Текст книги "Царь и Россия
(Размышления о Государе Императоре Николае II)"

Автор книги: Петр Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 56 страниц)

* * *

Вместо Штюрмера председателем Совета министров был назначен министр путей сообщения А.Ф. Трепов, а министром иностранных дел – государственный контролер Н.Н. Покровский. Первого Палеолог характеризует «энергичным, умным и методичным» (Т. III. С. 98)[410]410
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. V. Румыния вступает в войну. Запись «Пятница, 22 сентября».


[Закрыть], а Бьюкенен Покровского – «либеральным, уважаемым и умным». Оба эти назначения Бьюкенен называет «весьма удачными» (T. II. С. 27).

Первейшей заботой Трепова было удаление из среды правительства Протопопова и более яркое выявление нашей политики в смысле единения с союзниками и решимости довести войну до победного конца.

В первом вопросе в первые же дни своего министерства Трепов терпит у Государя неудачу; по поводу же второго он высказывает Палеологу, что «в Думе правительство бесповоротно обяжется продлить войну до разгрома Германии. Оно сожжет свои мосты» (Т. III. С. 104)[411]411
  Ср.: Палеолог М.Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. VI. Убийство Распутина. Запись «Четверг, 30 ноября».


[Закрыть].

Произнесенная новым председателем Совета (19 ноября / 2 декабря) в таком смысле декларация была встречена сочувственно в Думе, заявление же, которым он закончил свою речь, о предоставлении нам союзниками Константинополя, принимается равнодушно и как бы падает в пустую залу.

По этому поводу Палеолог записывает: «Часть министерской декларации, касающаяся Константинополя, не вызвала в публике большего отзвука, нежели в Думе. Это впечатление равнодушия и изумления, как будто бы Трепов выкопал старую утопию, когда-то лелеемую, но уже давно позабытую. Вот уже несколько месяцев, что я наблюдаю в народной душе это постоянное исчезновение византийской мечты; ее прелесть исчезла… Отказаться от своих мечтаний, отказаться от того, что преследовал, чего страстно жаждал, наслаждаться даже с какой-то горькой и едкой радостью своим разочарованием – как это по-русски!

Г-жа X. мне говорила сегодня вечером:

„Правительственная декларация нелепа. Никто уже более не думает о Константинополе. Это было прекрасное безумие, но только безумие. И когда вылечиваешься от безумия, к нему более не возвращаются, а делают другое“» (T. III. С. 107)[412]412
  Там же. Запись «Понедельник, 4 декабря».


[Закрыть].

И в то же время, когда избранник Государя А.Ф. Трепов, может быть и несимпатичный так называемой общественности, но ничем не опороченный, стремился к осуществлению многовековой мечты русского народа, русское общество уже утратило пафос войны; ни исполнение завещания Великого Петра, ни крест на Святой Софии его не интересовали, интересовала его только революция, которой оно хотело и боялось, боялось и хотело.

А Государь, «слабовольный Государь», гордо держал курс своего корабля в непоколебимой решимости, подобно своим духовным предкам, «повесить свой щит на вратах Цареграда»…

В приказе по армии и флоту от 12 декабря 1916 года указано:

«Время (для мира) еще не наступило, враг еще не изгнан из захваченных областей. Достижение Россиею созданных войной задач, обладание Цареградом и проливами, равно как создание свободной Польши из всех трех ее разрозненных областей – еще не обеспечено».

Государь еще верил в свою задачу и в свой народ.

* * *

13/26 ноября Палеолог заносит в свой дневник: «Некрасов, Милюков, Шингарев и Коновалов пришли к заключению, что наступил, быть может, час, конечно, не для свержения Императорского режима, но для организации поражающей манифестации, которая, смутив Царя, заставила бы его отказаться от самодержавных прерогатив и побудить создать свободное правительство» (Т. III. С. 100).

Однако «друзья слева» думали не так.

