Текст книги "Можайский — 1: начало (СИ)"

Автор книги: Павел Саксонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

34

Вадим Арнольдович несся по сумрачным еще улицам, не чуя под собою ног. Временами он спотыкался или поскальзывался, чудом ухитряясь сохранить равновесие, и тогда с его языка слетали ругательства. Уже многочисленные в это время прохожие шарахались от Вадима Арнольдовича в стороны, провожая его сердитыми взглядами и восклицаниями.

Вообще, выйдя от Петра Николаевича, Вадим Арнольдович первым делом хотел забежать в участок и даже на квартиру к Можайскому: поднять его на ноги, поделиться с ним невероятными сведениями, полученными от владельца «Анькиного», изменить, возможно, сам распорядок запланированных на ночном совещании действий. Но, недолго поколебавшись, он выбрал другое: бежать к дому Молжанинова, благо дом этот находился совсем недалеко, и постараться схватить Молжанинова за шиворот – в самом буквальном смысле, – пока еще он, по примеру Кальберга, не ускользнул куда-нибудь восвояси.

В уме Вадима Арнольдовича буйствовала мысль, определенная словами Петра Николаевича: «Вы ведь, конечно, знаете о том, что дача барона в Петергофском участке сгорела? Ну, так это Молжанинов распорядился».

«Если поджог осуществлен по приказу Молжанинова, – думал Вадим Арнольдович, – то кто же, как не он, велел и Мякинина-младшего связать и запереть в подвале этой дачи, уморив его таким образом? И кто же еще, как не сам Молжанинов, мог в таком случае стоять за зверским надругательством над трупом? И этот телеграфный бланк… Разве не вот оно – решение загадки? Кому бы еще могло понадобиться устраивать такой фокус, как не тому, кто хотел направить следствие к своему врагу, а именно – к Кальбергу, облегчив опознание?»

Вадим Арнольдович принадлежал к той категории людей, которые, решившись на какое-то действие, действуют незамедлительно, без отвлечений на то, что могло бы замедлить процесс, отложить его в более или менее долгий ящик. Но, к сожалению, действуя так, эти люди поступают в согласии только с той идеей, которая и породила решимость что-то делать: другие мысли ими игнорируются.

Если бы Вадим Арнольдович дал себе труд подумать еще чуть-чуть, он, несомненно, увидел бы, как много противоречий в его заключениях. Увидел бы, что в этих заключениях концы с концами никак не сходятся. Возможно, дай себе Вадим Арнольдович этот труд, ряд неприятных последствий, о которых будет рассказано ниже, удалось бы предотвратить. Или, что более точно, они бы, возможно, и не могли бы случиться. Но Вадим Арнольдович, охваченный той жаждой деятельности, утолить которую может только результат непосредственно задуманного действия, углубляться в рассуждения не стал.

И вот он мчался по переулкам и улицам – раскрасневшийся, спотыкающийся и поскальзывающийся: как прилежный мальчишка, опаздывающий на урок. Временами ему приходилось придерживать норовившую слететь с головы шапку. Временами – поправлять то и дело сбивавшийся на сторону и неприятно лезший на лицо из-под шинели шарф. Если бы такое сравнение было уместным, летящего по улицам Вадима Арнольдовича было бы можно назвать вышедшим на крейсерскую скорость железнодорожным экспрессом. Но экспрессом, машинист которого, тронув состав и оставив в кабине паровоза кидающих уголь в топку кочегаров, сам с паровоза соскочил. Если и может такой экспресс остановиться, то разве что налетев на серьезное препятствие или сойдя с рельс.

Дом Молжанинова, находившийся буквально через пару линий наискосок от «Анькиного», поражал своими размерами и великолепием. Трехэтажный, на полноценном цокольном этаже, облицованный по фасаду мрамором и вывезенным из Силезии кирпичом – поговаривали, что заказ на этот специальный кирпич позволил развернуться целому заводу, – он затмевал все соседние здания, причем затмевал совершенно неприлично. Насыщенный цвет, скульптурные украшения, тончайшей работы кованые ворота и решетки, великолепный витраж, тоже по кусочкам изготовленный за границей и собранный в оконном проеме приглашенными иностранными мастерами, – всё это не просто бросалось в глаза и ясно свидетельствовало о незаурядном богатстве владельца дома. Всё это подавляло своею роскошью любого, кто сам и в мыслях не имел обустроиться подобным образом.

