Текст книги "Царь и Россия
(Размышления о Государе Императоре Николае II)"

Автор книги: Петр Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 56 страниц)

Под давлением общественного мнения Государю пришлось уволить Горемыкина. Министры более либерального направления, назначенные Государем, перестали уже удовлетворять требованиям общественности. Наконец, выяснилось определенное со стороны последней стремление к захвату власти. Где же было искать Государю при таких условиях главы правительства, как не в консервативном лагере?

Каково было прошлое Штюрмера? Управляющий церемониальной частью, председатель Тверской губернской земской управы по назначению от правительства; по общим отзывам, с этой трудной и крайне щекотливой задачей Штюрмер справился превосходно. Затем – губернатор Новгородский и Ярославский, директор департамента общих дел министерства внутренних дел в бытность министром столь значительного человека, как Плеве. Наконец, почти десять лет – член Государственного Совета, где он занимал место в правой группе. Казалось бы, что приведенный ценз давал основания признавать его пригодным для поста министра внутренних дел и председателя совета?

Насколько внешние данные были в пользу Штюрмера, видно из слов Верстрата, отрицательное отношение которого к старому режиму достаточно ярко:

«Штюрмер моложе и крепче (Горемыкина), у него придворный чин, и он был в продолжительных связях с дипломатическим корпусом, как начальник церемониальной части. Потом он занимал важные должности по министерству внутренних дел и был Тверским (sic) губернатором. Это консерватор старой школы… Лично он хорошо держится и представителен» (С. 43).

Не лишена некоторого интереса и заметка о Штюрмере Легра.

Отправляясь на фронт, чтобы делать свои сообщения, Легра посетил председателя Совета министров. Его впечатление сводится к следующему:

«Тем не менее, у него внешность, которая внушала бы доверие, если бы не предупреждение быть с ним настороже» (С. 15). Значит, непосредственное впечатление было благоприятным, хотя кто-то успел уже вложить в сознание только что приехавшего в Россию иностранца червя сомнения.

Во всяком случае, в прошлом Штюрмера было более данных для занятия порученных ему должностей, чем у чиновника Дирекции императорских театров Терещенко, чтобы быть сначала министром финансов, а затем и иностранных дел, или у санитарного врача Шингарева – министром земледелия и, наконец, у мелкого адвоката Керенского – Верховным Главнокомандующим!

Если у Штюрмера были дефекты морального свойства, если он оказался не на высоте задачи, то это, конечно, явилось для Государя неожиданностью. Если повинен старый правительственный аппарат, доведший его до такой высоты, то что же сказать об общественности, доведшей Протопопова до поста товарища председателя Думы и председателя парламентской делегации, посланной в Западную Европу, чтобы «людей посмотреть и себя показать», и избравшей князя Львова главой Временного правительства!

Допуская, что Штюрмер искал своего поста при посредстве Распутина, казалось бы, что в виду приведенных данных он мог получить портфель и без посторонних влияний, по непосредственному выбору Государя, и что в данном случае происки Распутина и выбор Государя совпали на одном объекте. Таким образом, творилась легенда о властном влиянии Распутина.

* * *

29 сентября / 11 октября Палеолог обедает у г-жи X. На заявление посла, что Государь в хорошем настроении, г-жа X. спрашивает:

«– Значит, он ничего не подозревает, что против него готовится?

С женским жаром она сообщает мне о разговорах, которые ей пришлось слышать эти последние дни, которые она заканчивает словами: „Очевидно, надо прибегнуть к решительным средствам прошлого, единственно возможным и действительным при самодержавии: надо низложить Государя и провозгласить на его место Цесаревича Алексея“» (T. II. С. 89).

При невыносимых условиях, которые складывались около Государя, положение его, как это видно из ставших достоянием всей читающей публики воспоминаний Палеолога, осложнялось еще отношением к нему Императорской Фамилии.

