Текст книги "Том 9. Лорд Бискертон и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

Майор Флад-Смит был раздираем двумя противоречивыми желаниями. С одной стороны, ему хотелось остаться и разделаться со шляпным воришкой. С другой – били все-таки его окна.

Этот благородный человек любил свои головные уборы. Но он также любил свои окна.

Очередной звон разбиваемого стекла склонил чашу весов в сторону окон. Майор Флад-Смит с ревом исчез в коридоре, и лорд Ходдесдон, спасенный в последнюю минуту, схватив с вешалки что под руку попало, открыл дверь, прошмыгнул в нее, выскочил на улицу и сломя голову помчался прочь от Малберри-гроув в сторону железнодорожной станции.

Только приблизившись к ней, он обнаружил, что держит в руке крапчатое кепи.

3

– Я знала, что ты провалишь все дело, – сказала леди Вера.

ГЛАВА VII

1

Берри Конвей подошел к Малберри-гроув и остановился, чтобы нащупать в кармане ключ от калитки «Укромного уголка».

В лучах заходящего летнего солнца Малберри-гроув казался идиллическим местом. Ласковый ветерок шелестел в листве, а на воде, сиявшей опаловым блеском, замер, подняв голову, один из лебедей, в то время как второй делал вокруг него круги, будто что-то искал. Каждый, кто оказался бы сейчас здесь, не мог бы не вспомнить про Аркадию, где ничего не бывает слишком – ни дождя, ни снега, ни ветра.

Но если подобное сравнение мелькнуло в голове Берри Конвея, он ничем себя не выдал. Малберри-гроув он озирал с неудовольствием. Глядя на ладненький домик, хмурился. Глядя на лебедей, Эгберта и Перси, кривился. А когда со стороны вэллифилдского лаун-теннисного клуба до него доносился счастливый вопль удачливого игрока, издавал негромкий стон и страдальчески возводил очи горе, как Прометей при виде своего мучителя, летевшего пообедать.

Безжалостное изъятие из его жизни единственной девушки, которую он когда-либо любил или мог полюбить, сделало существование Берри невыносимым.

Нащупав ключ, он вошел в дом и сразу прошествовал в спальню. Сняв костюм и взяв халат, поплескался в ванной в холодной воде и стал переодеваться к обеду, как полагается английскому джентльмену. Вечером предстоял вечер выпускников, встреча школьных друзей. И хотя с тех пор, как он пополнил ряды наемных работников, Берри предпочитал вести отшельническую жизнь и по мере возможности избегал спутников давно ушедших дней, его навещали элегические настроения, побуждавшие исполнять определенные обязанности.

Едва он закончил туалет, как в дверь постучали. Он ждал визита. И открыл дверь, мысленно поздравив себя с тем, что вовремя успел повязать галстук. Иначе Обломок Прошлого настояла бы на том, чтобы сделать это лично.

– Я и не слыхала, как вы пришли, мастер Берри, – сказала Обломок Прошлого, расплывшись в улыбке. – Как вы хорошо выглядите! Можно мне поправить галстук?

– Сделайте милость, – покорно ответил Берри.

– Когда вы сами его повязываете, он немножко топорщится.

– Вы правы, – сказал Берри. – Топорщится.

– Вот именно. Топорщится. Глэдис из «Замка» говорит, – продолжила Обломок Прошлого, без паузы переходя к новостям, – у них нынче грабители объявились. Говорит, никогда не видала майора таким лиловым. У нее был выходной, и, когда она вернулась домой, он бегал по саду с револьвером в руке и что-то бормотал. Очень был сердитый, говорит Глэдис. Будешь сердитым, коли ворвутся к тебе в дом и станут кепи воровать.

– Неужто кто-то украл у майора кепи? – спросил, оживившись, Берри. Он терпеть не мог эту деталь его туалета.

– Истинно так, мастер Берри. А еще кто-то камнем разбил в доме два окна.

– Значит, Малберри-гроув в опасности.

– Ничего, – успокоила его миссис Мудрость. – Я переговорила с мистером Финбоу, он обещал следить.

– Кто такой мистер Финбоу?