Впрочем, Молжанинов лично весь дом не занимал. С безоглядным размахом построив этот особняк, он поселился в квартире, хотя и занимавшей весь третий – последний – этаж и хотя и обставленной с соответствующим общему антуражу богатством, но все же лишь частью принадлежавшей дому. Два нижних этажа были отведены под конторы: за, мягко говоря, немалую плату их арендовали несколько очень крупных товариществ, одним из которых, по иронии судьбы, оказалось пивоваренное общество, пусть и не «Бавария». Цокольный этаж целиком был сдан под магазин невообразимой для бедного человека направленности. Здесь торговали предметами, любой из которых стоил как приличное домовладение, и совокупность которых – учитывая размер магазина и то, что пустым он не стоял никогда – затмевала ценой даже дом самого Молжанинова, то есть тот самый дом, в цокольном этаже которого магазин и помещался.

Вадим Арнольдович знал этот особняк: снаружи, как и многие вообще жители Васильевской части и как все, разумеется, полицейские чины участка Можайского. Но внутри дома Вадиму Арнольдовичу бывать не доводилось. Тем сильнее оказалось то впечатление, с каким обрушились на него невероятные интерьеры: до полоумия роскошная мраморная лестница, невероятной резьбы – из драгоценных пород – деревянные двери, неимоверного труда – отчасти паркетные, отчасти выложенные плиткой – наборные полы, отделанные не машинной вязки гобеленами стены и множество – на взгляд, в беспорядке – расставленных, разбросанных, развешанных произведений искусства самого разного толка.

Вадим Арнольдович, оказавшись в холле дома Молжанинова, встал как вкопанный. Сказать, что он не ожидал ничего подобного, – сказать ни о чем. Нечастый гость в богатых домах, Вадим Арнольдович всё же бывал в иных из них, но ни в одном – даже в доме известного на весь Петербург своими причудами и богатством князя *** – он не видел и половины таких безумства и расточительности.

Невозможно точно сказать, сколько времени Вадим Арнольдович стоял, пораженный до глубины души. Но, очевидно, это «стояние» длилось совсем недолго: внезапно над его ухом прозвучало деликатное «кхм…», и он, повернувшись, оказался лицом к лицу с важного вида господином: то ли швейцаром, то ли вахтером, то ли управляющим домом.

Господин этот был одет хотя и не совсем по времени суток, но чрезвычайно элегантно. Вообще, весь вид его – холеный, породистый, сытый – свидетельствовал о принадлежности к праздным сословиям. Но если это «свидетельство» и могло обмануть человека попроще, то Вадима Арнольдовича – нет. Вадим Арнольдович сразу понял, что перед ним – наемный служащий: высокооплачиваемый, специалист своего дела, но, тем не менее, только служащий, то есть – человек трудящийся, а не бездельник.

– Могу ли я вам чем-то помочь, господин коллежский асессор?

Вадим Арнольдович, придя в себя, утвердительно кивнул и уже собрался было задать вопрос о Молжанинове, как вдруг человек, отступив на полшага, всплеснул руками и задал вопрос сам:

– Но позвольте! Ведь вы – Вадим Арнольдович Гесс?

– Да. Но я не припоминаю…

– Что вы, что вы, Вадим Арнольдович! – человек отступил еще на полшага и – от своей головы к своим же ногам – сделал руками жест, словно бы призывающий посмотреть внимательней и произвести, наконец, «опознание».

Вадим Арнольдович и впрямь посмотрел внимательней и тут же, расплывшись в улыбке, воскликнул:

– Не может быть!

Человек тоже заулыбался:

– И тем не менее, это я!

– Но как? Разве ты не в Америке?

– Уже нет. – Улыбка сменилась усмешкой, а усмешка – снова улыбкой. – После университета помотало меня изрядно. И в Америке был…

– Ну да, ведь ты туда и собирался!

– Точно! Но не прижился я там и в другие страны подался. Боже, где я только не побывал! Ты не поверишь. Но пару лет назад стало меня домой тянуть. Да так, что я и сам удивился: ты ведь помнишь, каким я был – социалистом, врагом самодержавия, республиканцем…

– Брутом! – Вадим Арнольдович, настолько внезапно вырванный из настоящего и перенесенный в студенческое прошлое; вырванный, причем, наиприятнейшим образом, искренне и весело засмеялся. – Аркаша Брут!

Аркадий – по-видимому, человека звали именно так – тоже засмеялся, услышав свое студенческое прозвище.

