Текст книги "Царь и Россия
(Размышления о Государе Императоре Николае II)"

Автор книги: Петр Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 56 страниц)

Оставаясь непоколебимым в вопросе о продлении войны, Государь в ближайшем времени увольняет министров: военного – Сухомлинова, юстиции – Щегловитова, внутренних дел – Маклакова, обер-прокурора Святейшего Синода – Саблера, заменяя их, несмотря на противодействие Императрицы «парламентаризму», более либеральными или популярными генералом Поливановым, А. А. Хвостовым, князем Н. Б. Щербатовым и А. Д. Самариным. Вскоре после того созывается Дума.

По сведениям Палеолога, она собирается под знаком: «Довольно преступлений (каких?), реформы, наказания! Образ правления должен быть изменен сверху до низа!» (Т. II. С. 35)[374]374
  Там же. Гл. XVII. Национальное пробуждение. Запись «Четверг, 5 августа».


[Закрыть].

1/14 августа происходит бурное заседание Государственной Думы. Речь кадета армянина Аджемова оканчивается призывным криком: «Ллойд Джордж недавно выразился в палате общин, что немцы, поливая снарядами русских солдат, разбивают ими оковы русского народа. Это истинная правда. Русский народ, отныне (?) свободный, будет организовывать победу».

За ним говорил грузин Чхенкели, разражаясь анафемою против тирании царизма, приведшего Россию на край гибели.

Прения закончились речью В. Маклакова, требовавшего подчинения правительства одному девизу: «The right men in the right places» (настоящего человека на настоящее место). Иначе говоря, предоставить министерские портфели кадетам!

Мы их видели, этих министров Временного правительства, и знаем, насколько они оказались right men’ами[375]375
  Вот как характеризует Верстрат, которого нельзя заподозрить в нерасположении к нашим либералам, тех ожидаемых героев, которые заменили «ничего не стоящее» правительство:
  «Гучков (6/19 мая, то есть два месяца спустя после переворота) впал в такое состояние пессимизма, что видевшиеся с ним уходили в полном унынии от его разговоров. Нечего сожалеть об его уходе (С. 149). Не думаю, что стоило бы сожалеть и о Милюкове – тип профессора доктринера, не имеющего, по-видимому, необходимой гибкости для столь тревожного времени (С. 147), и о Переверзеве, который доныне отличался только своей неспособностью (С. 163). Керенский, к несчастью, слишком нервен и падает в обморок во время своих речей, и силы ему изменяют (на третий месяц пребывания у власти) (С. 149). Керенский, конечно, ненормальный человек. Его способности несомненны, но он неуравновешен, у него мания величия. В Киеве, когда солдаты несли его с триумфом, он, как актриса, бросал цветы в толпу. Когда он прибыл 6 июля в Петроград после восстания, он приказал генералу Половцеву поставить войска шпалерами по его пути и прислать ему навстречу казаков и белого коня для него лично. Он работает и дает аудиенции в кабинете Государя, спит в его кровати и воображает себя царем» (С. 179). – Авт.


[Закрыть].

«Отныне, – замечает Палеолог, – между бюрократической кастой и народным представительством началась дуэль. Примирятся ли они в виду высоких общих целей? – вся будущность России от этого зависит!» (Т. II. С. 44)[376]376
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XVII. Национальное пробуждение. Запись «Суббота, 14 августа».


[Закрыть].

«Мы видели, как ответила Дума на назначение министров, более отвечающих ее тенденциям и на призыв к ее сотрудничеству…

Подполье, близкое однако к Думе, идет далее. Глава трудовиков в Думе, Керенский, собирает конференцию социалистов, которая постановляет в случае, если новые военные неудачи заставят правительство заключить мир, поставить на своих знаменах: 1. Немедленное установление в России всеобщего избирательного права; 2. Безусловное право самоопределения народностей» (T. II. С. 51).

Как буржуазная, так и пролетарская революции начали уже выпускать свои когти.

Самое замечательное заключалось в том, что в то самое время, когда представители интеллигенции всех слоев, каркали о революции во имя спасения России и достижения победы, войска на фронте продолжали делать свое дело, а рабочие, которых хотели превратить в передовых бойцов мятежа, приветствовали своего Государя.

