Текст книги "Царь и Россия
(Размышления о Государе Императоре Николае II)"

Автор книги: Петр Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 56 страниц)

– Вы признаете, Ваше превосходительство, – заканчивает Н., – что Государь предопределен для катастроф и что мы имеем право дрожать, когда мы думаем о тех последствиях, которыми угрожает нам настоящая война» (T. I. С. 110–111)[324]324
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. IV. Поход немцев на Париж. Сражение при Сольдау. Запись «Пятница, 4 сентября».


[Закрыть].

1/14 октября Палеолога посещает одесский еврей, крупный экспортер хлеба, и говорит:

«Патриотический порыв не ослабел в массах. Напротив, ненависть к немцам кажется еще более острой, чем в первые дни войны. Все полны решимостью продолжать войну до победы, в которой не сомневаются. Однако в Москве встревожены слухами, идущими из Петрограда: подозревают Императрицу и ее окружающих в секретных сношениях с Германиею; те же подозрения окружают Великую княгиню Елизавету Феодоровну, сестру Императрицы. Строго осуждают Государя за его слабость к Императрице, Вырубовой и Распутину» (T. I. С. 172).

На следующий день после приема вышеупомянутого еврея к Палеологу приезжает французский промышленник, проживающий в Москве (председатель правления Московских металлических заводов), Гужон, который говорит:

«Многие из моих русских друзей, стоящие во главе московской промышленности и торговли, умоляли меня поставить вам один вопрос, который вам покажется странным. Правда ли, что придворным удалось поколебать решимость Государя продолжать войну до полного разгрома Германии? Возбуждение моих друзей чрезвычайно. Они до такой степени уверены в справедливости полученных сведений, что приехали со мною в Петроград и желают получить аудиенцию у Государя. Но предварительно они хотели бы осведомиться у Вас и были бы очень благодарны, если бы Вы их приняли.

Я отвечаю Гужону, разъясняя ему вопрос о тех интригах, которые куются около Императрицы и за которыми надо очень наблюдать; что же касается твердости намерений Государя, я перечисляю ему все те свидетельства, которые я ежедневно получаю в их подтверждение.

„Благоволите уверить Ваших друзей, – говорит Палеолог, – что я имею безусловную веру в слова Государя, в его верность союзу и решимость продлить войну до окончательной победы… Они, впрочем, поймут, что я не могу их принять, так как это имело бы вид, что я становлюсь между Царем и его подданными. Если впоследствии Вы узнаете что-либо определенное о придворных интригах, обязательно меня осведомите“» (T. I. С. 173).

Нельзя не оттенить здесь по достоинству образа действий Палеолога, осудившего бестактную выходку московских патриотов, пришедших к иностранному послу проверять образ действий своего Государя на основании сплетен, не имевших никакой под собою почвы, но спрашиваешь себя: о каких «интригах, которые куются около Императрицы и за которыми надо очень наблюдать», говорит посол, о интригах ли, которые хотели ее использовать, или которых она была жертвою?

Здесь не лишено интереса отметить, насколько Москва способна была питаться и отравляться вздорными слухами. Вот что записывает Легра.

Правда, приводимое относится к эпохе значительно позднейшей, а именно к весне 1916 года, но ведь Москва всегда была Москвой.

«Я закончил вечер с друзьями, принадлежащими к богатой буржуазии, людьми, исключительно интеллигентными и культурными. Один из них в страхе, но не из-за Вердена, но по поводу мира, который, по его сведениям, незамедлителен: ему это известно от X., который слышал Z., объявлявшего в Думе, что переговоры о мире подвинулись и что интендантство, по этому поводу, перестало делать заказы! Другой прибавляет, что Петроград будут мало-помалу эвакуировать, что, по его мнению, свидетельствует о том, что взятие Риги неминуемо. Наконец, третий сообщает слух, что Россия продала Германии несколько миллионов пудов хлеба взамен поставки аспирина, в котором она испытывала настоятельную нужду! Нелепость этих слухов не поражает моих друзей; у них в настоящее время происходит что-то такое в мозгу, что извращает мысли, подобно зеркалам, извращающим изображение. Однако, если сливки интеллигентной и социальной Москвы так слабо разбираются, то что же происходит на низах общества?» (С. 63).

