Текст книги "Царь и Россия
(Размышления о Государе Императоре Николае II)"

Автор книги: Петр Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 56 страниц)

О кредитах сельского хозяйства не смеют говорить. Эмиссии боятся. Бюджет растет с 2 млрд. (1903 год) до 3500 (1910 год); государственные расходы покрываются займами (долг 1892 года – 1 млрд.; 1904 года – 6 млрд.; 1914 год – 9 млрд, плюс внутренний заем 3 млрд.), косвенными налогами (водка) и эмиссией (1904 год в обращении золота 774 млн. руб. и бумажных денег 518 млн. руб., в 1913 году золота 628 млн. руб. и бумажных денег 1450 млн. руб.). Из суммы до 4 млрд, государственного расхода идет на производительные нужды всего 8 %; на сельское хозяйство не ассигнуется почти ничего. Государственный долг достигает 2 руб. 80 коп. на голову населения (в Америке 5 коп.). Крестьянство оскудевает. Земство ограничено в средствах (в то же время Англия при бюджете в 160 млн. фунтов стерлингов расходует на self government (местным учреждениям) 170 млн. фунтов стерлингов.

Несмотря на краткий перечень доказательств нашей отсталости, все говорит, что при проведении земельной и местной реформы, при богатстве страны воспроизводства – и притом сразу – утроятся. Одной осенней пахотой и с концом трехполья урожаи удвоятся, а с ними – скотоводство и новое промышленное сельское хозяйство (см. «Записки землевладельца», выводы). То же и в промышленности: успехи текстильного дела (Морозова и др.), два-три образцовых завода юга, достижения в сахарном деле, – все указывает на огромные возможности.

Дело в руках самого народа и в правильной финансовой политике.

Но ни один заклятый враг монархии за отсталость эту и пробелы не посмеет обвинить ни монархию, ни Государя.

Лень общества и народа, и особенно великорусского, были нашей болезнью. Мы подлинно как собака на сене лежали, сами не ели и другим не давали. И пришло время, когда эти другие решили наше добро отнять.

Историк обязан установить, что определение Государем размера богатств и сил страны в его эпоху не было преувеличенным. Запас этих богатств: земли, недр, леса и прочего, – был настолько громаден, и численность и прирост здорового народа так велик, что Государю не могли прийти в голову какие-нибудь серьезные беды. Еще менее ему могло прийти в голову, что все эти богатства и свою независимость и свободу народ отдаст когда-либо и кому-нибудь добровольно.

Заставить работать и добывать могла бы нужда. Побудить к работе – собственность. Поднять самодеятельность и спастись от засилия бюрократизма – широкое областное самоуправление.

Этих побудителей не было; последних двух реформ упорно не допускали общество и бюрократия.

Но несмотря на все, сила страны была такова и устройство казалось столь прочно, а управление совершалось, видимо, так стройно, что причин к тревоге и энергичной самозащите своей и России у Государя быть не могло. Поэтому тем из нас одиноким, кто предвещал с 1894 года[218]218
  Доклады мои 1894–1897 гг. саратовскому дворянству, оглашенные в печати. – Авт.


[Закрыть] гибель страны, монархии, черный передел, мировую революцию, войну и прочее, Государь имел все основания не верить. Наши предвидения почитались правительствами и обществом вздором, и Государю докладывали, что все благополучно.

Государь видит и другое: несмотря на тормозы, земское хозяйство народное образование, защита народного здравия, железнодорожное строительство – шли вперед, и лишь с 1905 года задерживаются Думой. Эта последняя, путаясь в своей «вермишели», не светит и не греет, коптит тусклым фонарем путь национального и местного прогресса, по которому неторопливо двигалась царская, а позже императорская Россия.

Дав Думу, Государь не колеблется ее сохранить, веря в общество и народ, веря, что ее злоба и скандальность уступят когда-нибудь место порядочности, патриотизму и делу.

Государь не теряет никогда своей бодрости. Он не любит Думы, но не показывает этого ничем, проявляя изумительную выдержку и терпение. Надо было иметь его волю и силу духа, чтобы ни разу не проявить гнева…

Сознавая все трудности, но признав силу всей страны, он не преувеличивает опасности. Обладая огромной памятью, Государь читает, изучает все, касающееся России. В беседах со многими серьезными людьми он проявляет глубокие знания по всем вопросам, усваивая лучше всех крестьянский вопрос.