Несколько позднее Палеолог записывает следующее о госпоже Брасовой, морганатической супруге Великого князя Михаила Александровича, брата Государя:

«Честолюбивая, ловкая, лишенная всяких предрассудков, она демонстрирует в последнее время самые демократические убеждения. Ее круг, несмотря на свою замкнутость, часто раскрывается для левых депутатов. В придворных сферах ее обвиняют в измене самодержавию. Она от этого в восторге, так как это подчеркивает ее позицию и подготовляет ее популярность. Она высказывается с изумительной смелостью, которая в других устах привела бы к двадцати годам Сибири» (T. II. С. 179)[392]392
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. I. Отступление сербской армии. Запись «Четверг, 10 февраля».


[Закрыть].

Далее Палеолог отмечает:

«Великая княгиня Мария Павловна давно тайно лелеет мысль увидеть одного из своих сыновей, Бориса или Андрея, восседающим на престоле. Поэтому она не упускает случая исполнять роль, к которой Императрица отнеслась небрежно» (T. II. С. 268)[393]393
  Там же. Гл. III. Вивиани и А. Тома в Петрограде. Запись «Вторник, 16 мая».


[Закрыть].

Но помимо стремлений к личным достижениям, подрывают доверие к существовавшему в то время режиму и некоторые Великие князья; так, Великий князь Сергей Михайлович говорит:

«Французская промышленность достигла изготовления 100000 снарядов в день, мы же изготовляем их едва 20000. Какой срам! Когда я думаю, что все наше самодержавие приводит к такому бессилию, я становлюсь республиканцем!» (Палеолог. T. I. С. 342).

А вот что, с другой стороны, по вопросу о снабжении повествует Легра:

«Один русский артиллерийский генерал ходатайствовал перед правительством о постройке завода для выработки снарядов, средства на которую давал богатый московский промышленник Второв. Разрешение зависело от Великого князя (Сергея Михайловича) как фельдцейхмейстера[394]394
  Фельдцейхмейстер – главный начальник всей артиллерии.


[Закрыть]. Великий князь, – пишет Легра, – не дал благоприятного отзыва. О! Он тоже и не отказал. От него зависело только протянуть дело: эта великая тактика русских. Просителям он отвечал:

– Зачем нам давать себе этот труд? Мы сделали в Америке и Японии огромные заказы; мы рискуем быть переобремененными.

Великому князю указывают на выгоду отечественного производства, хотя бы уже со стороны ускорения дела.

– Нет, право, к чему же? – отвечает Великий князь тоном любезным и усталым. И он сплавлял просителей» (С. 16).

А крылатое слово о республиканстве, слетевшее с уст Великого князя, делало свое злое дело…

Более значительную роль в оппозиции Государю сыграл Великий князь Николай Михайлович.

Вот несколько ярких характеристик, которые приводит о нем Палеолог:

«Замечаешь в глубине его души широкую рану (неудовлетворенного?) честолюбия, угадываешь брожение честолюбивых мечтаний и неосуществившихся надежд. У него есть сознание его личных достоинств, которые недюжинны, и он считает себя подходящим для первых ролей. Между тем он сознает себя неизвестным, пренебрегаемым, бесполезным и бессильным, подозрительным для своего Монарха и своей среды, связанным с образом правления, который он презирает, но из которого он, тем не менее, извлекает огромные выгоды. Во многих отношениях он заслуживает прозвища „Николая-Эгалитэ“[395]395
  От фр. égalité – равенство. Сравнение с биографией герцога Орлеанского Луи Филиппа Жозефа по прозвищу Филиппа Эгалитэ: во время Великой французской революции герцог примкнул к революционерам, отказался от титула, стал «гражданином» и принял фамилию Эгалитэ, голосовал в Конвенте за казнь своего родственника Короля Людовика XVI; впоследствии и сам был казнен революционерами.


[Закрыть], над которым он охотно подшучивает. Между другими сходными чертами с герцогом Орлеанским он обладает слабостью характера последнего. Он слишком предается критике и сплетням, чтобы быть человеком действия, инициативы и власти» (T. I. С. 364).

«Николай Михайлович более критик и фрондер, нежели заговорщик; он слишком любит салонные эпиграммы. Ни в каком случае он не человек авантюры или атаки» (T. III. С. 165)[396]396
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. VII. Конференция союзников. Запись «Понедельник, 15 января».


[Закрыть].

Сильно забегая вперед, приводим о нем еще несколько характерных строк.