4/17 сентября французского посла посещает уже другой его осведомитель Б., который рассказывает ему о деятельности Ленина, основывавшего торжество своих идей на победе Германии и поражении России. Резюмируя эту беседу, посол записывает: «Итак, оба полюса русского общества: главари непримиримого православного самодержавия и апостолы крайнего и безусловного анархизма исповедуют одно и то же желание – победу Германии!» (T. 1. С. 174)[325]325
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XIX. Измена Болгарии и сербская трагедия. Запись «Пятница, 17 сентября <1915 г.>».


[Закрыть].

Вот какими путями и какими разговорами, вне личных впечатлений, создавалось у Палеолога представление о Государе и окружавшей его обстановке.

Выше приведено все, что отмечено Палеологом в его записках до вышеупомянутого дня о консервативной партии в России, и спрашиваешь себя, не вытекает ли такое заключение посла относительно деятельности правых только из предубеждений к ним? Дальнейшее отчасти выяснит, кем питались эти предубеждения.

* * *

Уже несколько раз нам пришлось упомянуть имя Распутина. Личность эта сыграла такую большую роль в последние годы Императорской России, что знакомству с ней приходится уделить некоторое место. Зорко следит за ним и Палеолог.

В сентябре, по сведениям посла, Распутин вернулся в Петроград. «Он говорит о войне только в выражениях неопределенных, загадочных и апокалиптических, отсюда делают вывод, что он ее не одобряет и что он предвидит большие несчастия»[326]326
  Необходимо отметить, что из всех источников видно, что до того что война вспыхнула, Распутин определенно высказывался против нее. – Авт.


[Закрыть] (T. I. С. 117).

14/27 сентября Палеолог спрашивает графиню X., сестра которой очень близка к старцу:

«– Правда ли, что Распутин уверял Государя, что эта война будет гибельна для России и что ей надо немедленно положить конец?

– Сомневаюсь… В июне, несколько ранее покушения на него Гусевой, Распутин часто повторяет Государю, что он не должен доверяться Франции, а сближаться с Германией, впрочем, он только повторял фразы, которым, с большим трудом, его обучал старый князь Мещерский. Но со времени своего возвращения из Покровского он держит совсем иные речи. Третьего дня он сказал мне лично: „Я счастлив этой войне, она избавила нас от двух недугов: пьянства и немецкой дружбы. Горе Царю, если он остановится в борьбе, не раздавив Германию!“

– Браво! Но говорил ли он то же самое Их Величествам недели две тому назад? Мне сообщили об его разговорах совсем противное.

– Быть может… Распутин не политик, который имеет систему и программу и который следует им при всех обстоятельствах. Это безграмотный мужик, непосредственный, ясновидец, фантазер, полный противоречий. Но так как он очень лукав и чувствует, что его положение во дворце поколебалось, то я была бы удивлена, если бы там он высказывался бы против войны» (T. I. С. 136–138)[327]327
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. V. Распутин. Запись «Суббота, 12 сентября 1914 г.».


[Закрыть].

13/26 октября Палеолог записывает свою беседу с Великой княгиней Мариею Павловной. Он спрашивает ее, говорит ли Распутин о мире?

«Я не знаю, – отвечает Великая княгиня, – но это меня бы очень удивило. Он слишком хитер, чтобы не понять, что в этот момент его не стали бы слушать» (T. I. С. 179).

Из приведенных разговоров видно, что фактически в этот момент Распутин не высказывался за прекращение войны, остальное лишь предположения, приводящие однако, хотя и путем отрицательным, к тому же выводу.

26 ноября / 9 декабря Палеолог записывает свою беседу с посетившим его «неким старым бароном Н., игравшим политическую роль лет десять тому назад, но с того времени посвятившемуся ничегонеделанию и светской болтовне. Он говорил о вчерашних событиях (неудачное Лодзинское дело)[328]328
  Крупнейшее сражение Первой мировой войны на Восточном фронте – Лодзинская операция (ноябрь-декабрь 1914 г.) могла бы изменить ход всей войны, многочисленная русская армия имела все шансы дойти до Берлина. Однако в момент, когда русские войска могли захлопнуть немцев в котел и продолжить неумолимое движение на запад, генерал Рузский дал приказ к отступлению. Все же русские армии в этой битве одержали бесспорную победу, однако общие потери русских войск убитыми и ранеными составили более половины от участвовавшей в операции группировки (историки приводят цифру 280 тыс. чел.).


