Текст книги "Царь и Россия
(Размышления о Государе Императоре Николае II)"

Автор книги: Петр Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 56 страниц)

П.П. Стремоухов
Император Николай II и русское общество в конце его царствования в освещении иностранцев
Сообщено Союзом ревнителей памяти Императора Николая II

Светлой памяти «наиболее оклеветанного Монарха».

Вильямс

Воздадите убо кесарева кесареви.

Мф. 22, 21

Глава I

Вступление и материалы

Существуют две философские школы, из которых одна умаляет, а другая возвышает значение личности в исторических событиях, но нет ни одной, которая бы его отрицала.

Исходя из этого положения, весьма интересно было бы теперь же выяснить значение личности последнего Российского венценосца, Императора Николая II в истории последних лет Императорской России.

В предшествующее революции и непосредственно последовавшее за нею время широкие круги общества склонны были возлагать на него всю за нее ответственность: ныне это настроение как будто бы начинает рассеиваться и все больше и больше раздается голосов в пользу почившего мученическою смертью Монарха, не только погибшего, но и принесшего на алтарь чести и любви к Родине то, что было для него самым дорогим – свою семью.

И хотелось бы закрепить на бумаге это еще витающее в подсознании русских людей и не принявшее еще конкретной формы настроение.

Обращение к данным русской исторической литературы или к живым еще деятелям, как бюрократическим, так и общественным, близко знавшим Государя, едва ли было бы целесообразно. Вряд ли со стороны названных лиц можно ожидать вполне объективного отношения к личности Государя. Иные из первых были чрезмерно им обласканы, другие теряли его расположение; общественные же деятели, правые, левые ли – безразлично, оценивали и оценивают его лишь под утлом своего политического «credo». Поэтому более осторожно – искать справедливой оценки Императора Николая II в других источниках. Таковыми, по-видимому, представляются мемуары иностранцев и в особенности воспоминания иностранных дипломатов, аккредитованных при Российском Дворе, имевших возможность входить в оценку и уяснение этого доныне неразгаданного сфинкса, скромного до простоты, а вместе с тем проникнутого мистическим сознанием Божественного происхождения своей власти; как говорили, упрямого, но слабохарактерного, легко будто бы жертвовавшего своими ближайшими сотрудниками, но, как оказалось, и самим собою, когда того потребовали интересы Родины, умного, по мнению одних, и ограниченного, по замечанию других, незначительного в полубожественном одеянии Монарха, в порфире и короне, но преисполненного царственности под надзором звероподобных красноармейцев, смягчающихся перед величием его смирения, как дикие звери перед сияющим нимбом христианских мучеников на арене Колизея.

Иностранные дипломаты могли ошибаться, да и ошибались в его оценке, но она является результатом напряжения всей их наблюдательности и разумения, так как разгадка характера Царя представлялась фактором, способствовавшим успеху их миссии. Они могли ошибаться, но всякая предвзятость должна была быть исключена из их мышления.

К сожалению, интересующий нас материал пока весьма незначителен и сводится к следующим сочинениям:

1. La Russie des Tzars pendant la guerre, par Maurice Paléologue, ambassadeur de France[273]273
  Царская Россия во время войны. Автор – Морис Палеолог, посол Франции (фр.).


[Закрыть].

2. My Mission to Russia and other diplomatic memories[274]274
  Моя миссия в России и другие мемуары дипломата (англ.).


[Закрыть] сэра Джорджа Бьюкенена, английского посла при Российском Дворе, в переводе П.Я. Блоха.

3. The Emperor Nicolas II. As I knew Him, by Major-General sir John Hanbury-Williams, K.C.B., K.C.V.O., C.M.G., Chief of the British Military Mission in Russia[275]275
  Император Николай II, каким я его знал. Автор – генерал-майор сэр Джон Хэнбери-Уильямс, шеф английской военной миссии в России (англ.).


[Закрыть]. 1914–1917. London, Arthur Z. Humphreys, 1922.

4. Mémoires de Russie, Jules Legras[276]276
  Жюль Легра. Мемуары о России (фр.).


[Закрыть].