– Это джентльмен из полиции, он обещал, что, хоть Малберри-гроув и далековато от участка, он будет приглядывать. Я подумала, что это очень благородно с его стороны, и угостила кексом. Какое совпадение – мистер Финбоу родом из тех мест, где я жила девочкой. Я всегда говорю, что мир тесен. То есть, я хочу сказать, из тех мест в том смысле, что мои дорогие папа и мама имели коттедж в Хертфордшире, а мистер Финбоу жил в Бирмингеме, но, в конце концов, что ж тут странного. Мы славно поболтали. Вы позволите мне взять щетку и хорошенько почистить ваш костюм, мастер Берри?

– Спасибо, не надо, – поспешно остановил ее порыв Берри. – Некогда. Надо торопиться. Если я не успею на поезд в шесть пятьдесят, опоздаю на обед.

– Смотрите не перегрузитесь!

– Не беспокойтесь. Я не настолько голоден, чтобы наброситься на еду.

– Я имею в виду, что опасно сидеть на сквозняках в вагоне, когда шторы открыты.

– Я их закрою, – сказал Берри. – До свидания.

Он вышел из дома, сопровождаемый возгласом восхищения со стороны соседа, лорда Бискертона. Бисквит как раз пропалывал сад возле парадного входа, со всей энергией отдаваясь этому занятию.

– Вот это да! – воскликнул Бисквит, поедая глазами великолепие своего друга. – Собираешься кого-то здорово Удивить, а? Что случилось? Тебя пригласили на чай в Бэкингемский дворец?

– Традиционный сбор, – коротко пояснил Берри. – Если бы ты не был таким шалопаем, поехали бы вместе.

Бисквит мотнул головой.

– Для меня эти радости в прошлом, – сказал он. – Я наперед знаю, что меня там ждет. Инициативная группа посадит тебя либо между парой выживших из ума стариканов, которые будут, вытягивая шеи через твою голову, вспоминать, как их отпустили с уроков во время битвы при Гастингсе, либо в куче недорослей, которым хочется головы поотрывать. И еще вопрос, какой вариант поганей. В прошлый раз меня усадили с недорослями. Не поручусь, что кое-кто из них не прибыл в детской коляске. Заметил ли ты, старина Берри, как помолодел мир вокруг нас? Это потому, что мы сами стареем. В золоте волос появились серебряные нити. Тебе сколько?

– Двадцать шесть стукнет.

– Глубокий старик, – констатировал Бисквит, щелкнув языком и выдергивая сорняк. – Глубокий старик. На следующий год тебе будет двадцать семь и, если я правильно загнул пальцы, потом – двадцать восемь. Можно сказать, в ожидании конца. Себя не обманешь, дружище, мы катастрофически быстро стареем, и наше место у печки.

– Значит, не едешь?

– Нет. Останусь здесь, буду возделывать свой сад. Очень возможно, что крошка Кичи Вэлентайн выйдет погулять и мы поболтаем через забор. Насколько я понимаю, в провинции долг каждого – поддерживать добрососедские отношения. Англичане живут слишком обособленно. Я этого не одобряю.

* * *

Окинув взором компанию, разместившуюся в Восточном банкетном зале отеля «Мазарин» на Пиккадилли, Берри быстро сообразил, какой из двух вариантов, упомянутых Бисквитом, выпадет сегодня на его долю. Выжившие из ума стариканы составляли на традиционном сборе ударную силу, но они все сидели за дальними столиками. Ему же было уготовано место в самом центре зала, среди молодняка. Его взяли в кольцо жизнерадостные юнцы, которые наслаждались обществом друг друга и совершенно не нуждались в компании Берри. И по мере того, как он наблюдал за чужим

весельем, его собственное настроение делалось все мрачнее и мрачнее.

Он уже понял, что совершил большую ошибку, взяв на себя такое испытание. Он был никак не расположен выносить общество этих безусых юнцов. Разгоряченные выпивкой, они замельтешили между столиками, что ужасно раздражало людей зрелых и настрадавшихся. С каждой минутой, уносящей кусочек его жизни, их детская непосредственность все больше и больше выводила Берри из себя.

Некогда, думалось ему, – о, как давно это было! – он тоже пребывал в таком расположении духа. Некогда он тоже жил в Аркадии и преломлял хлеб на дружеских пирушках. Как далеко в прошлое ушло все это!..