[Закрыть]:

– Дела идут плохо!.. Лодзинская битва, какое безумие, какой беспорядок! Мы потеряли более миллиона людей… Мы никогда не преодолеем немцев. Нужно думать о мире.

Я возражаю, что три союзных державы обязаны вести войну до разгрома Германии, так как вопрос идет не более не менее, как о национальной целости; я присовокупляю, что позорный мир вызовет неминуемо в России революцию, и какую революцию! Я заканчиваю свою речь утверждением, что имею безусловное доверие в верность Государя нашему общему делу. Н. отвечает шепотом, как будто бы кто-нибудь может нас услышать:

– О, Государь, Государь…

Он останавливается, я настаиваю.

– Что Вы хотите сказать? Кончайте же!

Он продолжает с большим смущением, так как вступает на скользкий путь:

– В настоящий момент Государь возбужден против Германии, но он скоро поймет, что ведет Россию к гибели… Это ему дадут понять… Я как бы отсюда слышу, как эта каналья Распутин ему говорит: „Ну долго ли еще ты будешь проливать кровь своего народа? Ты разве не видишь, что Бог тебя оставляет“. В этот день, господин посол, – мир будет близок.

Я резко обрываю этот разговор:

– Это глупая болтовня. Государь присягал на Евангелии и на иконе Казанской Божьей Матери, что он не подпишет мира, пока хотя бы один вражеский солдат будет на Русской земле. Никогда Вы не заставите меня поверить, чтобы он не исполнил такой клятвы. Не забудьте, что в этот день, когда он приносил эту присягу, он хотел, чтобы я был около него, чтобы мое присутствие свидетельствовало о том, о чем он клялся перед Богом. В этом он всегда будет непреклонен. Он скорее пожертвует жизнью, чем изменит своему слову» (T. I. С. 228)[329]329
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. IX. Припадок пессимизма: снарядный кризис. Запись «Среда, 9 декабря 1914 г.».


[Закрыть].

Пророчески правым оказался французский посол, и приходится вновь с отрадным чувством отметить его заступничество за Государя перед этим, к стыду нашему, русским. Не говоря уже о гнусности его словоизвержений, нельзя не подчеркнуть и их глупости. Только что он говорит, что «нужно думать о мире», как признает Распутина «канальею», навязывая ему совет Государю прекратить войну, то есть заключить тот же мир!

И как ни глупы, как ни низки все эти разговоры, как ни находились они в явном противоречии с впечатлениями посла при непосредственном общении его с Государем и Императрицею, как ни возбуждали они его негодования, они тем не менее не могли не оставлять осадка в его сознании, осадка, стоявшего, как мы увидим далее, в несоответствии с действительностью.

Месяца два спустя (11 /24 февраля 1915 г.) Палеолог встречается с Распутиным в одном салоне. Между ними происходит длинный разговор, из которого ниже приводится наиболее интересное.

На указание посла о вреде заключения при данных обстоятельствах мира Распутин отвечает:

«– Ты прав, мы должны биться до победы.

– Я счастлив от тебя это слышать, так как я знаю многих высокопоставленных лиц, которые рассчитывают на тебя, чтобы побудить Государя прекратить войну.

Окинув меня недоверчивым взглядом и почесав бороду, он резко отвечает:

– Всюду есть дураки!

– Досадно, что этим дуракам верят в Берлине. Император Вильгельм уверен, что ты и твои друзья всем своим влиянием работаете в пользу мира.

– Император Вильгельм… Ты разве не знаешь, что его вдохновляет диавол! Все его слова, все его поступки – по наущению диавола. Я знаю, что я говорю: в этом я разбираюсь! Один черт его поддерживает, но в один прекрасный день черт его оставит, потому что Богу так угодно. И Вильгельм падет, как сношенная рубашка, которую бросают в навоз.

– Тогда наша победа несомненна! Диавол, очевидно, не может победить.

– Да, мы победим».

