Текст книги "Том 9. Лорд Бискертон и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

Историки повествуют, что математик Архимед, решив некую хитрую проблему, выскочил из ванны и помчался по улицам с криками: «Эврика! Эврика!». Слаттери сидел не в ванне, но, сиди он в ней, то, несомненно, выскочил бы тоже и, весьма вероятно, завопил бы: «Эврика!», если бы знал это слово. Потому что он наконец увидел способ!

Через минуту Слаттери вылетел на улицу, торопясь к отелю «Дез Этранжэ».

6

Карлайл сидел все так же в баре, на том же месте. Слаттери поспешил к его столику.

– Втируша! – закричал он. – Нам подвалила удача! Дельце у нас в кармане!

Карлайл настороженно встрепенулся. Его друг, знал он, пустомелей не был. Редко Слаттери бывал таким возбужденным. Мужественный и молчаливый – вот какие прилагательные первыми просились на язык при характеристике Супа. Если уж он так возбудился, это кое-что да значит!

– Какое дельце? Про которое мы говорили?

– Ну да! Шатту это самое! Только что познакомился с типом, который там живет!

Карлайл тоже засиял.

– Как это ты умудрился?

– Да так, случайно встретились, – чуть смущенно ответил Слаттери. – Сдружились, понимаешь… выпили вместе. Ну он мне и рассказал, что миссис Гедж брюлики свои держит не в банке, а при себе. В сейфе хранит, дома. Вот так! Ты покажи мне сейф, который я не сумел бы вскрыть шпилькой, и я его съем. Чтоб мне лопнуть, – горделиво добавил Слаттери. – Истинная правда!

– Но…

– Знаю, знаю, кто-то нужен в доме. Как его туда сунуть? А вот как. Дамочка эта сегодня отплывает в Англию…

Он приостановился, чтобы эти сведения как следует внедрились в мозг слушателя, и тот проникся их исключительной важностью. Нет, не зря верил он в сметливость Гордона. Тот все уловил мигом.

– А я поеду на том же пароходе и познакомлюсь с ней?

– Правильно!

– Это нам раз плюнуть!

– Назовись лучше всего каким-нибудь ихним графом. Приври насчет связей во французском правительстве. Она, понимаешь, спит и видит, как сделать своего старикана американским послом. Пусть думает, что ты сумеешь ей помочь.

– Наплету с три короба! Поверит, будто все французское правительство пляшет под мою дудку.

– Добыча, Втируша, будет крупная, если все сделаешь, как следует. Гедж этот говорит, брюлики тянут на шестьдесят кусков!

Карлайл облизнулся. Лицо его подернулось мечтательной дымкой. Как и Слаттери недавно, он будто смотрел в даль, на Землю Обетованную.

– Если за пять дней не попаду в Шато, – сказал он, – считай, я растерял всю свою технику.

II

I

Чудеснейшая погода, привлекавшая летом столько туристов в Сен Рок, была не менее чудесной и по другую сторону Английского канала: Солнечный свет заливал Шато «Блиссак» и солнечный свет – сразу после четырех дней – залил улицы Лондона, озолотив тротуары, играя бликами на омнибусах и фруктовых тележках уличных торговцев, весело танцуя на лицах прохожих, ломовых лошадях и полисменах. И только в вокзал Ватерлоо, эту сумеречную пещеру, не проник ни единый солнечный лучик. Окутанный благопристойным сумраком вокзал напоминал, как всегда, собор, чьи псаломщики, поддерживая себя в форме, выпускают в свободное время пары на стороне. Сегодня хмурая атмосфера усугублялась нашествием толп взмокших родителей с выводками детей, лопатками и ведерками. Наступил первый день того, что в газетах именуют Большой Сезон Отпусков, и весь Лондон (в том числе молодежь вроде Десяти Тысяч Ксенофонат) ринулся к морю.

У ворот, за которыми администрация удерживала экспресс, отбывающий в 4.21 в Йовил, стоял молодой человек, чья внешность несколько оживляла сумеречные тона вокзала. Красавцем в строгом смысле слова он не был, но был на диво подтянут, просто цвел здоровьем, а в поведении его чувствовалась веселая удовлетворенность, что и выделяло его из потока озабоченных папаш, на чьих лицах так явно читалась печаль о том, что они не остались холостяками. Все вокруг было в ему в новинку, все его развлекало. В Англии он жил всего несколько месяцев и наслаждался всяким проявлением английской жизни. Сейчас он без следа раздражительности отлепил от своих ног двух малышей, Ральфа и Флосси, и передал их родителям, сияя добротой и заботой. Если даже он предпочел бы, чтобы новый малыш, Руперт, выбрал чьи-то еще брюки в качестве соски, он никак того не показал.