18/31 июля Государь в сопровождении дипломатического корпуса присутствовал на Галерной гавани при церемонии спуска бронированного крейсера «Бородино».

«По окончании церемониала, – отмечает Палеолог, – мы посетили мастерские. Государя всюду приветствуют. По временам он останавливается, чтобы поговорить с рабочими и с улыбкой пожимает им руки. Когда он продолжает свой обход, приветствия удваиваются… А еще вчера мне свидетельствовали о тревожном революционном возбуждении в этих самых мастерских» (T. II. С. 33)[377]377
  Там же. Запись «Суббота, 31 июля».


[Закрыть].

Заканчиваем эту главу трезвым отзывом генерала Вильямса.

«18 августа 1915 г. Здесь (в Петрограде) говорят о революции и сепаратном мире с Германией. Про Государя говорят, что он тверд и непоколебим в своем решении, когда он в Ставке, а тут подвержен колебаниям (мы знаем, насколько это ложно) из-за разных влияний. Во всяком случае, насколько я его знаю, он останется верен до конца делу союзников».

Беспристрастно и спокойно оценивая обстоятельства, Вильямс приходит к заключению, «что Петроград нервничает и что в нем широко распространен дух критики, если не хуже, и что пресса не действует так, как могла бы». «Все это опасные признаки, – прибавляет он, – которые я не могу скрыть и, хотя я и стараюсь отделить порядочную часть того, что составляет болтовню алармистов[378]378
  Алармист (от фр. alarme – тревога) – тот, кто паникует, распространяет ложные слухи.


[Закрыть] от истины, нет сомнения, что страна сильно взволнована и расстроена, и если скоро не будут приняты меры, дела пойдут все хуже» (С. 48–49).

Глава III

Второй период войны

Государь принимает на себя Верховное главнокомандование. – Осада власти, – Попытки склонить Государя к миру. – Штюрмер – председатель Совета министров. – Заговоры. – Правые и левые. – Штюрмер – министр иностранных дел. – Протопопов. – Великая клевета. – А.Ф. Трепов – председатель Совета министров. – Общее положение в конце 1916 года. – Конец Распутина. – Девятый вал. – Революция и отречение Государя. – Временное правительство.

На оппозиционное и подозрительное настроение общества Государь ответил принятием на себя Верховного главнокомандования. Такое решение встретило тогда, да и теперь еще, осуждение многих. Если бы даже и согласиться с последними, то, во всяком случае, нельзя отрицать того факта, что Государь принял на себя эту огромную и ответственную задачу в тот момент, когда наши дела на фронте стояли неудовлетворительно; не имелось равно и никаких данных к быстрому повороту к лучшему. Верховное командование не сулило, вне всякого сомнения, в ближайшем времени Государю никаких торжеств и радостей. К принятию такого решения побуждало его единственно чувство долга. В понимании своего долга каждому возможно ошибаться, но жертвенное исполнение долга, в оценке личности, всегда останется элементом положительным. Решение это было также и последовательным, так как в первоначальном Рескрипте на имя Великого князя Николая Николаевича прямо указано было, что Главное командование поручается ему лишь временно – до того момента, когда Государь эту задачу примет на себя лично.

Следует подчеркнуть, что еще в мирное время было предположено, что, в случае войны на Западном фронте, Верховным Главнокомандующим будет Государь. Это с несомненностью вытекает из «Положения о полевом управлении войск во время войны». Со стороны Государя, таким образом, не было проявлено никакой импровизации, а напротив, подчинение заранее предусмотренной организации. Сам Государь по этому поводу совершенно определенно высказался Вильямсу:

«Он (Государь) сказал мне, что он имел намерение с начала войны принять на себя командование над армиями, но что давление правительства и разные дипломатические причины отвели его от этого решения. Он нашел, тем не менее, что наступил момент, что его долгом стало быть близ своих солдат в это трудное время и что он имеет в генерале Алексееве лояльного и прекрасного начальника Штаба и военного советника» (С. 50).