Затем Распутин переходит на страдание народа и говорит:

«– Когда народ слишком страдает, он делается ужасным… он даже говорит о республике… ты должен был бы сказать об этом Государю.

Потом Распутин спрашивает, будет ли Константинополь принадлежать России?

– Да, если мы будем победителями.

– Наверное?

– Я в этом убежден.

– Тогда русский народ не пожалеет о своих страданиях и согласится страдать еще больше» (T. I. С. 308–311)[330]330
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XIV. Встреча с Распутиным. Запись «Среда, 24 февраля 1915 г.».


[Закрыть].

Оставаясь в рамках только что приведенного разговора и всего того, что до настоящего момента поведал нам Палеолог, спрашиваешь себя, в чем можно упрекнуть Распутина?

13/26 мая, то есть три месяца спустя, посол получает о «старце» другие сведения. Под влиянием военных неудач в Галиции Распутин будто бы вновь принялся проповедовать свою прежнюю тему: «Эта война оскорбляет Бога… Россия вступила в войну против воли Божьей… Генералы ведут мужиков на убой. Увы, кровь жертв падет не только на них одних: она падет и на Царя, потому что он отец мужиков… Я вам говорю, кара Божья будет ужасна!» (T. I. С. 362)[331]331
  Там же. Гл. XVI. Сражение на Дунайце. Очищение Польши и Литвы. Запись «Среда, 26 мая».


[Закрыть].

Признание ужасов войны не есть еще проповедь ее прекращения; да кто же был за войну? Союзные дипломаты гордились тем, что сделали все для ее предотвращения, а Вильгельм предается анафеме за то, что ее вызвал!

Несколько дней спустя (17/30 мая) Палеолог беседует «с высокопоставленною особою X., пламенный патриотизм которого вновь приходит к нему изливаться».

Посол спрашивает X., почему его сторонники не подкупят «старца» для проведения своих целей. И что же оказывается? В силу разных, правда отрицательных, соображений старца подкупить нельзя, и что даже «о всяком подозрительном предложении он немедленно доведет до сведения дворцового коменданта, генерала Воейкова» (T. I. С. 366)[332]332
  Там же.


[Закрыть].

Здесь не место заниматься личностью Распутина во всей ее совокупности, то есть его биографией, обстоятельствами, создавшими его положение при Дворе и его гипнотическою силою. В данном случае нас интересует только та роль, которую ему приписывали по отношению к войне или, точнее, к ее прекращению, причем его охотно обвиняли в том, что он состоял немецким агентом. Последнее обстоятельство, в виду близости его к Императрице, имело огромное значение в надвигавшейся трагедии Императорской семьи, и приходится спросить себя, можно ли из приведенных Палеологом данных, – а он очевидно привел все, чем располагал, – сделать вывод, подтверждающий приведенное о Распутине мнение. Рассмотрению вопроса, был ли Распутин немецким агентом, будет отведено место далее, здесь же интересно выяснить степень влияния Распутина на Государя. Об этом Палеолог говорит:

«Государыня всецело подчиняется Распутину… Подчинение Государя гораздо менее полно. Он, несомненно, думает, что Григорий Распутин „Божий человек“; однако он сохраняет относительно последнего большую долю самостоятельности, он никогда сразу ему не уступает. Эта относительная самостоятельность проявляется в особенности, когда старец вмешивается в политику. Тогда Николай II замыкается в молчание и сдержанность; он избегает затруднительных вопросов, он откладывает окончательный ответ; но во всяком случае, он подчиняется только после долгой внутренней борьбы, где его природный здравый смысл очень часто одерживает верх» (T. II. С. 91)[333]333
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XIX. Измена Болгарии и сербская трагедия. Запись «Воскресенье, 10 октября».


[Закрыть].

То же самое говорит и Бьюкенен:

«Его влияние на Государя не было так беспредельно, как на Государыню, и скорее касалось религиозных и церковных вопросов, чем политических» (T. I. С. 177).

Отбрасывая гиперболическое прилагательное «беспредельно», приходишь к заключению, что влияние Распутина на Государя было определенно сильно лишь в вопросах религии и касавшихся его личной жизни.

Между тем обществом владело иное представление. Это представление постоянным кошмаром стоит около Палеолога. Оно устрашает его, но надо отдать ему справедливость, при ясном свете критического анализа этот кошмар всегда рассеивается.