Ну, а что касается его имени, если вы читаете колонку светских сплетен, то вспомните, что недавно было объявление о помолвке между леди Беатрисой Брэкен (да, да, дочерью графа Стейблфорда) и Патрика Б. Франклина (да, да, известного американского миллионера и спортсмена). Вот это Патрик и стоял, для друзей – Пэки. Сегодня Беатриса уезжала в поместье своего отца (Уорблс, графство Дорсетшир), и Пэки приехал на вокзал проводить невесту. Она только что появилась, надменно ступая среди толпы, будто принцесса среди мятежных холопов, и была так ослепительно красива, что, пожалуй, иные из запарившихся отцов с детишками, требующими присмотра, и то кинули на нее взгляд. Беатриса блистала красотой на Охотничьих балах Биддлкомба, где красота всегда красота; красота ее привлекала внимание на королевской трибуне в Аскоте и не оставалась незамеченной даже в толпе, текущей по крикетному стадиону «Лордз»[2]2
  Известный стадион Лондона, названный в честь Томаса Лорда, купившего его в 1814 г. для Марилебонского крикетного клуба.


[Закрыть] в перерыве на ленч на матче между Итоном и Харроу.

Мэри Мэйфер, ведущая светскую хронику в «Болтовне у Камелька», подписанную «Маленькая Птичка в высшем свете», написала в недавнем номере газеты, что на последнем приеме в испанском посольстве Беатриса была «nes plus ultra»,[3]3
  Непревзойденное совершенство (лат.)


[Закрыть] выделяясь элегантнейшим платьем из егере royale модного опалового оттенка, фасон которого подчеркнул природное изящество ее линий. И была совершенно права.

В данный момент нервное раздражение мешало Беатрисе показать себя в наивыгоднейшем свете. Больше всего на свете она терпеть не могла ездить поездом в летний сезон и, если так уж необходимо ее присутствие в доме предков, – отец попросил ее помочь с гостями, – то могли бы и машину за ней прислать. Но с нынешними ценами на бензин у разумного старого джентльмена хватало ума не совершать подобных жестов.

Улыбалась Беатриса редко и сейчас приветствовала Пэки лишь легчайшим подергиванием верхней губки – гримаска, так великолепно удавшаяся на портрете, написанном Лазло.

– Ну и сборище! – с отвращением бросила она.

– А мне нравится, – откликнулся Пэки. – Помогает понять дух, создавший Англию. Теперь мне понятно, что подразумевают под бульдожьей хваткой англичан. Только что прошел один человек с ребенком на каждой руке, а у каждого ребенка на поводке, заметь, силихем-терьер. Ребенок с левого борта запутался с терьером по правому борту, а лево-бортный терьер запутался с ребенком правобортным. По всему судя, денек папочке предстоит развеселый. Лично я считаю, это – доброе простое веселье, свободное от современных изысков. А кстати, где твой багаж?

– Его Паркер принесет.

– А чтение? Хочешь, сбегаю в киоск куплю тебе что-нибудь? Время еще есть.

– Нет, спасибо. Я захватила книгу.

– О! Книгу захватила! Какую же?

– «Червь в корнях» Блэра Эгглстона.

– Блэр Эгглстон? Знакомое какое-то имя. Почему? Я его где-то встречал?

– Я тебя с ним знакомила на Выставке Молодых Художников неделю назад.

– А, ну конечно! Вспомнил, вспомнил! Такой отвратный задохлик с бакенбардами.

Сказал он это зря. Беатриса еще больше рассердилась.

– Не надо так шутить, – бросила она тоном, который иногда наводил Пэки на мысль, что при всем ее очаровании в ней течет кровь гувернантки. – Все, чье мнение хоть что-то значит, считают, что мистер Эгглстон – один из лучших молодых романистов.

– Н-да. А он, наверное, ходит и хвастает, что я его читал. Это нехорошо, я его не читал.