– Так как же ты оказался здесь, у Молжанинова?

– А! – «Брут» беззаботно махнул рукой. – Своё-то состояние я растратил, пришлось о службе подумать. Да только кому я нужен – позабывший всё на свете и мало на что пригодный человек? Но постой! А ты-то что? Почему в полиции? Ведь ты – полицейский, судя по одёжке?

Вадим Арнольдович – не только без смущения, но и с каким-то, чуть ли не с неофитским, воодушевлением – подтвердил:

– Да, полицейский. Старший помощник участкового пристава, Можайского князя.

– О Можайском наслышан: как же! – «Брут» закивал головой. – Местная, можно сказать, достопримечательность. Но тебя-то как в полиции угораздило оказаться?

– Отчего же – угораздило? – Вадим Арнольдович буквально лучился улыбчивым светом. – Сам пошел. Призвание почувствовал.

– Ты?! – «Брут» несомненно опешил. – Призвание к полицейской службе? О, времена! Да ведь ты рыдал над сижу я в темнице, орел молодой, и грозно хмурился в согласии с тем, что Россия вспрянет ото сна [148]148
  148 Аркадий «Брут» цитирует (в первом случае – перевирая) стихи Пушкина «Узник» и «К Чаадаеву», причем вторая цитата весьма показательна:
  Россия вспрянет ото сна,
  И на обломках самовластья
  Напишут наши имена!
  Очевидно, Вадим Арнольдович Гесс в студенческие годы отличался отнюдь не «правоверными» взглядами.


[Закрыть]!

Вадим Арнольдович покачал головой:

– Было дело, не спорю. А все же быть полицейским – занятие и нужное, и хорошее. Кто же еще защитит такую уйму простых людей от произвола? Не того произвола, разумеется, – Вадим Арнольдович поднял указательный палец, показывая им куда-то в потолок, – а от самого что ни на есть пошиба низкого, а потому вдвойне, втройне опасного: уголовного? Да и от безобразий разного рода – тоже. Кто мордобой подвыпивших гуляк пресечет? А кто и помощь, если в ней нужда имеется, окажет? Ребенка потерявшегося с мороза в участок отведет? Лишившегося чувств человека с панели подберет и в больницу отправит? Спор остудит и разберет?

– Чудны дела Твои, Господи! – «Брут» снова всплеснул руками, но на этот раз словно отказываясь верить своим ушам. – Вот так трактовка!

– А ты чего ждал? – Вадим Арнольдович даже как-то посуровел, не переставая, впрочем, излучать улыбчивый свет. – Авгиевы конюшни – вот они, прямо вокруг нас, а не только где-то наверху. И кто-то ведь должен в этих конюшнях прибираться! Если не мы, то кто?

– Ладно, ладно, – «Брут» сделал рукой примирительный жест, – будет. В полиции, так в полиции. Да почему бы, собственно, и нет? Я-то… гм… и сам – того-с, не того…

– А ведь и правда! – Вадим Арнольдович опять усмехнулся сквозь улыбку. – Как же тебя, нашего Брута, в услужение к Молжанинову занесло? Ведь он… постой-ка! Как ты это говорил?

– Паразит на теле общества! – «Брут» засмеялся. – Да: такие, как он, – паразиты на теле общества. Ты только посмотри вокруг!

Вадим Арнольдович и «Брут» огляделись, согласно и осуждающе качая головами.

– Сколько денег потрачено впустую! Скольких голодных можно было бы накормить! Скольким нуждающимся в обучении стипендии назначить! А вот поди ж ты: замерло истуканами, вложено в мазню, вмонтировано в камень!

«Брут», как давеча и Вадим Арнольдович, посуровел. Но если Вадим Арнольдович посуровел безгорестно, то «Брут» – огорченно. А потом он еще и вздохнул:

– Вот так и проходит слава [149]149
  149 «Брут» неполно и по-русски «говорит изречением»: sic transit gloria mundi – так проходит мирская слава.


[Закрыть]… Спрашиваешь, как я здесь оказался?

– Ну…

– Нет ничего проще. Служить по специальности я не мог: всё из головы за эти годы выветрилось. Любой первокурсник знает теперь больше, нежели я. Но не двор же идти подметать? Да и привычки мои… ты ведь знаешь…

И вновь Вадим Арнольдович, не прекращая улыбаться, усмехнулся:

– Как же, как же: как и римский Брут, взращенный в полном довольстве, ты не привык ни к нужде, ни хотя бы к малому. Такой вот ты у нас социалист: не опуститься до других, а других до себя поднять мечтаешь!