Задавшись целью уяснить личность Государя из представления о нем иностранцев, необходимо дать значительное место и Государыне. Общая молва приписывала ей большое влияние на своего державного супруга. Если это действительно было так, то нельзя понять Государя, не поняв Императрицы.

В настоящем этюде не предполагается ни изучать, ни изображать всю сложную личность Императрицы. Несомненно, что на эту тему будут написаны многие книги компетентными историками, талантливыми романистами и учеными психиатрами. Впрочем, последним придется, быть может, более заняться психологией масс, чем личностью Императрицы, так как общество того времени было, несомненно, захвачено психозом самоуничтожения. Здесь мы коснемся Императрицы лишь в узкой области приписываемого ей влияния на Государя, как в вопросах внешней, так и внутренней политики. Последняя выявится впоследствии, пока обратимся к первой.

В каком направлении, по мнению общества, выражалось влияние Государыни во внешней политике? В скорейшем заключении сепаратного мира с Германией. Побудительной к тому причиною были будто бы симпатии прежней принцессы Аликс Гессенской к ее немецкой родине. Однако обвинения этим не ограничивались, они шли гораздо далее. Императрицу обвиняли в том, что она, пользуясь своим положением и осведомленностью и будучи в связи с Германией, служила последней в ущерб интересам России; словом, ее обвиняли в тягчайшем преступлении – государственной измене.

На чем было основано это обвинение? На том, что Государыня – немка. Была ли она такой в действительности?

Обратимся для разрешения этого вопроса к иностранцам:

Вот что говорит по этому поводу Жильяр:

«Потеряв в детском возрасте мать, принцесса Аликс Гессенская, будущая Императрица Александра Феодоровна, воспитание свое, по большей части, получила при Английском Дворе, где в скором времени сделалась любимой внучкой Королевы Виктории, которая перенесла на белокурую Аликс всю нежность, которую она испытывала к ее матери. Королева Виктория не любила немцев и питала особое нерасположение к Императору Вильгельму II, которое передала своей внучке. Последняя всю свою жизнь испытывала более влечение к родине матери – Англии, чем к Германии. Впрочем, она осталась очень привязанной к родным и друзьям, которых она там оставила» (С. 35)[334]334
  Ср.: Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича / предисл. С.Д. Сазонова. Вена: Русь, 1921. Гл. IV. Императрица Александра Феодоровна.


[Закрыть].

«Императрица восприняла новую родину так же, как и новую религию – всем рвением своего сердца: она была русской по чувству, как православной по убеждению» (С. 144)[335]335
  Там же. Гл. XIII. Государь и Дума. – Галицийская кампания. – Наша жизнь в Ставке. – Растущее недовольство в тылу.


[Закрыть].

«Я никогда его (Вильгельма) не любила, – говорит Императрица Жильяру. – Он всегда упрекал меня, что я ничего не делаю для Германии, и он употребил все усилия, чтобы оторвать Россию от Франции, но я никогда не думала, что это ко благу России… Эта война!.. Он никогда не простит мне ее!» (С. 88)[336]336
  Там же. Гл. IX. Царская семья в первые дни войны. – Путешествие в Москву.


[Закрыть].

Вот что говорит Бьюкенен:

«Хотя часто утверждают, что она немка, а потому преследует германские интересы, но это неправда» (T. II. С. 43).

Много позднее, 23 июля 1916 года, генерал Вильямс записывает в свой дневник непосредственно после разговора с Императрицей: «Она так горда Россией» (С. 117).

Но наиболее обстоятельные данные дает нам по этому предмету Палеолог.

11/24 ноября 1914 года он спрашивает Великую княгиню Марию Павловну: «А каковы ныне чувства Императрицы к Германии?»

Великая княгиня отвечает: «Я Вас, быть может, удивлю. Она страстная антинемка. Она отрицает у немцев всякую честь, всякую совесть, всякую человечность. Она мне говорила на днях: „Они потеряли нравственный смысл! Они потеряли христианское чувство“» (T. I. С. 207).

