Текст книги "Том 9. Лорд Бискертон и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА XIII

1

Диета из большого количества виски с незначительным добавлением содовой на протяжении дня и вечера, время от времени перемежаемая чистым бренди, – палка о двух концах. С одной стороны, она имела своим результатом появление Дж. Б. Хоука с револьвером в руках на задворках усадьбы, каковой подвиг он никогда бы не смог совершить на лимонаде; но с другой – она сильно ослабила его способности.

Прислонившись к дереву и вдыхая ароматный ночной воздух Вэлли Филдс, мистер Хоук плохо понимал, что с ним происходит. Ему смутно вспоминался какой-то странный разговор с другом, капитаном Келли, в ходе которого было сказано много интересного, но по меньшей мере три кардинальных вопроса оставались неясными.

Вот эти вопросы:

(а) Кто он такой?

(в) Где он находится?

(с) Зачем он здесь?

Никто, кроме него самого, не мог ответить на эти вопросы.

В сущности, над теми же проблемами задумывался, бывало, Марк Аврелий. Но у мистера Хоука было преимущество перед римским императором. Последний искал объяснения своему пребыванию в большом мире. Дж. Б. Хоук хотел только знать, зачем он прислонился к дереву в каком-то деревенском саду.

Он чувствовал, что его привела сюда какая-то серьезная причина, и надеялся, что если будет сохранять спокойствие и сосредоточится, то припомнит, какая именно.

Итак, затерянный в пространстве мистер Хоук размышлял о первопричинах своего бытия. Размышлял он и в тот момент, когда судьба подсобила ему, ослабив руку, которой он опирался о ствол дерева. Потеряв равновесие, мистер Хоук повалился на бок и больно ударился левым виском. Шок, вызванный ударом, не замедлил сказаться. Сидя на земле и потирая ушибленное место, мистер Хоук обнаружил, что память вернулась к нему.

Он вспомнил все. Все стало на свои места. Капитан поставил его здесь, в саду, чтобы предотвратить – если понадобится, то силой – исход молодого Конвея и его рыжего приятеля. Мистер Хоук решительно поднялся и отряхнул брюки. Голова слегка кружилась, но зато ответы на фундаментальные вопросы бытия были найдены.

Инстинктивно чуя, что такая вещь непременно пригодится в экспедиции, Дж. Б. Хоук захватил с собой внушительную карманную фляжку. Теперь он извлек ее и основательно приложился. И сознание его, проделав путь из тьмы непонимания к высотам знания, сделало новый вираж. Если бы случайный прохожий осветил в этот момент лицо мистера Хоука, его поразило бы в нем выражение твердости. Дж. Б. Хоук глубоко погрузился в думы о Берри и его друге. Ишь чего захотели! Увести из-под носа хорошего человека заслуженное им богатство! Не на того напали, думал мистер Хоук.

Широким жестом, как бы сметающим с его пути незадачливых заговорщиков, он театрально воздел к небесам руку. К несчастью, это оказалась та самая рука, которая держала фляжку. Пальцы, повинуясь внезапному порыву мистера Хоука, ослабили хватку. Драгоценный предмет сгинул в ночи, оставив бывшего владельца в лихорадочных поисках.

Мистер Хоук никогда не числился в любителях поэзии. А то, несомненно, вспомнил бы горькие строки Лонгфелло о том, как поэт направил в небо стрелу, а та упала на землю и пропала неизвестно где.

Эти стихи как нельзя лучше описывали ситуацию. Ночь была темна, а угодья усадьбы достаточно велики, чтобы навсегда похоронить фляжку. Много долгих, томительных минут, как ищейка, обшаривал их мистер Хоук из конца в конец. Он лазил под кустами. Ползал на четвереньках. Рылся на клумбах. И все напрасно. Сад неусыпно хранил свою тайну.

Дж. Б. Хоук признал свое поражение. Он сдался. В глубокой скорби подымаясь с последней обысканной им клумбы, он обернулся и увидел, что в окне, которое только что было темным, загорелся свет. Заинтересовавшись этим феноменом, мистер Хоук быстро выбрался на лужайку и заглянул в окно.

Этот молодчик Конвей преспокойно пил виски и закусывал ростбифом.