Надо поражаться выносливости и здоровью Государя. Кроме государственных дел, он принимает тысячи людей.

Часто и бестактно окружение отнимает его драгоценное царское время по множеству мелочных придворных вопросов, всяких связей, протекций и назначений. Ведомо, что Государь желает избавиться от этой «мелочи» жизни, но, не желая обидеть окружение и правящий класс, он утомляется, но вникает во всё.

Глубоко разочарование Государя в неуспехе Его личной идеи мирной конференции (Гаага). Но после этой попытки Государь еще ближе, еще крепче привязывается к своей России, становясь еще сдержаннее с Западом.

Террористические акты оставляют Государя хладнокровным. Ему ставят в вину его будто бы бессердечие. Это ложь. Государь всегда тревожен, всегда сочувствует, но он и сам всегда готов к смерти, и проявляет громадное самообладание, показывая своим спокойствием пример власти.

Государь не желает ни разу ответить террором на террор. Он не проявит до конца деспотизма власти и не назначит, как то предлагают ему в июне 1905 года («Московские Ведомости») – диктатора.

Может быть, в этом непротивлении злу историк и сочтет главную ошибку Государя? Возможно. Но то была, во всяком случае, не ошибка, а твердая воля Государя – не мстить, а ждать и терпеть.

Не следует еще забывать, что как о мерах предупреждения и пресечения, так и возмездия – первыми должны были думать лица правящего класса. Слабость этих лиц была преступна, и о попустительстве их беззаконию можно написать тома.

Не умея играть «роли», Государь был милостив, но требовал порядка, и этого порядка бюрократия не умела и боялась дать. Общество осмеливается говорить и писать о какой-то его жестокости. Заграничная пресса плетет клевету о «кровавом царизме», и даже в самом окружении Государя многие позволяли себе указывать на случаи и обвинять, когда Государь не лично, а письменно и без «предупреждения» уволил того или иного сановника: его осуждают за то, что какой-нибудь рескрипт не был достаточно любезен. Ропот салонов и канцелярии на Государя не прекращался никогда.

В 1905 и 1906 году перебит целый ряд верных Государю людей. То были жертвы не строя, а общества, и только общества и безвластной бюрократии.

Было время (июнь 1905 года), когда Государь принял громадной важности решение. Об этом событии еще не время говорить, хотя есть и документы и свидетели. Решение это связано было с рядом крутых мер в целях успокоения страны. Но Государь, взвесив все, передумал и остановился, и на его душе не осталось раскаяния пролитой крови[219]219
  Генерал Д.Ф. Трепов, узнав, что Витте, оправдываясь, передал Ф.Д. Самарину и мне записки, обвиняющие Государя, хотел сделать у меня выемку. Подробности этого эпизода, характеризующего Витте, я изложу в другом месте. Вопрос шел об аресте Витте и группы чиновников и назначении диктатором Лауница, Дубасова или Столыпина. – Авт.


[Закрыть].

К партийному началу Государь был безразличен и беспристрастен. Ему ставят в вину принятие значка правого союза[220]220
  23 декабря 1905 г. Император Николай II принял депутацию Союза русского народа, девиз которого был «За Веру, Царя и Отечество». Председатель Союза А.И. Дубровин преподнес Государю и Цесаревичу Алексею знаки члена Союза русского народа, сделанные по проекту А.А. Майкова. Император принял знаки, поблагодарив Дубровина.


[Закрыть], но никто не объяснит, что Государю было подносимо множество значков всяких обществ.

Известно лишь одно, что приняв вожаков партий в 1905 г., Государь был вне партий, и никаких отношений к ним не имел, и знал о них лишь через сановников.

Влияние партий – умеренных, обновления, националистов, прогрессистов и прочих – было совершенно ничтожно, как ничтожны были их «лидеры». Правая партия к 1914 году без денег почти не существовала. Этой партией руководили отставные бюрократы и члены Думы. Собрания были малочисленны и о них никто не знал. Вспышка фанатизма 1905 года угасла, и сил у правых не было никаких.