25 декабря 1914 года (7 января 1915 года) он заносит в свой дневник:

«Вот уже много раз мне приходится слышать упреки Императрице в том, что она сохранила на троне немецкие симпатии, предпочтение и нежность к Германии. Несчастная женщина никаким образом не заслуживает этого обвинения, которое ей известно и приводит ее в отчаяние. Александра Феодоровна не немка, ни по уму, ни по сердцу, и никогда ею не была. Конечно, она таковая по рождению, во всяком случае, с отцовской стороны, ибо ее отец Людвиг IV – Великий герцог Гессенский, но она англичанка по матери, принцессе Алисе, дочери Королевы Виктории. В 1878 году, шести лет от роду, она потеряла мать и жила обычно при Английском Дворе. Ее воспитание, образование, сформирование сознания и морали стали, таким образом, совершенно английскими. И ныне она еще англичанка по своей внешности, манере себя держать, некоторой натянутости и пуританизму, неуступчивой и воинствующей суровости совести, наконец, по многим своим интимным привычкам. Этим, впрочем, ограничивается то, что принадлежит ее западному происхождению.

Существо ее натуры сделалось совершенно русским. Ранее всего, и несмотря на творимую о ней легенду, я не сомневаюсь в ее патриотизме. Она любит Россию горячей любовью. И как было не привязаться ей ко второй родине, которая осуществляет и олицетворяет все ее интересы женщины, супруги, Государыни и матери? Когда она взошла на престол в 1894 году, все уже знали, что она не любит Германию и в особенности Пруссию. В течение последних лет она в особенности возненавидела Императора Вильгельма, и она возлагает на него всю ответственность за войну, ту ужасную войну, „которая (по ее словам) ежедневно заставляет обливаться кровью сердце Спасителя!“ Когда она узнала о пожаре Лувена, она воскликнула: „Я краснею при мысли, что была немкой!“

Но ее моральная натурализация еще гораздо глубже. По странному явлению умственного заражения она ассимилировала, мало-помалу, самые древние, самые специфические элементы русской души, эти элементы темные, эмоционные и туманные, которые имеют высшим проявлением религиозный мистицизм» (T. I. С. 249–250)[337]337
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. X. Патриотизм Императрицы. Запись «Четверг, 7 января 1915 г.».


[Закрыть].

Хотелось бы, чтобы Палеолог навсегда остановился на этом верном и талантливом портрете Императрицы, написанном под личным впечатлением и бывшим результатом его недюжинной наблюдательности, отбросив все, чем затемняли этот образ недоброжелательство, сплетня и клевета.

Так характеризовали Императрицу те люди, которые были с нею в непосредственном общении, а вот каковое представление создавалось о ней в обществе, типичным выразителем которого является Верстрат:

«Интересы самодержавия и Династии Романовых требуют соглашения и союза с Императором Вильгельмом, – высказывает Протопопов. – Такие речи нравятся Императрице, чьи мысли они верно передают» (С. 122).

«К счастью, даже самодержец в действительности не обладает безграничною властью. Он должен иногда считаться с общественным мнением. Без последнего сепаратный мир между Россиею и Германиею, благодаря Распутину и Императрице, может быть, был бы уже давно заключен… Со своей стороны, Императрица, будучи немецкою принцессою, предпочитает новой родине старую, оплакивая в глубине сердца войну с Германиею, которая сохраняет ее тайные симпатии» (С. 33).

Комментарии, казалось бы, излишни.

Но наиболее типично то, что говорит Шарль Ривэ.

«Русская реакционерка, Царица сверх того была немецкой патриоткой, поддерживая постоянные сношения со своею родиною. Кайзер сумел это использовать. Через Царицу передавал он свои послания, свои мысли и влияния на своего кузена» (С. 36).

«Немка (Царица) маневрировала в пользу своего первоначального отечества» (С. 37).

Однако, думается, что вышеприведенных свидетельств достаточно, чтобы утверждать, что Государыня немкою не была и в качестве таковой на Государя не влияла.

Между тем, и не будучи немкой, просто в силу личных соображений, хотя бы и ошибочных, можно было желать скорейшего прекращения войны и заключения, вследствие этого, сепаратного мира с Германией. Из дальнейшего будет видно, что такими мыслями не только был проникнут граф Витте, но и широко их пропагандировал; значит, могла бы иметь таковые и Государыня.