Скоро ему стукнет двадцать шесть! Дожил. Двадцать шесть, ни годом меньше, и никуда не денешься.

А на что он потратил свою жизнь? Ни на что. Не говоря уж о том, что, встретив наконец девушку своей мечты, он преспокойно позволяет ей исчезнуть прямо средь бела дня, чего вообще он смог достичь? Ничего. Умри он нынче ночью – например, поев вот этой подозрительной рыбки, усопшей от неизвестной причины и положенной перед ним официантом-астматиком, – какой след оставит он по себе? Практически незаметный. Едва видную царапинку.

Пожалеет ли о нем та девушка? Вряд ли. Вспомнит ли она вообще, что встречалась с ним? Вероятно, нет. Такая чудесная девушка встречается с мужчинами на каждом шагу. С какой стати держать ей в уме столь невидный образец мужской породы? Такая девушка может рассчитывать на внимание сливок английской мужественности. Она находится в эпицентре бурлящего потока дерзких и красивых субъектов, раскатывающих на «бентли», в карманы которых стекается все золото мира. Какие у него основания рассчитывать на то, что она хоть раз о нем вспомнила? О старой развалине двадцати шести годов… Внезапная вспышка интуиции подсказала ему, почему она покинула его, не сказав ни слова. Он ей просто наскучил, и она смылась, улучив подходящий момент.

Достигнув глубин самоистязания, Берри готов был углубиться и ниже, но тут в левое ухо ему ударил огрызок булки, посланный крепкой молодой рукой. Конвульсивно дернувшись, он на мгновение забыл о девушке. В подобных обстоятельствах Данте забыл бы о Беатриче. Огрызок был порядком затвердевший, с острыми краями, и эффект от его попадания можно было сравнить с прямым попаданием разрывного снаряда. Берри угрожающе поднял глаза. И тогда дитя, сидевшее на другом конце стола, с извиняющейся улыбкой нанесло ему последний удар.

– Ой, простите, сэр! – вскричало дитя. – Страшно извиняюсь, сэр. Ужасно сожалею, сэр. Я метил в молодого Догсбоди.

Берри по инерции улыбнулся в ответ, но улыбка получилась вымученной, потому что на сердце легла тяжесть. «Вот, – подумал он, – это конец».

Это юное существо обратилось к нему «сэр».

«Сэр»!

Так сам он обращался к Т. Патерсону Фрисби, этому музейному экземпляру, которому не меньше пятидесяти.

Он понял все. Теперь он понял все. Девушка была к нему поначалу добра просто потому, что у нее доброе сердце и она с детства приучена уважать старость. То, что он ошибочно принял за чувство товарищества, было всего лишь терпимостью, обусловленной его сединами. Несомненно, она сразу же решила про себя: «При первой же возможности отделаюсь от этого старого зануды» – и при первой же возможности так и поступила. «Сэр»! Вот уж в самом деле! Старина Бисквит просто в самую точку угодил. Надо было быть полным идиотом, чтобы явиться в этот детский сад. И лучшее, что можно сейчас сделать, – исправить ошибку, немедленно удалившись.

Покинуть званый обед в самом его разгаре непросто, и сомнительно, что только старческое уныние, как бы глубоко оно ни было, подвигло бы Берри на такой шаг. Но в этот момент его взгляд упал на стол, за которым сидели почетные гости, расположившиеся по обе стороны от президента колледжа, числом около двадцати, и Берри понял, что минимум восемь из них наверняка намеревались произнести речь. Среди них, с лицом, не предвещающим ничего хорошего, восседал епископ.

Всякий, кто хоть раз посетил традиционный сбор, знает, что епископы – крепкие орешки. Они своего не упустят. Они знают цену каждому своему слову. Они с ужасающим тщанием будут переходить от нравоучения к шутке, от мужественной прямоты к причудливой иносказательности. И меньше чем за двадцать пять минут нипочем не управятся.

Берри больше не колебался. Банкет достиг той точки замерзания, когда ждать оставалось только мороженого на прогорклом масле, набальзамированной сардинки на тосте и кофе с мышьяком, после чего неминуемо должен был разразиться поток речей. Нельзя было терять ни секунды. Берри отодвинул стул, бочком протиснулся к двери, открыл ее, проскользнул вон и затворил дверь за собой.