По этому же вопросу обстоятельные объяснения дает нам Жильяр: «Государь вернулся 11 июля из Ставки и провел два месяца в Царском Селе, ранее чем прийти к этому решению. Привожу здесь разговор, который я имел с ним 16 июля, потому что он ясно показывает, какими чувствами он уже в то время (то есть за два месяца до принятия на себя Верховного главнокомандования) был проникнут:

„Вы не можете себе представить, насколько пребывание в тылу меня тяготит. Как будто бы здесь все, до воздуха, которым дышишь, включительно, ослабевает энергию и расслабляет характеры. Слухи самые пессимистические, новости самые невероятные принимаются на веру и распространяются во всех слоях. Здесь только занимаются интригами и заговорами, живут лишь интересами эгоистическими и ничтожными; там дерутся и умирают за Родину. На фронте одно чувство доминирует над всеми солдатами: воля победить; все остальное забыто, и, несмотря на потери, несмотря на неудачи все сохраняют доверие. Всякий человек, способный носить оружие, должен был бы идти в армию. Что касается до меня, то я не дождусь момента, когда я присоединюсь к моим войскам“».

Далее Жильяр прибавляет от себя:

«Бросая свою личность в борьбу, он хотел показать, что война будет доведена до конца, и подтвердить свою непоколебимую веру в окончательную победу. Он признал, что в этот трагический час его обязанностью было пожертвовать самим собою и принять на себя, главу государства, всю ответственность. Он хотел своим личным присутствием среди них вернуть доверие войскам, дух которых был пошатнут длинной серией неудач и которые устали драться с противником, главная сила которого заключалась в превосходстве вооружения… Приказ свой войскам о вступлении в Главное командование он собственноручно дополнил: „С непоколебимою верою в милосердие Господне и неизменным убеждением в конечной победе мы исполним наш священный долг, защищая до конца нашу Родину, и мы не позволим осквернить Русскую землю“» (С. 113–116)[379]379
  Ср.: Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича / предисл. С.Д. Сазонова. Вена: Русь, 1921. Гл. XI. Отступление русской армии. – Государь принимает на себя Верховное командование. – Увеличивающееся влияние Государыни.


[Закрыть].

Но несмотря на очевидность причин, определявших образ действия Государя, враги его поспешили распространить злостные слухи, что он сменил Великого князя под влиянием Императрицы, из ревности к его популярности.

«Насколько верно, – говорит Вильямс, – что влияние Императрицы убедило Государя принять Верховное командование, вопрос больших споров. Я привел лично мне Государем объясненные причины, и не было специальных оснований для того, чтобы он мне это так ясно стал излагать, если бы это было не так» (С. 60).

«22 апреля Государь говорит мне, что предполагает сделать Великого князя фельдмаршалом, но не сейчас. Он говорил о нем в самом дружеском духе, что меня очень порадовало после всех злостных сплетен, которые распространяются вокруг них» (С. 89).

«14 мая 1916 года Государь очень заинтересовался фильмом „Взятие Эр– зерума“ и говорил в самых милостивых выражениях о Великом князе и его успехах, которым мы все, служившие при нем, очень радуемся» (С. 91).

20 ноября 1916 года с Кавказа прибывает в Ставку Великий князь. По этому поводу Вильямс отмечает: «Государь потом мне сказал, что он рад его видеть и слышать все новости об его блестящей работе» (С. 130).

Казалось бы, что приведенных выдержек из книги генерала Вильямса достаточно, чтобы опровергнуть те темные слухи, которыми объясняли решение Государя сменить Верховного Главнокомандующего, и для очищения атмосферы кругом благородного Государя и рыцарски преданного ему Великого князя.

Неделю спустя после принятия на себя Государем Верховного главнокомандования А.А. Вырубова сообщила Палеологу, что «на днях, после Литургии, Государь сказал нам: „Может быть нужна искупительная жертва, чтобы спасти Россию, я буду этой жертвой. Да свершится воля Господня“. Когда он нам это сказал, он был очень бледен, но его лицо выражало полную покорность (воле Божьей)» (T. II. С. 62)[380]380
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XVIII. Император принимает верховное командование армией. Запись «Четверг, 2 сентября».


[Закрыть].

И справедливо говорит Бьюкенен: «Если бы он (Государь) жил в классические времена, его жизнь и смерть послужили бы сюжетом для какой-нибудь великой трагедии древнегреческого поэта. Он изобразил бы его жертвой, гонимой роком, при каждом последовательном шаге преследуемым безжалостной судьбой вплоть до того момента, покуда не опустился занавес над душераздирающей сценой в подземелье дома в Екатеринбурге…» (T. II. С. 56).

