Текст книги "Том 9. Лорд Бискертон и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 38 страниц)

– А при чем тут «Мечта»? – спросил он.

– А вы не знаете? – подозрительно спросил мистер Хоук. Он сделал несколько осторожных шагов и, не выпуская из поля зрения своих заложников, сел, прислонившись спиной к стене.

– Так вы, значит, не знаете? Рыжий вам ничего не сказал? И вы не подслушивали за дверью кабинета старика Фрисби, когда мы с ним по секрету толковали про новую жилу? Если вы надеетесь завтра с утречка ехать в Лондон и скупать акции «Прыткой Ящерки», так вы ошибаетесь. Вы будете сидеть тут, вот что вы будете делать.

Он обратил пылающий взор на лорда Ходдесдона.

– Это и к вам относится, граф-ф-ф, – сказал он.

Берри издал непроизвольный вопль. Его осенило. То, что мистер Хоук молол насчет Бисквита, оставалось выше его разумения, но из прочих речений вырисовывался ясный как Божий день факт: «Мечта Сбывается» – ценная собственность, о чем старый Фрисби и этот ползучий гад давно знали. И провели его как мальчишку, купив рудник ни за понюшку табаку.

Его охватила бессильная ярость.

– Значит, вы знали, что там есть медь? – воскликнул он.

– Знали, с самого начала, – подтвердил мистер Хоук. – И я своего не упущу. Увидите, как акции подскочут к концу недели.

Лорд Ходдесдон протяжно застонал. Руки у него онемели, а этот обмен бессмысленными фразами вызвал головную боль. Мечты и матери, а тут еще прыткие ящерицы… Это слишком для аристократа с ограниченным интеллектом.

У Берри руки заходили ходуном, и мистер Хоук не замедлил прокомментировать этот факт:

– Не вертеть руками!

Он оперся о стену и попытался поточнее нацелить свою верную пушку. Ему не нравилось выражение лица Берри. Если на то пошло, выражение лица лорда Ходдесдона ему тоже не нравилось. И он уже собирался сказать об этом вслух, как вдруг, без всякого предупреждения, раздался оглушительный треск, и кусок стены обвалился прямо ему на макушку.

– Черт! – озадаченно вскричал мистер Хоук.

Самые странные события имеют свое объяснение. Дж. Б. Хоуку внезапный обвал стены, на вид такой надежной, показался чудом. Он решил, что началось землетрясение.

На секунду он даже допустил, что пришел конец света. На самом же деле это сосед Берри лорд Бискертон пытался кратчайшим путем пробраться из Писхейвена в Нук.

Вспомним, что мы оставили Бисквита в процессе обдумывания путей выхода из сложившейся ситуации. Мозг такого калибра не может не работать без быстрого и солидного результата. Едва Бисквит проглотил порцию виски с содовой, как решение пришло само собой. Мысль явилась, как распустившаяся роза в аромате надежды. Стремглав сбежав вниз, в подвал, Бисквит рысью вернулся назад, вооруженный топориком для угля.

Течение его мысли легко восстановить. Чем чаще встречался он глазами с той, что была изображена на фотографии, водруженной на каминной доске, тем четче представлял себе необходимость немедленного прекращения вынужденного tete-a-tete с Энн. Капитан Келли однозначно высказался в том плане, что обычным путем ходу из Писхейвена нет. Значит, следовало найти альтернативный. Пусть Энн выйдет через гостиную Берри. Если не удастся удрать, то в худшем случае они окажутся не наедине друг с другом, а в компании третьего. И то хлеб, решил Бисквит.

Саданув по стене, он с удовольствием обнаружил, что она сразу же подалась. Архитекторы загородных вилл не рассчитывали на подобные испытания для своих сооружений. Вдохновленный успехом, Бисквит удвоил усилия.