Теперь он стоял в холле отеля. Празднично одетые мужчины и женщины сновали туда-сюда, кто – в обеденный зал, откуда доносились звуки музыки, кто – к лифтам. Где-то наверху, видимо, шло веселье, потому что лифты ездили вверх-вниз непрестанно. Лифты заглатывали публику в огромных количествах, и Берри наблюдал за этим с чувством отрешенности и нарастающего неодобрения. Легкомысленность толпы ранила его, как бурная радость гостей в Восточном банкетном зале. Не очень-то приятно, копаясь в своей душе, видеть вокруг наслаждающихся жизнью недоумков. Берри уже достиг такого состояния, когда его без вопросов приняли бы в чеховскую пьесу. Вот до чего довело его все это веселье. Смех дурака – все равно что скрежет ножа по тарелке.

Особенно большая партия гостей собиралась ехать наверх. Лифт битком набился представителями обоих полов – хихикающими девушками и беззаботными мужчинами. Берри просто затошнило. Кабина была так заполнена, что, казалось, там не найдется места для девушки в зеленом вечернем платье, торопливо идущей через холл в сопровождении почетного эскорта. Но лифтеру удалось как-то потеснить толпу. Когда начался подъем, девушка обернулась к своему спутнику и, улыбнувшись, что-то сказала. Берри увидел ее лицо.

И тогда все вокруг бешено завертелось. Беззвучный вскрик сорвался с его губ. Берри машинально схватил за руку проходившего мимо официанта.

– Сэр? – учтиво произнес тот, прервав свой путь.

Берри лучезарно улыбнулся ему. Он видел его сквозь туман, застилавший глаза, но всей душой чувствовал, что перед ним – прекраснейший из официантов, которых он когда-либо лицезрел. И все эти люди в лифтах и возле них – как он ошибался в них! Какая симпатичная, жизнерадостная толпа! И как замечательно понимать, что они так беспечно радуются жизни.

– Что там происходит, наверху? – спросил Берри. Официант сообщил, что сэр Герберт и леди Бэсингер дают бал в Хрустальном зале на пятом этаже.

– А, – задумчиво протянул Берри. – Бал…

Он сунул человеку полкроны и с минуту постоял, вглядываясь в глубину холла. Как было бы великолепно, если бы он был знаком с этими Бэсингерами. Они могли бы и его пригласить… Берри сдержался, поймав себя на том, что так низко для человека отважного и лишенного предрассудков пал, что возмечтал о пригласительном билете как необходимом средстве, чтобы воспользоваться гостеприимством лорда и леди Бэсингер. Но то была минутная слабость. Он снова был сам собой и знал, что любой бальный зал, Бэсингеров или не-Бэсингеров, если там танцевала эта девушка, распахнет для него свои двери.

Лифт как раз остановился и ожидал, когда его заполнит толпа. Берри одернул пиджак и решительно ступил в него.

2

Бала леди Бэсингер в отеле «Мазарин» Энн Мун ожидала с предвкушением особенного удовольствия. Тодди Моллинг, молодой человек, который в отсутствие ее жениха выполнял функции почетного эскорта, рассказывал ей об этом бале почти стихами. Он обещает стать гвоздем сезона, клялся Тодди. Там, где выкидывают свой флаг Бэсингеры, уверял он Энн, шампанское течет рекой.

«Старина Б, – говорил Тодди, – не из тех ребят, с кем бы я пошел в разведку, но по части угощения он не знает себе равных. Он сколотил около ста миллионов на гвоздях. И благослови Господь эти гвозди», – с жаром закончил он.

По предложению Тодди, они сразу же направились в обеденный зал. Уверенно оглядевшись, Тодди не стал тратить время на приветствия и рукопожатия, а усадил Энн за столик на двоих и пошел к буфету. Она сидела и ждала его возвращения. Разглядывая гостей сэра Герберта и леди Бэсингер, она жалела, что далека от того праздничного настроения, которое владело ими. Ей казалось, что она плохо вписывается в атмосферу безудержного веселья, царившего вокруг.