«8/21 марта 1917 года, проходя по Миллионной, замечаю Великого князя Николая Михайловича. Одетый в черное, похожий на старого чиновника, он бродит кругом своего дворца. Он открыто стал на сторону революции, и он преисполнен оптимизма. Я знаю его достаточно, чтобы не сомневаться в его искренности, когда он утверждает, что гибель самодержавия обеспечивает отныне спасение и величие России, но я сомневаюсь, чтобы он надолго сохранил эти иллюзии, и я желал бы, чтобы он не потерял их, как Филипп-Эгалитэ!» (Т. III. С. 261)[397]397
  Там же. Гл. VIII. Революция. Запись «Среда, 21 марта».


[Закрыть].

Увы, эпиграммы и фрондерство привели Великого князя к гибели в чрезвычайке Петропавловской крепости, как и «Филиппа-Эгалитэ» на эшафоте.

Такое отношение некоторых членов Императорской Фамилии к Верховной власти впоследствии, по сведениям Палеолога, перешло в настоящий заговор. Пока что это фрондерство оказывает уже свое вредное влияние, заражая собою и высшие классы общества.

25 июля / 7 августа Палеолог передает свой разговор с князем X.

«Князь, тип старого русского дворянина, важного облика, ума широкого и культурного, преисполненного горячего и гордого патриотизма. После длинной и пессимистической тирады он с охотою распространяется о смерти Павла I» (T. II. С. 332).

Очевидно, такие разговоры все время слышались около посла, ибо он заносит в свой дневник:

«Несомненно, Император Николай останется до конца верен союзу, я не испытываю в этом отношении никаких сомнений. Но он не бессмертен. Сколько русских даже, и в особенности в его ближайшем окружении в настоящий момент тайно желают его исчезновения. Что произошло бы при перемене царствования? В этом отношении я не делаю себе иллюзий: разгром России последовал бы незамедлительно… Если Россия не найдет в себе сил сыграть свою роль союзницы до последнего часа, если она ранее времени выйдет из борьбы, если она падет в конвульсиях революции, она неминуемо отделит свои задачи от наших; она поставит себя в невозможность участвовать в выгодах нашей победы, и ее поражение сольется с таковым же Центральных держав» (T. II. С. 328–329).

Под этими словами проницательного иностранца хотелось бы подписаться. Увы, не так думали многие русские люди… Вольные и невольные ошибки и заблуждения Государю не прощались. Все как будто бы сговорились создать кругом него обстановку совершенно невыносимую, как будто бы не понимая, что при таких условиях работать совершенно невозможно, а тем не менее, со сверхчеловеческим самообладанием Царь продолжал свое служение Родине и оставался непоколебимо преданным союзником.

«Слабохарактерный» Государь непреклонно ведет свою линию.

2/15 февраля Палеолог спрашивает Великую княгиню Марию Павловну: «Думаете ли Вы, что союз в опасности?»

«О нет, – отвечает она, – Государь неизменно верен союзу, в этом я ручаюсь»[398]398
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. I. Отступление сербской армии. Запись «Вторник, 15 февраля».


[Закрыть].

13 марта Государь принимает Палеолога. Уходя после часовой аудиенции, Палеолог уносит такие впечатления:

«Ранее всего, Государь хорошо настроен и смотрит с доверием на будущее. Если бы не так, то мог ли бы он так охотно предаваться сблизившим нас воспоминаниям о войне. Затем выяснились еще несколько черт его характера: простота обращения, мягкость, способность к симпатии, твердость памяти, прямота его намерений, мистицизм, малое доверие к самому себе и постоянная потребность в поддержке, посторонней и высшей» (T. II. С. 216–217)[399]399
  Там же. Гл. II. Время Верденских боев. Запись «Понедельник, 13 марта».


[Закрыть].

Следует к этой характеристике добавить еще удивительное равновесие и спокойствие, несмотря на ужасающую обстановку, его окружающую.

«У него свежий цвет лица, улыбающийся взгляд…» – отмечает Палеолог (T. II. С. 262).

В это же приблизительно время последовало увольнение военного министра генерала Поливанова.