Приведенную выше мысль Государь впоследствии подтвердил Палеологу:

«Да, это был для меня тяжелый час. Я думал, что Господь меня покидает и что нужна жертва, чтобы спасти Россию… Я знал, что в эти минуты Вы меня поняли, и я этого не забыл» (T. II. С. 216).

За этот период генерал Вильямс так характеризует Государя:

«20 февраля 1916 года. Государь тут (в Ставке) очень популярен среди союзных генералов, что очень хорошо, так как в других штабах полны критического к нему отношения» (С. 80).

И это немудрено: чем ближе стояли к Государю люди, тем справедливее они его ценили…

«Он всегда так преисполнен хорошего настроения, – далее пишет Вильямс (17 марта), – и так чист душой, что с ним нельзя не быть хорошо настроенным. Это удивительный характер для человека, который должен быть так озабочен и у которого столько тревог на душе, и я уверен, что это имеет хорошее влияние на окружающих» (С. 83).

А тем не менее революция подготовлялась…

Желая уяснить себе создавшуюся обстановку, французский посол пожелал лично убедиться в том, что делалось в кругах оппозиции, для чего встречается в нейтральном доме с Максимом Ковалевским, Милюковым, В. Маклаковым, Шингаревым – «цветом либеральной партии», – находившихся в тот момент в подавленном настроении, в виду полученных сведений о предстоявшем роспуске Думы.

Свои впечатления от этой встречи он формулирует так:

«Понимание общих идей и познание политических систем недостаточны для управления людьми, надо обладать еще сознанием действительности, интуицией возможного и нужного, быстротой решения, твердостью в принятом решении, разумением народных страстей, обдуманною смелостью – всеми теми качествами, которыми кадеты, невзирая на их патриотизм и их добрую волю, как мне кажется, лишены…»

Тем не менее, эти люди тянулись к власти и было известно, что они уже распределяли между собою портфели. Палеолог понимал всю опасность положения и умолял расточать кругом себя советы терпения и благоразумия, приводя слова одного из вождей монархической оппозиции времен июньских дней 1848 года: «Если бы мы знали, как тонки стенки вулкана, мы бы не вызывали извержения…» (T. II. С. 75)[381]381
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XIX. Измена Болгарии и сербская трагедия. Запись «Среда, 15 сентября».


[Закрыть].

Уроки истории остались глухи… Оппозиция вызвала извержение, поглотившее и их, и Россию.

В сентябре Союз земств и городов постановил решение, заканчивающееся следующими словами:

«Более чем когда-либо русский народ принял непоколебимое решение продолжать войну до победы в полном единении с нашими верными союзниками. Однако на пути к победе стоит зловещее препятствие, заключающееся во всех старых пороках нашего правления, то есть в безответственности власти, отсутствии всякой связи между правительством и страной и так далее. Коренная перемена настоятельна. На место нынешних правителей нам нужны люди, облеченные общественным доверием… Работа Думы должна быть немедленно возобновлена…» (T. II. С. 80)[382]382
  Там же. Запись «Понедельник, 27 сентября».


[Закрыть].

А между тем, когда Союз земств и городов видит в возглавляемом Государем строе «зловещее препятствие» к победе, англичанин, генерал Вильямс, отмечает:

«В вопросе о снаряжении виден некоторый прогресс, без сомнения этому обязаны той энергии, с которой следит за этим важнейшим вопросом Государь» (С. 73).

Жест Государя в сторону общественности, выразившийся в увольнении так называемых реакционных министров и назначении на их место более либеральных, уже не удовлетворял Львовых и К°; дан был палец, надо было схватить и руку, а главное портфели, и созвать Думу вовсе не для производительной работы, а чтобы при ее посредстве революционировать страну речами вроде вышеприведенных выступлений Аджемова и Чхенкели. Оппозиции тоже нужно было уверить общество в полной непригодности правительства, чтобы забрать в свои руки наиболее жизненные интересы страны и армии и, пользуясь этим, захватить власть.