«Социалистическая группа, – сообщает Палеологу его осведомитель, – проявляет все более увеличивающуюся склонность действовать независимо от Думы и организовать программу действий вне легальных путей. Чхеидзе и Керенский повторяют: „Кадеты ничего не понимают в пролетариате. С ними нечего делать“. В настоящий момент главари сосредоточивают свою деятельность главным образом на армии, объясняя ей, что в ее интересах соединиться с рабочими, чтобы обеспечить крестьянству, из которого она главным образом происходит, торжество аграрных вожделений. Поэтому распространяют в казармах в изобилии брошюру на классическую тему: „Земля принадлежит земледельцу“, она принадлежит ему по праву, а следовательно, без выкупа; не покупают собственности, которой незаконно были лишены. Только революция может осуществить это огромное социальное восстановление нарушенных прав.

Посол спрашивает передавшего ему эти сведения, имеет ли учение „пораженчества“ пресловутого Ленина, укрывавшегося в Женеве, распространение в армии.

„Нет, – отвечает он, – эти доктрины поддерживаются здесь только несколькими полоумными, которых подозревают в том, что они на содержании у Германии… или охраны“» (Т. III. С. 114)[413]413
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. VI. Убийство Распутина. Запись «Понедельник, 18 декабря».


[Закрыть].

И в то же время, когда легенда о провокации охраны принималась многими с доверием, удивлялись запрещению правительством съезда в Москве Союза земств и городов, съезда, деятели которого лишь незадолго перед тем бросили в народ приведенный выше революционный выкрик… Впрочем, запрещение не помешало Союзу продолжить свое дело изданием следующей прокламации: «Наше спасение – в глубоком сознании нашей ответственности перед отечеством. Когда власть делается препятствием на пути к победе, ответственность за судьбы России падает на всю страну. Правительство, сделавшееся орудием тайных сил, ведет Россию к гибели и потрясает Императорский престол. Надо в один из наиболее грозных часов нашей истории создать правительство, достойное великого народа. Пусть Дума в решительной борьбе, ею принятой, оправдает чаяния страны! Нельзя потерять ни одного дня!» (T. III. С. 126–127)[414]414
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. VI. Убийство Распутина. Запись «Пятница, 29 декабря».


[Закрыть].

Под влиянием всех этих выступлений, по словам одного из друзей посла, в Москве «в салонах, в магазинах, кафе открыто говорят, что „Немка“ (Императрица) погубит Россию, что ее надо заточить как сумасшедшую. Относительно Государя не стесняются говорить, что он хорошо бы поступил, если бы задумался о судьбе Павла I» (T. III. С. 118)[415]415
  Там же. Запись «Суббота, 23 декабря».


[Закрыть].

И вот, весь этот ужас, который творится около престола, побуждает Палеолога формулировать более точно характеристику тех личностей, против которых направлено народное негодование.

«Что политика России направляется камарильей Императрицы, не подлежит сомнению. Но кто же руководит этой камарильей? Откуда она черпает свою программу и направление? Конечно, не от Императрицы. Публика, которая любит простые идеи и обобщения около личностей, не точно судит о роли Императрицы; она ее преувеличивает и извращает. Александра Феодоровна слишком импульсивна, слишком способна заблуждаться, слишком неуравновешенна, чтобы создать политическую систему и приводить ее к осуществлению, она – политическое и всемогущее орудие заговора, который я постоянно чую вокруг себя; она не более как орудие. Также и личности, которые суетятся кругом нее, – Распутин, Вырубова, генерал Воейков, Танеев, Штюрмер, князь Андронников и тому подобные – только исполнители, статисты, послушные интриганы и манекены. Министр внутренних дел Протопопов, который кажется более значительным, обязан этой иллюзии лишь перевозбуждению своих мозговых оболочек. За его экспансивными фанфаронадами и шумною деятельностью нет ничего, кроме напряжения спинного мозга. Это мономан, которого скоро посадят под замок.

В таком случае, кем же руководится камарилья Царского Села?

Я напрасно допрашивал тех, которые казались мне более способными удовлетворить мое любопытство. Я получил только ответы неопределенные и противоречивые, гипотезы, подозрения[416]416
  Выделено нами. – Авт.


[Закрыть].

Если бы я, однако, был вынужден[417]417
  Выделено нами. – Авт.