5. Le tragique destin de Nicolas II et de sa famille, Pierre Gilliard[277]277
  Пьер Жильяр. Трагическая судьба Николая II и его семьи (фр.).


[Закрыть].

6. Mes Cahiers Russes, Maurice Verstraete[278]278
  Морис Верстрат. Мои русские тетради (фр.).


[Закрыть].

7. Leurs Majestés, Xavier Paoli[279]279
  Ксавьер Паоли. Их Величества (фр.).


[Закрыть].

8. Le dernier Romanoff, Charles Rivé[280]280
  Шарль Ривэ. Последний Романов (фр.).


[Закрыть].1918.

Наиболее обширным из вышеупомянутых трудов являются записки французского посла М. Палеолога, которые каждому русскому, интересующемуся историей, рекомендуется прочесть в подлиннике.

Если, к сожалению, мемуары Палеолога являются, можно сказать, единственным трудом, всецело посвященным интересующему нас вопросу, то зато нельзя не признать всю его значительность.

Конечно, Палеолог иногда и ошибается как в фактической стороне им сообщаемого, так и, несколько более, в его оценке. Однако приходится удивляться не тому, что он ошибается, а тому, как мало он ошибается. Прибыв в Россию лишь за полгода до начала войны, он сразу был ввергнут в сложную интригу международных отношений и борьбы. Разобраться в этой обстановке, в особенности иностранцу, действительно было мудрено. Ведь и русские люди, по своему положению ответственные перед Россиею, жестоко в то время ошибались.

Вторым по значительности трудом, давшим материал для настоящего этюда, являются записки английского посла сэра Джорджа Бьюкенена. К изучению их невольно приступаешь с большим предубеждением. Во-первых, вся вековая политика Англии всегда вообще была направлена против России, во-вторых, многие убеждены, что Англия вовлекла нас и в мировую войну, и, в-третьих, на Бьюкенене тяготеет обвинение в том, что он способствовал нашей революции, а следовательно, и гибели России.

Второго и третьего пункта мы коснемся на своем месте, здесь же следует отметить, что самый тон записок Бьюкенена производит, в противность ожиданию, благоприятное впечатление. О России он говорит в духе сердечной и подкупающей благожелательности. Насколько это искренно, насколько демонстрируемые сэром Джорджем чувства были в соответствии с его действиями – вопрос, подверженный сомнению и, быть может, самый этот тон благожелательности явится для исследователя наибольшей помехой к выяснению истины: он побеждает и… затемняет. Сопоставляя труды этих двух дипломатов, аккредитованных при Российском Дворе от стран, имевших для нее в то время наибольшее значение, нельзя не заметить значительной между ними разницы. Мемуары Палеолога представляют литературную работу, нередко весьма изящную и красочную. У Бьюкенена сухое изложение воспринятых им событий. У Палеолога неустанно работает мысль, ищущая объяснения всего окружающего, он думает перед читателем, делает выводы. Для того чтобы прийти к какому-нибудь заключению, Палеологу, по-видимому, нужна большая работа, для Бьюкенена этого не требуется: для него все ясно и просто, часто даже слишком просто… Однако достижения первого гораздо интереснее и блещут деталями привходящих обстоятельств. Возможно, что это последствия разницы между латинским и англосаксонским способом мышления, а, может быть, объясняется и проще: Бьюкенен пробыл в России перед войною более трех лет, а Палеолог прибыл лишь за полгода. Велика разница и в объеме этих работ: у Палеолога 1060 страниц, тогда как у Бьюкенена за тот же период их всего около 260.

Следующим по значению трудом являются воспоминания английского военного представителя при Ставке Верховного Главнокомандующего, генерала Вильямса. Записки эти производят безусловно отрадное впечатление своею непосредственностью: это не записки дипломата с оговорками и отступлениями, а прямого солдата. Нижеследующие выписки характеризуют труд Вильямса:

«Я, вероятно, видел Государя чаще и знаю его ближе, чем большинство других, за исключением его непосредственных приближенных, в течение периода его Верховного главнокомандования, когда его длительные отлучки из столицы вынуждали меня быть посредником и в делах, прямо до войны не касавшихся» (С. 1).