Не зная партийной жизни, Государь и здесь вводится в обман. В тревожные дни января 1917 года главари – часть правых депутатов и сановников – по телеграфу заверяют его и Государыню в готовности и огромной численности отделов Союзов. На самом деле организаций этих почти нет. Однако вера в эту «несуществующую» силу поддерживается сановниками и министрами, и такое уверение имело роковое значение на решение Государыни.

Последним обстоятельством, осложнившим наступившее спокойствие страны с 1907 года, был славянский подъем в Петербурге. В 1909 году его создало то же Петербургское общество. Видя наступившее успокоение, радикалы и «иностранцы» образовали неославянские кружки, отрекаясь от идей московского самаринского кружка. Целый ряд светских лиц с членами палат выехали агитировать в славянские земли. Печать во главе с «Новым Временем» забила в барабаны, требуя освобождения славян уже не от Турции, а от Австрии. Посольство этой страны было чуть не разгромлено толпой. Задор на собраниях, в Думе и банкеты создавали атмосферу войны. При этом в России никто ничего не знал, и славянского вопроса народ не признавал[221]221
  Статьи мои в 1907 году («Восточный союз») – об укреплении союза с Францией и заключении 20-летнего договора с Германией, Японией и Турцией и предупреждение о мировой войне – были конфискованы, а после статьи «Диктатор» и продолжения ее Шараповым (Иванов 16) П.А. Столыпин предложил нам временно не писать, «благо» я уезжал за границу. – Авт.


[Закрыть]. Это воинственное настроение совпало с походом печати Англии и Франции за славянство, причем директивы движения даются Англией. С той поры Германия и Австрия настороже. Бесспорно, что следствием этого движения общества было приближение войны. Фитили ставятся Западом, а наши общество и печать призывали к войне.

С того же года начинает осуществляться объединение радикальных кругов Запада и России.

Я имею основание утверждать, что приказ общественным организациям дан Интернационалом в 1909 году.

Государь своим спокойствием и твердостью не один раз предотвращает так называемые конфликты, и доверие к его мирной политике ничем не нарушается. Миролюбие же дипломатии и бюрократии подлежало большому сомнению. Общество хотело и требовало войны.

Многим известно, каких усилий стоило Государю сглаживать всевозможные недоразумения и, оставаясь спокойным, передавать это спокойствие правительству и тем самым охранять спокойствие страны.

Знал ли Государь, что измена и заговоры близятся к престолу? Есть указания, что он знал и не обманывался; есть указания и обратные. Сам Государь избегал высказываться.

Мог ли Государь помыслить, что огромная часть правящего класса относится к нему недоброжелательно, с осуждением и злобой, как это было и оказалось? Мог ли думать, что после 1905 года не образуется сплоченного ядра государственников, готовых к отпору организуемому заговору? Мог ли допустить, что даже среди окружения растет злой ропот и клевета и что некоторые будут замешаны в заговоре?

Государь не мог помыслить, что в течение небывало опасной войны ни в одном учреждении, ни местности, ни круге общества – пропаганда и клевета[222]222
  В ноябре 1916 г. саратовское дворянство восстает против клевет на Государя, повергает к стопам самодержавного Царя свои чувства и просьбу о призыве к власти людей испытанной чести, разума и твердости. – Авт.


[Закрыть] на него не встретят сопротивления.

Мог ли Государь полагать, что его коронованные собратья допустят свои правительства и общества осуществлять задачу развала России и будут безразличны к его свержению?

Мог ли думать Царь России и Верховный командующий, что в среде любимой им армии, в его командном составе, в неслыханное нарушение присяги, дисциплины, традиций, и в пору, когда армия была наконец в силах победно кончить войну, – на него, ни в чем неповинного, посягнут?

И наконец, народ, нация, русское ее ядро, выковывавшее столетиями само свою власть, та армия, которая «со слезами умиления» и криками восторга его приветствовавшая, сразу отвернется? А нация пластом отвалится от своего Царя, равнодушно предаст его, не дрогнув хоть где– нибудь бешенством протеста против жалкого общества?

Мог ли Государь допустить, что, не думая ни о Родине, ни о чести, ни о прошлом, ни будущем, народ сменит свой крест, свои стяги на тряпку Интернационала?