Лорд Бискертон, как было сказано, был доволен. Но нечасто бывает, что радость одного совпадает с радостью другого. Мы бы погрешили против истины, сказав, что мистер Хоук разделял его чувства. Каким образом последний намеревался пресечь действия Бисквита, он пока и сам не знал. В одном у мистера Хоука не было сомнений: они были ему не по душе.

Он стал с озабоченным видом неловко отодвигаться от эпицентра разрушений. Воспользовавшись его замешательством, Берри подскочил и ловким ударом ноги вышиб пистолет. После чего он и мистер Хоук схватились в поединке на ковре.

Лорд Ходдесдон, опустив затекшие руки, схватил массивный стул и стал настороже у вновь образовавшегося проема в стене, ожидая дальнейшего развития событий. Он с готовностью вышел на военную тропу, потому что эта необходимость не застала его врасплох. Тяготы загородной жизни, пережитые им в первый приезд, а также нынешним вечером, закалили лорда Ходдесдона. Подобно тому, как путешественник по Аляске на собственном опыте познает, что Божий закон и людской закон – не северней сороковых, так и наш лорд удостоверился, что, попадая в 21-й юго-восточный почтовый округ Лондона, надо забыть о благах цивилизации и правах человека.

Следовательно, то был уже не лорд Ходдесдон, уважаемый член своего клуба, не завсегдатай скачек в Эскоте. Тот, кто стоял с подъятым стулом в гостиной Берри Конвея, был материализацией духа его воинственных предков, древним лордом Ходдесдоном, который, познав, что в каждом доме этого адского предместья надо ждать нападения маньяков и убийц, готовился дорого продать свою жизнь.

Дыра в стене увеличилась, и лицо лорда Ходдесдона сделалось еще решительнее. Как его великий предок, прославивший свое имя в битве при Азенкуре, он намеревался, если придется, умереть с оружием в руках.

На ковре тем временем шла жаркая схватка без правил между Берри и его гостем. Дж. Б. Хоук к сему часу, конечно, перебрал по части спиртного; столичная жизнь не лучшим образом сказалась на его фигуре и мускульной силе. Но во времена пылкой юности он был известным в кругах завсегдатаев баров бойцом с рекордным количеством побед от Сан-Франциско до Нью-Йорка. И старые навыки проявили себя в лучшем виде. Это было видно по удару в челюсть и попытке схватиться зубами за ухо партнера.

Берри ощутил это на себе и всю душу вложил в ответный удар. Таким образом было достигнуто шаткое равновесие. В этот момент мистер Хоук допустил стратегическую ошибку – он поднялся во весь рост.

Лучшие друзья ему такого не посоветовали бы. Мама, о которой он только что с нежностью вспоминал, поцокала бы языком и покачала седой головой при виде того, что сотворило ее чадо. В сущности, Дж. Б. Хоуку следовало бы шире изучить возможности коверной борьбы. Стоя, он представлял собой живую мишень, в то время как на полу он весь ощетинился зубами и кулаками. Берри, увидев неприкрытый живот врага, не раздумывая, дважды ударил под дых. Мистер Хоук согнулся пополам, как шатер бедуина, и лег у ног победителя. Берри в прыжке схватил пистолет, ставший причиной поединка, и, пыхтя, выпрямился.

Он сосредоточился на восстановлении дыхания, которое сбилось во время схватки, но процесс был прерван страшным грохотом, который сопровождался резким криком.

Старый друг Берри, лорд Бискертон, сидел на полу, поглаживая ушибленное запястье, а отец старого друга, Ходдесдон Отважный, озадаченно взирал на плоды своего подвига.

– Годфри!

– Привет, папаша. Как поживаешь?

– Годфри! – причитал лорд Ходдесдон. – Я тебя зашиб, мальчик мой!

– Отец, – отозвался Бисквит, – твоими устами глаголет сама Истина. Не увернись я вовремя, мне бы никогда не унаследовать титул.

В эту секунду из пролома вышла Энн.

4

– Входи, Энн, – сердечно приветствовал ее Берри. – И скажи спасибо, что на этот раз тебе не предложили, как леди, войти первой. Ты могла бы надолго упокоиться на этом ковре. Наш гость только что продемонстрировал крепость руки.