«Я ожидал встретиться вообще с затруднениями и таинственностью на каждом шагу и увидеть Императорскую семью подавленной гнетом забот, страхов и опасений анархистских бомб или кинжала убийц.

Мое общение с Императором, Императрицей и детьми явило мне совсем другое. Это была, по наружному виду, счастливая и несомненно благочестивая семья. – Слово „революция“ стало таким ходячим в этой стране и ее пророки были так многочисленны, что это обстоятельство никого более не пугало» (С. 2).

«Первое впечатление (16 октября 1914 года), произведенное на меня Государем, было абсолютно отлично от того, которое я ожидал. Я всегда рисовал его себе как несколько грустного и озабоченного Монарха, подавленного и государственными, и другими заботами, тяжко его удручающими. Вместо этого я увидел оживленное, открытое, счастливое выражение лица и исполненного юмора здорового человека» (С. 15).

Не лишено интереса, как сам Вильямс характеризует свои записки:

«Последующее изложение не представляет из себя попытки апологии или спора с другими, писавшими о покойном Государе и его критиковавшими. – Но многое было сказано о нем лицами, не соприкасавшимися с ним так близко, как я, и много было сказано враждебного. Один из критиков, проведя в России 24 часа, дал мне о нем такой отзыв, что я подумал, что он эти часы провел в помойных ямах Петербурга, ибо иначе он нигде не мог собрать сведения более лживые, несправедливые и столь же ошибочные, как и злобные. И это было еще до революции. Какие бы ни были ошибки Государя, они не происходили от недостатка его преданности Родине и делу союзников (С. 8). Многие из моих заметок, конечно, по множеству причин еще не могут быть напечатаны, но те, что предлагаются читателю, не сфабрикованы с целью дать одностороннее освещение наиболее оклеветанному Монарху[281]281
  Выделено нами. – Авт.


[Закрыть], а лишь являются штрихами его характера, думается, небезынтересными, которые мне удалось подметить» (С. 9).

Автор «Mémoires de Russie», профессор Дижонского университета Легра был командирован в Россию для пропаганды на фронте и в тылу тех усилий, которые проявляла Франция в мировой войне. Легра объехал весь фронт, читал лекции в штабах фронтов, армий, корпусов и даже дивизий и полков, а затем занимал штабные должности в I Сибирском корпусе и в VIII армии. Два раза он побывал в Могилеве, где был представлен Государю, о котором записал следующие впечатления:

«После обеда… Государь спрашивает меня о предмете моей лекции, буду ли я говорить по-русски и не смущает ли это меня? Я отвечаю, что привык говорить публично, но что его присутствие несколько меня взволнует.

– Тогда, – восклицает он, – я не приду, чтобы вас не смущать!

– Ваше Величество, – отвечаю я, улыбаясь, – я не к тому вел![282]282
  «Ce n’est pas de jeu!» – буквально: «Это не по правилам игры». – Авт.


[Закрыть]

– Ладно! Итак, я приду! До свидания!

Я привожу эту мелкую деталь, чтобы показать мягкую и ласковую деликатность этого Монарха. Что было ему до сообщения иностранного профессора в незначительном чине?[283]283
  Профессор Легра, как призывный, состоял в обер-офицерском чине. – Авт.


[Закрыть] Тем не менее, он пожелал устранить от этого лектора неожиданное волнение, и он, по-своему, создал ему приятную обстановку. Очевидно, такое внимание объясняется тем кредитом, которым пользуется при Дворе мой начальник, генерал Лагиш. Тем не менее, это является доказательством одной черты характера Николая II: в мелочах жизни он полон внимания к окружающим, но, как говорят, он немилосерден к тем, которые не оказывают такого же внимания относительно его» (34).

Следующий случай еще более мелок и имеет лишь отраженное значение к характеристике Государя.

Легра вновь обедает у Государя в Ставке. «После обеда, когда закурили папиросы, Наследник начал играть спичками, извлеченными из трех коробок, изображая ими войска, которые он ведет в атаку: тут убитые, там раненые… Однако, когда встали со стола, вместо того чтобы бросить на столе свою импровизированную игрушку, Наследник спешно положил спички в коробки, что стоило немалых хлопот; мне понравилась эта черта порядка. Этот ребенок имеет много моральных свойств своего отца: он имеет его приветливую любезность» (97–98).