Характеризуя Поливанова с наилучшей стороны, Палеолог указывает, что его уход – чувствительная потеря для союза, и объясняет это в особенности тем, что не в пользу ему «играли» на его отношениях с Гучковым, «личным врагом Их Величеств… И еще один раз, по слабости, прибавляет посол, Государь пожертвовал одним из своих лучших слуг» (T. II. С. 236)[400]400
  Ср.: Палеолог М.Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. II. Время Верденских боев. Запись «Воскресенье, 2 апреля».


[Закрыть].

Слова «личных врагов Их Величеств» поставлены Палеологом в кавычки, выражающие, по-видимому, сомнение. Сомнение это рассеивается следующей заметкой Верстрата. «По поводу отречения Государя он спрашивает себя, как мог Гучков согласиться на отказ Государя от престола и за Цесаревича Алексея: „Почему Гучков так поступил? Не хватило ли у него духа, когда он оказался лицом к лицу с Монархом, которого он ненавидел, и увидел перед собою только человека, который просто не хотел, чтобы его разлучали с его сыном?“» (С. 130).

Отлично осведомленный Государь знал о тех чувствах, которые питал к нему Гучков, и весьма понятно его нерасположение к министру, дружившему с его заклятым врагом, и то, что он не мог доверять ему.

18 августа Легра записывает свой разговор с Гучковым, который заканчивает его словами: «Глава, лишенная всяких идей, безо всякой силы, поворачивающаяся по всякому ветру, рискует быть унесенной. По-моему, есть лишь одно решение: отречение Государя и назначение на его место регентства» (С. 103).

Вот когда все предстоявшее уже было задумано!

И будущее доказало основательность недоверия к Поливанову, красному генералу, подписавшему «Права солдата», и которого вещим сердцем угадала Императрица и раскрыла своему мужу и Государю.

В июле 1916 года до Палеолога доходят слухи о предстоящем увольнении Сазонова от должности министра иностранных дел. Слухи эти, волнующие посла, скоро получают подтверждение. Заместителем Сазонова назначается Штюрмер.

На вопрос, какие причины побудили Государя назначить Штюрмера министром иностранных дел, можно ответить только предположениями. Во всяком случае, это произошло не под влиянием Императрицы, которая в одном из своих, правда позднейших, писем[401]401
  «Письма Императрицы». T. II. С. 237, № 389.10 ноября 1916 г. – Авт.


[Закрыть] высказывает Государю: «Он (Распутин) сказал Штюрмеру, что он не должен был принимать назначения министром иностранных дел, что его погубит немецкое имя и что станут говорить, что это все я делаю».

Значит, тут действовали не так называемые «оккультные силы», а личные соображения Государя, очевидно, перевесившие слабые стороны Штюрмера.

Так же отрицательно, как и Палеолог, отнесся к этому событию Бьюкенен.

Вот впечатление от первого посещения Штюрмером французского посольства, записанное Палеологом:

«Он (Штюрмер) произносит фразу, которую я несколько раз слышал из уст Императрицы: „Никакой милости, никакого милосердия к Германии“. Он прощается со мною с долгими и преувеличенными саламалеками. На пороге он повторяет: „Никакой милости, никакого милосердия к Германии!“» (T. II. С. 325)[402]402
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. III. Вивиани и А. Тома в Петрограде. Запись «Суббота, 29 июля».


[Закрыть].

Однородные впечатления от назначения Штюрмера у Палеолога и Бьюкенена (см.: T. II. С. 15–17) делаются достоянием общества и общим местом. Отголосок общественного мнения, Верстрат высказывается так:

«Штюрмер, председатель совета, заместил Сазонова, получил пост министра иностранных дел, к которому он давно стремился. Попав к Певческому мосту под эгидой Распутина и по милости Императрицы (?), он не может не быть подозрительным союзникам. Официально он не перестанет утверждать о своем твердом намерении продолжать войну до победы, и он заявит, конечно, что Россия в единении со своими верными союзниками не сложит орудия ранее, чем Германия будет побеждена. Но обмануты будут Штюрмером лишь те, которые сами этого пожелают, и, несомненно, внешняя политика России приобретает другую ориентацию, или, вернее, другое внушение, которое приведет к тому, что союз будет осуществляться в ином духе» (С. 72).