Странно, думалось ей. Внутренний голос твердил ей, что самое разумное, что она сделала в жизни, – это то, что она вовремя улизнула с места событий, оставив симпатичного молодого человека самому ловить таинственного Нюхача. Совесть уверяла ее, что обрученная барышня не имеет права разъезжать с привлекательными сотрудниками секретной службы. Но почему-то вместо довольства собой и своим поступком, чего следовало ожидать от порядочной девушки, она испытывала необъяснимую горечь, словно утратила нечто волшебное и драгоценное.

Тем временем Берри Конвей непрестанно терзал себя мыслями о том, что девушка его мечты давно забыла о нем.

– «Болинжер»! – провозгласил Тодди Моллинг, внезапно вырастая у столика. – Углядел на соседнем столе и выследил. Рекомендую на все случаи жизни.

Обеденный зал был похож на большой магазин во время распродажи. Идея перекусить перед танцами пришла в голову не одному Тодди. Преданные кавалеры ради ублажения своих дам не жалели сил, то и дело возвращаясь к столам, на которых была разложена еда и расставлены напитки. Ужин на балу Бэсингеров всегда был испытанием на стойкость, и победителями в нем выходили те, кто играл в регби за университетскую команду.

– Тут где-то должна быть серьезная еда, – сказал Тодди, выкладывая на стол добычу. – Я пойду поищу. Сам не знаю, что это может быть, но вы готовы к неожиданностям?

– Мне все равно, – ответила Энн. Она с трудом вышла из задумчивости. – Я не голодна.

– Неужели? – недоверчиво переспросил сопровождающий. – Господи, а я бы слопал самого старика Бэсингера, если только капнуть на него соус! Ладно, пойду подцеплю цыпленка. Развлекитесь как-нибудь пока. А если я не вернусь, считайте, что я умер на поле битвы.

Он опять исчез, а Энн вернулась к своим мыслям.

Да, волшебное и драгоценное. И она этим пренебрегла. А теперь ее жизнь скучна и монотонна.

Это тоже казалось странным, потому что она никогда не предполагала, что жизнь может показаться монотонной. Она всегда обладала завидным умением наслаждаться жизнью. Даже в компании Кларенсов Дамфри и в окружении Твомбли Буруошей ей не бывало скучно. А вот теперь ее охватила тоска. И ей казалось, что, если не считать того летнего полдня, она всегда ее испытывала. А та поездка осталась в ее памяти, как оазис в пустыне, лучик света в непроглядной тьме тусклого существования.

Толпа жила своей жизнью. Время от времени ее пронизывали отчаянные крики – когда мужчины, нагруженные тарелками с лососем под майонезом, сталкивались с кавалерами, держащими в руках блюда с мясным салатом. От жары и шума в голове у Энн затуманилось. И будто сквозь туман она увидела, как чья-то неясная фигура присаживается на стул рядом с нею. Энн попыталась защитить права отсутствующего Тодди.

– Извините, здесь…

Она осеклась. Туман мгновенно рассеялся. Ее бросило в жар.

– Ах, – выдохнула Энн.

И больше ничего не могла вымолвить. Сердце у нее бешено заколотилось, а Совесть уже изготовилась прокомментировать, насколько недостойно задрожали у нее губы.

(«Нехорошо, – назидала Совесть. – Этот мужчина – всего лишь случайный знакомый. И веди с ним себя подобающим образом. Сдержанно поклонись».)

Но Энн не стала сдержанно кланяться. Она молча смотрела на него во все глаза. А он неотступно глядел на нее.

Молодой человек в очках, неся на вытянутых руках добытое в боях блюдо, споткнулся о чью-то ногу и грохнулся прямо на их столик. Между ними шлепнулось нечто мягкое.

– Кажется, это моя котлета, – сказал очкарик. – Простите, пожалуйста.

Он прошествовал далее, а Энн нашла в себе силы улыбнуться дрожащими губами.

– Добрый вечер, – сказала она.

– Добрый вечер.

– Вы, по обыкновению, как снег на голову, – сказала Энн. – Или как черт из табакерки.

Он не улыбнулся в ответ. Он выглядел как-то напряженно. Словно торопился куда-то и не был расположен к светской болтовне.

– Куда вы тогда исчезли? – прямо спросил он и нахмурился от неприятного воспоминания.