Была ли она виновна хотя бы в этом?

Далее будет приведено все, что в этом отношении было подмечено иностранцами. Вывод будет ясен.

Быть может, здесь было бы уместным выяснить себе тот конфликт, который возник между обществом и Царственной четой и который создал ту атмосферу, в которой недоброжелательство к Императрице нашло для своего развития столь благоприятные условия.

С самого приезда принцессы Аликс Гессенской в Россию кто-то распространил о ней слух, что она не любит страны, которая должна была стать ей вторым отечеством. Ее застенчивый характер все приняли за надменность и нежелание сближения с обществом. К тому же состояние ее здоровья, тоже затруднявшее светские отношения, усугубило это, создавшееся о ней, представление. Появился Распутин. Неоднократные и подтвержденные даже иностранцами случаи исцеления этим мужиком припадков гемофилии у Наследника, тогда как медицина осталась бессильною, вызвало в Императрице необычайное расположение, а потом и преклонение перед «старцем».

Много лет эти отношения ее к Распутину не выходили из личной жизни Царственной семьи, и, казалось бы, что до всего этого обществу не было никакого дела. Однако кого-то это беспокоило и очень скоро распространилась отвратительная клевета о предосудительной близости Государыни к грязному мужику. Эта легенда овладела обществом и распространилась в широких слоях народа. Государь знал об этом. Знал он и то, какою восторженною любовью любила его Императрица. Конечно, эта клевета, это преступное легковерие людей, нередко стоявших у самых ступеней трона, не могли не возмущать Царственных супругов. Всякое действие вызывает противодействие, и между Царем и обществом пробежала тень. Наступила война. Пользуясь немецким происхождением Императрицы, враги (чьи враги?) изобрели новую, столь же отвратительную легенду об ее измене России. Государь тоже знал, каковыми были ее отношения к новой ее родине и об ее нелюбви к Германии и антипатии к Императору Вильгельму. Все и вся клеветало на Императрицу.

Государь опять не мог не сознавать всей опасности создаваемого врагами Императрицы настроения не только для нее, но и для него самого как Монарха. Компрометируя Императрицу, чьи-то враждебные силы метили в самый режим, Императором возглавляемый. В представлении Государя они были врагами и беспредельно любимой им России. Государь видел работу своих врагов, страдал от этого, но, несомненно, страдал еще более от того легковерия, с которым общество принимало клевету, позорящую столь несправедливо самое дорогое, близкое ему существо, и приносящую столь непоправимый вред тому, что он любил еще больше, – что он доказал своею мученическою смертию – Россию. Государь не был бы человеком из плоти и крови, если бы все это не возмущало и не ожесточало его против окружавшей его среды. Могли быть ошибки Царя в управлении страной, в выборе людей, но справедливость требует признать, что эти влияния в значительной степени были последствием той обстановки, в которую поставили его силы, поднявшие против него анонимное и подлейшее оружие клеветы.

29 октября / 12 ноября Палеолог посещает яхт-клуб, где два собеседника ему поверяют, «как опасны для России и Династии интриги, которые непрестанно ткутся около Императрицы». Посол отвечает им, что также озабочен этими интригами, и спрашивает: «Как допускает Государь даже в стенах дворца настоящий очаг измены? Почему он не наказывает? Одним словом, одним почерком пера он всех бы привел к порядку. Он все же хозяин» (T. I. С. 191).

7/20 декабря посол отмечает: «До меня доходят слухи, что в интеллигентных и либеральных сферах о Франции говорят с недоброжелательностью и едкою несправедливостью (по поводу займа, предоставленного России в 1906 году). Я реагирую насколько могу против этих взглядов, но мой образ действий по необходимости ограничен и секретен. Если бы я слишком развил мои отношения с либеральными кругами, то я сделался бы подозрительным правительственной партии и Государю; я дал бы этим страшное орудие реакционерам крайней правой, шайке Императрицы, которая проповедует, что союз с республиканской Францией смертельная опасность для православного самодержавия и что спасение может прийти только от примирения с германским кайзеризмом» (T. I. С. 235)[338]338
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. IX. Припадок пессимизма: снарядный кризис. Запись «Воскресенье, 20 декабря».