«Брут» тоже усмехнулся:

– Наверное, так. Но как бы там ни было, не с моими привычками было идти на копейки. Вот я место себе и подыскал. Оклад у меня – вдвое против генеральского и, хотя и не полностью, но более или менее мои нужды удовлетворяет. Правда, работать приходится много.

– Да ну? – Вадим Арнольдович еще раз огляделся по сторонам. – И что же ты делаешь?

«Брут» улыбнулся по-дружески, но снисходительно:

– На это не смотри: моя работа не в протирании пыли заключается. Я – управляющий домом и получаемым с него капиталом. На мне лежит абсолютно всё, что связано с функционированием, принципами аренды, своевременностью расчетов, доходностью вложений, определением политики капитализации…

– Прости?

– Молжанинов, – «Брут» кивнул в потолок, очевидно, адресуясь к квартире своего нанимателя, – прибыль с дома в другие свои предприятия не пускает и на себя не тратит. Почему – не спрашивай: я не знаю. Вот и выходит, что я распределяю ее по займам, бумагам и прочему, а потом еще и этот доход пускаю в оборот. Я, получается, и завхоз, и надзиратель, и бухгалтер, и дворецкий, и, как сказали бы наши друзья-американцы, business-manager, а заодно уж – чего греха таить – и stockjobber [150]150
  150 Биржевой спекулянт.


[Закрыть]! Сам понимаешь, при таком положении говорить о ходьбе вразвалочку не приходится.

Вадим Арнольдович, мысленно представивший объемы описанных работ, был вынужден согласиться. А «Брут», тем временем, словно бы спохватившись, спросил:

– Но ведь и ты, я полагаю, человек занятой! Ты к нам по делу, не так ли?

– Да. – Вадим Арнольдович тоже опомнился и даже немного смутился сам про себя: как же он позабыл о деле? – К Молжанинову я. Он у себя?

«Брут», подметив произошедшую в старинном приятеле перемену – Вадим Арнольдович перестал улыбаться, нахмурился и даже принял официальный вид, – удивленно приподнял бровь:

– Только не говори, что он своим экипажем оказавшуюся на панели [151]151
  151 «Брут» имеет в виду не проститутку, а говорит в самом прямом смысле: сирота на тротуаре, брошенный ребенок.


[Закрыть]сиротку переехал!

Вадим Арнольдович вздрогнул: созданный «Брутом» образ показался ему и странным, и зловещим одновременно – настолько он и подходил, и нет одновременно к представлению самого Вадима Арнольдовича о творимых Молжаниновым злодействах.

– Нет, не переехал. Так он у себя?

– Вообще-то – нет. Точнее, он дома, но в этот час никого не принимает.

– Указывай путь.

«Брут», приняв, в свою очередь, официальный вид и по виду этому мгновенно превратившись в образцового управляющего, ответил вежливым отказом:

– Никак не могу, Вадим Арнольдович: у господина Молжанинова строгий распорядок, и мне строго-настрого запрещено в распорядке этом менять что-либо!

Вадим Арнольдович, сделав шаг вперед, без церемоний схватил своего приятеля за плечи и энергично его встряхнул:

– Я – полицейский, при исполнении, забыл? Показывай дорогу или я сам ее найду!

«Брут» – ловко, не изменяя вежливости – выскользнул из «объятий» Вадима Арнольдовича:

– Позвольте напомнить вам, господин коллежский асессор, что, согласно положению о наружной полиции…

– Да черт тебя побери! Брут! – Вадим Арнольдович, теперь уже за руку, вновь ухватил приятеля. – Это же я! Что с тобой?

Управляющий, буквально на миг, ласково улыбнулся, а его лицо – ровно на тот же миг – приняло выражение нежное и даже мечтательное. Но уже в следующую секунду перед Вадимом Арнольдовичем снова был никакой не «Брут», а, как подумал Вадим Арнольдович, верный цепной пес доверившегося ему миллионера.

– Простите, но я не могу нарушить инструкцию.

Вадим Арнольдович взорвался:

– Я действую по прямому указанию участкового пристава Юрия Михайловича князя Можайского! – Это, как помнит читатель, было неправдой или, если угодно, не совсем правдой, но Вадиму Арнольдовичу, вновь обуянному жаждой немедленно действовать, такое соображение и в голову не пришло. – А он, в свою очередь, действует в рамках снаряженного сыскной полицией – лично господином Чулицким – следствия! Будь добр, или сейчас же веди меня к Молжанинову, или уйди с дороги прочь!