Энн только в третий раз посещала Вэлли Филдс и получила пока что слабое представление об обычаях загородной жизни. Лорд Ходдесдон, войдя в гостиную дома, расположенного в этой местности, и увидев два тела, распростертых на полу, отнесся бы к этому факту философски, приняв за обыденное проявление жизненной активности. Но Энн была очень удивлена.

– Что случилось? – спросила она.

Лорд Ходдесдон ответил на вопрос с невозмутимостью бывалого человека.

– Сумасшедший, – объяснил он. – Опасный. Мистер Конвей его окоротил.

Энн с чувством взглянула на Берри. Сердце ее бешено билось, как прежде, полное любви и уважения. Один глаз у Берри закрылся от точно пришедшегося удара локтем, по щеке струилась кровь. Но Энн смотрела на него, как на прекрасную картину.

– Ба, да это Хоук! – изумился Бисквит. – Когда же он успел тронуться рассудком? За завтраком ничего подобного не наблюдалось.

Берри нехорошо засмеялся.

– Он не тронулся, Бисквит, – сказал он. – Он знает, что делает. Ты был прав. Он кинул меня с этой шахтой. Только что раскололся.

– Да, он мне тоже поведал правду. Понимаешь, что это значит, Берри?

– Берри, тебе больно, дорогой? – спросила Энн. Берри оторопело взглянул на нее.

– Что ты сказала?

– Я спросила, тебе больно?

– Ты сказала «дорогой».

– Да, конечно.

– Но…

– Любовь до гроба, – пояснил Бисквит. – Ее последние замечания о том, что она не хочет видеть тебя в дальнейшем, сделаны по недоразумению. Теперь пелена упала с ее глаз.

– Энн, – прошептал Берри.

– Иди сюда, – сказала Энн, – и позволь мамочке поцеловать, где болит.

– Вот… здесь… черт подери!

Эти слова принадлежали лорду Ходдесдону. Каскад неожиданных событий заставил его на время забыть о миссии, приведшей его в этот дом, но теперь он о ней вспомнил и с ужасом смотрел на то, как Энн – племянница старика Фрисби – уплывала прочь из его семьи. Он с сожалением оглянулся на сына, словно ища поддержки, но Бисквит думал о другом.

– Минуточку, – сказал Бисквит. – Знаешь ли ты, Берри, что «Прыткая Ящерка», акции которой сейчас идут по одному и шести, вот-вот вознесется до небес?

– Знаю, – горько сказал Берри. – Хоук сказал. Он потому и пришел сюда. Сел и навел на меня пушку, чтобы я не уехал на биржу скупать акции. Не знал, бедолага, что я ничего бы не купил, даже если бы он мне такси прислал.

– Почему?

– Денег нет.

– Есть. У тебя есть две тысячи долларов, вот они. Чек надо предъявить в банк.

Берри удивленно рассматривал бумагу.

– Откуда это у тебя?

– Неважно. Есть способ.

– Подписан адвокатом Фрисби.

– Неважно, кем подписан, главное, что настоящий. Получи по чеку и половину одолжи мне. Нам светит несметное богатство, дружище. Отец, – обратился он к отцу, – если у тебя завтра или на неделе найдется немного деньжат, вложи их в «Прыткую Ящерку». Дело верное.

Лорд Ходдесдон проглотил застрявший в горле комок.

– Как раз вчера Фрисби выписал мне чек на пятьсот фунтов.

– Вот как? Какой приятный сюрприз! – воскликнул Бисквит. – Старый пират, решил финансировать наше предприятие. – Он умолк, и тень отчаяния пробежала по его лицу – Господи! – простонал он.

– Что такое?

Воодушевление Бисквита как рукой сняло.

– Берри, старина, – сказал он, – страшно не хочется тебя огорчать, но я в горячке забыл про главное.

– Да в чем дело?