Мог ли думать, что его, неповинного, будут судить? За что и кто? Думать, что никто – ни в Думе, ни в обществе – за него, Царя и человека, не заступится?

Нет, Государь не мог допустить ни одной из этих мыслей.

Отсюда его стойкость, спокойствие, бесхитростность, вера в армию, в народ, в светлое будущее – его Отечества.

Мог ли он знать, что заговор предусмотрел все? Политика Витте, война с Японией, 1905 год, – революция, свободы, собрание сил заговора. Славянский и еврейский вопрос. Партии. Мировая война, соучастие в революции Германии и Англии; организация Ленина и прочее.

Все шло по плану – гениально простому и безошибочному.

Государь наш гением не был, и такого плана предусмотреть не мог.

Но страшно то, что кругом него не оказалось никого, кто бы предупредил его, зная о заговорах.

XIII

Самодержавие или императорство? Общество не знало и не знает до сих пор, какой у нас был строй. На это не дают точного ответа ни государственное право, ни наука. Знает народ; знает Царя, хозяина земли.

В интересном очерке «Две России» графа А. Салтыкова[223]223
  Салтыков А., граф. Две России: Национально-психологические очерки. Мюнхен: Милавида, 1922.


[Закрыть] утверждается, что успехи прошлого лежали в Петровском строе, в императорстве и что будущее – в нем же: новый призыв варягов и полное западничество.

Огромные труды славянофилов доказывают обратное: славянофилы возвращают к допетровскому Царству и в отречении от самодержавия и укреплении германо-романского императорства видят падение России.

«Народ, живущий верой и бытом, твердо стоит на самодержавии, тем самым устраняясь от политиканства, видя в нем необходимое зло, возлагаемое как бремя на жертвующего собою Государя, за что и воздастся ему честь и любовь соразмерно подвигам»[224]224
  Хомяков Д.А. Самодержавие (Опыт схематического построения этого понятия). М., 1903.


[Закрыть].

Народ не понимает власти в наклонности к абсолютному (императорскому), ибо он считает власть органической частью самого себя (первый из всех). Власть уверена в своей связи с народом. Земля понимает, что есть государево дело и что ей вмешиваться без приглашения не подобает. Царь понимает великое земское дело и что цель государева – дать земле жить своею земскою жизнью.

Самодержавие есть активное самосознание народа, концентрированное в одном лице. Самодержавие проявляет себя всякими видами общения с народом, из которых одним может быть Земский собор. Величие самодержавия заключается в величии народа, добровольно вверяющего ему свою судьбу.

Здесь нет места привести все доводы целой плеяды мыслителей и идеологов, черпавших эти доводы из истории и из былой реальной жизни народа. Доводы эти взяты не из головы, а из подлинного прошлого жизни народа. Эта жизнь была жестоко и досадно, отчасти вынужденно прервана Петром I, надорвавшим все кровные нужные связи с народом. Через два века придется выдумывать эту связь, и брать императорский же западный образец, и привести в столицу поденно-наемный безответственный парламент, который не только не установит этой связи, но укрепит пагубную централизацию, стремясь к упразднению самого Царя и развалу государства. В этом процессе как никогда будет выявляться, что власть – бремя, а не привилегия, и к ней будут предъявляться непосильные и бессмысленные требования.

Цари, как и Государь Николай II, ищут опоры в народе, в опросах, в истории, в чтении… и наконец в Думе, чая в ней подобие Соборов, с которыми цари дружно и доброхотно управляли страной.

Царь – глава, народ – тело; части требуют только взаимодействия. Царь есть отрицание абсолютизма; он связан пределами народного понимания; служение – рама, в пределах которой власть почитает себя свободной. Служение – охрана огромнейших территорий, сцепленных в одно целое.

Нельзя не признать великолепия идеи, что Царь всегда с землей, всегда одумывается с народом. Славянофилы доказывают, что самодержавие всегда считало себя ограниченным (в противоположность императорству), что оно жило в народе и Церкви. Россия – огромный «приход», и все время хочет этого приходского начала.

Власть царей и императоров в корне и по форме – различны. Д. Хомяков удачно говорит, что Император – хронический диктатор, вечный идеал диктатуры, происшедшей из власти полководца: альфа и омега человеческой деятельности, происшедшей через обожествление (Рим – Наполеон).