«Брут» явственно заколебался, но линию обороны продолжил держать:

– Чулицкий назначил следствие? Это правда?

– Разумеется. Иначе зачем бы я здесь?

– Но ведь ты не из сыскной полиции!

– Нет. Но на следствие брошены все наличные силы, привлечены чины и нашего участка.

– Что же это за дело такое? – Если бы Вадим Арнольдович не был поглощен одними только соображениями о Молжанинове, и если бы он не был взволнован появлением на его пути неожиданного препятствия в лице старинного – со студенческих времен – приятеля, он, несомненно, подметил бы то, что в голосе «Брута» появилось беспокойство. И хотя глаза «Брута» никакого беспокойства не выражали, он, тем не менее, был явно обеспокоен услышанным. Но Вадим Арнольдович ничего этого не увидел, и его слепота, вкупе с необдуманным решением нагрянуть к Молжанинову, внесла свою лепту в череду последовавших неприятностей. – Что вы расследуете?

– Не могу сказать. – Рассказать «Бруту» всё без утайки Вадим Арнольдович действительно не мог. Но если бы он все-таки это сделал, как знать? – возможно, многое пошло бы иначе. – Ну? Ведешь ты меня или нет?

«Брут», сбросив маску преданного слуги и образцового служащего, закусил губу, о чем-то размышляя. Но даже это не насторожило Вадима Арнольдовича: он только поторапливал своего приятеля с принятием решения. И тот, наконец, решился:

– Хорошо, будь по-твоему. Пошли!

Следуя за «Брутом», Вадим Арнольдович прошел через холл и оказался подле решетчатых дверок.

– Что это? Лифт?

– Он самый. С первым и вторым этажами квартира соединяется только его посредством.

– Не очень-то безопасно… с противопожарной точки зрения.

Глаза «Брута» сверкнули. Он искоса взглянул на Вадима Арнольдовича и как отрезал:

– Зато со всех других точек зрения очень даже безопасно [152]152
  152 Подобное устройство сообщения между этажами жилого здания в корне противоречило положениям о принципах гражданского строительства и не могло быть принято на законных основаниях. Более того: еще на стадии согласования в градоначальстве архитектурный проект такого рода был бы отклонен безоговорочно. И все же временами – представляя в приемную комиссию подложные в некоторых деталях проекты – владельцам участков удавалось возводить небезопасные «конструкции». Дальнейшая их судьба зависела уже только от платежеспособности домовладельцев, готовых или нет раскошеливаться на взятки чинам, проводившим регулярные инспекции жилого фонда столицы. Как человек богатый, Молжанинов мог себе это позволить.


[Закрыть]!

35

Прихожая, в которой, выйдя из поднявшего их на третий этаж лифта, оказались «Брут» и Вадим Арнольдович, была невелика, но столь же роскошна, как и все другие помещения дома. «Брут», за время службы у Молжанинова привыкший к этой невероятной, можно даже сказать чудовищной роскоши, и глазом, что называется, не моргнул. Но Вадим Арнольдович, еще не отошедший от впечатления, произведенного на него холлом первого этажа, оглядывался с изумлением. Как оказалось, фантастическое богатство особняка обладало, помимо способности просто подавлять, еще одним свойством: свойством дарить забвение. Подобно Лете [153]153
  153 Река забвения в царстве мертвых у древних греков. Каждый умерший человек должен был, прежде чем в это царство попасть, напиться ее воды, чтобы забыть о земной жизни.


[Закрыть], оно отшибало память у соприкоснувшихся с ним. Вот и Вадим Арнольдович, одержимый, казалось бы, мощной идеей действовать без промедления, остановился, выйдя из лифта, и замер. Только его голова поворачивалась из стороны в сторону, и его взгляд, наполненный растерянным изумлением, казались живыми.

– Боже мой! – подал, наконец, голос Вадим Арнольдович, повернувшись к «Бруту». – Боже мой!

– Ты бы снял шинель что ли… – «Брут» показал пальцем на ручной работы ковер: несмотря на то, что большая часть влаги стекла с шинели еще в холле – на плиточный, а потому легко прибираемый пол, – остатки снега (на улице вновь разбушевалась метель: кратко, но как раз на время пробежки Вадима Арнольдовича от «Анькиного» до особняка Молжанинова) продолжали таять, падая грязными каплями на этот шедевр, tapis a point noue [154]154
  154 Дорогой ковер ручной работы – в противоположность дешевым, изготовленным фабричными методами.