– Ты вообще ничего не читаешь.

– Неправда. Я прочитал всего Эдгара Уоллеса!

– Лучше б всего Блэра Эгглстона. Как бы мне хотелось, Пэки, чтобы ты не был таким. Я стараюсь ради тебя изо всех сил, даю тебе хорошие книги, показываю картины – а что толку? Ты все равно выражаешься, как йеху.

– Прости, – огорчился Пэки. – Ты совершенно права. Его переполняло раскаяние. Хорошо ли, угрызался он, вести себя так с девушкой, которая, не покладая рук, трудится ради твоей одухотворенности?

В Йельском университете, где Пэки Франклин получал образование, он был полузащитником Американской сборной, но у него была прискорбная склонность держать свое духовное «я» на скудном пайке. Пэки был достаточно смиренным и понимал, что душа у него не ахти какая. Тем самым он очень каялся, что не помогает изо всех сил девушке, которая старается поднять ему цену.

С самого начала помимо красоты ему нравилась в леди Беатрисе возвышенность идеалов. Да, что касается идеалов, она, несомненно, не промах; и этими идеалами она щедро делится с ним. Ей уже удалось значительно умерить его природную веселость. Пожалуй, если в один прекрасный день она, поплевав на ручки, примется за дело всерьез, то его перестанет мутить от картинных галерей и концертов.

Возможно, Беатриса и бывает несколько чопорна и иногда говорит с ним, будто отчитывая лакея за то, что тосты к чаю он подал холодные, но она безусловно несет знамя с девизом «Все выше!» И Пэки терзался при мысли, как же он ранит ее своим легкомыслием.

– Да, я абсолютно не прав насчет Блэра Эгглстона, – извинился он. – Перепутал его, наверное, с кем-то. Припомнив как следует нашу встречу, я понял, как поразило меня его тихое обаяние. Засяду читать его завтра же.

– Сегодня утром я случайно встретила его на Бонд-стрит. Сказала ему, что ты остаешься один бездельничать в Лондоне…

– Да я не остаюсь!

– Как это?

– Ну, раз ты уезжаешь, какой мне смысл торчать в городке, который явно считает, что природа предназначила его для роли турецких бань? Я подумываю нанять яхту, да и поплыть куда-нибудь. Прочитал недавно рекламу… – тон его стал лирическим, на родине он был заядлым яхтсменом, – о ялике с мотором, всего за сорок пять фунтов. Представляешь, тридцать девять по ватерлинии, с бимсом в тринадцать футов, с парусной оснасткой…

– Я очень прошу тебя остаться в Лондоне, – перебила Беатриса.

Тон ее был категоричен, и Пэки взглянул на нее в смятении: он уже предвкушал плавание на яхте.

– А зачем?

– Во-первых…

Она остановилась, чтобы потереть лодыжку, которую только что лягнуло дитя по имени Эрни, а Пэки в ту же самую минуту энергично шлепнули между лопаток тем самым сердечным шлепком, который возвещает, что ты обрел друга. Оглянувшись, он увидел стройного, гибкого молодого человека, с моноклем и стрижкой en brosse. Тот лучился теплыми улыбками.

На минутку Пэки растерялся. Лицо подошедшего, как и его повадки, были ему знакомы. Но лицо, в отличие от повадок, он помнил хуже. Потом память его очнулась.

– Вик!

– Мой Пэки!

Прошло полтора года с тех пор, как Пэки в последний раз видел искрящегося весельем молодого французского аристократа, виконта де Блиссака. К радости встречи примешивалось сожаление – лучше б им встретиться через несколько минут после Беатрисиного отъезда, а не за несколько минут до него. Дружба Пэки с наследником де Блиссаков началась в прекрасные нью-йоркские деньки, и что-то подсказывало ему – сейчас приятель пустится в воспоминания именно о них. А опыт научил Пэки, что при Беатрисе эту тему лучше всего хранить за семью печатями.

Но Беатриса перестала потирать лодыжку, и оставалось представить ей этот призрак умершего прошлого.

– Леди Беатриса Брэкен. Виконт де Блиссак.

Беатриса кивнула. В ее красивых глазах застыло каменное выражение. Пэки с легкостью расшифровал его – она не одобряет старину Вика.