Наше самодержавие – смиренно: оно бытовая вера, устраняющая политиканство.

Восток своей громадой ничем не похож на раздробленный на мелкие части Запад, держится самодержавного начала и в истории мы видим, что народы Востока считают власть частью самих себя, выразителями себя, неизбывной своей силой. Цари – независимы от всего мира; они ревниво хранят независимость России, и народ этой независимостью и доволен.

Наше самодержавие идет от хана Золотой орды, а не от варягов; воплощается в русское и, не успев быть доведено до идеальной формы Иваном IV (областное самоуправление), ломается Петром, извращается заигрывающей с Церковью и народностью Екатериной, но охраняется последующими государями как нечто важное, непререкаемое.

Государи становятся для общества и иностранцев императорами; для народа они остались царями, и Русская земля не общественная, а народная. На протяжении двух веков никто не смеет разрешить вопрос об историческом генезисе; никто не знает, императорская ли наша власть или царская? Общественное мнение высмеивает и злобствует на «царизм– абсолютизм» и «деспотизм» наших государей. А это ложь и подтасовка, которую наше общество нарочно подносит Западу. Абсолютизм и деспотизм был на Западе, а у нас ни того, ни другого никогда не было, ибо в существе самодержавия этих признаков нет.

Появление признаков деспотизма при императорстве Петра I умаляется и ограничивается самодержавной основой власти. Но, заслоняя самодержавие императорством, Петр I никогда от самодержавия не отрекался, зная гибкость, глубину и силу корней этой власти. Он принял новую форму, оставив сущность. В сотнях случаев, даже творя по-новому Россию, он черпает мысль и право из самодержавия.

«Если мой закон плох, не исполняйте его», – говорит он, куда-то отъезжая. Так скажет Царь, и никогда не скажет Император.

После сближения с народом в Отечественную войну Государь Александр I порывается дать Земский собор. О том же Николай I пишет графу Киселеву. Он почти решается на генерал-губернаторства (области). Александр II и Александр III готовы подойти к областному управлению: мешает ревнивая бюрократия, ограничившись бюрократическим земством.

Много раз Государи готовы вернуться к самодержавию, но бессильны, восприняв «систему» императорства и боясь ее нарушить и поколебать, не восстановив в полноте самодержавия.

Вернуться не даст и другая сила – бюрократическая, завладевшая значительной частью имперской власти. Невидимо на престоле борются два начала, разные по существу, происхождению и значению.

Но коренное начало готово взять верх.

Внизу шло расхищение власти: «чиновник – внешнее орудие абсолютизма, механическое орудие власти, – начал жить для себя, исключительно в интересах самосохранения. У чиновников с Царем только деловая связь. Для власти чиновник не оказался достаточно безвольным, а для народа был эксплуататором».

Бюрократия ограничила императорство и, по образцу Запада, она еще более ограничит его парламентом. Неограниченным не только по титулу, но по существу права власти останется самодержавие, сохраненное Государем.

Самодержавие и было страшно обществу и Западу своими неограниченными возможностями.

Запад боялся Царя, а не Императора, в силу того, что самодержавие – народное. Царь был неразрывно силен в народе. Евреи не только не признают, но ненавидят Христа и Его учение, так как оно народное. То же, в малом примере, представляет ненависть к православно-народному самодержавию. Запад боится царско-народной силы, нападая на первую. Сломится первая, – сломится и вторая. Этого и добьется революция.

У императоров, от римского и до английского короля, отнималось все, кроме тоги, мундира, пенсии и короны. У самодержавия ничего не отнято: оно временно отошло от народа с Государем. От народа отпала сама его держава.

Мы – восточное государство – пробыли два века под императорством и рухнули опять-таки в форму западную – социалистическую, по последнему слову западной науки, взлелеянной императорством[225]225
  Первый интернационал организовался под покровительством и на субсидии Наполеона III. – Авт.


[Закрыть]. И никакой иной реальной, как большевистская форма, у вздорного и лживого учения социализма нет. Промежуточных станций социализма, на которых жизнь может остановиться – не существует.