[Закрыть]родом, возможно, из Бухары. – Хотя…

«Брут» посмотрел на ботинки Вадима Арнольдовича и пожал плечами. Вадим Арнольдович, тоже посмотревший на свои ботинки и невольно сравнивший их с начищенными до блеска «домашними» штиблетами «Брута», неожиданно для самого себя покраснел: ему стало откровенно неловко. «Да что это со мной? – с неприязнью к самому себе подумал он и тряхнул головой, как будто бы стараясь вышвырнуть из нее завладевшее ею наваждение. – Совсем ополоумел!»

– Пошли! – Вадим Арнольдович, шинели так и не сняв, двинулся к двери из прихожей. – Сюда?

«Брут» кивнул и, быстро Вадима Арнольдовича опередив, оказался у двери раньше него.

– Минутку…

Открыв (и тут же прикрыв ее за собой), он проскользнул через дверь в гостиную, оставив было Вадима Арнольдовича в прихожей. Но тот, уже окончательно придя в себя и от потрясений роскошеством помещений, и от неожиданной встречи с «Брутом», решительно дверь распахнул и двинулся следом.

В гостиной – большой, в целую вереницу окон – никого уже не было: Вадим Арнольдович только и успел заметить, как «Брут», явно перешедший на бег, скрылся за другой дверью. Ринувшись за ним, он тоже подбежал к двери и рванул ее на себя. Дверь – массивная даже на взгляд – поддалась неожиданно легко и едва не сшибла Вадима Арнольдовича с ног.

– Осторожней!

Вадим Арнольдович, неловко и едва удержавшись на ногах, ввалился в комнату, оказавшуюся, если судить по обстановке, кабинетом.

– Осторожнее, милостивый государь: этак вы рискуете расшибиться!

Вадим Арнольдович остановился. Его взгляд встретился с взглядом сидевшего за столом мужчины: крупного, барского вида, с курчавыми и деланно небрежно уложенными волосами, с немного старомодными бакенбардами и пышными, лихими усами. Одет был мужчина парадно: возможно, в смокинг, но, возможно, даже во фрак, что было довольно странно, так как ни тот, ни другой костюмы решительно не подходили ни к занятиям в кабинете, ни ко времени. С шеи мужчины на его манишку свешивался орден святого Владимира III степени [155]155
  155 Эта степень «Владимира» давала уже право на потомственное дворянство и не так уж часто жаловалась купцам. Обычно купцы, известные своей благотворительностью, «довольствовались» четвертой степенью. Наличие у Молжанинова более высокого отличия косвенно свидетельствовало о его незаурядных связях.


[Закрыть].

– Вадим Арнольдович?

– Старший помощник участкового пристава, коллежский асессор Гесс. – Вадим Арнольдович, пристально глядя на мужчину, отчеканил свое звание и сам спросил: «Господин Молжанинов?»

– К вашим услугам. – Мужчина привстал с кресла и тут же снова в него опустился. – Чему обязан?

Вадим Арнольдович перевел взгляд на стоявшего подле кресла «Брута»:

– Дело строго конфиденциальное.

Молжанинов тоже взглянул на «Брута» и покачал головой:

– Никаких секретов от Аркадия Васильевича у меня нет. Как мой управляющий, он обязан быть в курсе абсолютно всего, что происходит как в этом доме, так и со мной вообще. Прошу вас, господин коллежский асессор, не стесняться его присутствием и говорить свободно.

Вадим Арнольдович нахмурился, но был вынужден подчиниться: никакой реальной возможности удалить «Брута» из кабинета у него не было.

– Хорошо. В таком случае…

– Да вы присаживайтесь, милостивый государь, – Молжанинов указал на кресло, стоявшее по другую сторону стола, – а то ведь и неудобно как-то.

Вадим Арнольдович с некоторым сомнением посмотрел на предложенное ему кресло. Было оно глубоким и очень, по-видимому, комфортным, но обладало одним – на взгляд полицейского – существенным недостатком: случись что, мгновенно вскочить с него было бы затруднительно.

– Нет: я останусь стоять и вас попрошу тоже подняться.

Брови Молжанинова выгнулись на лоб, а сам он даже поперхнулся:

– Что, простите?