Друзей Пэки леди Беатриса вообще нечасто одобряла, иногда ей казалось, что каждый из них еще отвратительнее предыдущего. Сама она в своих знакомствах была исключительно разборчива, водясь только со знатью и иногда делая исключение для интеллектуалов. Пэки же, напротив, насколько она поняла, был рад всем и каждому. Никогда нельзя было быть уверенной, думала она, выходя с ним куда-нибудь, что он не примется фамильярничать с боксером-профессионалом или еще с кем похуже. Открытие, что он в самых сердечных отношениях с виконтом де Блиссаком, слухи о котором порой достигали ее ушей, ничуть не уменьшило ее сходства с модно одетым айсбергом.

– Мы часто виделись в Нью-Йорке, года два назад, – виновато сообщил Пэки, что и требуется от хорошо вымуштрованного жениха.

– Да-а, задавали мы тогда жару, – ввернул виконт ненужную сноску. – Покутили на славу. Поставили старый городишко на уши.

Глаза его, чуть выпучившиеся от такой красоты на таком близком расстоянии, перестали смотреть на Беатрису. Интересно ему было с Пэки, старинным его другом.

– Домой, значит, добрался нормально?

И, весело хохотнув, обернулся к Беатрисе, расплываясь в улыбках как человек, делящийся чудесными новостями.

– Когда я в последний раз его видел, он скакнул в окошко бара, а два полисмена сиганули за ним следом. Эх, и здорово мы развлекались! На всю катушку! А помнишь, Пэки, тот вечерок, когда…

– Вик, ты куда-то уезжаешь? – торопливо перебил Пэки.

– Да, конечно. А помнишь…

– Куда же?

– В Сен Рок. Поездом в 4.15 на Саутгемптон.

– Вот как? – Пэки испустил вздох облегчения. – Сомнительно. Может, ты случайно не заметил, но сейчас уже 4.14.

– У-ух! – вскрикнул виконт и исчез, будто скользнувший в тину уж.

Паузу, во время которой теплый летний денек заметно похолодал, нарушила Беатриса.

– У тебя много жутких знакомых.

– Да нет! Вик – нормальный парень.

– Судя по слухам, не могу с тобой согласиться.

Носильщик открыл ворота. Они вошли в пустое купе первого класса, и Пэки занял позицию в дверях, отбивать атаки назойливых пассажиров.

Он погрузился в задумчивое молчание, только что догадавшись, что встреча с виконтом де Блиссаком всколыхнула в нем явственный приступ того, что древние феки называли pathos – внезапную и прискорбную ностальгию по прошлому, достойному всяческого порицания.

Пэки сражался с этим чувством как мог. Возмутительно, твердил он себе, что жених такой изумительнейшей девушки еще ропщет на судьбу. Да, правда, они с Виком недурно развлекались в прежние денечки, но насколько же счастливее он сейчас, когда его перевоспитала первая красавица Англии.

Помогая себе подавить неуместную тоску, всколыхнувшуюся при виде старого приятеля, Пэки, потянувшись к Беатрисиной руке, ласково пожал ее.

– Это будет крайне полезно для тебя, – заключила Беатриса, и Пэки спохватился – из-за своих мечтаний он прослушал ее последнюю фразу!

– Извини, я тут отвлекся… О чем ты говорила?

– Я говорила о том, что мне бы хотелось, чтобы ты подружился с кем-нибудь достойным. Например, с мистером Эгглстоном. Тебе нужны именно такие друзья.

– Ладно, звякну ему как-нибудь…

Он отвернулся, сурово воззрясь на мистера Уизерспуна, норовившего пронырнуть в купе, и настолько грозен был его взгляд, что тот прошел мимо вместе с миссис Уизерспун и четырьмя детишками на буксире – Перси, Берти, Дейзи и Алисой.

– … в четверть пятого, – договорила Беатриса. И снова Пэки обнаружил, что он что-то упустил.

– Прости, не понял!

– Мистер Эгглстон хочет встретиться с тобой сегодня, без четверти пять, в вестибюле отеля «Нортумберленд». Он приглашает тебя на чай.

– Что?!

– И пожалуйста, постарайся подружиться с ним. Он чрезвычайно интересный человек. Принесет тебе массу пользы.

На жизнерадостное лицо Пэки набежало облачко.

– Мне, что, в самом деле тащиться туда и гонять чаи с этим бакенбардом?