И, рухнув, мы начнем искать, кто мы были и кем будем. Запутавшиеся в неправде евразийцы будут поздно доказывать доказанную жизнью истину, что мы восточники, а Салтыковы – что мы, погубленные Западом, им же спасемся. Хороши мы будем, если теперь начнем новую распрю!

Начиная с географии, Православия и кончая этнически плохими и хорошими свойствами, – нам некуда уйти от нашей восточности. И ни императорство, ни евразийство нас не изменит. Мы – мы, хотя бы и меняли выражения наших лиц и имен. А главное – Россия, – Россия, пока она не разделена и не расхватана по кусочкам Западом. И никаких entweder-oder[226]226
  Либо – либо (нем.).


[Закрыть] нам ставить нечего. Это доказал 1917 год. Мы изменить себя можем только сами, и в самой борьбе за право самим держаться или пропадем как русский народ, или победим как соборная нация всех народностей, удержав Россию сами, через Царя, сковав ее части этой властью.

Нет, утверждение графа Салтыкова, что роль Императора – борьба с народом, – незаманчиво. Самодержавие боролось с уклончивостью народа от государственных дел (не политика), с непокорением правде, закону и вере, но не создавало себе роли борца.

Царь печется о народной нужде. Когда нужно, самодержавие – не слабее диктаторского императорства, оно покоряет своей воле, и при Иване IV и Петре, рубивших головы супротивникам.

Царь первый страж страны от иноземных; Царь – врач, и вмешивается в жизнь народа, когда он болен, и оставляет его в покое, когда он здоров, и дает ему самоуправление для работы: хлеб насущный даждь нам днесь[227]227
  Мф. 6, 11.


[Закрыть].

А императорский бюрократизм и парламентаризм зудит народ, вечно вмешивается, лживо опекает, тревожит жизнь, мудрит. Самодержавие – симптом здоровья, запаса сил; симптом начала – в противовес западной культуре – симптому конца. Тип самодержавия вырабатывался на глазах народа, составляя источник его силы, что и привело к могуществу Россию – так как в гуще народной до половины прошлого века жило духовное родство с народным, пусть и мужицким, былым самодержавием. Родство это и было ненавистно. Его и разбили. Долгие счастливейшие века Россия жила по-«Божьи», по совести, правде и в свободе.

Восточное самодержавие было гражданское, избегавшее вмешиваться в дела духа; но истовость, религиозный пафос царей витал перед народом как образец смысла жизни России.

В то время как Запад стоит за формы ограничительные или республиканские, по временам переходя в абсолютизм, смиренное самодержавие вершит над всем и неограниченно, так как в нем народный дух, не желающий себя ограничивать.

Народ знает, что ни по строению, ни по размеру, ни по духу Россия не схожа с другими странами – и равняться не хочет.

Самодержавие отвечает идее подлинного народоправства, с созданной самим народом венчанной благородной вершиной: головой, судьей жизни, хранителем его духа, совести, обычая, религии, силы, славы, земли и прочего. Царю отстаивать своего значения не надо, так как ограничителем своей власти не может быть сам народ.

Славянофилы называют самодержавие «активным самосознанием народа, концентрированным в одном лице», но они до конца не договаривают об осуществлении этой власти самоуправлением Калиты и Грозного, в противоположение западному абсолютизму Центра.

В одном лице наших государей два мировоззрения: императорство и «невесомое» самодержавие, которое в силу какого-то рока не хотят признать «весомым», действенным, каково оно есть. В этом – трагедия, борьба двух смыслов: Император и Царь; первый готов сдаться, как сдаются по очереди монархи Запада.

Царь не сдается, так как он не в семье монархов, он восточный, самоуправный, коренной русский. Императоров много, а самодержец – один.

Заветность вопроса так велика, что последние государи боятся его тронуть, интуитивно оберегая титул.

Судят мудро славянофилы. Но за ними не пойдут радикалы, ненавидя самый вопрос; не пойдут другие, чуя в quoad systema[228]228
  Отношении системы (лат.).