Первое оказалось верным. Штюрмер ни в чем не изменил политики своего предместника, второе ложным – по той же причине.

Как видно из записок Палеолога, союзники придавали огромное значение присоединению к Антанте Румынии и оказывали в этом отношении давление на Штюрмера, встречавшего сильное сопротивление со стороны начальника Штаба Верховного Главнокомандующего генерала Алексеева.

По этому поводу Жильяр сообщает:

«Я лишь впоследствии узнал, что, чтобы победить сопротивления, встречаемые в Бухаресте (присоединиться к союзу), министр иностранных дел Штюрмер обещал, не заручившись согласием штаба Верховного Главнокомандующего, посылку войск в Румынию» (Прим. к С. 146)[403]403
  Ср.: Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича / предисл. С.Д. Сазонова. Вена: Русь, 1921. Гл. XIII. Государь и Дума. – Галицийская кампания. – Наша жизнь в Ставке. – Растущее недовольство в тылу.


[Закрыть].

Присоединение Румынии к союзу совершилось, вероятно, ценою вышеуказанного обещания и должно почитаться делом Штюрмера. Насколько присоединение к нам Румынии было ценно, насколько это присоединение компенсировало ослабление войсками нашего фронта – вопрос, которого мы здесь касаться не будем.

«Вне и вопреки Государю, – записывает Палеолог, – камарилья Императрицы (ставленником которой он признает Штюрмера) стремится придать русской дипломатии новую ориентацию, я хочу сказать, примирение с Германией. Главной побуждающей причиной к этому является опасение реакционной партии от столь тесного и продолжительного общения с демократическими государствами Запада» (Т. III. С. 2)[404]404
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. V. Румыния вступает в войну. Запись «Воскресенье, 20 августа».


[Закрыть].

Часто повторяя свои в этом отношении опасения, Палеолог в подкрепление их не приводит фактического материала, н о для создания у него такого настроения, как видно из всего предыдущего и хотя бы даже из нижеприведенного случая, данных было более чем достаточно.

17 сентября / 1 октября на официальном рауте в японском посольстве «значительное должностное лицо двора X., с трагическим лицом» показывая на Штюрмера, говорит послу:

«– Господин посол, как Вы и Ваш английский коллега не положите предела изменам этого человека?»

Посол его успокаивает и приглашает его переговорить с ним на эту тему в посольстве.

В назначенный день господин X. приходит к послу, начиная беседу с только что цитированной фразы и повторяя всякие гнусные сплетни о происках консервативных партий и Императрицы. Приводить их прямо– таки стыдно. Интересующихся отсылаем к первоисточнику (Т. III. С. 37, 41–42)[405]405
  Там же. Записи «Воскресенье, 1 октября», «Четверг, 5 октября».


[Закрыть].

Но как назвать тот факт, что значительный чиновник Императорского Двора идет к представителю иностранной, хотя бы даже дружественной, державы и обвиняет главу правительства, избранного его Государем, в государственной измене, клевещет на Императрицу и заходит так далеко, что послу приходится заступаться даже за его Государя. И это не первый и не последний раз, что подобные сплетни побуждают посла к такому образу действий.

3/16 октября он записывает: «Вот уже несколько дней странный слух циркулирует по Петрограду: со всех сторон утверждают, что Штюрмер указал Государю на необходимость прекращения войны путем заключения сепаратного мира. Все получают от меня один ответ: „Я не придаю этим россказням никакого значения!“» (Т. 111. С. 51–52)[406]406
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. V. Румыния вступает в войну. Запись «Понедельник, 16 октября».


[Закрыть].

Вот, действительно, омут предательства, в котором приходилось жить и работать благородному Государю!

И немудрено, если в этом периоде Палеолог отмечает: «В его (Государя) поступках, в его физиономии, в его внешности, во всех проявлениях его внутренней жизни чувствуется уныние, апатия и предание себя на волю Божью» (Т. III. С. 40)[407]407
  Там же. Запись «Среда, 4 октября».


[Закрыть].