– Мы не сможем отсюда выбраться. Нас обложили.

– Как это?

– За дверью сторожит приятель Хоука. Берри с шумом втянул воздух.

– Я его укокошу!

– У него оружие.

– У меня тоже.

– А, – вмешался мистер Хоук, внося свой первый вклад в общую беседу, – оно не заряжено.

– Что?

Берри проверил это заявление, и оно подтвердилось.

– Мне все время казалось, – сказал мистер Хоук, – что я что-то забыл. Вот оно, значит!

– Свяжи этого негодяя покрепче, отец, – сурово приказал Бисквит, – и спусти его в подвал. Пускай его мыши сожрут.

Он смотрел на мистера Хоука с растущей неприязнью. Из-за его собственной халатности гарнизон усадьбы был обескровлен. «Стар становлюсь, – подумал Бисквит. – Разве можно было ждать другого от такого квелого дельца, как Дж. Б. Хоук, хотя он и надирался аккуратно весь день». От этих мыслей Бисквиту стало совсем худо.

В голове мистера Хоука, напротив, зароились светлые мысли. Оказывается, еще не все потеряно. Его самого вывели из игры, но есть еще надежный товарищ, славный капитан Келли, и уж он-то доведет дело до конца в лучшем виде.

– Ну свяжете вы меня, – сказал он, – и что это вам даст? Берри направился к двери.

– Берри! – вскричала Энн. – Куда ты? Берри остановился.

– Куда я? – переспросил он. – Иду выбивать душу из этого типа.

– Я пошел бы с тобой, – негромко сказал Бисквит, – да отец обездвижил мне руку. Папаша, может, ты пойдешь на подмогу?

Лорду Ходдесдону совсем этого не хотелось. Военный дух быстро покидал его тело.

– Это забавы для молодых, – буркнул он.

– Берри! – позвала Энн.

Но Берри уже не было в комнате.

Наступившее молчание нарушил мистер Хоук. Несмотря на то что Бисквит красноречиво пытался заставить его держать язык за зубами, толкая локтем под ребро, мистер Хоук взял почти лирическую ноту в описании своего партнера.

– Он снайпер, – сказал мистер Хоук. – Никогда не промахивается.

Потом, помолчав вместе со всеми, задумчиво добавил:

– Жалко. Симпатичный парень.

Его размышления вслух прервал донесшийся из-за двери неясный шум.

– А, – протянул мистер Хоук. – Наверное, тело упало. Дверь распахнулась, и на пороге показался Берри. Он был не один. На его плече покоился капитан Келли.

Было похоже, что капитан получил ранение тупым предметом.

– А теперь, – сказал Берри, – спустите этих двоих в подвал и не выпускайте, пока мы завтра не покончим с делами.

– Я прослежу за ними, – вызвался лорд Ходдесдон.

– Как это тебе удалось, старина? – осведомился Бисквит. Берри ответил не сразу. Он думал.

– У меня есть свои методы, – сказал он.

– Берри! – воскликнула Энн.

Берри с нежностью посмотрел на нее. Он мог сделать это только одним глазом, но этот один справился за двоих.

– Можно проводить тебя к машине?

– Да, пожалуйста.

– Я вам нужен? – спросил Бисквит.

– Нет, – ответил Берри.

ГЛАВА XIV

– Дорогая, – прошептал Берри.

– Что, дорогой?

Она сидела за рулем, а он стоял, прислонившись к капоту. Воздух был напоен ароматом ночи. Стояла тишина.

– Энн, – сказал Берри, – мне надо тебе что-то сказать.

– Что ты меня любишь?

– Что-то еще.

– Но ты меня любишь?

– Люблю.

– Несмотря на все, что я тебе наговорила в парке?

– Ты была совершенно права.

– Нет, не права.

– Я тебя обманул.

– Это ерунда.

– Нет, Энн, не ерунда.

– Вот как?

– Мне надо тебе кое-что сказать.

– Ну так говори.