Открытие, что он стоит на грани смерти от голода и жажды, пришло к Берри, когда он сидел в темной гостиной, лелея свою печаль. Поначалу Берри отмахнулся от него: сама мысль о еде и питье в этих обстоятельствах казалась кощунственной. Но когда позыв усилился, он сдался. Берри пошел в кладовую, взял кое-что выпить и закусить и теперь не без удовольствия предавался чревоугодию.

Мистер Хоук, стоя под окном, зорко наблюдал за ним. Ему тоже не помешал бы кусочек мясца. И глоток виски. Прижавшись носом к стеклу, он жадно следил за каждым исчезающим во рту врага куском и глотком. Тоска по утерянной фляжке делалась все мучительней.

Вдруг он увидел, как трапезничающий молодой человек перестал жевать и, словно прислушиваясь, приподнял голову. Мистер Хоук не слышал ни звука и не знал, что в доме прозвенел звонок. Но Берри его услышал, и дикая, отчаянная надежда пронзила его – вдруг это Энн пришла сказать, что, несмотря ни на что, она его любит. По правде говоря, при расставании она ничем не дала понять, что ее сердце может перемениться, но даже проблеск надежды, как вихрь, поднял Берри с места, и он стремглав сбежал вниз, в холл. Мистер Хоук смотрел теперь в пустую комнату.

Пустую, если не считать ростбифа и бутылки виски. Эти остались, и Дж. Б. Хоук виделось в них нечто магнетическое, привораживающее, словно колдовством. Он потянул на себя оконную раму. Окно было не заперто. Он толкнул его и вскарабкался в дом.

В суматохе этого необычного дня и в связи с необходимостью поддерживать кураж с помощью спиртного мистер Хоук, наверное, впервые за всю свою жизнь забыл пообедать, всецело сосредоточившись на потреблении двойного виски. Он был зверски голоден и потому сразу потянулся к ростбифу. Виски он тоже отдал должное.

Человек, нестойкий в чувствах, наевшись до отвала, не может не пережить некую смену состояний. В начале ужина Дж. Б. Хоук был настроен по отношению к Берри чрезвычайно недоброжелательно. Но к концу трапезы в нем возобладала доброта. В голове у него шумело, но сквозь этот шум ясно проступало острое желание любить весь мир.

Он встал из-за стола. Подошел к двери. Из гостиной доносились голоса. Очевидно, там собрались люди, и Дж. Б. Хоука к ним потянуло.

Он, заплетаясь, одолел коридор, после некоторого размышления выбрал одну из трех ручек, которыми неизвестный дизайнер оснастил дверь в гостиную, и, перешагнув порог, одарил присутствующих широкой добродушной улыбкой.

Присутствующих было двое. Одним из них был Берри. Второй – респектабельный господин средних лет с чисто выбритым лицом и седыми усами. Оба, казалось, удивились, увидев мистера Хоука.

– Привет! – сердечно сказал мистер Хоук.

Берри, как гостеприимный хозяин, ответил на приветствие.

– Привет, – сказал он. И чрезвычайно удивился, узнав незваного гостя. – Мистер Хоук!

– Х-х-х-оук, – подтвердил Хоук.

К этому времени Берри подвел под факт неожиданного вторжения теоретическую базу. Он решил, что после прихода лорда Ходдесдона он забыл закрыть входную дверь и новый гость, найдя ее открытой, вошел без звонка. Так вполне могло произойти, потому что явление лорда Ходдесдона поразило Берри и он забыл обо всем прочем. Так или иначе, Хоук был здесь, и хозяин дома попытался деликатно выяснить, что его сюда привело.

– Я вам нужен по какому-то делу? – спросил он.

– Пушку купил, – умиротворенно сказал мистер Хоук.

– Игрушку? – переспросил Берри.

– Пушку, – поправил его мистер Хоук.

– Какую игрушку? – гнул свое Берри, мысль которого не поспевала за развитием разговора.

– Пушку, – припечатал мистер Хоук.

Берри терпеливо попробовал подойти к предмету с другой стороны.

– Кукушку? – спросил он.

– Пушку, – ответил мистер Хоук.

Он слегка нахмурился, и его улыбка отчасти утратила свою безоглядную веселость. От игры словами у него немножко заболела голова.

Лорд Ходдесдон тоже не очень хорошо понимал, о чем речь. Его раздражало, что их беседу с Берри прервали как раз в тот момент, когда он приступил к самому главному.