Мы видели ту роль, которую сыграл Штюрмер в румынском вопросе, и видели также, что в приписываемом ему стремлении заключения сепаратного мира не приведено конкретных данных, и вот как все это представлялось Ривэ:

«Правые стремятся к заключению сепаратного мира. Тогда возник мак– киавелистический план, жертвой которого должна была сделаться Румыния. Ее поражение, по мнению авторов махинации, неизбежно должно было привести к русско-германскому миру. Предполагалось даже выгодное решение, Россия присоединяла к себе Молдавию, Валахия же предоставлялась Австрии» (С. 158).

«Штюрмер, которому Румыния была обязана своим разгромом, как бы официально выдвинул лозунг, который предполагался окончательно забытым: „немецкая дружба“» (С. 219).

«Штюрмер, его покровители при Дворе и его клевреты давали себе в этом отчет. Единственно в целях предотвращения внутренней катастрофы мы видели их готовящими пути к сепаратному миру. Это сделалось бредом „камарильи“, невзирая на все официальные опровержения, отмеченные нейтральной прессой, невзирая на лицеприятные протесты, повторяемые в Париже и Лондоне. Что было до того некоторым русским, что Россия потеряет свою честь и даже часть своей территории при перемене курса, который был бы беспримерной подлостью, лишь бы реакция осталась хозяйкой в Империи. Родина для этих людей была делом второстепенным… пусть умирает Родина, если их власть должна пасть» (С. 156).

Нет, не так думали правые. Так думали левые, – лишь бы парламентаризм, народоправство и даже власть пролетариата… А Россия, – что было им до России, самое имя которой уничтожено победой левых!

* * *

20 сентября / 3 октября Палеолог отмечает в своем дневнике назначение министром внутренних дел Протопопова на место уволенного Хвостова. Дав ему отрицательную характеристику и отметив, что он прошел к власти через Распутина, посол заканчивает саркастическим восклицанием: «Внутренняя политика государства, значит, в хороших руках!» (Т. III. С. 39)[408]408
  Там же. Запись «Вторник, 3 октября».


[Закрыть].

С этим мнением нельзя не согласиться. Но почему министерский портфель попал в руки Протопопова? Об этом подробно говорится в очерке о письмах Императрицы, помещенном в VI книге «Русской летописи», откуда и делаем выписку:

«Вина Императрицы за сближение с Протопоповым уже всецело падает на общественность, которая его вынесла, родила и преподнесла престолу в качестве государственного мужа. Он ведь был избран симбирским губернским предводителем дворянства, членом Думы, товарищем ее председателя, председателем парламентской делегации от обеих законодательных палат для поездки во Францию, Англию и Италию в целях сближения с парламентскими кругами наших союзников. Но стоило только этому детищу нашей общественности стать близким ко Двору, как против него началась травля… Он был беспринципен, лжив, политически бесчестен, но вместе с тем умен, вкрадчив и обаятелен: недаром же он сумел обольстить симбирское дворянство, думцев, членов Государственного Совета и даже Английского Короля Георга, рекомендовавшего его в собственноручном письме Государю в качестве выдающегося государственного человека. Почему эти сотни людей имели право ошибаться, виновата же перед ними оказалась Императрица, которая подпала под чары ими же возведенного человека»[409]409
  Стремоухое П.П. Императрица Александра Феодоровна в ее письмах // Русская летопись (с 1917 года: в 7 кн.). Париж: Рус. очаг, 1921–1925. Кн. 6. – 1924. С. 61–117.


[Закрыть].

В первый момент назначение Протопопова не произвело неприятного впечатления в либеральных кругах, что явствует из отметки Верстрата:

«Товарищ председателя Думы, влиятельный член прогрессивного блока, Протопопов признается за одного из вождей либеральной оппозиции, он только что состоял в составе делегации, которую Дума посылала в Лондон и Париж, чтобы передать английским и французским парламентариям свой братский привет. Он был другом Родзянки, председателя Думы. Он был в лучших отношениях с лидерами кадетской партии Милюковым и Шингаревым» (С. 80).

Да и Палеолог отмечает впоследствии:

«Протопопов немного выше Штюрмера умом и умелостью. Разговор с ним не лишен приятности; он от этого только опаснее…» (Т. III. С. 83).

Появление у власти Протопопова с новой силой вызывает в представлении французского посла опасность сближения России с Германиею.