Берри посмотрел поверх нее на пруд.

– Я насчет этого типа.

– Какого типа?

– Приятеля Хоука.

– А что такое?

– Ты сказала, что я смелый.

– Конечно, смелый. Я такого никогда не видала.

– Ты видишь во мне героя.

– Конечно.

– Энн, – сказал Берри. – Я должен тебе сказать… Знаешь, что произошло, когда я вышел за дверь?

– Ты бросился на него и сбил с ног.

– Энн, я этого не делал. Когда я вышел, он лежал на земле, уткнувшись головой в лавровый куст.

– Что?

– Да.

– Но…

– Погоди, это еще не все. Ты помнишь мою домоправительницу, миссис Уисдом?

– Эту милую даму, которая рассказала мне про твои носки? Берри передернулся.

– Я никогда не надевал в постель носки, – горячо возразил он. – Она думает, что надеваю, но я не надеваю.

– Ну так что с миссис Уисдом?

– Сейчас скажу. Она обручилась с местным полицейским, по фамилии Финбоу.

– Ну и что?

– Они с Финбоу ходили в кино.

– Да?

– Она вернулась, – методично продолжал Берри, – и обнаружила у забора странного мужчину.

– И?

– Она решила, что это грабитель.

– И?

– И, – сказал Берри, – ударила его зонтиком по голове подставила подножку, а мне осталось только втащить его в дом. Теперь ты знаешь все.

Он умолк. Энн резво высунулась из машины и чмокнула его в макушку.

– Что же тут плохого?

– Я боялся, что ты пожелаешь, что так превозносила мою храбрость.

– Но ведь ты сказал мне правду?

– Да.

Энн опять поцеловала его в макушку.

– И правильно сделал, – сказала она. – Мамочка хочет чтобы ее малыш всегда говорил ей правду.

Алан Эйкборн
Встреча с живой легендой

Вместо послесловия

В октябре 1974-го Эндрю Ллойд Уэббер и Алан Эйкборн в сопровождении представителя нью-йоркской конторы продюсера Роберта Стигвуда выехали на Лонг-Айленд, чтобы встретиться с 93-летним П.Г. Вудхаузом. Вот, очень и очень вкратце, что произошло.

Утром нас с Композитором забрал из нью-йоркской гостиницы служащий Роберта Стигвуда. Стигвуд был продюсером нашего мюзикла, приверженец школы «делай дела на расстоянии», надо сказать, на почтительном, – правил баржей с берега. Но и Композитор был не лыком шит, мне таких ушлых малых встречать не приходилось: как-то раз он въехал на го-карте к продюсеру в бассейн; он же за него и поручился, и я не возражал. В тот день, когда солнце клонилось к ленчу, мы собирались на встречу с Пэлемом Гренвилом Вудхаузом (в просторечии – Пламом, от «плам-пуддинга», в свою очередь прозванного в честь сливы, хотя слива в нем и не ночевала) к нему домой на Лонг-Айленд, чтобы быстро сняться для газеты и проиграть старикану хиты из только что завершенной партитуры «Дживса». Я поприветствовал Композитора, вытряхнувшегося из лифта с пухлыми папками под мышкой, превосходящими величиной телефонную книгу Манхэттена.

– Партитура, – пояснил он.

– Понимаю, – таинственно подмигнул я, теребя свое, куда более скромное, достояние, в народе именуемое либретто. По сравнению – земельная опись Вильгельма Завоевателя.

– Боюсь, с нашим шоу может выйти заминка, – разглядывая мой том, сказал Композитор, – В смысле времени.

– Возможно, возможно, – парировал я, смерив его ледяным взглядом, ибо за милю просек, куда он метит. – Ну что ж, им придется петь чуть быстрее.

Но он все равно глядел, будто из ружья целился. Не самое ударное начало для такого дня.