[Закрыть] сделать вывод, я сказал бы, что пагубная политика, за которую Императрица несет ответственность перед историей, внушается ей четырьмя лицами: председателем крайней правой группы Государственного Совета Щегловитовым, Петроградским митрополитом Питиримом, бывшим директором Департамента полиции Белецким и, наконец, банкиром Манусом. Вне этих четырех лиц я вижу лишь игру сил сокрытых, коллективных, разбросанных, иногда бессознательных, которые выражают, может быть, исключительное вековое воздействие самодержавия, его инстинкт самосохранения, все, что остается в нем жизненного от приобретенного движения (vitesse acquise)[418]418
  Достигнутая скорость (фр.).


[Закрыть]. В вышеупомянутом квартете я придаю специальное значение банкиру Манусу; он обеспечивает связи с Берлином. Это через него Германия проводит и осуществляет свои интриги в русском обществе; он раздатчик немецких субсидий»(T. III. С. 110–111)[419]419
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. VI. Убийство Распутина. Запись «Воскресенье, 10 декабря».


[Закрыть].

На этом месте записок французского посла приходится особенно остановиться, так как в нем наиболее определенно выражается мысль, красною нитью проходящая через три тома его капитального и замечательного по своей искренности труда. И что же мы видим? Палеологу ничего определенно неизвестно, он только чует[420]420
  Выделено нами. – Авт.


[Закрыть]. И чутье, по самой природе своей способное ощущать явления лишь в смутных очертаниях, а не в определенных представлениях, его не обманывает: кругом Императрицы действительно творилось темное дело всемирного «заговора», характер которого, быть может, далее выяснится.

В то же приблизительно время посол высказывается о Государе: «Кто-то сказал, что у Цезаря были „все пороки и ни одного недостатка“. У Николая II нет ни одного порока, но у него был наихудший недостаток для самодержца: отсутствие личности. Он всегда подчиняется. Его воля всегда связана, взята врасплох или подчинена. Она никогда не проявляется действием непосредственным и самопроизвольным» (Т.111. С. 101).

Приведенная оценка не совпадает с характеристикой другого иностранца, бывшего Президента Французской Республики Э. Лубэ, приведенной С.С. Ольденбургом в его «Слове памяти Государя»[421]421
  Ольденбург цитирует слова Лубэ из книги: Ch. Maurras: «Kiel et Tanger». C. 90. – Авт.


[Закрыть]: «Обычно видят в Императоре Николае II человека доброго, великодушного, но немного слабого, беззащитного против влияний и давлений. Это глубокая ошибка! Он предан своим идеям, он защищает их с терпением и упорством; он имеет задолго продуманные планы, осуществления которых медленно достигает. Под видимостью робости, немного женственной, Царь имеет сильную душу и мужественное сердце, непоколебимо верное. Он знает, куда идет и чего хочет».

Государь в рассматриваемом периоде имел одну основную идею: довести войну до конца, и проводил ее «с терпением и упорством». Для осуществления этой идеи он считал необходимым во время войны сохранить свою власть и поэтому не прибегать к каким бы то ни было коренным реформам, и это тоже осуществлял «с терпением и упорством». Говорили, что он совершал это под давлением Императрицы по слабости своей воли, но кто может доказать, что он творил не то, чего он хотел сам, а то, что ему навязывали? Почему нельзя допустить, что стремления и воли обоих Царственных супругов просто совпадали?

Во всяком случае в то время, когда русское общество уже «устало», Государь с изумительною стойкостью продолжал идти по намеченному пути. Вышеупомянутый приказ от 12 декабря он кончает словами: «Будем же непоколебимы в уверенности в нашей победе, и Всевышний благословит наши знамена, покроет их вновь неувядаемой славой и дарует нам мир, достойный ваших геройских подвигов, славные войска мои, – мир, за который грядущие поколения будут благословлять вашу священную для них память».

По поводу приведенного приказа Палеолог говорит: «Это благородное и смелое выступление не может не отозваться в национальном сознании. Тем не менее, оно оставляет во мне чувство беспокойства, Государь слишком рассудителен, чтобы не отдавать себе отчета, что Румынский фронт отнимает у него все шансы овладеть Константинополем и что его народ давно отказался от византийской мечты. Тогда для чего же этот торжественный призыв к проекту, тщетность которого он лучше всех сознает? Говоря так, не хотел ли он реагировать против недоброжелательства, которое выявляется к нему среди самых преданных слуг Династии? Или, наконец, чувствуя свою гибель и „оставленный Богом“, он пожелал выразить в торжественном акте нечто вроде политического завещания, мотивы величия и национального достоинства которого оправдали бы его в том, что он возложил на русский народ испытание этой войны?» (T. III. С. 120)[422]422
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. VI. Убийство Распутина. Запись «Понедельник, 25 декабря».