Вот что говорит по этому поводу весьма симпатизирующий общественности Легра:

«С того времени всякая ассоциация частных лиц, признавшая себя достаточно сильной, стремится в своей длительности заменить правительство, признаваемое неспособным. Нет сомнения в том, что если патриотический порыв лежит в основании этих учреждений, то задняя политическая мысль не замедлит в них замешаться» (С. 69).

А между тем в самой общественности тоже не все было благополучно, о чем свидетельствует тот же автор:

«Один генерал говорил мне, что он прибыл сюда (на фронт), чтобы сделать обширное расследование об „окопавшихся“, главная организация которых находится в Минске и в земском Союзе. За различные суммы устраивают призывных крупного собственника в качестве сапожника в гражданской мастерской, работающей на армию, студентов – в кузнице или булочной. Таких насчитывают до 70000 человек. Вместе с тем, здесь тайно распространяется энергичная революционная деятельность» (С. 149).

Вот кому давала приют пресловутая общественность и чем она занималась, дерзая величать власть «зловещим препятствием» к достижению победы!

* * *

Вновь назначенные либеральные министры, увлекшие за собою и остальных, подали Государю записку, в которой указывалось, что «совесть не позволяет им более работать с председателем Совета Горемыкиным». Это заявление вызвало сильное неудовольствие Государя, который в Могилеве «сурово обошелся с лицами, подписавшими записку. Он объявил им резким тоном: „Я не допущу, чтобы мои министры заключали стачку против моего председателя Совета. Я заставлю всех уважать свою волю!“» (Палеолог. T. II. С. 82)[383]383
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XIX. Измена Болгарии и сербская трагедия. Записи «Вторник, 28 сентября», «Четверг, 30 сентября».


[Закрыть].

Известно, что Государя упрекали в двоедушии и в отсутствии решимости высказывать свое неудовольствие людям в лицо: приведенный случай приводит к иному заключению.

* * *

Происходит изменение в составе министров. Эта перемена приводит к весьма интересной беседе Палеолога «с ультрареакционером», старым князем X., который говорит: «Прогрессисты, кадеты, октябристы предают существующий строй и лицемерно ведут нас к революции, которая, впрочем, сметет их в первый же день, так как она пойдет много далее, нежели они полагают; она превзойдет в своих ужасах все, что когда-либо имело место. Не одни социалисты будут торжествовать, мужик тоже вмешается в дело. А когда мужик, который имеет такой кроткий вид, срывается с цепи, он становится дикарем. Увидят времена Пугачева. Это будет ужасно. Наш единственный путь к спасению – это реакция… да, реакция… Самодержавие судится по описаниям наших революционеров. Там (за границей), не знают, что Россия и самодержавие нераздельны. Цари основали Россию. И наиболее суровые и немилосердные были наилучшими. Без Иоанна Грозного, Петра Великого, без Николая I не было бы России. Русский народ – самый покорный, когда он строго управляем, но он неспособен на самоуправление. Лишь только ослабляют повод, он впадает в анархию. Русский народ нуждается в хозяине, хозяине неограниченном: он идет прямо только тогда, когда над его головою железная рука. Малейшая свобода его опьяняет. Вы не измените его природы: есть люди, которые пьяны от одного стакана вина. Мы, может быть, восприняли это от долгого татарского ига, но это так. Нами никогда не будут управлять по английскому способу. Нет, никогда парламентаризм у нас не укрепится».

Резюмируя приведенные слова, посол отвечает: «Я живо желал бы, чтобы всякие попытки к реформе были отложены до подписания мира, так как я согласен с Вами, что в настоящее время самодержавие является наивысшим выражением национальности России и ее наибольшею силою» (T. II. С. 102–104)[384]384
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XIX. Измена Болгарии и сербская трагедия. Запись «Суббота, 13 ноября».


[Закрыть].

Если и не соглашаться с крайностями взглядов князя X., то нельзя отказать ему в большой прозорливости; в этом отношении он оказался гораздо выше тех, кто воображал спасение России в западном парламентаризме.