– Вставайте, Молжанинов: мы едем в участок!

Требование Вадима Арнольдовича произвело поразительный эффект: на мгновение и «Брут», и сам Молжанинов буквально опешили, впившись в Вадима Арнольдовича изумленными взглядами. Но почти тут же оба – не стесняясь, в полную грудь – расхохотались.

Смеялись они долго, до слёз. «Брут» оперся руками о столешницу и заливался соловьем. Молжанинов временами всхлипывал и утирался платком. И все это время Вадим Арнольдович – бледный, похолодевший от переполнившей его ярости – стоял неподвижно и, глядя на обоих, не знал, на что решиться. Наконец, он топнул ногой:

– Ну, хватит! Ты, Аркаша, отойди в сторону. А вы, Молжанинов, поднимайтесь и следуйте за мной: я задерживаю вас для допроса.

Молжанинов перестал смеяться. «Брут» тоже затих. В кабинете стало тихо и очень неуютно.

Текли секунды. Вадим Арнольдович, немного напрягшись, смотрел в глаза Молжанинову. Тот, не отводя ставшего абсолютно серьезным взгляда, посуровел. Между его бровями залегла глубокая морщина. Крест святого Владимира приподнимался и опускался в такт медленному, тяжелому дыханию.

– Ну вот что, милостивый государь! – Молжанинов кивком головы, не отворачиваясь от Вадима Арнольдовича, указал на телефон. – Убирайтесь. Немедленно. Или вас уберут отсюда.

– И кому же вы собираетесь звонить? – Вадим Арнольдович презрительно усмехнулся, хотя, положив руку на сердце, под ложечкой у него засосало.

Молжанинов, по-прежнему не отрывая взгляда от взгляда Гесса, обратился к «Бруту»:

– Соедините меня с Сергеем Эрастовичем [156]156
  156 Зволянский Сергей Эрастович (1855–1912) – директор Департамента полиции в 1897–1902 годах.


[Закрыть].

Вадим Арнольдович внутренне вздрогнул, но внешне своей обеспокоенности ничем не выдал. «Брут» снял с рычага аппарата трубку и, попросив телефонистку соединить его с первым участком Литейной части, в здании которого, на Фонтанке, располагался Департамент полиции, потребовал затем самого Зволянского.

– Молжанинов беспокоит по срочному делу.

Вероятно, названная «Брутом» фамилия произвела должное впечатление, потому что «Брут», кивнув Молжанинову, этим знаком показал, что соединение сейчас будет. Молжанинов принял трубку.

– Сергей Эрастович? Доброе утро. Странные дела творятся в моем доме. Ни много, ни мало, явились меня арестовать!.. Кто? Да вот: некий Гесс Вадим Арнольдович, коллежский асессор, старший помощник участкового пристава, князя Можайского… Ах, знаете такого? И что же: он – сумасшедший?

Вадим Арнольдович закусил губу.

– Нет, Сергей Эрастович, ни в чем меня обвиняют, ни кто, этот господин не сказал. «Вставайте, Молжанинов, – только и потребовал он, – и следуйте за мной: я вас задерживаю!»… Да какие уж тут шутки, помилуйте! Вот он: стоит прямо сейчас надо мной и едва только руку к вороту не тянет!.. Передать ему трубку? Одно мгновение, Сергей Эрастович, передаю!

Молжанинов – без улыбки, без какого-либо другого признака торжества: почти любезно – протянул трубку Вадиму Арнольдовичу. Вадим Арнольдович подошел вплотную к столу и трубку взял:

– Гесс у аппарата, ваше превосходительство!

Первые несколько секунд Вадиму Арнольдовичу пришлось выслушивать что-то, что было, по-видимому, не очень-то для него приятным. Однако, улучив мгновение, он решительно вклинился в монолог Зволянского и твердо, хотя и вежливо, заговорил:

– Разумеется, ваше превосходительство, я знаю, что чины наружной полиции не имеют власти производить задержания, если только речь не идет о преступнике, схваченном на месте. Разумеется, ваше превосходительство, я никогда не осмелился бы поступить вопреки моему долгу, предписываемому мне положением о полицейской службе. И разумеется, ваше превосходительство, я действую не собственной прихотью или из иных, не соответствующих службе, побуждений. Задержание Молжанинова вызвано необходимостью проведения следственных мероприятий…

Вадим Арнольдович был вынужден замолчать, перебитый Зволянским, но, выслушав первые его слова, уже сам перебил директора Департамента:

– Я знаю, ваше превосходительство, что и следственные мероприятия не входят в компетенцию наружной полиции. Но в условиях чрезвычайных нас могут привлекать, и ныне сложилась именно такая ситуация. Михаил Фролович… да, ваше превосходительство: Чулицкий… Михаил Фролович снарядил следствие по фактам обнаружения серии убийств, жертвами которых, как мы считаем, стали, по меньшей мере, тридцать два человека… Вы не ослышались, ваше превосходительство: тридцать два человека. Но, возможно, это число еще возрастет, так как оно требует уточнения. В это число не входят и те, кого мы покамест не выделили в категорию жертв, тогда как, если это случится, даже ныне имеющаяся цифра, как минимум, удвоится.

И вновь Вадим Арнольдович был вынужден замолчать. Но на этот раз он не только слушал Зволянского, но и смотрел во все глаза на Молжанинова: вдруг побледневшего и, побледнев, откинувшегося на спинку кресла. «Брут», как давеча, ухватился руками за столешницу, но уже не ради того, чтобы дать опору своему смеющемуся телу, а в стремлении не упасть от ужаса: ужас явственно читался в его глазах. И то, и другое обстоятельства – бледность, практически испуг Молжанинова и явный страх «Брута» – лишний раз утвердили Вадима Арнольдовича в мысли о том, что он, Вадим Арнольдович, на верном пути.

Спохватившись – из трубки доносилось нетерпеливое: «Гесс! Отвечайте! Куда вы пропали, черт вас дери?» – Вадим Арнольдович оторвался от созерцания «Брута» и Молжанинова и ответил:

– Прошу меня извинить, ваше превосходительство: я здесь… Да, ваше превосходительство: доклад, безусловно, будет у вас. Просто следствие Михаилом Фроловичем открыто буквально минувшей ночью. Ни у кого из нас не было времени на составление рапортов: дело настолько масштабно, а нас так мало, что… да вы ведь и сами знаете, Сергей Эрастович!

Неожиданно сбившись с протокольного «ваше превосходительство» на человеческое «Сергей Эрастович», Вадим Арнольдович невольно произвел маневр, способный объединить директора Департамента с ним, полицейским, и оборвать, таким образом, связь директора с Молжаниновым. И маневр этот, нужно заметить, увенчался успехом: Зволянский, и без того уже сбитый с толку невероятным сообщением о серийных убийствах, тоже перешел на имя и отчество – с «Гесса» и даже с просто «вы там».

– Я не могу говорить свободно, Сергей Эрастович, вы понимаете… да. Но, вкратце, ситуация такова: Юрий Михайлович, я, наш офицер из Резерва и доктор… нет: его помощник, Шонин Михаил Георгиевич… мы работаем «на земле». У Михаила Георгиевича на руках труп… а, черт побери!.. нет-нет, Сергей Эрастович, извините…

Вадим Арнольдович, вспомнивший о том, что у него вообще-то была назначена встреча с доктором, обещавшим управиться с разбором заключений о причинах смерти несчастных жертв и, возможно, с установлением того препарата, которым их всех отравили, растерялся. Только теперь его осенило: действуя не сообразно данным ему указаниям, а по своему усмотрению, он начал запутываться сам и запутывать разработанную на совещании схему. Зачем, скажите на милость, он полетел к Молжанинову, если Молжанинова, пусть и не зная о том, взял на себя лично Чулицкий? Ведь наверняка Михаил Фролович уже произвел те самые «два-три» ареста заказчиков преступлений, о которых он говорил и посредством которых намеревался выяснить имя поставщика клиентов «Неопалимой Пальмиры»! Соображение о том, что Молжанинов мог улизнуть, не выдерживало – теперь Вадим Арнольдович это ясно видел – никакой критики: Молжанинов и не думал никуда бежать. Зато теперь…

Вадим Арнольдович в упор посмотрел на бледного купца и перепуганного «Брута»: и тот, и другой явно ждали окончания телефонного разговора, чтобы принять какое-то решение. Но какое? И если это будет решение бежать, сможет ли он, Гесс, удержать обоих в одиночку? Здоровяка Молжанинова и отнюдь не обделенного физической силой «Брута»?

Как только Вадим Арнольдович сообразил всё это, он – чего уж скрывать – приуныл. Однако, стараясь внешним видом не выдать свои сомнения, он продолжил разговор, одновременно с тем лихорадочно обдумывая ситуацию.