Учитывая, что он столь твердо и бескомпромиссно заявил своей сестре Вере о невозможности возвращения в Вэлли Филдс, присутствие лорда Ходдесдона в гостиной Берри требует краткого объяснения. Он изменил свое мнение. Это отличительная черта поистине великих людей – не бояться изменить свое решение, ежели для того возникнут веские основания. А лорд Ходдесдон, обдумывая ситуацию в клубе, нашел очень существенное основание.

Открытия леди Веры, доведенные до его сведения вчера вечером, потрясли его до глубины души. Если Энн Мун действительно собирается дать отставку его сыну и выйти за этого Конвея, дело плохо. Хотя ничто в поведении миллионера не указывало на желание расстаться с деньгами, лорду Ходдесдону, закоренелому оптимисту, казалось, что, если бы племянница Фрисби стала женой лорда Бискертона, было бы вполне уместно попросить у Т. Патерсона немного в долг. Они ведь сделаются практически родственниками. Соответственно, жизненно необходимо, чтобы кто-то очень авторитетно поговорил с этим Конвеем.

Чек на шестьсот фунтов придал ему уверенности, и он прибыл в усадьбу «Уголок», чтобы откупиться от конкурента. В целях безопасности он приехал ближе к ночи. И как раз взял именно тот тон, который подобает главе семьи, когда в гостиную вторгся непрошеный визитер. Точно посреди самого блестящего словесного пассажа дверь распахнулась и ввалился этот краснорожий гигант.

Поняв, что очарование момента безвозвратно нарушено и обсуждение деликатного дела придется отложить, подозревая, что этот тип – из круга приятелей Конвея, лорд Ходдесдон поднялся с кресла.

– Где моя шляпа? – деловито спросил он.

– Пушку, – настойчиво повторил мистер Хоук. Ему показалось, что эти двое нарочно делают вид, что не понимают простого языка.

Он недружелюбно наблюдал за сборами лорда Ходдесдона. Мистер Хоук чуть было не забыл наставление капитана Келли, но лорд Ходдесдон невольно напомнил ему о нем. «Всех впускать, никого не выпускать», – сказал капитан. Седоусый сумел сюда пролезть. Но выйти отсюда ему не удастся.

– Вы собираетесь уходить? – спросил мистер Хоук. Лорд Ходдесдон в знак величайшего удивления поднял обе брови. Безденежье вкупе с издержками демократии избавили лорда Ходдесдона от проявлений собственного превосходства. Но теперь он не мог от этого удержаться. Он воззрился на Дж. Б. Хоука, как сеньор старого режима на вассала или холопа.

– Не имею чести вас знать, сэр…

Берри взял на себя обязанность представить гостей друг другу.

– Мистер Хоук – граф Ходдесдон. Суровости Хоука чуть поубавилось.

– Прям-таки граф? – с интересом спросил он.

– …Да, да, да, я действительно собираюсь уходить, – сказал лорд Ходдесдон, игнорируя последнее замечание.

Мистер Хоук мгновенно преодолел свою слабость. Он снова почувствовал себя настоящим мужчиной, человеком с пистолетом.

– Не получится, – сказал он.

– Прошу прощения?

Мистер Хоук явил взорам собеседников пушку, о которой они так много слышали, и невнятно, но решительно скомандовал:

– Руки вверх!

2

Тем временем и в гостиной «Мирной заводи» происходили события, заслуживающие внимания хроникера. Пора ему обратить свое всевидящее око на дела лорда Бискертона.

В то время как мистер Хоук, нацеливаясь на виски с ростбифом, влезал через окно в дом, Бисквит, сидя в кресле и глядя на фотографию мисс Вэлентайн, стоявшую на каминной доске, погрузился в те сладкие мечты, которые навевают молодому человеку любовь в сердце и чек на две тысячи фунтов в кармане. Песенная мелодия, с которой он вернулся в дом после встречи с мистером Роббинсом, вновь рвалась у него из души. Помурлыкав минут десять, он предался молчаливым размышлениям.

Итак, он смотрел на фотографию Кичи. Завоевать любовь этого эфемерного создания – слишком высокая честь для обыкновенного мужчины. Но не для Годфри Эдварда Уинсли Брента, лорда Бискертона, любимца фортуны. Это ему судьба предназначила один из самых больших призов, когда-либо учреждавшихся фондовыми биржами, и, будто этого мало, сулила пролить над ним золотой дождь.