[Закрыть].

Уже ранее приходилось ставить вопрос, откуда почерпал Палеолог неблагоприятные сведения как о деятельности правых, так и об интригах около Императрицы. Не раскрывается ли в вышеприведенном абзаце этот источник? Кто был заинтересован в дискредитировании правых? Очевидно, левые. Кому выгодно было работать против существовавшего в то время строя? – Очевидно, левым, тем левым, которые уже в 1906 году поставили на знамени своем революцию, тем левым, которые не могли простить Франции займа 1906 года, способствовавшего Царскому правительству одолеть первую революцию.

Работа левых пока еще робко начинает свою тихую сапу против Царя и возглавляемого им строя.

* * *

Набросав, в мере имеющегося материала, значение Императрицы и Распутина в занимающем нас периоде, приходится остановиться еще на одном лице, сыгравшем в то время довольно интересную, хотя и эпизодическую роль главным образом потому, что французский посол отводит ему значительное место в своих записках, почему странно было бы отрицать его значение, а более всего потому, что на нем отражаются некоторые характерные свойства Государя.

В сентябре возвращается из-за границы граф Витте, который посещает французского посла и высказывает ему, что «война – безумие», что «она не может не быть злополучной для России, что победа кажется ему сомнительной» и что «надо как можно скорее ликвидировать эту глупую авантюру» (T. I. С. 119–121)[339]339
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия во время Мировой войны / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. XX. Верность союзу. Запись «Понедельник, 27 декабря 1915 г.».


[Закрыть].

Недели две спустя Палеолог отмечает в своем дневнике: «Витте продолжает „со спокойной и высокомерной смелостью свою кампанию в пользу мира“, каковая производит большое впечатление».

Посол жалуется Сазонову, указывая на то, что кампания эта тем более вредоносна, что Витте не частное лицо, а бывший председатель Совета министров, статс-секретарь Его Величества, член Государственного Совета и председатель финансового комитета. Сазонов соглашается с послом, говоря, что интриги Витте не только неприличны, но и преступны и что он не раз доводил о них до сведения Государя, который был возмущен ими.

Посол спрашивает Сазонова, почему Государь не карает Витте и не отымает у него вышеупомянутых почетных званий и должностей. Сазонов отвечает: «Потому что… потому что…».

«И эта фраза оканчивается вздохом безнадежности».

К этому министр прибавляет, «что через несколько дней он увидит Государя, которому посоветует пригласить посла, чтобы тот услышал из его уст, что болтовня графа Витте не имеет никакого значения» (T. I. С. 188–190).

28 октября / 11 ноября Палеолог записывает: «В течение этих двух месяцев, что я посещаю русское общество, меня более всего изумляет та свобода и та распущенность, с которой здесь говорят о Государе, Императрице и Императорской фамилии. В этой стране самодержавия, где государственная полиция, жандармерия и охрана, Петропавловская крепость и Сибирь всегда во всей своей грозной наличности, преступление оскорбления величества[340]340
  Оскорбление величества – вид преступления, заключающееся в неуважительном высказывании по отношении к Монарху или к его отдельным действиям (зафиксировано в Римском праве, в европейских кодексах Нового времени, в Российских законодательных актах, начиная с Соборного уложения 1649 г.).


[Закрыть] обычный грех светских разговоров» (T. I. С. 1–140).

Как согласовать это наблюдение с замечанием Ривэ, который утверждает, что в России из боязни охраны не смели даже разговаривать:

«Лишь только разговор, всегда оживленный и умный и часто блестящий в этой стране, затрагивал некоторые вопросы, всматривались в соседа и слова замирали на устах. Нередко люди крупные, интеллигентные, добрые патриоты принижались этой осторожностью. Слишком часто приходилось понижать свой голос, отчего он терял свою звучность» (С. 118).

Палеолог подкрепляет свое впечатление за чаем у г-жи X., которая приводит несколько новых данных о кампании, которую Витте ведет в пользу мира, и разражается негодованием против Государя, который это терпит: «У него крайний страх (peur bleue), – говорит она перед Витте, – он никогда не осмелится его тронуть. Впрочем, от начала своего царствования он всегда выявлял себя не имеющим ни мужества, ни воли».