Этими двумя краткими заметками ограничиваются личные впечатления Легра о Царе. Приходится только сожалеть, что он так мало знал и видел Государя… При его объективности и наблюдательности отзыв его явился бы несомненным вкладом в характеристику «наиболее оклеветанного Монарха». Сожалея об этом пробеле, мы воспользуемся, однако, трудом Легра для выяснения общей атмосферы того времени, столь отразившейся на образе действий Государя.

Огромный интерес представляют записки швейцарца Петра Жильяра, сначала учителя французского языка, а затем гувернера Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, пробывшего при Дворе тринадцать лет и последовавшего за Царскою семьею в ссылку в Сибирь, а затем и в Екатеринбург. Должность Жильяра ставила его в близость к Императорской семье, недоступную не только для других иностранцев, но и для самых приближенных. Непосредственный круг наблюдений его, разумеется, касался воспитания Цесаревича, но Алексей Николаевич был не только ребенком, но и Наследником престола, а его отец был не только отцом, но и Государем, а потому наблюдения Жильяра далеко выходят за пределы детской. Чтобы понять Жильяра, лучше всего привести выдержку из его вступления к своим запискам.

Жильяр отмечает, что большинство сочинений, появившихся в последнее время об Императоре Николае и его семье – только сборник нелепостей и лжи, самая низкопробная литература, опирающаяся на самую недостойную клевету. «Когда я познакомился, – пишет он, – с некоторыми из этих сочинений, я был возмущен; мое возмущение стало еще больше, когда я с изумлением убедился, что они были с доверием встречены широкой публикой… Я попытался в этой книге представить Императора Николая II и его семью таковыми, какими я их знал, пытаясь оставаться все время беспристрастным, и представить с полною независимостью события, коим я был свидетелем. Быть может, что в моем стремлении к истине я представлю их политическим врагам новое против них оружие, но я имею полную надежду, что из моего рассказа выявится их настоящая личность, так как не престиж их императорского достоинства привлек меня к ним, а благородство их чувств и чудное моральное величие, которое они проявили в постигших их страданиях»[284]284
  Ср.: Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича / предисл. С.Д. Сазонова. Вена: Русь, 1921. Предисловие автора.


[Закрыть](С. 7–9).

Воздавая должное благородной задаче, возложенной на себя бывшим воспитателем Наследника, следует отметить подвиг, принятый на себя Жильяром, последовавшим за Царской семьей в ссылку, морально ее поддерживавшим, претерпевшим с нею все невзгоды и лишь случайно не разделившим с нею ее трагической участи. Нельзя и не отметить при этом его поразительную скромность: он почти не говорит о себе и даже будто бы и не понимает своего подвига.

К. Паоли занимал в Париже должность особого комиссара, назначавшегося французским правительством для охраны Высочайших особ, приезжавших в Париж.

Такая специальность не могла не развить в господине Паоли исключительной наблюдательности. Его характеристика Государя касается эпохи, значительно предшествовавшей нами рассматриваемой, но она заслуживает внимания потому, во-первых, что в ней упоминается весьма ценное мнение о Государе бывшего президента Французской Республики Лубэ, во-вторых, что в ней заключается анализ почерка Государя, имеющий не только временное значение и, в-третьих, что эта характеристика вполне подтверждается всем последующим. Приведя эту выдержку, к Паоли мы более не вернемся.