К счастью, в этот момент вошел тот самый Клерк от Стигвуда, полный радостных вестей и явно предвкушавший поездку в компании молодых и талантливых творцов крупного калибра. Он прибыл в такси, вытянутом, как гигантская такса, – растянули его, видимо, только что, неподалеку от Пятой авеню, между 76-й и 80-й улицами. Мы кивнули водителю, и, пока добирались несколько сотен ярдов до задней дверцы, Клерк популярно растолковал нам, что время – деньги. Наш визит надо точнейшим образом рассчитать по времени, чтобы он не совпал с благоприобретенной привычкой Плама смотреть телевизор. Дело в том, что старый черносливец, как на наркотик, подсел на несколько мыльных опер, транслируемых днем, и, естественно, не мог пропустить ни одного эпизода. К счастью для нас, именно в этот день у Плама, по словам Клерка, освободилось окно.

Пока мы катились, как шары для кеглей в подвижном кегельбане, подскакивая чуть ли не на каждой из миллиона рытвин, которые придают нью-йоркским улицам их ни с чем не сравнимое очарование, а нью-йоркским такси, при помощи пассажирских голов, – уникальные зубчатые крыши, наш Клерк вкидал себе вид стюарда с реактивного лайнера, предлагая полный автомобильный набор имевшихся на борту удобств, включающих радио, телевизор и коктейль-бар. Мне пришло в голову, что в дипломатических целях было бы кстати поймать одну из дневных телемыльниц, чтобы легче было растопить лед в предстоящей беседе. Но все 36 каналов одновременно транслировали тот же хлам, и моя идея оказалась неисполнимой. Впервые я почувствовал в воздухе напряжение. На лице Композитора появилась хитроватая усмешка. Видимо, до него уже доходило, что партитуру придется напеть именно ему. Мы успели перекинуться об этом несколькими словами, когда впервые обсуждали возможность проиграть Пламу песни.

– Когда я работал с Тимом,[19]19
  Тим Райс – автор либретто опер Уэббера «Иисус Христос», «Эвита», «Призрак в Опере».


[Закрыть] – назидательно произнес Композитор, – я играл на рояле, а Тим напевал слова.

– Хорошо этому Тиму, – сказал я, довольно (для себя) свирепо, – он ведь такой талант. Лично я не пою.

– Я тоже, – отвечал Композитор.

– Нет, поешь. Ну, во всяком случае куда лучше меня, – сказал я, пойдя с козыря. – Ты хотя бы знаешь, как это должно звучать. Предупреждаю твой вопрос – на рояле я тоже не играю, так что…

Жестокие слова, я знаю, но пора ему верно оценивать свои возможности.

Этот двухдневной давности обмен репликами все еще тлел, отравляя воздух. Тишина угнетала. Догадавшись, что Творцы впали в уныние, Стигвудов Клерк урезал хлебосольные трели. Сквозь дымчатые стекла лимузина казалось, что даже погода меняется к худшему. Композитор промурлыкивал свои ранние шлягеры, а это всегда не к добру. Как вдруг, Божьей милостью, мы выскочили за город, точнее – в Годальминг, в котором деньги разве что куры не клюют. Тут я впервые увидел Лонг-Айленд. Лимузин, солидно покашливая, умерил свою прыть до скромных 65 миль в час. Я почувствовал, что, когда небоскребы сменились живыми изгородями, шофер стал меньше трястись о своем короткошерстом такси.

– Сейчас все время прямо, – гикнул Клерк таким голосом, что даже мы в недрах лимузина с легкостью его расслышали. – Потом налево и второй направо. – С нами, без сомнения, был человек, знающий Лонг-Айленд как свои пять пальцев.

Знак, неуместно выпячивающийся над изгородью, гласил: «Приют для бездомных собачек и кошечек», подтверждая, что мы и впрямь находимся в стране Вудхауза.

– Вотчина самой Этель, – объяснил Стигвудов Клерк. Я удивился.

– Пламова жена – сказал Композитор, вроде бы несколько приободрившийся.