[Закрыть] ошибочность. У славянофилов все верно, кроме страха перед самоуправлением, кроме слепого и безрассудного поклонения общине и непременного слияния в славянское море. И все сильное, независимое, желающее работы, права собственности, как единственного двигателя жизни, с ними не пойдет. И в то время как одни, завистники исторических успехов государей и царской России, все отрицают, другие – доктринеры, не договаривают и, зараженные духом бюрократизма, не посмеют дать совета: как силой самодержавия окончательно устроить жизнь России, а не славянства, отторгнутого в своей части навсегда Западом. Самодержавие охраняется самими царями – для будущего.

От недоговоренности и лукавства бюрократии – незаконченность реформ Александра II. Отсюда же слабость земства, отсюда – община, отсюда гибельные войны за славянство, отсюда гибельная централизация.

Критик исторической системы: ex sese non ex consensu Ecclesiae[229]229
  Из себя, а не из согласия Церкви (лат.).


[Закрыть] осудит главное: чуждость духу нашего народа. Мысль вновь «оваряжить», отречься от старой России, отворить все двери не только культуре Запада, но и самим европейцам – безумна. От этой мысли недалеко договориться и до монархии made in Germany[230]230
  Сделанной в Германии (англ.).


[Закрыть]. Говорящие о сумерках России замалчивают о сумерках Европы, не говорят, что есть уже две Европы – старая, честная, и новая, теряющая честь, разум и дух правды. Не говорят и о современных социалистических монархиях. Какую же Европу и какого монарха зовут спасать Россию?

В суждениях за и против самодержавия и имперства лежит противное русское свойство вечного бездонного спора. Спор был и есть – разлагающий, особенно во время летаргического сна России. Вместо двух крайностей давно после Петра I должна была вырабатываться форма своей, всероссийской Царской власти, принимаемой из всего лучшего – самодержавного, а также и императорского права. Государь – Царь всея России, равный и желанный всем народностям. Все признаки граненой твердости императорства – неотъемлемы; вся структура могла быть сохранена – при условии воспринятая из самодержавного начала целого ряда основ, в противовес абсолютизму, бюрократии и парламентаризму, и признаний широкого областного и уездного самоуправления и собственности.

Это, и ничто иное, сто лет просилось в жизнь, и при освобождении крестьянства от рабства и от общины, при нашем богатстве и просторе, хозяйство страны было бы великим и строй был бы народу желанным. Этого-то и не дано было совершить государям XIX века; не дано средой их окружения, обществом, чиновниками и интеллигенцией, сливающихся к 1916 году в одно целое против самой России.

XIV

В своих беспрерывных трудах по изучению состояния страны, управления, финансового, военного и иных дел Государь редко успевал посещать театры и полковые собрания. Его отдых был в семье; дети его воспитаны безукоризненно, и любовь семьи – его поддержка. Его речь проста, продумана и никто не упрекнет его за неумную речь, за неверное суждение. Государь знает многое, но, далекий от местной жизни, он не мог всего знать. Так, не знал он о падении трудовой энергии своего народа, по причинам уже сказанным. Лишь внимательный наблюдатель знал, что работа русских, и интеллигента и рабочего, была несравнима с работой европейцев, у которых усидчивость, стойкость и продолжительность работы доведена до такого напряжения, о котором русские всех профессий не имеют и представления. Менделеев отметил и понижение уровня научных трудов нашей интеллигенции, и уменьшение производства в стране, и показал цифрами огромный процент ничего не делающих групп населения. Но кроме того – свобода выбора труда, свобода географическая, свобода условий промышленного и сельского труда, и превышение спроса были у нас так велики, что развитие лени отражалось не только на производстве страны, но и на моральных свойствах, на воспитании и укладе всей жизни населения. Нужны были и меры побуждения, и они существовали, но и само праздное и веселящееся общество и чиновничество закрывали глаза на такие вопросы; печать их замалчивала, и Государя заверяли, что жизнь идет нормально.

За последние годы было и другое, едва ли известное Государю явление, так называемое «хулиганство», проникающее из города в деревню; в нем открывались опасные признаки этнического общественного недуга или навыка, который и должен был вылиться в революцию. Достоевский и некоторые наблюдатели указывали на нарождение этого свойства, но и по сегодня мы, русские, осуждающие других, боялись и боимся взглянуть и оценить себя.