С ранних лет Бисквит лелеял неколебимую веру в то, что Провидение уготовило ему щедрые дары и получить их – только вопрос времени. Это убеждение покоилось на той основе, что он, Бисквит, жил, как птичка Божия, и любил ближнего своего, как самого себя. Он знал, Провидение не станет размениваться на мелочи и, выбрав фаворита, воздаст ему по всей форме.

Более того, Провидение не остановится, пока не облагодетельствует и старого доброго Берри. С подлинной широтой. Именно широтой. Покоясь в кресле, Бисквит чувствовал себя на седьмом небе. Он одолел путь через тернии к звездам, и в ушах его звучала музыка небесных сфер.

Впрочем, тут же выяснилось, что он допустил незначительную и вполне извинительную ошибку – то была не музыка сфер, а звонок в дверь. По-видимому, кто-то захотел разделить с ним час торжества. В надежде, что пришел Берри, и опасаясь, что заявился викарий, он пошел отворять. А отворив, застыл в изумлении.

Он был готов увидеть за порогом Берри. Готов был увидеть викария. Готов был даже увидеть коммивояжера с образцами метел, тростниковых качалок и новейшего средства от облысения. Но кого он никак не ожидал увидеть, так это свою бывшую невесту Энн Мун.

– Привет, – часто моргая, выговорил он.

Она смотрела на него округлившимися глазами и часто дышала. Лицо ее горело, губы запеклись. Все это – независимо от причины – очень ей шло, отметил про себя Бисквит.

– Привет, – повторил он.

– Привет, – сказала Энн.

– Ты! – выдохнул Бисквит.

– Да, – сказала Энн. – Можно войти?

– Войти?

– Да.

– Ой, конечно, – спохватился Бисквит, вспомнив, что он хозяин. – Конечно, входи.

Не преодолев изумления, он повел ее в гостиную.

– Может быть, хочешь присесть или еще чего-нибудь?

– Можно?

– Конечно, – разрешил Бисквит. – Разумеется. Наверное.

Энн села, и воцарилось молчание. Непросто начать свою речь девушке, которая разорвала помолвку с мужчиной, а теперь заявилась в его дом сообщить, что она передумала и помолвку надо реанимировать.

Как и у хозяина дома, у Энн голова шла кругом. Она приехала сюда, повинуясь одному из тех внезапных импульсов, которые руководили ее поступками. Она говорила себе, что ненавидит и презирает Берри, и это логически привело ее к признанию того, что она дурно обошлась с Бисквитом и должна исправить свою ошибку. И теперь она не находила слов, чтобы начать.

– Сигарету? – спросил Бисквит.

– Нет, спасибо.

Как ни прискорбно, она не вполне верила в то, в чем пыталась себя убедить. Легко было говорить себе, что она, мол, ненавидит и презирает Берри. В данную минуту так оно и было. Но сохранит ли она чувства после того, как приступ праведного гнева утратит над ней свою власть? Сейчас она пылает гневом, как пылала бы на ее месте любая девушка, которую одурачили и заставили признать, что маменька – или, в данном случае, дуэнья – была права. Леди Вера говорила, что Берри – жалкий обманщик, и он им оказался.

Что и требовалось доказать, как сказал бы Бисквит.

И все же, несмотря на это, из глубины души внутренний голос нашептывал ей, что обманщик он или нет, но только его она любит и всегда будет любить. Целые годы она жила под деспотией неуступчивой Совести, и теперь, когда стала действовать в соответствии с ее велениями, прорезался голос Подсознания, чтобы снова лишить ее покоя. Видит Бог, этот мир невыносимо жесток к девушкам.

Энн попыталась заглушить голос своего нового мучителя.

– Годфри, – начала она.

– Да?

– Мне надо с тобой поговорить.

– Валяй, – ободрил ее Бисквит.

– Я…

Она осеклась. Разговор давался ей труднее, чем она могла вообразить.

Опять наступило молчание. Бисквит лихорадочно подыскивал тему для разговора. Ему всегда нравилась Энн, но он готов был согласиться, что она казалась гораздо привлекательней до того, как ее поразила немота, афазия или как там называется эта болезнь. Веселая болтушка – это одно. А девушка, страдающая заиканием, – совсем другое. Если Энн проделала долгий путь в Вэлли Филдс только затем, чтобы помолчать наедине с ним, то лучше бы ей остаться дома.