[Закрыть].

Если беспокойство Палеолога навеяно на него «миазмами Петрограда», то выводы его, явившиеся последствием его личных впечатлений, как всегда верны в признании благородства побуждений Императора Николая.

* * *

17/30 декабря произошло убийство Распутина. Подробности этого убийства – вне темы настоящего этюда. Отметим лишь, что этот «хирургический» прием не принес никакой пользы. Вот как оценивает это событие Бьюкенен: «Убийство Распутина, хотя и подсказанное патриотическими побуждениями, было роковой ошибкой. Оно сделало Государыню еще более непримиримой и подало опасный пример, побуждая многих приводить свои замыслы в исполнение. Помимо этого, оно затруднило Государю возможность пойти на уступки, даже если бы он намеревался это сделать, так как его могли заподозрить в том, что он уступает из боязни быть убитым» (T. II. С. 31).

Во всяком случае, это убийство крайне обострило уже без того тяжелые отношения между Государем и остальною Императорской Фамилией, ставшей в защиту высланного за участие в убийстве на Персидский фронт Великого князя Дмитрия Павловича.

Так или иначе, Распутин перестал существовать, и здесь следует подвести итог его деятельности в той области, которая нас интересует, а именно, был ли он немецким агентом? В подтверждение этого предположения Палеолог фактов не привел, а Бьюкенен так формулирует свое заключение: «Распутина также обвиняли в том, что он подкуплен немцами, – обвинение, которое, сказать по правде, не было основательным. Он не состоял в непосредственной связи с Германией и не получал денег непосредственно от немцев, но его широко финансировали некоторые еврейские банкиры, которые, по всей видимости, были немецкими агентами. Так как он имел привычку повторять перед этими еврейскими друзьями все то, что он слышал в Царском, и так как Государыня советовалась с ним по всем военным и политическим вопросам, многие полезные сведения доходили до немцев таким косвенным путем» (T. I. С. 178).

«Я не думаю, – говорил Жильяр, – чтобы Распутин был в прямом значении этого слова наемным агентом Германии» (С. 353)[423]423
  Ср.: Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича / предисл. С.Д. Сазонова. Вена: Русь, 1921. Гл. XIV. Политическое напряжение. – Смерть Распутина.


[Закрыть].

Итак, в доказательство того, что Распутин был немецким агентом, иностранцы подтверждающих данных не приводят, что не мешало тому, что около Распутина ходило много баснословных рассказов, о чем после посещения Швейцарского посланника свидетельствует тот же Жильяр: «Я никогда до этого свидания не подозревал ту важность, которую приписывали не только в русских кругах, но и в посольствах и миссиях Петрограда политической роли Распутина. Ее значение сильно преувеличивалось» (106–107)[424]424
  Ср.: Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича / предисл. С.Д. Сазонова. Вена: Русь, 1921. Гл. X. Первые шесть месяцев войны.


[Закрыть].

А сводилась эта роль к тому, что под влиянием Распутина Императрица изменяла России.

Это обвинение против Императрицы ныне опровергнуто как чрезвычайной следственной комиссией, учрежденной Временным правительством, так и опубликованными письмами Государыни, и поэтому по первому впечатлению, казалось бы, что не стоит им и заниматься, но это не совсем так.

Распространяемые об измене Императрицы слухи от светских салонов до полицейских участков, от учебных заведений до трактиров и кабаков, от штабов до окопов вселяли такой разврат как в высших слоях общества, так и в простонародье, что в них следует видеть если не главную причину, то во всяком случае главнейший предлог для революции.

Нельзя в данном случае не сослаться на авторитет Главнокомандующего «вооруженными силами на Юге России» генерала Деникина, который в своей книге «Очерки русской смуты»[425]425
  Деникин А.И. Очерки русской смуты. T. 1. Париж, 1921; Т. 2. Париж, 1922; Т. 3. Берлин, 1924; Т. 4. Берлин, 1925; Т. 5. Берлин, 1926.