– Не смей называть его бакенбардом! Да, придется. Чем чаще ты будешь с ним встречаться, тем лучше. Такой друг удержит тебя от всяких проделок!

– О чем ты? – удивился Пэки. – Какие проделки?!

– Ты сам прекрасно знаешь. Не успею я повернуться спиной, как ты, оказавшись на свободе, непременно отколешь какой-нибудь номер… попадешь в переплет.

– И в мыслях не имел…

– А помнишь, что стряслось два месяца назад, когда я уезжала в Норфолк?

– Да я же объяснил! Детально. Я случайно замешался в толпу гостей…

– Правильно. Вот я и не хочу, чтобы ты опять куда-то замешался. У меня дома очень расстроились. Ты же знаешь, как щепетильны мои родители.

Пэки покаянно покивал. Современная свобода нравов никак не затронула графа Стейблфорда и его супругу.

– А тетя Гвендолин обозвала тебя висельником и вертих-востом.

– Как она меня обозвала?

– Висельником и вертихвостом.

Пэки заносчиво распрямился. Замечания и критику от своей нареченной он готов был принять, но когда еще и ее изъеденные молью родственнички распускают язык…

– Мне все равно, что болтает эта обожательница кошек и подтасовщица пасьянсов, – с достоинством, которое ему очень шло, ответил он. – А вот мое маленькое посланьице ей. Можешь ей передать, что… Хотя нет, ладно, лучше не надо. Передай ей только мой самый жаркий привет и добавь: я надеюсь, что она задохнется от его жара!

Приостановив поток красноречия, Пэки кинулся к помощнику кассира по имени Бодкин, который пытался вторгнуться в купе вместе с женой Мириэм, сестрой Луиз, попугаем Полли в клетке и существом, похожим то ли на ребенка, то ли на подростка, кинулся, – фальшиво заверяя их, что дальше в вагоне полно мест. Его победа чуть-чуть смягчила Беатрису. Беседу она возобновила поласковее.

– Я очень надеюсь, что в мое отсутствие ты не станешь расслабляться. Пожалуйста, ходи в концерты и посещай картинные галереи.

Пэки задрожал в священном трепете.

– Пусть только кто попробует меня удержать! Да, пусть попробует!

– Тебе это так полезно…

– Да уж, кто спорит! Я прям ощущаю, как душа раздувается, будто отравленная.

– Завтра в «Квинс Холле» декламирует Яша Прицкий.

– Браво, Яша!

– А в Гейт-театре идет новая пьеса. Говорят, изумительная. У меня такое чувство, что если ты будешь общаться с Блэром Эгглстоном…

Пэки ласково потрепал ей руку.

– Глаз с него не спущу. Если желаешь, чтоб я распивал с ним чаи, сегодня же и начну, пока из ушей не польется. Буду липнуть к нему каждый день. Станет одеваться утром, а я тут как тут, выглядываю из левого башмака. Эге, а поезд-то уже тронулся!

Поезд, встряхнувшись, заскользил по рельсам. Пэки рысцой поспевал следом. Беатриса высунулась из окна.

– Так не забудь, почаще встречайся с Блэром Эгглстоном!

– Обязательно! Очень часто!

– Не пропусти Прицкого.

– Ни за что!

– И сходи на спектакль в Гейт.

– Непременно!

Поезд набирал скорость. Пэки сдернул шляпу и любовно стал ею махать.

– И зайди постригись! – крикнула напоследок Беатриса. – Ты на хризантему похож!

Крикнув это, она вместе с поездом скрылась из виду.

2

Пэки остался на платформе и провел рукой по затылку, определяя, что там творится. Да, ясно, что Беатриса имела в виду. Волосы определенно лохматые, напоминают об Авессаломе, сыне Давидове. Поезд 4.21 отправили минута в минуту, так что у него вполне хватит времени забежать в парикмахерскую отеля «Нортумберленд» перед встречей с этим задохликом.

Пэки махнул такси, испытывая что-то подобное рвению доблестного рыцаря, только что получившего повеление от дамы сердца и видящего, что путь открыт.