«Первое впечатление (дело касается приезда Государя и Императрицы в Париж в 1901 году), которое произвели на меня Царь и Царица, совершенно противоположно тому, которого я ожидал. По фантастическим мероприятиям и таинственности, которую создавали кругом них, невольно слагалось представление о них как о существах серьезных, торжественных, высокопарных, мистических и подозрительных. Внезапно, при первом с ними соприкосновении, это представление изменилось. Пред вами оказались два существа очень между собою близкие, очень простые, очень добрые, весьма озабоченные тем, чтобы понравиться всем и ко всем приноравливающиеся; имеющие, по-видимому, отвращение к официальной торжественности и сожалеющие о бесконечных барьерах, отделяющих их от остального мира. Замечалось, что они охотно были экспансивны, что у них были сердечные порывы, бесконечная деликатность мысли, в особенности по отношению к обездоленным. В смехе глаз Императора чувствовалась свежая и молодая веселость, стесненная необходимостью быть постоянно сдерживаемой; в меланхолии взгляда Императрицы угадывалась драма, тайная драма нежности, всегда встревоженной судьбою, омраченной тяжестью короны, в которой всегда было более терний, нежели роз. И, признаюсь, если я даже буду осужден за это некоторыми лицами, самодержавие, олицетворенное этой молодой четой, которая столь очевидно была бы более счастливой между самоваром и колыбелью, чем между двойными шпалерами штыков, самодержавие, в этом неожиданном виде не заключало в себе ничего удручающего: напротив, в нем была некоторая прелесть.

Я, впрочем, знаю, что вообще о характере Царя создано было ошибочное представление. О нем говорили и говорят еще ныне, что он слаб. Однако по этому поводу я склонен думать, как и господин Лубэ, что „слабость“ Николая II более кажущаяся, чем действительная, и что в нем, как некогда в Наполеоне III, есть „мягкий упрямец“, который обладает весьма определенными идеями, существо, сознающее свою власть, гордое своей славою и своим именем. Графологическое изучение его почерка в этом отношении довольно убедительно. Если прямолинейное горизонтальное наклонение букв его почерка обнаруживает существо нежное, чувствительное и мечтательное, то заметьте, напротив, энергичную и покровительственную гордость его „Н“ (упорство крючка его буквы Н, заканчивающего), творческую силу, указываемую точкою над буквою И (по– французски – i), мощность широкого росчерка, свидетельствующего о прямоте и великодушии».

Наконец, подлежит изучению книга Верстрата «Mes Cahiers Russes». Автор – француз, проживавший долгое время в России[285]285
  Морис Верстрат, чиновник министерства иностранных дел Франции, приехав в Россию в 1894, через три года становится секретарем посольства в Санкт-Петербурге и атташе по торговле. В 1901 он возглавил Северный Банк, а затем Русско-Азиатский Банк (русские филиалы банка Société Générale). Его успешная деятельность длилась вплоть до сентября 1918, когда ему пришлось покинуть Россию.


[Закрыть]. По положению своему директора банка, он соприкасался с обширными кругами, поэтому мемуары его заслуживают внимания. Отношение его к Императору Николаю отрицательное. Мы не будем останавливаться на его характеристиках не потому, что они отрицательны, а потому, что он никогда в личном контакте с Государем не был, а говорит лишь с чужих слов, и каких… Но для характеристики этих характеристик приводим одну:

«Если у Царя нет друзей, то нет и любимых женщин. Ни одна любовница не возымела на него влияния. Он не любил ни женщин, ни одной женщины в отдельности» (С. 28).

Можно ли говорить о том, что он не любил женщину в частности – он, который обожал жену. Можно ли говорить, что женщина не имела на него влияния, когда вся Россия его упрекала в том, что он находился под влиянием Императрицы, и ставить ему, давно уже женатому человеку, в укор, что он не любит женщин вообще! Тем не менее, книга Верстрата имеет серьезный интерес, ибо, несмотря на то, что приводимое в ней местами не отвечает действительности, зато она вполне добросовестно отражает то, как эта действительность представлялась в то время широкой публике. Это не правда, но точное отражение той неправды, основанной на злостной клевете, имевшей, главным образом, в основе сплетню, которая владела обществом того времени. Правда, и Палеолог слушает сплетни, но, во-первых, он сам часто и резко дает им отпор, а, во-вторых, всегда проводит их через критику и большинство их отбрасывает. Палеолог пропускает сплетни через себя, а Верстрат воспринимает их полностью, но можно ли упрекать иностранца в том, в чем было повинно большинство русских!

К такого же рода сочинениям принадлежит и книга Шарля Ривэ «Последний Романов». Несколько выписок из нее будут приведены на своем месте, но для ее характеристики цитируем здесь одну:

«Когда слышался лай в коридорах дворца, то знали, что Маклаков, министр наиболее ответственного министерства в чрезвычайно трудную эпоху, прибыл и докладывает о своем прибытии» (75).