Откровенно говоря, ей в любом случае было бы лучше не приходить. В конце концов, он обручен, а обрученный мужчина должен вести себя крайне осторожно. Кичи может не понравиться – это будет вполне справедливо, – что он привечает у себя в доме симпатичных девушек.

Тем не менее следовало быть вежливым. Нельзя же бесцеремонно вытолкать гостью взашей, надо соблюсти церемониал гостеприимства.

– Как поживаешь?

– Спасибо, хорошо.

– Совсем хорошо?

– Да, спасибо.

– Прекрасно выглядишь.

– Ты тоже.

– Да, у меня все в порядке.

– И у меня.

– Вот и хорошо, – сказал Бисквит. – Ничего, если я выпью глоточек?

– Пожалуйста.

Он почувствовал себя свободнее. И сразу вспомнил, что пока остается нераскрытой главная тайна.

– Откуда ты узнала, где я живу?

– Леди Вера сказала.

– А! Понятно. Значит, это она тебе сказала?

– Да. Кстати, а она сообщила тебе новость?

– Какую?

– О своей помолвке? Бисквит расхохотался.

– О ее помолвке?

– Она собирается замуж за моего дядю.

– Ну и дела! За папашу Фрисби?

– Да.

– Силы небесные!

– Я тоже удивилась. Я думала, он закоренелый холостяк.

– Перед моей тетушкой Верой спасует самый безнадежный холостяк, – веско сказал Бисквит. – Черт меня подери! Значит, наши с тобой семейства все-таки породнятся.

Он помолчал. Теперь ясно, зачем она пришла.

– Ты приехала, чтобы сообщить мне об этом?

– Нет.

– В каком смысле – нет?

– В прямом. Нет.

– То есть ты приехала не за тем, чтобы сообщить мне эту новость?

– Нет.

– Тогда, – напрямую спросил Бисквит, – зачем? Я, конечно, всегда рад тебя видеть, – галантно добавил он. – Добро пожаловать в любое время и все такое. Но все-таки, что тебя привело ко мне?

Энн почувствовала, что настал решающий момент. Отчаянно преодолевая смущение, от которого щеки ее залились румянцем, а по спине пробегал холодок, она приступила к объяснению.

– Годфри, – сказала она.

– Продолжай, – поощрил ее Бисквит после паузы.

– Годфри, – сказала Энн, – ты получил мое письмо?

– Насчет помолвки? Получил.

– Я приехала сказать тебе, что сожалею о том, что его написала.

Бисквит был настроен великодушно.

– Ну что ты! Очень изящно составленное письмо. Я сразу так подумал и теперь так считаю. Прекрасное письмо.

– Я…

Бисквит виновато цокнул языком.

– Кстати, у меня совсем из головы вон – надо же было пожелать тебе счастья и тому подобного. Берри Конвей сказал, что вы обручились.

– Ты с ним знаком? – ахнула Энн.

– Конечно. И ему передай мои поздравления. Совсем зашился с делами, забыл близких друзей поздравить по такому важному случаю. А вы молодцы. Я бы тебе лучшего жениха и не пожелал.

– Мы не помолвлены.

– Нет?

– Нет.

– Значит, – растерянно сказал Бисквит, – меня неправильно информировали. И кто! Такой надежный источник! Меня просто-напросто разыграли.

– Я разорвала помолвку, – сказала Энн. Бисквит подскочил.

– Разорвала?

– Да.

– Почему?

– Неважно.

– Душенька, – отечески сказал Бисквит, – я не имею привычки вмешиваться в чужие дела, но скажи честно, тебе не кажется, что ты слегка злоупотребляешь этими разрывами? Два в неделю – не знаю, каков европейский рекорд, но ты наверняка его побила. Разорвать две помолвки за одну неделю!

Энн стиснула руки.

– Можно сократить до одной, – с трудом выговорила она. – Если ты не против.

– В каком смысле?

– Я пришла предложить тебе, чтобы ты забыл мое письмо. Считай, что ничего не получал.

Бисквит лишился дара речи. Ну и денек выдался! Сначала Хоук, потом Роббинс, а теперь вот что. Его залихорадило.

– То есть ты предлагаешь, чтобы мы с тобой…

– Да.

– Чтобы наша помолвка…

– Да.

– И мы опять…

– Ну да, да, да!