Энн напустила на себя холодный вид. Она пыталась убедить себя, что он взял слишком дерзкий тон. Говорит так, будто имеет на нее какие-то права, будто она его собственность. Это, в конце концов, обидно.

– Я поехала домой, – сказала она.

– Почему?

– Потому что место женщины – дома.

– Для меня это был шок, когда я вернулся и не нашел вас на месте.

– Извините.

– Никак не мог понять, куда вы делись.

– Правда?

(«Я верный тон взяла?» – спросила Энн у Совести. – «Вполне, – ответила Совесть. – Замечательно. Так держать».)

– Кстати, – осведомилась Энн, – это в самом деле был Нюхач?

Собеседник молчал. Напряженность в его поведении перешла в смущение. Краска залила лицо, а глаза, глядевшие прямо ей в глаза, он отвел куда-то в сторону.

– Послушайте, – неловко начал он, – я должен вам кое-что сказать. Видите ли…

Он умолк.

– Да? – подбодрила его Энн.

– Мне кажется, я должен…

Было похоже, что он вот-вот сделает некое откровение.

– Ну?

Другой молодой человек, на этот раз без очков, напоролся на их стол и основательно сотряс его.

– Прости, пожалуйста! – сказал он. – Жутко штормит. Помоги, Господи, бедным морякам.

Он ненадолго задержался, чтобы собрать со стол-i салат из Цыпленка, и ушел из их жизни навеки.

– Так что вы хотели сказать? – спросила Энн.

Ее собеседник как будто что-то обдумывал. Энн показалось, что он готов был сделать какое-то признание, но внезапно передумал.

– Ничего, – ответил он.

– Вы вроде собирались что-то мне сказать?

– Нет, ничего. То есть собирался, но решил, что не стоит.

– Конечно, у вас должны быть свои тайны. И все же, это был Нюхач?

– Нет, не он.

– Я рада.

– Почему?

В поведении Энн произошла резкая перемена. До сих пор ее Совесть могла быть довольна ее холодностью и отстраненностью. Но последний вопрос все изменил. Холодная отстраненность уступила место безудержной искренности.

– Я боялась, что вам угрожает опасность, – срывающимся голосом произнесла Энн. – Он ведь мог вас убить.

– Вы беспокоились… обо мне?

– Да, для порядочной девушки неприятно попасть в такую историю. Подумать только, что могли написать в газетах!

Загоревшийся было огонек в глазах собеседника моментально угас.

– Так вот вы о чем беспокоились? – бесцветным голосом спросил он.

– А о чем же еще?

– В вашем волнении не было ничего личного?

– Личного? – переспросила Энн, подняв бровь.

– Хорошо, что вы так предусмотрительно поступили, – сказал собеседник без видимого энтузиазма, – и избавились от лишних хлопот.

– Но ведь ничего страшного не случилось, – заметила Энн.

– Нет, – ответил он. Повисла пауза.

Теперь между Энн и ее Совестью возникли значительные разногласия. Совесть утверждала, что она достойно вышла из этого допроса с пристрастием. Сама же Энн думала, что вела себя как идиотка. Еще чуть-чуть, и этот человек поднимется и уйдет навсегда.

(«И хорошо сделает, – нашептывала Совесть. – Это будет наилучшим завершением весьма щекотливой ситуации».

«Это по-твоему!» – отвечала ей Энн, сжав зубы.)

Собеседник взял в руки бутылку шампанского и стал трясти, что привело бы в ужас Тодди Моллинга, будь он свидетелем этой сцены, но Тодди, к счастью, был далеко, пытаясь подобраться к самому лакомому куску.

– Я, конечно, волновалась за вас, – порывисто выпалила Энн. – Я брякнула насчет газет, потому что… Конечно, я волновалась за вас!

Омраченное лицо собеседника осветилось, как будто на него упал солнечный луч.

– Это правда?

– Конечно.

– Вы не шутите?

– Да нет же!

Он подался вперед.

– Сказать вам кое-что?

– Что?

– Вот что. Я…

Вместо продолжения он вскрикнул. Что-то теплое и мокрое потекло ему на затылок.

– Виноват, – раздался жизнерадостный голос у него за спиной. – Сущее безумие – тащить суп в такой толкотище. Простите. Жалко, супец был отменный.