21 октября / 3 ноября Палеолог записывает:

«Уже несколько дней странный слух циркулирует в германофильских кругах Петрограда; несколько человек сообщило мне об этом, из которых двое очень серьезных подтверждают, что они имеют источником категорические утверждения Протопопова», а именно «о склонности Германии предоставить России Константинополь ценою заключения немедленного мира» (Т. III. С. 73–74).

На этот раз подозрения посла находят себе некоторое подтверждение.

«Мой английский коллега был сегодня принят Государем в Царском Селе, – записывает в своем дневнике Палеолог. – Его Величество выявился столь же решительным в продолжении войны до окончательной победы нашей коалиции. Сэр Бьюкенен сделал тогда намек на открыто проявляющееся со всех сторон и всеми способами маневры поборников сепаратного мира.

Государь ответил:

– Руководители этой компании изменники.

Мой коллега напоследок спросил:

– Ваше Величество не слышали ли, что если бы Россия согласилась отделиться от союзников, Германия предоставила бы ей Константинополь?

Государь делает неопределенный жест:

– Мне действительно говорили об этом… Но кто мне об этом говорил?.. Я уже не помню… Не Протопопов ли? Во всяком случае я не придаю этому никакого значения».

По поводу этого сообщения английского посла Палеолог телеграфирует своему правительству:

«Государь еще один раз подтвердил свою решимость продолжать войну до полной победы» (Т. III. С. 76).

* * *

«В начале ноября (по новому стилю), – повествует сэр Бьюкенен, – последовало открытие только что преобразованного Англо-Русского Общества. Когда мне пришлось выступить, я воспользовался случаем, чтобы показать, как германофильская партия в России старалась восстановить общество против Великобритании, изображая дело так, как будто бы мы вовлекли Россию в войну, и обвиняя нас в желании бесконечно затягивать ее в целях эксплуатации России и обеспечения себе мирового господства. Указав на то, что вся эта ложь распространяется с тем, чтобы подорвать наш союз и подготовить почву для преждевременного мира, я заключил свою речь следующими словами: „Не только на полях сражения нужно довести войну до победного конца, победа должна быть одержана над врагом и в наших стенах“» (T. II. С. 25).

Несколько дней спустя, 1 ноября <1916 года> собралась Государственная Дума, в которой Милюков выступил с обвинениями, явно направленными против Штюрмера, а в скрытом виде – против Императрицы.

«Чтобы подкрепить свое обвинение в измене, – записывает Палеолог, – Милюков приводит провокаторскую роль полиции в стачках на заводах, работающих на оборону, на секретную переписку с Германией, на беседу Протопопова с немецким агентом Варбургом в Стокгольме… на злоупотребления в деле Мануйлова… и делает заключение: „Если меня спросят, почему я подымаю эти вопросы во время войны, то потому, что министерство Штюрмера представляет опасность во время и для продолжения войны. Значит, мы должны бороться, пока не будем иметь министров, достойных нашего доверия“» (Т. III. С. 88).

Эта речь, – в которой он далее по адресу правительства ставил вопрос: «это глупость или измена?», – была пропитана неправдою. Не было ни измены со стороны Штюрмера, ни провокаций полиции. Переписка с Германией выразилась лишь в письмах, привезенных самовольно фрейлиной Васильчиковой от Великого герцога Гессенского, которые с негодованием были отвергнуты Государем, и в письме графа Эйленбурга к графу Фредериксу, оставленном без ответа; свидание Протопопова – избранника Думы, бывшего, по словам Верстрата, в «лучших отношениях с Милюковым» – не имело никаких последствий.

Речь Милюкова следует считать исторической. Клевета, обвиняющая все правительство, действовавшая до того времени лишь исподтишка и брошенная перед всей Россией с высоты Государственной Думы, сделала свое злое дело… Она была наиболее живучим и ядовитым семенем, из которого выросла революция. И если взятие Бастилии отмечает начало Великой французской революции, то 1 ноября знаменует начало русской. Если это может доставить удовольствие Милюкову, то он может гордиться… славою Герострата!