Надолго воцарилось молчание. Бисквит подошел к окну и выглянул в него. Смотреть было не на что, но он стоял так довольно долго. Ему требовалось собрать в кулак всю выдержку и весь такт, чтобы сладить с ситуацией.

– Ну? – спросила Энн.

Бисквит отвернулся от окна. Он нашел нужные слова.

– Послушай, душенька, – извиняющимся тоном начал он, – боюсь, я должен сказать нечто неприятное, так что лучше тебе выпить глоточек. Мне очень хочется помочь тебе, но дело обстоит так, что я могу оказать только братскую помощь. – Он указал большим пальцем на каминную доску.

У Энн перехватило дыхание.

– О! – вырвалось у нее.

Она поднялась с кресла. Ни разу с тех пор, как в одиннадцать лет, когда ее вытолкнули на сцену ассистировать фокуснику, не чувствовала она себя так по-дурацки. Но Энн ничем не выдала своих чувств. Она подошла к камину и внимательно изучила фотографию.

– Хорошенькая, – сказала она.

– Хорошенькая, – согласился Бисквит.

– Да я ее знаю! – воскликнула Энн.

– Знаешь?

– Это Кичи Вэлентайн. Мыс ней плыли на одном пароходе.

Бисквит чуть было не брякнул что-то насчет судьбы, которая удосужилась свести их всех вместе, но вовремя спохватился. Это, пожалуй, было бы некстати. Он промолчал.

– Она ведь живет по-соседству? – спросила Энн. – Я и забыла.

– Правильно. По-соседству. Мы познакомились, болтая через забор.

– Понятно. Надеюсь, ты будешь очень счастлив.

– Обязательно, – уверил ее Бисквит.

– Мне, пожалуй, пора, – сказала Энн. Бисквит жестом остановил ее.

– Погоди, – сказал он. – А что же у вас с Берри приключилось?

– Мне не хочется об этом говорить.

– Знаешь, милые бранятся…

– Это не милая брань.

– А что тогда? Господи! Если браки заключаются на небесах, так это ваш случай. Ты – прелестнейшее существо, а он – само совершенство. Природа осыпала его своими дарами и может гордиться своим произведением. Я готов подписаться под этими словами, и если бы вдруг сейчас сюда явился наш учитель, он сделал бы то же самое. Если ты в самом деле дала отставку старику Берри, ты просто умом тронулась. И не надейся, что судьба пошлет тебе второго такого парня. Этого не будет. Второго Берри тебе не найти, даже если ты проживешь миллион лет. А уж как его ценят на секретной службе! – добавил Бисквит, выбрасывая козырную карту.

Энн коротко рассмеялась.

– На секретной службе!

– А почему ты говоришь об этом с таким ехидством?

– Я знаю о нем все, спасибо, – сказала Энн, – Тебе незачем мне врать.

Тут он исчерпал лимит.

– А? – протянул Бисквит. – Ах, вот оно что! Он понял, в чем дело.

– Он секретарь моего дяди, – презрительно сказала Энн.

– Отчасти, да, – неохотно признал Бисквит. – Ну и что из этого?

– То есть?

– Какая разница? Энн сверкнула глазами.

– По-твоему, никакой? Думаешь, можно обнаружить, что тебе врали без удержу, дурачили, и испытывать те же чувства к человеку, который… – Она проглотила подступивший к горлу комок. – Который притворяется, что любит, потому что ты богата?

Бисквит обомлел.

– Дорогая моя гордячка, ты хочешь, чтобы я поверил в то, что Берри охотился за твоими деньгами?

– Да. Мне леди Вера сказала.

– Даже признав, что моя тетя Вера знает об охоте за деньгами все, что только можно об этом знать, – сказал Бисквит, – я полностью отрицаю эту возможность. Послушай, Энн! Я проучился вместе с Берри пять лет и знаю его как облупленного. Это честнейший человек. Заявляю со всей ответственностью. Разве можно ошибиться в том, с кем проучился пять лет в одной школе? Берри – надежный парень.

– А почему же он лгал мне?