Парикмахерская отеля «Нортумберленд», расположенная в подвале хорошо известного караван-сарая, – местечко, как правило, оживленное. Там весело клацкают ножницы и жужжат разговоры о погоде. К удивлению Пэки, на этот раз, когда он вошел, в зале не оказалось не только клиентов, но – как ни странно – и парикмахеров. Непонятная тишина окутывала зал, и запах лавровишневой воды зловеще витал в пустоте.

Пэки находился не в том расположении духа, чтобы уделять этому обстоятельству особое внимание. Скорее, он наслаждался пустынностью зала, чем недоумевал. Усевшись ждать, он целиком отдался долгим любовным размышлениям о Беатрисе; но очнувшись через четверть часа, обнаружил, что в зале по-прежнему ни души.

У всех тайн, самых необъяснимых, существует разгадка. Незадолго до того недовольство – справедливое или несправедливое, сейчас неважно, – итак, недовольство подняло свою безобразную голову среди парикмахерского персонала и ровно в четыре часа, объявив забастовку, бунтари отложили ножницы.

Ничего о том не ведая, Пэки недоуменно сидел там. Он уже решил бросить всю затею и пойти постричься куда-то еще, как у его локтя задребезжал телефон.

Проигнорировать телефонный звонок – один из немногих подвигов, на какие человечество совершенно не способно. Пэки взял трубку, и громоподобный раздраженный голос с американским акцентом чуть не оглушил его.

– Алло! Алло! Алло-о! Слушайте, сколько можно звонить, чтобы добиться мелкой услуги? Давайте! Дав-а-айте! Если по эту сторону океана так ведутся дела, то Боже помоги Англии! Вы что, воображаете, мне делать нечего, как только сидеть и дозваниваться до вашей чертовой парикмахерской? Давайте! Давайте! Давайте!

– Вы там? – слабо спросил Пэки. Голос вопросом возмутился.

– А вы – там, черт вас дери! То-то и оно! Я уже полчаса названиваю! Что с вами такое? Оглохли, что ли? Это сенатор Опэл из люкса «400». Я требую, чтобы ко мне немедленно пришел парикмахер. Я хочу постричься!

Пэки чуть не сообщил сенатору, что, по случайному совпадению, которых много в жизни, он и сам хочет того же. Но когда он уже открыл рот, чтобы рассказать о таком родстве душ, его вдруг кольнуло беспокойное чувство, которое он немедленно распознал. В нем пробудился грех. В своем бесславном прошлом, когда благотворное влияние Беатрисы еще не изливалось ежедневно на его душу, такой возможности подурачиться Пэки не упустил бы. В смятении он обнаружил, что возможность соблазняет его и сейчас. И только мысль о Беатрисе…

– Давайте же, – орали в трубке. – Дава-а-а-йте!

Но разве Беатриса одобрила бы, что он отверг приключение, которое, несомненно, обогатит его кругозор?

– Давайте же! Давайте!

Совесть как-то сразу умолкла. Он даже удивлялся, откуда вообще взялись какие-то колебания. Беатриса, теперь ему это открылось ясно, первая одобрила бы, что он поспешил на помощь терпящему бедствие сенатору. Подрезать старикану солому – поступок добрый, альтруистический, в духе скаутов и сэра Филипа Сидни. Пожалуй, даже тетя Гвендолин не усмотрела бы в нем ничего предосудительного.

Вплеталось сюда и еще одно. Наверняка это тот самый знаменитый сенатор Опэл, создавший великий Закон Опэла, который ему почти удалось провести, – закон, раз в шесть суровее, чем сухой закон. Если Пэки отвергнет предлагаемую встречу, ему никогда не выпадет шанс увидеть такую знаменитость. А ведь Беатриса постоянно твердит, как ей хочется, чтобы он знакомился с выдающимися людьми.

Стало быть, ради Беатрисы он непременно должен отправиться в люкс «400».

– Иду, иду, сэр, – почтительно проговорил Пэки.

3

Пэки Франклина нельзя было назвать человеком неразумным. Он прекрасно понимал, что все разом в этом мире получить невозможно, но все-таки, войдя в люкс «400», пожелал, чтоб владелец его не был таким грозным. При первом взгляде на сенатора Амброза Опэла ему почудилось, что он подрядился стричь львов в зоопарке.

Инициатор Закона был среднего роста, но обхвата куда больше среднего. Над высоким лбом (без него в американском сенате и делать нечего) вздымались настоящие джунгли снежно-белых волос. Из-под угольно-черных бровей сверкали острые пронзительные глазки, не особенно дружелюбные.