Книга эта, изданная в 1918 году, вышла уже в 88 изданиях… Какое она могла дать представление о России?!

Покончив с разбором материала, нельзя не подчеркнуть того обстоятельства, что чем ближе стояло к Государю наблюдавшее его лицо, тем отзыв о нем благоприятнее. Вот эта цепь: Вильямс в Ставке, Жильяр – гувернер, видевший его в семье, Палеолог, наиболее близкий из послов, потом комиссар Паоли, английский посол Бьюкенен, затем Легра, видевший его всего два раза, Верстрат, не говоривший с ним никогда, но живший в Петрограде, и, наконец Ривэ – иностранный журналист. Луч, исходящий от Царя, был светел; в широкие же слои, преломляясь в призме клеветы и измены, он выходил тусклым. Характерно то предубеждение, которое кто-то создавал против Императорской четы. Сопоставьте то, каковыми a priori представляли себе Императрицу Вильямс и Паоли, с тем, что они увидели на самом деле. Замечательно то, что презумпция и действительность очертаны ими почти в одних и тех же выражениях, а между тем, ведь это люди совершенно разные, принадлежащие к различным национальностям и наблюдения их разделены значительным промежутком времени. Значит, как обширны были силы, чернившие Государя и его Супругу, и как настойчиво они действовали. Вспомните характеристику, сделанную Легра Государю: то, что он видел сам – было хорошо, но кто-то уже успел шепнуть ему о «немилосердии» Государя!

Как было уже высказано, наиболее ценным материалом представляются воспоминания дипломатов, а потому к ним, ранее всего, и обращаемся.

Центральным вопросом для обоих послов Антанты являлось выяснение отношения Государя к войне, а в особенности – решимость его довести ее до победного конца. В этом, конечно, заключалась служебная обязанность послов держав, вместе с Россиею вступивших в смертный бой с Германиею. Мысль о возможной в этой области слабости Государя занимает всецело их внимание, переходящее временами и в мнительность. Трудно упрекнуть их за это, ведь от того или другого отношения Царя к войне зависели самые жизненные интересы их родины.

Постоянно затрагивая эту тему в беседах с Государем, Палеолог в особенности стремится всеми силами пополнить свою осведомленность расспросами всех лиц, с которыми приходилось ему встречаться, начиная от Великих княгинь и кончая таинственными осведомителями. Особенное внимание в этом отношении он проявляет к великосветским дамам. Для этого, впрочем, у него были основательные причины. Как видно из записок нашего бывшего министра иностранных дел А.П. Извольского[286]286
  Mémoires d’Alexandre Isvolsky (С. 73). – Авт. – Извольский А.П., бывш. министр иностранных дел. Воспоминания / пер. с англ. А. Сперанского. П.-М.: «Петроград», 1924.


[Закрыть], предместник Палеолога Бомпар был отозван вследствие будто бы слишком близких сношений его с наиболее передовыми кругами Думы. Очевидно, Палеолог перенес центр своих наблюдений в иные круги. Насколько эта среда могла дать верное представление о России, свидетельствует Легра, который говорит: «Россия не была тем, чем представляла ее дипломатия. Наши представители в Петрограде, с точки зрения осведомленности слабо оборудованные и бывшие знакомыми лишь исключительно с салонами столицы, черпали из них „свои сведения“…» (С. VIII).

В непрестанном опасении за верность России союзу посол ищет найти ей силы враждебные и находит их в «немецкой партии» «la clique de Potsdam»[287]287
  Потсдамская клика (фр.).


[Закрыть], как он ее образно называет. И вот, около личности Государя, Императрицы, немецкой партии и связываемого с нею Распутина все время работает мысль посла, и потому, признавая его несомненную наблюдательность, из воспоминаний Палеолога можно извлечь богатейший материал по интересующему нас вопросу.

Глава II

Первый период войны

Объявление войны. – Восприятие войны. – Первые сомнения. – Распутин. – Императрица. – Граф Витте. – Государь в первые месяцы войны. – Его сотрудники. – Идея самодержавия. – Шептуны и призраки революции.