Здесь уместно отметить правильность взгляда на надвигавшиеся события и Великого князя Павла Александровича, который в виду возможности убийства Государя и гибели Династии говорит Палеологу:

«А что же посадить на их место?.. Русский народ неспособен к самоуправлению: у него нет никакого политического воспитания: девять десятых населения не умеет ни читать, ни писать; рабочие прогнили в анархизме; крестьяне только и думают, что о разделе земли… С этим можно опрокинуть образ правления, но нельзя создать правительства!.. Если вспыхнет революция, то она превзойдет по своей дикости все, что когда-либо происходило… Это будет ужасно, Россия этого не переживет!» (T. II. С. 49).

Итак, верхи Москвы, в лице общественности, стремятся дискредитировать существующую власть, в среде рабочих распространяются революционные идеи, министры фрондируют; вблизи же Государя, как будет видно далее, совершается еще худшее… Он же остается неизменным.

28 сентября /10 октября Государь принимает Палеолога в Царском Селе. Посол отмечает: «У Государя хороший вид, доверчивый и спокойный, какого я давно у него не наблюдал». После чисто политического разговора Палеолог спрашивает Государя, какие он вынес впечатления с фронта.

– Превосходные, – отвечает Государь. – Я более уверен и бодро настроен, нежели когда-либо. Жизнь, которую я веду во главе моих войск, такая здоровая и бодрящая. Как чудесен русский солдат. Я не знаю, чего через него нельзя было бы достигнуть. И у него такое желание победы, такая вера в победу.

– Я счастлив слышать это от Вас, так как усилие, которое нам нужно осуществить, еще огромно, и мы можем быть победителями только благодаря упорству.

Государь отвечает мне, сжав кулаки и подымая их над головою:

– Я углубился в упорство по самые плечи, я в нем завяз. И я из него вылезу только после полной победы.

Он спрашивает меня о нашем наступлении в Шампани, восхваляя превосходные качества французских войск. Наконец, он говорит и обо мне, о моей жизни в Петрограде:

– Я Вас жалею, что Вам приходится жить в среде, столь упавшей духом и пессимистически настроенной. Я знаю, что Вы мужественно сопротивляетесь отравленной атмосфере Петрограда. Но если когда-нибудь Вы почувствуете себя зараженным, приезжайте ко мне на фронт, и я Вам обещаю, что Вы немедленно поправитесь.

Вдруг сделавшись серьезным, он говорит мне суровым тоном:

– Эти миазмы Петрограда, их чувствуешь здесь на расстоянии двадцати двух верст. И этот скверный дух идет не из народных кварталов, а из салонов. Какой срам! Какое ничтожество! Можно ли быть настолько лишенным совести, патриотизма и веры! (T. II. С. 88–89)[385]385
  Там же. Запись «Воскресенье, 10 октября».


[Закрыть].

Ясно, что Государь был хорошо осведомлен о той обстановке, в которой ему приходилось жить и работать, и несмотря на это, он находил в себе силы быть бодрым, спокойным и доверчивым.

Он был бодр, потому что имел веру, был спокоен, потому что у него была чиста совесть, был доверчив, потому что был проникнут сознанием добродетелей широкой массы своего народа.

Общество было подавлено, потому что утратило веру, было нервно, потому что совесть его была неспокойна, было недоверчиво, потому что не чувствовало в себе жертвенной силы.

* * *

В то же время министр Двора Германского Императора граф Эйленбург обратился к нашему министру Двора графу Фредериксу с письмом, в котором предлагалось сближение обоих Монархов с целью найти базу для заключения почетного мира.

Ознакомившись с этим письмом, Государь высказал:

«Эйленбург как будто бы не сознает, что он предлагает мне не более не менее, как моральное и политическое самоубийство, унижение России и жертву моей чести» (T. II. С. 139)[386]386
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XX. Верность союзу. Запись «Понедельник, 27 декабря 1915 г.».


[Закрыть].

Письмо это, по повелению Государя, было оставлено без ответа.

Вслед за сим фрейлина М.А. Васильчикова, оказавшаяся по объявлении войны за границей, привезла два письма от Великого герцога Гессенского, брата Императрицы, одно на имя Государя, а другое – Императрицы Александры Феодоровны. Письма эти имели задачею те же цели, что и письмо графа Эйленбурга.