Берри свирепо оглянулся. Но влюбленные отходчивы.

– Давайте выйдем, – процедил он сквозь зубы. – Мне надо вам кое-что сказать. Здесь не поговоришь.

– Сейчас вернется мистер Моллинг, – сказала Энн. Она изо всех сил боролась сама с собой.

– Кто это?

– Я с ним пришла. Он пошел за едой. Если я уйду, что он подумает?

– Если он из этой братии, – сказал Берри, – вряд ли он вообще способен думать.

Он подтолкнул ее к двери. Они вышли в небольшой холл. Откуда-то слышалась музыка.

Берри захлопнул за собой дверь и обернулся к Энн.

– Я хочу вам сказать кое-что.

У Энн все поплыло перед глазами. Молодой человек, стоявший рядом, вдруг стал расти на глазах, и сама себе она вдруг показалась маленькой и жалкой.

– Вы, наверное, думаете, что я сумасшедший.

Он был совсем рядом, и Совесть, как наседка, кудахтала, требуя, чтобы Энн отстранилась. Но она не отстранилась.

Он взял ее левую руку и оцепенело уставился на кольцо, блестевшее на безымянном пальце. Очень красивое кольцо, платиновое, с бриллиантами, лорд Бискертон дорого за него заплатил, но в лице молодого человека не было и следа восхищения.

– Вы обручены, – сказал он.

Это был не вопрос. Слова прозвучали скорее как осуждение. У Энн возникло мимолетное чувство, что ее уличили в каком-то крайне неблаговидном поступке. Ей захотелось объясниться, но объяснять вроде было нечего.

– Да, – сказала она тихо и виновато.

– Господи! – выговорил молодой человек.

– Да, – сказала Энн.

– Обручены!

– Да.

Молодой человек с шумом вздохнул.

– Меня это не касается, – сказал он. – Я просто хотел сказать…

Холл между обеденным залом и Хрустальным в отеле «Мазарин» во время бала Бэсингеров, после, разумеется, самого обеденного зала – наименее подходящее место для интимных бесед во всем Лондоне. Еще при словах Энн молодой человек почувствовал, что кто-то толкает его под локоть. Некто желал с ним побеседовать. И теребил за руку.

– Извините, – сказал этот некто.

В ту же секунду дверь обеденного зала распахнулась, и Энн, в свою очередь, должна была признать, что в мире есть еще кое-кто, кроме них. Похоже было на то, что мир даже слегка перенаселен.

– А, вот вы где! – воскликнул Тодди Моллинг.

Тодди раскраснелся и выглядел помятым. В ходе предпринятой им атаки на еду правый глаз Тодди, видимо, наткнулся на нечто твердое и по этой причине полузакрылся и истекал слезами. В левом глазу, который работал в нормальном режиме, светился ласковый упрек.

– Так вот вы где! – повторил Тодди Моллинг. – А я-то гадаю, куда вы запропастились! Прямо обыскался.

Энн раздирали противоречивые чувства, как будто резкий телефонный звонок вырвал ее из сладостных объятий прекрасного сна. Энн обернулась. Молодой человек, который только что собирался сообщить ей нечто важное, озадаченно взирал на человека, в котором она опознала хозяина бала, сэра Герберта Бэсингера. Сэр Герберт вроде бы о чем-то спрашивал молодого человека, а тот явно затруднялся с ответом.

– Я выследил изумительного цыпленка, – продолжал тем временем Тодди со скромной гордостью крестоносца, вернувшегося из победоносного похода. – И еще какой-то салат. Пошли пробовать.

Энн была доброй девушкой и не хотела никого обижать. Ввиду наглядных свидетельств доблести, проявленной Тодди при добыче еды, его претензия на ее общество была вполне обоснованной. Ради нее, Энн, он вступал в поединок и буквально проливал кровь. Сейчас, в миг триумфа, невозможно было его отвергнуть. Поступить так – значило бы навсегда разрушить веру молодого мистера Моллинга в Женщину с большой буквы.

Кроме того, теперь у нее не будет недостатка в возможностях возобновить прерванный разговор в каком-нибудь уединенном месте. Судя потому, как сэр Герберт потирал руки, ее таинственный знакомый должен быть одним из почетных гостей. Как только ей удастся отвязаться от назойливого Тодди, она найдет его в Хрустальной гостиной.