7/20 июля 1914 года в Россию приезжал Президент Французской Республики Пуанкарэ. На яхте «Александрия» Государь выехал в море навстречу Президенту в сопровождении Палеолога. Последний высказывает Государю свои опасения возможности войны с Германиею.

После мгновенного раздумья Государь ответил:

«Я не могу поверить, чтобы Император Вильгельм хотел войны… – и прибавил: – Тем более необходимо, чтобы мы, в случае кризиса, могли рассчитывать на Англию. Не потеряв окончательно разума, Германия никогда не посмеет броситься на соединенные Россию, Францию и Англию» (Ч. I. С. 3)[288]288
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. I. Визит президента Республики к Императору Николаю (20–23 июля 1914 г.).


[Закрыть].

Из этого видно, что Государь определенно высказывал мысль, что перед союзными Россиею, Франциею и Англиею воинственность Германии спасует. Нельзя сомневаться в том, что такие взгляды Государь высказывал и своему министру иностранных дел, и обязанностью дипломатии было придать этой мысли конкретную форму. Будь это мудрое мнение Государя осуществлено, войны конечно бы не было.

По этому поводу сэр Бьюкенен замечает:

«Если бы Германия знала, что Великобритания будет сражаться вместе с Франциею и Россиею, она бы дважды подумала, прежде чем занять позицию, которую она не могла с честью покинуть» (Ч. I. С. 106).

В тот же день состоялся в Петергофском дворце парадный обед. Палеолог, сидевший против Императрицы, отмечает всю тягостность для нее участия в этой длительной церемонии, которую она преодолевает, чтобы чествовать Президента союзной республики, стараясь завязать разговор с Пуанкарэ, сидевшим по правую ее руку.

После обеда у Государя прием. По этому случаю Палеолог замечает: «Настойчивость, с которою стремятся представиться Пуанкарэ, доказывает мне его успех. Даже немецкая клика, ультрареакционная партия, ищет чести приблизиться к Президенту» (T. I. С. 6)[289]289
  Там же.


[Закрыть].

Как видно, немецкая клика уже появляется в представлении посла. К сожалению, Палеолог не называет имен, так что трудно придать его заключению конкретную форму.

Весьма скоро после отъезда Президента из Петербурга, 11/24 июля, в то время пока он еще плыл к берегам Франции, что весьма осложняло положение дипломатов, Австрия, по поводу убийства эрцгерцога Фердинанда в Сараеве, вручила Сербии ультиматум. За этим немедленно последовало совещание между нашим министром иностранных дел Сазоновым, Палеологом и Бьюкененом. Палеолог говорит, что война может вспыхнуть каждую минуту и что это обстоятельство должно определить всю нашу, то есть Франции и Англии, политику.

Бьюкенен высказывает предположение, что его правительство пожелает остаться нейтральным и выражает опасения, что Франция и Россия будут раздавлены тройственным союзом.

«При сложившихся обстоятельствах, – возражает Сазонов, – нейтралитет Англии был бы равносилен самоубийству».

«Это мое убеждение, – печально отвечает сэр Джордж, – но я опасаюсь, что наше общественное мнение не скоро поймет то, что с такою очевидностью нам указывает наш национальный интерес».

Палеолог настаивает на решительном значении того влияния, которое может возыметь Англия в том, чтобы потушить воинственный пыл Германии, и указывает на мнение, высказанное ему Императором Николаем четыре дня тому назад: «Не потеряв окончательно разума, Германия никогда не решится броситься на соединенные Россию, Францию и Англию». Сазонов с жаром поддерживает те же соображения.

«Бьюкенен обещает энергично поддержать перед Греем политику сопротивления Германским претензиям». Вечером Сазонов заявляет Палеологу, что «он сделает все возможное, чтобы избежать войны». Выслушав совет Палеолога быть весьма осторожным на предстоявшем у Государя совещании, Сазонов говорит: «Не беспокойтесь! Впрочем, вам известна мудрость Государя» (T. I. С. 23, 24, 25, 26)[290]290
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. И. Накануне войны (24 июля – 17 августа 1914 г.). Запись «Пятница, 24 июля 1914 г.».