[Закрыть] (T. I. Вып. 1. С. 17–18) высказывает следующее: «Но наиболее потрясающее впечатление произвело роковое слово „измена“… В армии громко, не стесняясь ни местом, ни временем, шли разговоры о настойчивом требовании Императрицей сепаратного мира, предательстве ее относительно фельдмаршала Китченера, о поездке которого она якобы сообщила немцам, и так далее. Переживая памятью минувшее, учитывая то впечатление, которое произвел в армии этот слух об измене Императрицы, я считаю, что это обстоятельство сыграло огромную роль в настроении армии и в отношении ее к Династии и революции».

То обстоятельство, что Императрица ныне очищена от возведенной на нее клеветы, не уничтожает того факта, что приписываемая ей легендой «измена» владела обществом того времени и являлась самодовлеющим фактом, значение которого не может не быть предметом изучения исследователя той эпохи.

Так как на вопрос о роли Распутина как немецкого агента мы не нашли ответа у иностранцев, то обращаемся к русским источникам.

В № 119 от 12 сентября 1924 года издающейся в Париже газете «Вечернее время» напечатана статья, подписанная Григорием Гирчичем[426]426
  В томе XI «Архива Русской Революции» появились воспоминания сенатора С.В. Завадского, состоявшего товарищем председателя (Муравьева) упомянутой Чрезвычайной комиссии. Завадский безусловно отрицает всякую причастность Императрицы к «измене», а о Гирчиче говорит как об оставившем в его душе «самую лучшую о себе память как о деятеле и человеке» (С. 50). Заподозрить С.В. Завадского в особой слабости к старому режиму, и в частности к Императрице, довольно трудно, так как при таких свойствах не пригласил бы его Керенский на такую роль. – Авт.


[Закрыть], почетным мировым судьей, бывшим военным следователем по особо важным делам штабов главнокомандующего Деникина и Врангеля. По его свидетельству, по интересующему нас вопросу имеется исчерпывающий материал в работах «Чрезвычайной комиссии для расследования злоупотреблений министров и других высших чинов Империи». Председательствование в Комиссии социалиста большевистского оттенка адвоката Муравьева и бдительный контроль над ее работами со стороны Петроградского совдепа и толпы разнокалиберных интернационалистов, при традиционно честной работе русских судебных чинов, сделали результаты работы Комиссии бесспорными. Комиссия обладала исключительными возможностями для выяснения истины, и отдельное лицо, в особенности частное, никогда и ни при каких обстоятельствах не может располагать бывшими в ее распоряжении материалами и средствами. «До конца сентября 1917 года я заведовал 27-й следственною частью Комиссии, где были сосредоточены все указания, даже малейшие, на измену со стороны представителей власти в Империи и даже членов Царствующей Династии. Все указания были проверены с исчерпывающей полнотой, полным беспристрастием…»

И что же оказалось?

«Среди близких к Царской семье было мало людей верноподданных в благородном значении этого слова, но не было и изменников. Распутин, этот умный, с огромной волей подтаежный мужик, после многолетнего аскетического стажа сбитый с толку петербургским высшим советом, не был шпионом и изменником. В последние годы своей жизни он сделался негодяем, был и предателем – но только чести своих чистых душою державных покровителей, видевших в нем верного выразителя чувств „простого“ народа и человека, одаренного свыше таинственной и благодатной силой. Не был Распутин и дельцом, а с какой-то точки зрения, его можно считать и „бессребреником“».

Гораздо более подозрительно относится к Распутину судебный следователь Соколов в своей книге, излагающей произведенное им следствие об убийстве Царской семьи[427]427
  Соколов Н.А. Убийство Царской Семьи. Берлин: Слово, 1925.


[Закрыть]. В этой книге, ссылаясь главным образом на князя Юсупова и Керенского, в свою очередь ссылающегося на бывшего министра внутренних дел А.Н. Хвостова, он указывает на связь Распутина с группой лиц, несомненно подозрительных в смысле своей деятельности, на разрушение России направленной, и в том числе с какой-то организацией «зеленых», действовавших в интересах врагов России в Швеции.