По сведениям Палеолога, Государь страшно разгневался и воскликнул:

«Принять такую миссию от враждебного Монарха! Эта женщина или негодяйка, или сумасшедшая… как она не поняла, что принимая такие письма, она рисковала скомпрометировать меня и Императрицу» (T. II. С. 144)[387]387
  Там же. Записи «Четверг, 30 декабря», «Пятница, 31 декабря».


[Закрыть].

По Высочайшему повелению, Васильчикова была выслана из столицы.

Эти два факта и доходящие до Государя слухи о готовности его будто бы заключить сепаратный мир побуждают его при всяком удобном случае провозглашать свою решимость довести войну до победного конца. В таком смысле изложен его приказ войскам в день Георгиевского праздника:

«Будьте уверены, что, как я высказал это в начале войны, я не заключу мира, пока последний враг не будет изгнан с нашей земли. Я не заключу этого мира иначе как в полном согласии с нашими союзниками, с которыми мы связаны не бумажными трактатами, но действительною дружбою и кровью, да хранит вас Бог».

«Это, – замечает Палеолог, – лучший ответ на сделанные недавно авансы со стороны Германии через посредство Великого герцога Гессенского и графа Эйленбурга» (T. II. С. 147).

Этими же мыслями исполнен новогодний (1916) приказ Государя:

«…Проникнетесь мыслью, что не может быть и не будет мира без победы. Каких бы усилий, каких бы жертв эта победа нам ни стоила, мы должны дать ее отечеству» (T. II. С. 153).

А пока Государь, верный союзникам, проявляет твердую волю в выполнении своих обязательств, адвокат Керенский, будущий идол толпы, ориентируясь на Ленина и Циммервальд[388]388
  В сентябре 1915 г. в швейцарской деревне Циммервальд состоялась Первая международная социалистическая конференция.


[Закрыть], собирает тайное совещание социалистов, которое постановляет: «Лишь только мы увидим окончательное приближение кризиса войны, мы должны опрокинуть самодержавие, взять власть в свои руки и установить социалистическую диктатуру» (T. II. С. 149).

* * *

В январе 1916 года, по случаю увольнения председателя Совета министров Горемыкина и назначения на его место Штюрмера, а вслед за сим и министром внутренних дел на место уволенного Хвостова, Палеолог так характеризует Штюрмера:

«67 лет, личность ниже незначительности, интеллигентность жалкая, ум ничтожный, характер низкий, честность сомнительная: никакой опытности и никакого разумения в крупных вопросах, однако довольно искусный талант в интригах и лести» (T. II. С. 170)[389]389
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. I. Отступление сербской армии. Запись «Суббота, 5 февраля».


[Закрыть]. «Но он не лишен культуры, он интересуется историей, особенно анекдотической и бытовой. Каждый раз, что я имею случай с ним соприкасаться, я расспрашиваю его о прошлом России, и его беседа не причиняет мне скуки» (T. II. С. 270)[390]390
  Там же. Гл. III. Вивиани и А. Тома в Петрограде. Запись «Вторник, 16 мая».


[Закрыть].

Вслед за сим Палеолог отмечает, что Штюрмер назначил «шефом своего секретариата Манусевича-Мануйлова». «Этот выбор, – пишет он, – производящий скандальное впечатление, – знаменателен» (T. II. С. 171)[391]391
  Там же. Гл. I. Отступление сербской армии. Запись «Понедельник, 7 февраля».


[Закрыть].

Характерно, что Бьюкенен высказывает то же самое: «Чтобы показать, что это был за человек (Штюрмер), я укажу лишь на то, что он взял к себе начальником кабинета прежнего агента охранки (тайной полиции) по имени Мануйлова» (T. II. С. 6).

Очевидно, оба посла не сговаривались, но что их осведомляли одни те же лица, подчиненные одной и той же тенденции. Дело в том, что Мануйлов никогда ни «шефом секретариата», ни начальником кабинета, ни председателем Совета министров, ни министром внутренних дел не был, уже по одному тому, что такой должности вообще не существовало, а был лишь одним из многочисленных «состоящих по министерству», который по секретным делам ходил с заднего крыльца к министру. Личность это действительно была подозрительная, но мало ли кого по необходимости приходится принимать государственным людям, доказательством чему является уже одно то, что французский посол виделся с ним, как в Петрограде, так и в Париже. Но кто-то был заинтересован дать иностранным дипломатам неверные сведения, из которых они вывели логичное, по-видимому, но неправильное по существу заключение, придавая назначению Мануйлова симптоматическое и неблагоприятное для Штюрмера значение.