[Закрыть].

Последние слова Сазонова заслуживают особого внимания: значит, он признает Государя мудрым. Признавая в Государе мудрость в беседе с человеком, находившимся в постоянном с ним общении, Сазонов поставил бы себя в весьма неловкое положение, если бы это мнение не имело под собою почвы.

В беседе министра с послами 12/25 июля Сазонов и Палеолог вновь настаивают перед Бьюкененом на присоединении Англии к России и Франции. На это Бьюкенен с огорченным видом отвечает, что они «убеждают убежденного» (T. I. С. 27)[291]291
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. II. Накануне войны (24 июля – 17 августа 1914 г.). Запись «Суббота, 25 июля».


[Закрыть].

Вскоре после этой беседы Палеолог видится с Сазоновым и говорит ему: «Я вас умоляю не принимать никаких военных мер на германском фронте и даже быть весьма осторожным на австрийском, пока Германия не откроет своих карт. Малейшая неосторожность с вашей стороны может стоить вам сотрудничества Англии!»

«Это и мое мнение, – отвечает Сазонов, – но наш Генеральный штаб проявляет нетерпение, и я его с трудом сдерживаю».

Чтобы укрепить Сазонова в этих мыслях, Палеолог просит его обязаться принять все предложения, которые сделают Франция и Англия, чтобы спасти мир.

После краткого колебания Сазонов на это соглашается (T. I. С. 33–34)[292]292
  Там же. Запись «Вторник, 28 июля».


[Закрыть].

Однако все эти попытки к предотвращению войны оказались тщетными.

По этому поводу Палеолог отмечает:

«Мои рассуждения радикально пессимистичны. Как я ни старался их опровергнуть, они неминуемо приводят к выводу: война. Время колебаний и дипломатического искусства прошло. Около далеких и глубоких причин, вызвавших современный кризис, инциденты последних дней ничтожны[293]293
  Выделено нами. – Авт.


[Закрыть].Нет более личной инициативы, нет более человеческой воли, которые могли бы сопротивляться автоматическому механизму разнуздавшихся сил. Мы, дипломаты, потеряли всякое воздействие на события, мы только можем попытаться их предусмотреть, а также заботиться о том, чтобы наши правительства сообразовали с ними свой образ действий» (Т. I. С. 30)[294]294
  Там же. Запись «Понедельник, 27 июля».


[Закрыть].

Тем временем события идут своим чередом. Одно зубчатое колесо задевает за другое. Происходит обмен телеграммами между Петербургом и Берлином по поводу мобилизации.

17/30 июля Сазонов с докладом у Государя. Этот исторический доклад Палеолог изображает так: «Его Величество показывает министру угрожающую телеграмму от Императора Вильгельма. Прочитав ее, Сазонов говорит: „Мы не избежим войны. Германия, видимо, уклоняется от посредничества (с Австриею), которое мы ей предлагаем, и она только ищет возможности выиграть время, чтобы закончить свои приготовления к нападению. При таких обстоятельствах я не думаю, чтобы Ваше Величество могли более колебаться в отдаче приказа об общей мобилизации“.

Очень бледный, глухим голосом Государь ему отвечает: „Подумайте об ответственности, которую Вы мне советуете взять на себя. Подумайте о том, что это вызовет посылку на смерть сотен тысяч людей!“

Сазонов отвечает: „Ни совесть Вашего Величества, ни моя ни в чем себя не упрекнут, если вспыхнет война. Ваше Величество и Ваше правительство сделали все, чтобы мир избежал этого ужасного испытания. Но ныне я имею уверенность, что дипломатия закончила свое дело. Если Ваше Величество остановите предварительные действия к мобилизации, то Вы только расстроите нашу военную организацию и смутите наших союзников. Война, тем не менее, вспыхнет в тот час, когда Германия этого захочет, и застанет нас в полном расстройстве сосредоточения“.

Император с твердостью произнес: „Сергей Дмитриевич, идите и телефонируйте начальнику Главного штаба, что я повелеваю произвести мобилизацию!“» (T. I. С. 39)[295]295
  Там же. Запись «Четверг, 30 июля».


[Закрыть].