– Объясняю. Он просто хотел тебя повеселить. Увидел тебя тогда в «Беркли», моментально влюбился, потом, не раздумывая, сел к тебе в машину и придумал эту байку насчет секретной службы, чтобы как-то оправдать свой безумный поступок. Это в его стиле. Он совершает безумства, а потом пытается выйти из затруднительного положения с честью. Ну да, он секретарь твоего дяди. Думаешь, он нанялся к папаше Фрисби от хорошей жизни? Он оказался без пенни в кармане, один адвокат одолжил ему пару сотен, чтобы он выкрутился, и ему пришлось принять эту должность, чтобы отдать долг. Он все мечтал отправиться в Рио или в Аризону, в общем, куда-то в горы, на заработки. Кстати, насчет Аризоны. Ты еще увидишь, какой была дурой, заподозрив эту кристальную душу в корысти. У него самого денег не клюют, тыщи тыщ. Завтра будут. И у меня тоже. Нам повезло,

Энн молчала. Потом глубоко вздохнула.

– Понятно, – сказала она.

– Этого мало. Что ты собираешься делать?

– Я сама себя одурачила, – сказала Энн.

– Еще как одурачила, – горячо подхватил Бисквит. – Ты сделала большую глупость. Какие шаги думаешь предпринять, чтобы ее исправить?

– Написать ему?

– Неплохая мысль.

– Сейчас поеду и напишу.

– Отлично.

– Ну, я пошла, Годфри.

– Иди-иди, – подстегнул ее Бисквит. – То есть я, конечно, рад был тебя видеть и все такое, но надо исправлять ошибку.

– Я, наверное, должна тебя поблагодарить, – сказала Энн у порога.

– Нет нужды. Рад, если я сумел чем-то быть полезным.

– Тогда до свидания.

– До свидания, – сказал Бисквит. – Буду с интересом следить за развитием событий. Ба, а это что за птичка?

Птичкой оказался возникший из темноты капитан Келли.

– Минуточку, – сказал капитан Келли.

Энн встревоженно смотрела на него. В шляпе, надвинутой на глаза, он выглядел устрашающе.

– За пустыми бутылками, а также с предложением товаров – милости прошу с черного хода, – сказал Бисквит с непреклонностью хозяина дома. – Если только, – добавил он, – вы не викарий.

– Я не викарий.

– Тогда кто же?

– Неважно, – коротко ответил капитан Келли. – Должен вам сказать, что сегодня никто не покинет этот дом, и юная леди в том числе.

– Что? – вскричал Бисквит.

– Что? – вскричала Энн.

– Это видели? – спросил капитан Келли.

Свет, падавший из холла, осветил внушительного вида револьвер. Энн и Бисквит завороженно глядели на него.

– Если вздумаете делать глупости, имейте в виду, что я жду на крыльце, – сказал капитан Келли.

– Да в чем дело? – призвал его к ответу Бисквит.

– Сами знаете, в чем, – лаконично ответил капитан Келли. – Назад, в дом, и не вздумайте высунуть нос, не то башку снесу. Я не шучу.

Бисквит уставился на закрывшуюся дверь, как будто хотел продырявить ее взглядом.

– Тут не соскучишься, – констатировал он.

– Я не могу остаться здесь на всю ночь! – чуть не плача, сказала Энн.

Бисквит вздрогнул, будто через него пропустили электрический заряд.

– Ни за что на свете! – с жаром согласился он. – Не знаю, в курсе ли ты, но бедняжка Кичи переживает кризис веры в мужчин. Она получила тяжкий удар от одного гада ползучего по имени Мервин Флок. Если до нее дойдет, что мы с тобой провели ночь под одной крышей… Боже! – простонал Бисквит. – Это будет конец. Мне не услышать свадебных колоколов. Она уйдет в монастырь или куда похуже.

– Что же делать? Кто этот человек?

– Понятия не имею.

– Он, должно быть, чокнутый.

– Несомненно. Но от этого не легче. Ты пушку видела?

– Что ты собираешься предпринять?

– Для начала выпить глоток.

– А это поможет?

– По крайней мере, прочистит мозги, и я смогу обмозговать это дельце, к которому пока что не подберу отмычки. Вообще-то я смышленый, но, встречаясь в собственном саду с маньяком, помешанным на убийстве, не стыжусь признаться, что временно теряю форму. Как бы то ни было, одно безусловно: тебе надо отсюда выкатиться, и чем скорее, тем лучше.

Он прошел в гостиную и рассеянно потянулся к бутылке. Мысль его лихорадочно работала.