В своих воспоминаниях Палеолог неоднократно высказывает подозрения в склонности Штюрмера к политике, направленной против интересов союзников и стремящейся к заключению сепаратного мира. Такие тенденции, приписываемые лицу, избранному Государем в качестве своего ближайшего сотрудника, и другие его свойства не могут быть оставлены без внимательного рассмотрения, тем более, что обвинения против Штюрмера шли и гораздо дальше.

В оппозиционных кругах нового премьера прямо называли изменником. Если в том же, как мы видели ранее, была взята под подозрение и супруга Императора, то весьма понятно, что это колебало и положение самого Царя. А насколько положение в этом отношении было остро, видно из слов Государя о М.А. Васильчиковой, когда он выразил, что «она рисковала скомпрометировать» его и Императрицу.

Штюрмер был отчасти таковым, каковым его характеризовал Палеолог, но не указанные выше его свойства близко интересовали французского посла, кардинальным вопросом для которого было отношение нового премьера к франко-русскому союзу. Зорко и подозрительно следя в этом отношении за Штюрмером, Палеолог озабочен и реакционностью его направления. Очевидно, внутренние дела России, с каким бы интересом ни относился к ним посол, были для него вопросом второстепенным и привходящим; в реакционности, в победе консерваторов Палеолог видел опасность для союза, а поэтому консервативное направление министра вызывало его беспокойство. Измена союзу и реакционность сливались в одну опасность.

Начнем с реакционности. Был ли Штюрмер реакционером? Конечно – да. Но предосудительна ли реакционность сама по себе? Ведь и в реакционности есть идея. Ее можно оспаривать, но нет основания признавать ее безнравственной. Перед реакционностью, в известные моменты истории, как например перед реакционностью Императора Александра III, должно преклониться, ибо это была реакционность принципиальная. Никогда никакой идейности у Штюрмера не было. Он был консерватором, потому что в соответствующем моменте его службы это было течение преобладающее, ведущее к почестям и карьере; он его воспринял, был им воспринят и поглощен им, но создавать из него какого-то столпа консерватизма было бы преувеличением его значения. Наконец, за почти полугодовое его управление министерством никто не сумел бы указать ни одной органической реакционной меры, им принятой: была лишь слабая борьба против нахрапа со стороны общественности и больше ничего.

Перейдем далее к приписываемому ему отрицательному отношению к Антанте, тяготению к Германии и стремлению к заключению сепаратного мира.

Был ли Штюрмер германофилом в душе или нет, для нас безразлично, важно то, проводил ли он свои чувства в жизнь. На этот вопрос отвечает нам тоже весьма к нему отрицательно относившийся Бьюкенен:

«Как реакционер и германофил, Штюрмер никогда не склонялся в сторону союза с демократическими правительствами Запада из боязни, что это может послужить путем к проникновенно либеральных идей в Россию, вместе с тем он был слишком хитер, чтобы защищать мысль о сепаратном мире с Германией. Он знал, что ни Государь, ни Государыня не допускали подобной мысли и что он поплатился бы за это своим положением» (T. II. С. 17).

К этому лапидарному заключению нет надобности прибавлять ни одного слова.

Был ли, наконец, Штюрмер изменником, по тем или иным соображениям, в той или другой форме продающим Россию? Последующее на это ответило: его политические противники, Гучков и Милюков, были министрами Временного правительства, когда он был заключен в Петропавловскую крепость и об его деятельности производилось вряд ли отличавшееся особым беспристрастием следствие. И что же? Против него, как, впрочем, и против всех министров Императорской России, не было найдено никаких обвинений.

Из вышеприведенного видно, что то, в чем обвиняли Штюрмера в бытность его председателем Совета министров, лишено было основания. Тем не менее, обвинения эти наполняли чашу испытания, которую пришлось испить благородному Николаю II, а затем и всей старой России.

Штюрмер не был преступен, но он действительно не отвечал требованиям времени, и невольно спрашиваешь себя, почему на нем остановился выбор Государя?