– Она очень любит животных, – продолжал Клерк, пользуясь случаем в очередной раз просветить нас– Вот, открыла приют для бездомных. Американцы говорят, она даже говорить разучилась, все лает.

Мы подъехали к дому. Дверь открыла сама Этель и оглядела нас с ног до головы, видимо, приняв поначалу за собаколовов и кошегубов. Она раскладывала на противне только что поджаренных кур, в основном ножки. Видимо, забота о царстве животных не простиралась у нее на куриное царство.

– Ух, какой запах, – заметил Стигвудов Клерк. – Прям слюнки текут.

– Это для кошек, – сдержанно произнесла Этель. – Плам вон там, в саду, слоняется без толку. Я через минутку к вам присоединюсь.

Мы прошли уютную гостиную и вышли в зеленый тенистый сад, дополненный лужайкой и цветочными бордюрами. С таким же успехом мы могли находиться в годном Сэррее, но все же это была Америка. Мы узрели старикана, который и в самом деле слонялся без толку. В точности, как сказала Этель. Стройный, бодрый человек без возраста, в легкой цветастой кепочке и жакете из альпака с интересом тыкал палкой в цветочные клумбы. На шее у него болталась увесистая штуковина, соединенная с проволокой, бегущей к одному уху, возвещая, что перед вами тот, кто с трудом вас расслышит. Как выяснилось вскоре, первое впечатление было не совсем; некоторые замечания людей или темы Плам слышал отчетливо, как свист, а другие, включая большинство реплик своей жены, не слышал вообще. Поздоровался он со всем радушием человека, не имеющего ни малейшего понятия, кто мы такие. Он был явно вне себя от помолвки очередной мыльной героини, в которую не на шутку влюбился.

– Надеюсь, они не дадут ей умереть, – мрачно сказал он. – Она у них лучше всех.

Мы заверили его, что, насколько мы разбираемся в мыльных операх, телестудии обычно приговаривают к смерти хромых уточек и крайне редко – золотых гусынь.

Мы поболтали. Композитор снова занервничал, стал шумно махать партитурой – видимо, желал, чтобы все быстрее кончилось. Именно в этот момент Клерк впервые пустил пробный шар, объявив, что пора ехать. У Плама, который, как и ваш покорный, был человеком слова и только, не оказалось под рукой рояля. Мы отправились к кому-то, у кого он был.

Проехав весь Лонг-Айленд в длину, если не в ширину, мы оставили позади средний Суррей и вонзились в высшую Америку. Подъехали к зданию величиной приблизительно с Белый Дом. Хозяева были молоды и сияли дистиллированной красотой, которая дается либо баснословно богатым, либо крайне опустошенным.

– Сидят на игле, – пробурчал наш Клерк. – Только что вернулись. Ну, в смысле оттуда, – подмигнул он.

– Из тюрьмы? – поинтересовался я.

– Из психушки. Он сочиняет музыку. Очень серьезный авангард. Я почувствовал, что Композитор нервно листает партитуру. Вошли в гостиную; где-то вдали маячил белый рояль.

– Его регулярно настраивают, – убеждал нас хозяин, вылитый Дориан Грей. – А я на нем вообще не играю. Ненавижу такие вещи.

– Весь ушел в электронику, – прошептала хозяйка. – Изобретает причу-у-удливые, экстати-и-ические созвучия.

Вдоль одной из стен стояли столы; их накрывали белыми скатертями, предвещая скорое угощение. Тут Плам, последнее время выказывавший признаки человека, не имеющего ни малейшего понятия, кто он и что делает, просветлел.

– Ого-го, чай, – провозгласил он, довольный таким оборотом дел.

– Не сейчас, Плам, позже, – взвыла Этель, уводя его от греха подальше. – Сначала надо выслушать это.

В одном из огромных, до полу, окон я заметил мужчину, лежащего во дворе, прямо на садовой дорожке. Он целился в нас широкоугольным объективом.

– Фотограф, – прошипел Стигвудов Клерк, хотя это было понятно без слов. – Вроде бывший друг Джекки Кеннеди, – снова подмигнул он.