Вот что говорит князь Юсупов: «Мне все же кажется, что, являясь агентом немцев, он в своей политической деятельности не был вполне сознательным для самого себя и до известной степени поступал бессознательно в своей губительной для России деятельности».

Заключение агента, приставленного для наблюдения за Распутиным военными властями, сводится к следующему: «Ему было ясно, что его (Распутина) квартира и есть то место, где немцы через свою агентуру получали нужные им сведения, но (он) должен сказать по совести, не имел основания считать его немецким агентом. Он был безусловный германофил» (С. 80).

Керенский заявляет на следствии: «Что Распутин был немецкий агент или, правильнее сказать, что он был тем лицом, около которого работали не только германофилы, но и немецкое агенты, это для меня не подлежит сомнению» (С. 80).

Вот, в сущности, весь фактический материал, указывающий на связь Распутина с немцами. Насколько он оказался им полезным как осведомитель, не выяснено; не выяснено также, насколько он был использован ими в качестве проводника немецких чаяний и вожделений.

Однако существенно важным представляется то обстоятельство, что «А.Н. Хвостов, по словам В.А. Маклакова, даже сильно возбужденный против Государя, ни на минуту не допускал мысли, что Императорская чета могла бы иметь соприкосновение с германской интригой; он рядом соображений и фактов это энергично отрицал» (С. 79).

Оценивая значение Распутина, в смысле немецких происков, мы, по-видимому, будем гораздо ближе к истине, последуя словам Жильяра: «Распутин, конечно, был страшным орудием в руках Германского генерального штаба, который, имея полный интерес продлить жизнь столь драгоценного союзника, окружил его шпионами, бывшими, вместе с тем, и его охранителями. Немцы нашли в нем превосходное средство, чтобы компрометировать Двор, и широко это средство использовали» (С. 153).[428]428
  Ср.: Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича / предисл. С.Д. Сазонова. Вена: Русь, 1921. Гл. XIV. Политическое напряжение. – Смерть Распутина.


[Закрыть]

Дело, конечно, было не в Распутине; удар был направлен на Императрицу. «Наихудшие инсинуации распространялись на ее (Императрицы) счет и встречали доверие даже в кругах, которые до того времени отбрасывали их с презрением… Не удовлетворялись нападками, направленными против частной жизни Императрицы, но ее открыто обвиняли в германофильстве и давали понять, что ее симпатии к Германии могли стать опасностью для страны. Слово „измена“ не было еще на устах, но намеки, полные недомолвок, показывали, что подозрение внедрилось уже в сознание многих. Я знал, что это было результатом немецких пропаганды и интриг… Берлинское правительство уже осенью 1915 года дало себе отчет, что оно никогда не справится с Россией, пока она объединена со своим Царем, и с того времени оно имело только одну мысль: вызвать революцию, которая привела бы к падению Николая II. В виду трудностей, которые оно встречало к нападкам непосредственно на Царя, немцы направили свои усилия против Императрицы, начав исподтишка против нее кампанию диффамации, очень искусно веденную, которая не замедлила принести свои плоды. Не отступали ни перед какой клеветой. Прибегнули к классическому приему, уже ведомому истории, который заключается в нападках, направленных на монарха в лице его супруги; действительно, легче повредить репутации женщины, в особенности если она иностранка. Понимая всю выгоду, которую можно было извлечь из того положения, что Императрица была немецкой принцессой, пытались ловкими провокациями создать о ней представление как об изменнице России. Это был лучший способ скомпрометировать ее в глазах нации. Это обвинение встретило благоприятный прием в некоторых русских кругах и обратилось в страшное орудие против династии» (С. 142–144)[429]429
  Там же. Гл. XIII. Государь и Дума. – Галицийская кампания. – Наша жизнь в Ставке. – Растущее недовольство в тылу.


[Закрыть].

Все приписывали Императрице огромное влияние на ее державного супруга. Если бы она стояла за сепаратный мир с целью спасти от окончательного разгрома свою прежнюю родину, то, конечно, употребила бы на это свое влияние. Государь до последнего дня своего царствования стоял за продолжение войны и даже уже в плену у большевиков в Тобольске говорил, что не отрекся бы от престола, если бы знал, что это может привести к окончанию нашей борьбы с немцами, и тогда в первый раз пожалел о своей жертве. Какой из этого следует сделать вывод? Или тот, что Государь вовсе не так уж был послушен воле своей жены, как это говорили, или что влияние Императрицы в данном случае не проявлялось в том смысле, которое ей приписывали. Трудно допустить, чтобы столь дружные супруги расходились в таком кардинальном вопросе. Из сопоставления всех приведенных фактов совершенно ясно, что Императрица никогда сторонницей сепаратного мира не была.