– Давайте же! Давайте! – прикрикнул он. Наверное, это была его любимая присказка.

Сенатор устроился в удобном кресле, и Пэки, обернув его простыней, завел разговор, входящий, насколько ему помнилось, в ритуал стрижки.

– Редковаты на макушке, сэр.

– Еще чего!

– Кожа суховата…

– Ну, знаете!

– Пробовали мыть шампунем с горячим маслом, сэр?

– Нет. И не собираюсь.

– Прекрасный денек, сэр.

– Что-о?

– Денек, сэр. Прекрасный.

– Ну и что из этого?

Верно или неверно, но у Пэки создалось впечатление, что светская беседа сенатору нежелательна, и он молча отдался работе. Несколько минут тишину нарушало лишь позвяки-вание ножниц. Под конец этой паузы атмосфера люкса внезапно просветлела и оживилась – в номере появилась девушка. Войдя без стука, она вспорхнула на краешек стола и примостилась там.

Пэки, хотя и был помолвлен с леди Беатрисой, еще не совсем забросил добрую старую привычку поглядывать на хорошеньких девушек. У этой было прелестное круглое личико, из тех, на которых при улыбке непременно играют ямочки, прелестные черные волосы, прелестная фигурка и прелестные черные глаза. А когда она заговорила, то и голос у нее оказался прелестный. Словом, вся она с ног до головы была сплошная прелесть.

– Приветик, папа!

– Здрас-с…

– Стрижешься?

– М-да…

Сложить два и два Пэки сумел. Первая часть диалога открыла ему, что они – отец и дочь. Вторая – что между ними царит здоровый дух доверия и откровенности. Никаких тайн. Никаких уверток. Это ему пришлось по душе.

Хотя, нравится это ему или нет, значения особого не имело. Девушка, бросив на Пэки равнодушный взгляд, больше не обращала на него ни малейшего внимания. Очевидно, она считала его фоном. Вот одно из несчастий парикмахера – никто не обращает на тебя никакого внимания. Какой бы обмен мыслей ни предстоял, его собственная доля в нем, предугадывал Пэки, окажется ничтожно малой. Так, манекен с ножницами, и все. Это его немного огорчило.

Поведение девушки доказало правильность его догадок. Она абсолютно не обращала на него внимания. Раскачивая прелестными ножками, она без стеснения болтала о своих делах, и через несколько минут Пэки знал о них уже не меньше нее самой.

Для начала выяснилось, что зовут ее Джейн. Так, по крайней мере, называл ее сенатор, а он, по виду, был человеком, заслуживающим доверия. Итак, ее зовут Джейн. Сегодня утром она прошлась по магазинам и видела совершенно изумительные носовые платочки, совсем, совсем недорогие в магазинчике на Риджент-стрит, погода сегодня изумительная, а еще изумительней лондонские полисмены. Ей бы очень хотелось остаться в Лондоне подольше, но это, как понял Пэки, невозможно – завтра они с отцом уезжают во Францию.

Сенатор понадеялся, что качки на море не будет.

Джейн откликнулась:

– Ну, конечно!

– Почему это, конечно?

– Не будет, да и все!

– В это время года, сэр, качки не бывает, – вставил Пэки.

– Мал-чать! – крикнул сенатор.

– Слушаюсь, сэр, – После этой реплики на него обратила внимание девушка, и на лице у нее возникло недоумение.

Сенатор продолжил разговор. Видимо, предстоящие тяготы путешествия по-прежнему грызли ему душу.

– И чего это Геджи забрались в такое место? Терпеть не могу плавать на маленьких пароходишках!

– А мне интересно, – откликнулась Джейн. – Да, с какой стати мы вообще едем к ним в гости?

– Неважно.

– Мистер Гедж тебе не такой уж великий друг.

– Гедж! – фыркнул сенатор. – Геджа я на дух не переношу! Говорит, видите ли, что у него пятерка из девяти, а я собственными глазами видел – сделал нибликом[4]4
  Клюшка для гольфа.


[Закрыть] всего четыре удара по лунке!

Сенатор примолк, погрузившись в жестокие, еще не зажившие обиды.

Пэки поймал себя на теплых чувствах к неведомому Геджу. Человеку, который попытался надуть сенатора Опэла, наверняка свойственны предприимчивость и воля.

