живший в народе и армии.

Лживость, пошлость, ненужность и преступность революции понялась народом сразу, и весь митинговый до сегодня пафос общества – был разоблачен. За ним народ не пошел. Народ принял – но презирал революцию. Французский социалист Thomas, приехавший в числе других поздравить народ, в августе скажет: «Votre révolution n’est pas sanglante, mais elle est lâche»[245]245
  Ваша революция не кровавая, но она трусливая (фр.).


[Закрыть].

Столичное общество берет, наконец, «власть» в руки.

Что же получилось? Народ этой власти не признал. Никакой связи с народом не оказалось. Авторитета нет, так как ни чувства, ни чести, ни истории, ни преемственности, ни плана у этой власти нет, и через восемь месяцев вожди общества, как и вся Дума с первых дней, «удерут», как разбежалось от окрика матроса желанное с 1904 года Учредительное собрание.

И когда с 27 февраля общество – Дума – осмелится судить Государя и решать его отречение, оно даст себя навеки суду истории, и суд этот узнав, кто и за что судил, вынесет обществу позорнейший из приговоров. Не нужно имен, – самые имена и каждое имя действующих против Царя и России людей в организациях «Шиповского» съезда, а позже блока, комитетов и последнего думского ядра – и есть клеймо несмываемого преступления. И никого не тронет сознание этих господ, что они «ошиблись», ни развязная ссылка на чьи-то слова, что «нечего зарекаться от возможности поумнеть сообразно обстоятельствам». Кровь Царя и миллионов людей и позор России – не обстоятельства, и кровь эта клянет зачинщиков.

Франция судила Короля, ему ставили в вину: негодные финансы, голод, нищету рядом с роскошью двора. Привилегии дворянства и духовенства резали глаза народу. Налоговое напряжение было крайнее: 12 десятин дворянской земли платят 9 ливров, а крестьянские 4 – платят 14 ливров; Король терялся, видя упадок страны.

У нас ничего схожего нет. Страна богата, сыта, спокойна, на пути здоровых земельных реформ; как нигде в мире ничтожен налог и взимается без всяких кому-либо привилегий. Страна – могущественна и способна содержать величайшую армию в мире. Страна – в состоянии войны. Государь – образец скромности. Нет ни малейшего повода к осуждению.

Сходство лишь в окружении Государя; Mallet du Pan говорит, что «благодаря светскому эпикуреизму, изнеженности, все, что было знатного во Франции, все собственники были совершенно расслаблены».

У нас, как и во Франции – весь правящий класс шел к пропасти – с короной на голове. Сходство было еще в том, что как у Государя, так и у Короля – «был один человек – его жена».

Но тут же и разница: в счете десяти тысяч жертв Французской революции – восемь тысяч дворян, из которых около тысячи военных легло за Короля в бою за него.

Во Франции лозунг «монархия» не сходит с уст борющихся, и никто не прячется за одну идею спасения страны. Вещи назывались своими именами.

В монархии сознавали силу, были ей верны, и оттого с таким восторгом народ позже приветствовал корону, хотя и императорскую.

Короля критикуют и судят годами, так как народ не отдает его сразу.

Иное у нас. Без голоса и воли народа и без всякого участия России шайка заговора и разогнанная Дума осудила Государя в два дня и арестовала его. Нет сходства и в поведении окружения; сколько раз в Версале, и на улицах, и банкетах монархисты в кровавых схватках отдают свою жизнь за Короля!

У нас? – Ни одной сабли не будет вынуто в защиту нашего Государя. Всё кругом безвольно молчит. Государь после отречения подъезжает к Царскому Селу, в поезде придворные – до остановки поезда почти все, чтобы не быть узнанными около Государя, выскочат на ходу.

Невозмутим лишь Государь. После отречения, арестованный, в ссылке, он и Царица и дети, все и каждую минуту царственно спокойны и величественны в своей простоте и бесстрашии.

Нет сходства и в поступках монархов.

Король уступает шаг за шагом. Бежит, цепляется за власть. Позволяет на себя надеть красный колпак, целует и благодарит своих мучителей. Благородный и невинный, он теряется и становится игрушкой революции. Но народ не хочет его потерять, и крестьянство остается ему верным.

Ни насилия, ни угроз, несмотря на свое полное одиночество, Государь Николай II не боится. Ни минуты малодушия. Ни одного движения к уступке. Доброй волей дает он в 1905 году конституцию, и не отдав и не дав ничего в 1917 году – отречется.

Общество, требуя отречения, будто не знает, что последствие отречения – смерть! Moriendum esse![246]246
  Ты должен умереть (лат.).


[Закрыть]