И оглядываясь назад, рядом с славным видны и мрачные стороны былого, объясняющие некоторые наши недостатки. Если забылось время распрей республиканско-удельного периода, кончившегося спасением в едином Царстве, если далеки воспоминания Смутного времени, то еще свежи картины эпохи Екатерины II, бунты гвардии, убийство Петра III и многое другое. Страшны страницы описания (Саблукова и др.)[231]231
  Записки Н.А. Саблукова / Пер. С.А. Рачинского, предисл К. Военского // Цареубийство 11 марта 1801 года: Записки участников и современников. Изд. 2-е. СПб.: А.С. Суворин, 1908. С. 1–105.


[Закрыть] зверского убийства благородного Павла I. Сколько цинизма и наглости в этом заговоре, сколько тайны в участии Англии и Германии. Как показательны участники светского разгульного заговора[232]232
  Во главе заговора: Рибас, граф Панин, граф Пален, граф Беннигсен, граф Зубов, князь Зубов, князь Яшвиль, граф Уваров, Вильде, Аргамаков, Талызин, князь Вяземский, граф Кутузов, князь Долгорукий и так далее – 140, которые в свалке приканчивают Императора. – Авт.


[Закрыть]!

А спустя 20 лет забродил опять не низ, не чернь, не верное и благодарное Государю крестьянство и поместное дворянство, а опять верх общества. Заговоры против умного и доброго Александра I; бунт семеновцев, масоны, «Арзамас», «Рыцари креста», «Союз спасения» и прочие[233]233
  В заговорах – до 400 человек: графы Муравьевы, князь Волконский, князь Трубецкой, Рылеев, Бестужев, князь Одоевский, Якушкин, Пестель, Раевский и прочие. Заговоры длятся до бунта при Государе Николае I (процесс 121). – Авт. – По делу о восстании декабристов 14 декабря 1825 г. к следствию и суду были привлечены 579 человек. 121 из них были сосланы в Сибирь, пятеро казнены.


[Закрыть]. Лозунги заговора: конституция, отречение, республика и… цареубийство (Каховский, Бибиков).

Безнаказанное за сто лет озорство и преступление верха общества столиц временно приостановится – и вновь начнется с зверским убийством Александра II, и после перерыва продолжится так называемым общественным заговором ста шести 6 ноября 1904 года[234]234
  Речь идет о Земском съезде, полулегально прошедшем в Петербурге 6–9 ноября 1904 г., участники которого (их количество варьировалось на разных заседаниях) потребовали от Царя конституции, свобод и парламента. Резолюции съезда в ноябре– декабре распространялись в печати в виде петиций «Союза освобождения». В русле этих событий была организована акция 9 января 1905 г. и началась первая русская революция.


[Закрыть], возгласившим все свободы и четырехчленную формулу, то есть большевизм. Заговоры 1904–1917 годов крепнут и, наконец, покончат с монархией и Россией.

Где же и когда зародился приводящий нас в ужас большевизм – в народе или в столицах и среде, близкой к Государям? Найдется опять честный Саблуков, который поименует весь состав заговора, Думы, блока. И тогда определится, кто непростительно виновен в гибели страны – этнические ли свойства народа или образованнейшее общество, дошедшие до апогея нераскаянной наглости.

Вывод может быть тяжелый; не для расплаты он будет нужен, расплата бесцельна, и Государь завещал к ней не прибегать. Вывод нужен для тех, кто думает вернуть Родину; чтобы знать, как и кем управлять ею.

Вывод необходим и для тех благонамеренных и верных строю среди всех сословий, которые были далеки от заговоров и политики. Неучаствующие по малодушию молчали, когда за общество и его именем говорили кому было не лень, – и в печати, и в партиях, и в Думе. Целые группы русских сторонились партий, делая свое дело, и было бы недобросовестно, несмотря на трудность разграничения не оговорить этого и огульно обвинять всех. С уточнением составов заговоров для истории выяснятся и те группы, которые стояли вне всякого обвинения: их надо знать.

Если – разумея общество, мы говорим о влиятельных и массовых группах, которые его вели, то и в обвинении соучастников заговоров надо оговориться: мы виним всех. Мы забываем историю и не сознаем, что события, как брошенный бумеранг, возвращаются назад, и ищем причин в событиях ближайшего дня.