– Так что же, тебе нравится миссис Гедж?

– Ну, знаешь! Эта зануда! Чума настоящая! Представляешь, с чем ко мне пристала? Чтоб я сделал ее пучеглазого муженька американским послом! Эту помесь полоумной рыбы с туберкулезным микробом. Ну, с этим я как будто разделался. Отправил ей позавчера письмо. Пространно объяснил, что человек, не умеющий толком сосчитать свои удары в гольфе, вряд ли достоин представлять мою страну в столице великой дружественной державы. Пусти-ка такого субъекта в Париж, и узнаешь, что он замарал репутацию Америки. Его тут же вышлют за то, что он надувал французского президента в триктрак.

– Тогда зачем же ехать к ним в гости? Даже неловко!

– Едем, и точка!

Это категоричное заявление повергло в уныние прелестную Джейн. Она закусила нижнюю губку, являя подавленность духа. Пэки захотелось взять ее маленькую ручку, по-дружески, разумеется, и сказать, чтобы она не унывала.

– Давно пора, чтобы кто-то показал этой дуре, – храбро заявил сенатор, – что деньги могут не все! Да-с!

Тут Джейн разразилась потоком красноречия, словно бы словечко «деньги» нажало в ней какую-то кнопку.

– Деньги! Хотела бы я, чтобы их вообще не было! Один мой знакомый говорит, что деньги губят душу, и я с ним полностью согласна. Он говорит, важен только талант, и по-моему, он прав! Если я когда-нибудь выйду замуж, то хочу, чтобы муж у меня был интеллектуальный и одухотворенный. Чтобы он писал замечательные книги! Чтобы другие интеллектуальные люди уважали бы его за ум! Чтобы у него была великая душа! Пусть у него не будет ни гроша, мне все равно, так даже лучше. Выходить замуж надо за бедных. Вот Констанс Байглоу вышла замуж за художника и говорит, это просто чудесно, сразу начинаешь ценить всякие маленькие радости. Она просто убеждена, что за богатых выходить глупо! Одна девушка вышла за богатого и страшно страдает. Я считаю, важно одно – любовь! Ну, то есть, если ты выходишь замуж за художника с великой чистой душой.

– А как насчет лакея? – перебил сенатор.

Крутая смена темы сбила Джейн с толку. Она едва коснулась излюбленной темы, не успела разойтись, и пришлось замолкнуть так резко, будто отец хлестнул ее по губам мокрым полотенцем.

– Л-лакея?

– Ну да! Я ведь просил тебя зайти в агентство по найму и нанять мне камердинера.

– Ах, да! Да! Они обещали прислать круглого человека.

– Что значит – круглого? Почему – круглого?

Пэки тоже слегка удивился. Он в жизни не слыхал, что толщина столь важна для камердинера.

– Ой, нет! Пришлют человека, чтоб ты его кругом осмотрел, со всех сторон.

– А, ладно. Все равно еще один недоразвитый придурок явится.

Внезапно, скрипуче подвыв, сенатор Опэл умолк. Так скрежещет пластинка на патефоне, когда по ней проелозит игла. Он первый раз толком взглянул на себя в зеркало и мгновенно пал духом. У него вырвались слабые булькающие звуки, лицо налилось темным пурпуром. После мгновения, когда время будто замерло по стойке «смирно», сенатор подскочил и глянул на Пэки налитыми кровью глазами.

Чувства его Пэки вполне понимал. Мало того – сострадал им. Сам он был новичком в парикмахерском деле, да еще и отвлекался на разговор отца с дочерью, и урон благородной седой шевелюре нанес изрядный. Подкоротить-то он ее подкоротил, но края свисали рваной бахромой, и, хотя стрижка смотрелась очень живописно и оригинально, вполне возможно, она не всякому понравится с первого взгляда, особенно человеку ортодоксальных взглядов.

При всем своем сочувствии, глупой бравадой Пэки не отличался; а потому, бросив мимолетнейший из взглядов на закипающего сенатора, незамедлительно ринулся к ближайшему выходу.

– Эй! Эй, вы!

Пэки резко затормозил. Тормозить ни малейшего желания у него не было, но такой рык остановил бы и шотландский экспресс.

– Посмотрите, что вы натворили! Идиот безрукий!