Мы скучились вокруг рояля. Было решено, что я сяду с Пламом и, если он внезапно оглохнет, помогу следить за словами песен по странице, пока Композитор будет играть и петь. Этель, довольствуясь задним сиденьем, примостилась у нас за спиной. Композитор развернул партитуру и приготовился начать игру с центра. Я заметил, как во дворе бывший приятель Джекки переместился на дерево и пытается поймать суть происходящего, вися вверх ногами. Композитор сыграл нарастающую хоровую тему, перевел дыхание, взглянул вверх, окинул взглядом комнату и, вместо того чтобы запеть, издал фальцетом писк удавленного тушканчика. Обернувшись, я увидел, что именно нарушило его музыкальное равновесие. Молчаливо и незримо для нас комнату заполнила внушительная толпа. Общество борьбы за Очень Серьезный Авангард предстало перед нами во всей своей силе. Зал наполнился бородами, клювами и льстивым муслином.

Композитор послал мне прощальный, исполненный презрения взгляд и решительно нырнул, словно лемминг, которому больше нечего терять.

– Мой банджист!.. – заорал он.

– Оч-чень хорошо, – отметил Плам. И зааплодировал.

– Мой банджист…

– Кто, черт его возьми, написал слова? – прогромыхал Плам.

– …Ты сыграй от души…

– Автор сидит рядом с тобой! – взвизгнула Этель.

– Этот чудный мотив…

– Кто? – допытывался Плам. – Кто, ты сказала?

– Он сидит рядом с тобой, Плам!

На лбу у Композитора набухали вены; он пытался переиграть действие второго плана, развивавшееся в дюймах от его правой руки. К его чести надо сказать, что мелодию он наиграл не дрогнув. Что же касается слов, то разобрать их становилось тем труднее, чем больше на него давила публика. Я вдруг понял, что для удобства Плама вожу пальцем под словами песен, которые имеют все меньшую связь с тем, что пел Композитор. В рядах Общества Альтернативной Музыки нарастало разочарование. Они стеклись на Вудха-уза, а им всучили некое подобие Льюиса Кэрролла. Плам тоже забеспокоился. Его вниманием в ущерб песням завладел стол, на котором уже стоял чай.

Ну а в саду происходило нечто в духе Генри Джеймса: наш фотограф прижался носом к стеклу, словно Квинт из повести «Поворот винта».

Наконец на горизонте забрезжила последняя песня. В предшествовавшей ей тишине – ибо вежливый всплеск аплодисментов, начавших заседание, уже развеялся – Композитор, нюхом чуя финиш, перевел дыхание. Этель, воспользовавшись моментом, наклонилась и похлопала меня по плечу.

– Плам, – прожужжала она, – и сам писал хорошие песни.

– Что там, очень хорошие, – подтвердил Плам, неспособный более противиться тяге стола. – Чаю!

Отовсюду понабежали горничные и сменили влажные скатерти, обнажив то, что лучше всего назвать английским чаем по-техасски. Горы сэндвичей высились, как Аппалачи, пирожные величиной напоминали тачку. Я почувствовал, как Плам дрожит.

– Великолепно! – провозгласил он. – О, это просто великолепно!

Этель была другого мнения. Твердой рукой она подхватила его под локоть.

– Нет, Плам, домой. Сколько можно! Уже очень поздно. Ты же не хочешь опоздать к телевизору?

В последний раз я видел его в дверях. Глаза его, исполненные тоски, были прикованы к чайному столу.

– Пока, – с сожалением помахал он сэндвичам и – исчез навсегда.

Я повернулся к Композитору, чье лицо постепенно приобретало естественный цвет.

– Чаю? – предложил я.

Он с отвращением окинул взглядом стол.

– Не найдется ли здесь чего-нибудь выпить?

– Стоящая мысль, – согласился я. Все-таки не каждый день приходится встречаться с живой легендой.

Перевел Т. Чепайтис