Не без влияния, конечно, осталась и речь английского посла, недавнего почетного гражданина города Москвы. Возведенные им обвинения не были подкреплены никакими данными, что можно доказать собственными же словами Бьюкенена:

«Штюрмер сказал мне, что он собирается привлечь Милюкова к судебной ответственности за речь, в которой тот укорял его в измене; он обратил мое внимание на два следующих отрывка из нее: „Для того чтобы раскрыть все пути и средства германской пропаганды, о которой нам недавно так откровенно говорил сэр Д. Бьюкенен, мы должны произвести законное расследование…“ „Вот почему я (Милюков) не был удивлен, когда услышал из уст британского посла веское обвинение против некоторой группы людей, желающих подготовить путь к сепаратному миру…“»

«…Штюрмер спросил Бьюкенена, кто такие были руководители антибританской кампании. Когда я сказал, что именно это я и стараюсь узнать, он просил меня уведомить его, как только я получу какие-нибудь достоверные сведения» (T. II. С. 26).

Из мемуаров сэра Джорджа не видно, чтобы эти сведения были им доставлены…

Итак, английский посол в публичной речи бросает, так сказать, на улицу неподкрепленные никакими данными сведения, компрометирующие в туманной форме русское правительство, прося впоследствии у того же правительства доставить ему эти данные, а член Государственной Думы, играя словами этого самого посла, уже открыто обвиняет главу правительства в предательстве. Что это? Приходится спросить и нам…

В то же время в обществе широко распространяется приводимое Палеологом письмо председателя Союза земств и городов князя Львова к председателю Думы Родзянко.

«Наше внутреннее положение с каждым днем делается все более трудным. Действия правительства, непоследовательные и несогласованные, еще более увеличили общую дезорганизованность государства. Народ приходит в отчаяние и возмущается. Постоянная перемена министров парализовала власть. Но это не все… Страшное подозрение, слухи об измене, возмутительные россказни распространяют убеждение, что рука неприятеля тайно проникает в наше общественное дело. Это убеждение подтверждается непрестанными слухами, изображающими правительство, как уже готовое заключить сепаратный мир. Представители земского Союза с негодованием отбрасывают идею позорного мира; они признают, что патриотизм и честь обязывают Россию продолжать войну до победы в единении с союзниками. Они глубоко веруют в победу нашей героической армии, но должны, однако, признать, что главная опасность идет не извне, а изнутри. И поэтому они решаются поддерживать Думу в ее усилиях создать правительство, способное вызвать усилие всех средств страны. Великая Россия даст свою поддержку народному правительству» (Т. III. С. 89).

Это выступление не лучше ранее приведенных. Хотя и в замаскированной, но достаточно прозрачной форме правительству приписывается измена и готовность заключить сепаратный мир, о чем правительство никогда и не помышляло и что Государь неоднократно публично высказывал… а поэтому долой старое правительство и да здравствуют кадетские министры под ферулой князя Львова.

Наконец, Гучков пишет генералу Алексееву письмо, копия которого в тысячах экземплярах распространяется в тылу и в окопах:

«Народ и армия одинаково верят, что если Штюрмер еще не изменил, то он готов это сделать. Не ужасно ли думать, что все секреты нашей дипломатии в руках этого человека? Возмутительная политика, которой он является орудием, грозит нам потерею всех наших военных успехов…» (Т. III. С. 90).

Под влиянием всех приведенных обстоятельств Штюрмер пал.

Штюрмеру и приписываемой ему измене здесь отведено как будто бы слишком большое место. Однако это было необходимо для выяснения личности Государя, что составляет предмет настоящего этюда. Если бы Штюрмер был тем изменником, каковым изображало его общественное мнение или, вернее, действующая за его спиной революционная пропаганда, то нельзя было бы не упрекнуть Государя за то, что он держал около себя такого человека, хотя бы по одной только причине неумения разбираться в людях. Но дело в том, что Государь знал, что Штюрмер не предатель, и понимал, что это приписывалось ему с целью отвести от власти человека, по тем или иным соображениям преданного идее неприкосновенности власти Государя, единственно способной довести войну до конца, в чем Государь видел в данное время цель своей жизни. К тому же Государь не мог не понимать, что легенда об измене Штюрмера была одним из звеньев кампании, обнимавшей и Императрицу, и направленной к его, Царя, дискредитированию в целях захвата власти.