– Хорошо, Тодди, – сказала она. – Вы герой. Ведите меня.

– Вы не против, если к нам присоединится Берти Уинч? – озабоченно спросил Тодди, открывая дверь. – Мы случайно встретились. Никак нельзя было отделаться. Я оставил его сторожить столик и присматривать за цыпленком, как за родным братом. Тут ведь глаз да глаз нужен, а то моментально упрут прямо из-под носа.

Берри, наконец овладев своими чувствами, сообразил, что голос, звучавший в непосредственной близости от его уха, обращен к нему. И хотя полностью отрешиться от приятного оцепенения еще не смог, все же ответил со всей возможной учтивостью.

– Да, – сказал он, – Абсолютно. Несомненно.

Но Голос не удовлетворился услышанным. И зазвучал более чем недовольно – негодующе. Причем степень негодования угрожающе возрастала.

– Я вас спрашиваю, – прогремел Голос, – кто вы, черт побери, такой, откуда явились и что вы тут делаете? Я вас знать не знаю, и предъявите ваше приглашение, будьте любезны.

Берри очнулся от грез. Есть время мечтать, и есть время трезво взглянуть в лицо реальности. Сейчас был как раз такой случай. Прозревая сквозь золотой туман, окутывавший его, как каждого влюбленного, он усмотрел румяного невысокого мужчину среднего возраста с каштановыми усами и двумя подбородками. Усы топорщились, а оба подбородка угрожающе двигались.

– Простите? – спросил он.

– Не о том беспокоитесь, – ответил новый знакомый. – Предъявите ваше приглашение.

Глядя на Берри так, словно тот вылез из канализационной трубы, и обращаясь к нему в тоне, каким недобрый охранник в тюрьме общается с не полюбившимся ему узником, сэр Герберт Бэсингер, безусловно, чувствовал свою правоту. В этом сезоне в высшем свете прокатилась волна, так сказать, несанкционированных вторжений. На балах стала появляться масса молодых людей, сверх меры наливавшихся шампанским и танцевавших до упаду, не имея приглашений. Хозяевам эта практика начала надоедать, и сэр Герберт Бэсингер, который довольно настрадался от этих дел, поклялся пресечь их раз и навсегда. Он предупредил своих гостей, чтобы они не забывали пригласительные билеты и были готовы предъявить их по первому требованию.

– Приглашение! – протянул Берри, как бы удивляясь звучанию самого слова.

– Приглашение.

– Видите ли…

Разговор достиг той стадии, когда сэру Герберту все стало ясно. Только тот, у кого нечисто с совестью, может начать ответ с такой фразы. Вполне удостоверившись, что не изгоняет с бала какого-нибудь отпрыска благородного семейства, чье лицо он случайно запамятовал, или, того хуже, писаку из отдела светской хроники какой-нибудь газетенки, сэр Герберт выложил карты на стол.

– Я должен попросить вас немедленно удалиться.

– Но…

– Вон! – теряя терпение, повторил сэр Герберт.

– Но мне надо поговорить…

Каштановые усы зашевелились, как кукурузные заросли под резким порывом ветра.

– Вы сами уйдете или вызвать полицию?

Берри решил, что следует быть вежливым до конца. Он еще не узнал имени богини из автомобиля, а этот человек мог назвать его. Берри выдавил из себя улыбку.

Не помогло.

– Нечего скалиться, – буркнул сэр Герберт.

Даже сквозь преграду усов его голос прозвучал столь угрожающе, что Берри отшатнулся на два дюйма. Он убрал с губ улыбку. Желание хозяина – закон. Кроме того, у него скулы свело от натуги.

– Ухожу-ухожу, – примирительно сказал он. – Конечно, я уйду. Обязательно. Я понимаю, что мне тут нечего делать. Уйду как миленький. Я зашел просто потому, что увидел здесь кое-кого в лифте. Если вы позволите мне заглянуть в обеденный зал, чтобы сказать словечко…

Сэр Герберт Бэсингер в минуты сильного волнения начинал говорить на языке, который был его собственным изобретением. И сейчас он к нему прибегнул.