3

В прозаическом веке, в котором мы живем, все, граничащее с эксцентризмом, подлежит осуждению. Мы смотрим на это с неодобрением и делаем суровые выводы. Чуть отклонитесь в поведении от общепринятых норм, и вы неизбежно вызовете всеобщее подозрение.

Действия капитана Келли и Дж. Б. Хоука, как мы знаем, были тщательно продуманы. Они основывались на соображениях здравого смысла. Тем не менее Энн и Бисквит в гостиной Писхейвена признали капитана невменяемым, даже безумным; на тех же основаниях Берри и лорд Ходдесдон, по другую сторону перегородки, сделали аналогичный вывод относительно мистера Хоука.

Лорд Ходдесдон первым облек свои мысли в словесную форму. Завороженно наблюдая мистера Хоука с пистолетом в руке, он заговорил.

– Кто этот безумец? – спросил он. Берри был более дипломатичным.

– Все в порядке, мистер Хоук, – сказал он. – Вы в кругу друзей. Вы ведь меня помните? Я – Конвей.

– Этот человек сошел с ума, – гнул свое лорд Ходдесдон. – Уберите палец с крючка, сэр! – озабоченно продолжил он. – Так и выстрелить недолго.

– Руки вверх, – угрюмо буркнул мистер Хоук.

– Мы подняли, – сказал Берри все с той же родственной теплотой. – Видите, подняли! Глядите-ка!

В доказательство своих слов он пощелкал в воздухе пальцами. Мистер Хоук посмотрел, недовольно моргнул и посуровел.

– Эй, вы, – скомандовал он, – это вы бросьте!

– Бросить – что?

– Руками вертеть, – ответил мистер Хоук. – Я этого не люблю.

По странной ассоциации это напомнило ему о пауках, а думать о пауках ему не хотелось.

– Знаете что, – сказал Берри, – отложите-ка пистолет, присядьте, а я приготовлю вам чашечку чаю.

– Чаю?

– Хорошего, крепкого, горячего чаю. А потом мы вместе посидим, и вы нам расскажете, что у вас на уме.

Мистер Хоук осовело глядел на Берри. Похоже, он обдумывал поступившее предложение.

– У меня была мама, – сказал он.

– Да что вы? – отозвался Берри.

– Да, сэр! – подтвердил мистер Хоук. – Была. Мама.

– Этот человек – настоящий озверевший безумец, – заметил лорд Ходдесдон.

Мистер Хоук встрепенулся. Что-то в этих словах зародило в темных глубинах сознания смутные подозрения. Ему показалось, что лорд Ходдесдон позволил себе усомниться в его душевном здоровье. Это ему крайне не понравилось. Лично он готов был признать, что отчасти утратил контроль над собой; но подобное заключение со стороны его больно задело.

– Думаешь, я спятил? – вопросил он.

– Не спятил, – вмешался Берри. – Просто…

– Он безумен, как мартовский кот, – настаивал лорд Ходдесдон, который не любил темнить и всегда называл вещи своими именами. – Да перестаньте вы теребить этот крючок, сэр! Вы что, хотите повесить на себя двойное убийство?

– Я не спятил, – сказал мистер Хоук. – Нет, сэр.

– Разумеется, нет, – сказал Берри. – Может, чуточку перевозбудились. Почему бы вам не положить пистолет – вон там столик очень кстати стоит – и не рассказать нам про вашу маму?

Но мысли мистера Хоука были заняты обидным замечанием. Он не поддался на уловку перевести разговор на маму. О мамах еще будет время поговорить, когда он докажет этим скептикам, что не дурее их. И он приступил к перечню доказательств.

– Знаете, почему я все это затеял? – спросил он. – Вы ведь не знаете, так? Нет, не знаете. И представить не можете, так ведь? Этот ваш рыжий приятель не говорил вам, что я брякнул ему насчет «Мечты»? Ясно, нет. А вы мне про ваших матерей толкуете! Вы меня вашими матерями с толку не собьете, я знаю, что делаю, и если вашей матери это не нравится, мне наплевать.

Лорду Ходдесдону эти сильные замечания о мечтах и матерях показались еще одним неопровержимым свидетельством – если в них еще была нужда – в пользу того, что он находится в обществе настоящего безумца, по которому плачет смирительная рубашка. Абсолютное безумие – так квалифицировал лорд Ходдесдон речь мистера Хоука. Но Берри уловил в этих туманных высказываниях проблеск смысла.