Что касается вожделений немцев узнавать через Распутина тайны нашей политики и военных планов, то, может быть, к этому и делались попытки. Допуская даже, что кое-что Распутин мог слышать (хотя что мог он секретного слышать из неподлежащего оглашению?), разбалтывать в пьяном виде, нельзя одного не признать, что это зло было неизмеримо меньшим, чем распространение в обществе слухов, что Распутин, близкий к Императрице человек – немецкий агент: вера в такую возможность революционировала страну, а революция в России была в то время единственной надеждой немцев.

«Я часто мечтал, – говорит Людендорф в своих „Воспоминаниях о войне“, – об осуществлении русской революции, которая должна была облегчить наше военное положение. Непрестанная химера! Ныне она совершилась неожиданно. Я почувствовал себя облегченным от громадной тягости!» (Жильяр. С. 157).

«Большая публика, – прибавляет от себя Жильяр, – не отдавая себе отчета, сделалась послушным агентом немецких интриг» (С. 159)[430]430
  Ср.: Жильяр П. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 – Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича / предисл. С.Д. Сазонова. Вена: Русь, 1921. Гл. XV. Революция. – Отречение Николая II.


[Закрыть].

Русское общество того времени не сумело понять, что немецкая интрига, губившая репутацию Императрицы, вместе с нею губила и Россию.

Девятый вал накатывался на нашу Родину.

В начале 1917 года Палеолог отмечает в своем дневнике о доходящих до него слухах о брожении, начавшемся против Государя в среде Императорской Фамилии, ведущем к его низложению (Т. 111. С. 137, 138, 155).

И немудрено после этого, что когда посол представляется Государю 25 декабря / 7 января, он поражен «усталым видом Царя, его выражением сосредоточенным и удрученным», который все еще находит в себе силы сказать: «Я все еще упорно стою на том, чтобы продлить войну до победы, до победы решительной и окончательной!» (T. III. С. 148)[431]431
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. VI. Убийство Распутина. Запись «Воскресенье, 7 января».


[Закрыть]. И при этом Государь знал о всем, что около него творилось (Т. III. С. 162).

Помимо всех приведенных затруднений, положение Государя осложнялось, может быть, еще и образом действий английского посла. Как было указано в начале настоящего этюда, многие обвиняли Англию в том, что она вовлекла Россию в мировую войну. Это обвинение разрешалось лишь словами: «Cui prodest?»[432]432
  Кому выгодно? (лат.).


[Закрыть] Обвинения шли и дальше: большое число лиц утверждало и утверждает, что Англия способствовала нашей революции. Какие могли быть у нее к этому побуждения? В конце 1916 года военное положение России значительно улучшилось. Армия была снабжена снарядами в изобилии. Противник изнемогал. Даже без активных с нашей стороны выступлений война близилась к своему концу, и Россия должна была пожать плоды своих трехлетних жертв и усилий. Константинополь, дверь в Индию, был нам обещан. Приближалось ультимо[433]433
  Последний установленный день по оплате состоявшейся сделки.


[Закрыть] для оплаты по векселю. Платить по этому векселю было неприятно. Почему бы не поставить кредитора в такие условия, чтобы он оказался в невозможности предъявить свои законные требования? «Cui prodest?» На этот вопрос многие отвечали – Англии. Если действительно Англия делала такую политику, то вольным или невольным проводником ее являлся сэр Джордж Бьюкенен. Было уже указано, что воспоминания сэра Джорджа производят впечатление обратное, так как в них демонстрируются его живые симпатии к России, но, быть может, личные чувства Бьюкенена – одно, а порученная ему политика – другое.

По этому поводу около года тому назад между вдовой покойного Великого князя Павла Александровича, княгиней Палей и бывшим английским послом возгорелась на страницах «Revue de Paris»[434]434
  «Парижское обозрение» (фр.).


[Закрыть] острая полемика, в которой княгиня обвиняет сэра Джорджа в способствовании нашей революции, а он против этих обвинений защищается. В последних главах своих воспоминаний Бьюкенен тоже старается оправдать себя в взводимых на него обвинениях. Нельзя не признать, что его оправдания не слишком убедительны и скорее производят впечатление, что «qui s’excuse s’accuse»[435]435
  Кто оправдывается, тот сам себя обвиняет (фр.).


[Закрыть], а сэр Джордж, пользуясь термином нашей старой юриспруденции, «остается в сильном подозрении».

Здесь не место заниматься этим вопросом, который завлек бы нас слишком далеко, отмечаем его потому, что образ действий Бьюкенена в рассматриваемом периоде внушал многим сомнение и поэтому, в конце концов, определял к нему и отношение Государя. К этому необходимо присовокупить, что, как это уже было отмечено выше, Государь вообще был хорошо осведомлен и кроме того обладал особою интуицией в том, как люди к нему относились.

12 января сэр Джордж был принят Государем.

«Во всех предшествующих случаях, – повествует посол, – Его Величество запросто принимал меня у себя в кабинете, просил садиться и, протягивая портсигар, предлагал закурить. Поэтому я был неприятно поражен, когда на этот раз меня ввели в приемную и я застал Его Величество ожидавшим меня, стоя посреди комнаты».

Несмотря на такой холодный прием, посол решается высказать Государю свои мрачные взгляды на положение и о необходимости поставить во главе правительства сильного человека. Государь с этим соглашается. Бьюкенен, однако, делает оговорку, чтобы стойкость этого лица «не проявлялась в усилении репрессивных мер или в том, чтобы мешать прекрасной работе земств». Воздавая должное земствам за услуги, оказанные ими во время войны, Государь ответил, что он порицает поведение и политическую деятельность некоторых их лидеров. Посол старался защищать их, указывая, что «если они и заблуждались, то руководились только чрезмерным патриотизмом», но его защита осталась без успеха. Очевидно, восхваление земств после их недавних чисто революционных выступлений не могло не поразить неприятно Государя, но апогея своей бестактности сэр Джордж достигает следующим выпадом: «Ваше Величество, разрешите мне сказать вам, что вы имеете перед собою только один верный путь – уничтожить преграду, отделяющую Вас от Вашего народа и снова заслужить его доверие»[436]436
  Выделено нами. – Авт.


[Закрыть].

«Выпрямившись и твердо взглянув на меня, Государь спросил:

– Думаете ли Вы, что я должен заслужить доверие моего народа или что он должен снова заслужить мое доверие?» (T. II. С. 36–37).

Нужно удивляться сверхчеловеческой сдержанности Монарха, который мог спокойно выслушать эту уже прямо дерзкую выходку зарвавшегося англичанина.

1/14 января новогодний прием в Царском Селе.

«Николай II появляется, как всегда, любезный и простой, даже с обликом развязности[437]437
  Affectant même l’air dégagé – Авт. – Точнее: «даже стараясь быть непринужденным». – Ред.


[Закрыть], но бледное и исхудалое лицо выдает природу его тайных помышлений» (Палеолог. Т. III. С. 164). Таким же мы видим его 21 января (3 февраля), три недели спустя, за парадным обедом в Царском Селе, данном лорду Мильнеру, Думергу, генералу Кастельно и другим, когда для каждого из них он находит любезное слово (Там же. T. III. С. 185)[438]438
  Ср.: Палеолог М. Царская Россия накануне революции / пер. с фр. Д. Протопопова и Ф. Ге. М.-Пг., 1923. Гл. VII. Конференция союзников. Записи «Воскресенье, 14 января», «Суббота, 3 февраля».


[Закрыть].

Какой героической силой самообладания владел этот так называемый «слабый» человек, и как мелки и ничтожны оказались перед ним будущее властелины России князья Львовы и Керенские, выдохнувшиеся через месяц пребывания у власти.

К концу 1916 года силы таинственного «заговора» развернулись во всю свою ширь. Движимая ими оппозиция закусила удила и слепо и упорно, в угоду Людендорфу, потянула Россию в бездну.