Текст книги "Можайский — 1: начало (СИ)"

Автор книги: Павел Саксонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

18

На Садовой, оставив Ивана дожидаться со строгим наказом никуда не исчезать, сколько бы на ожидание не потребовалось времени, поручик и репортер сразу прошли к Привродскому, исполнявшему тогда обязанности заведующего Адресным столом. Ефим Карпович встретил их уныло, а когда еще и понял, чего именно хотели посетители, совсем загрустил.

– Господа, мы находимся в процессе реорганизации. Из положенного по расписанию штата нет и половины. Не могли бы вы подождать со своим запросом? Скажем, недели две? А лучше – три?

– Помилуйте, господин Привродский! Какие две или три недели? Вы в своем уме? – Поручик развернул на столе сушкинские списки и газетные вырезки. – Это нужно сделать немедленно!

– А кто, позвольте спросить, – Ефим Карпович ощетинился, но совершенно беззлобно и даже с какой-то обреченной отстраненностью, – будет это делать, как вы настаиваете, немедленно?

– Но есть же люди…

– Да вы, молодой человек, похоже, меня совсем не слушаете!

Заведующий кивнул в сторону двери, за которой находилось обширное приемное помещение. Оттуда доносился гул голосов: нестройный, с иногда вплетавшимися в него членораздельными и внятными словами и даже целыми фразами, но вообще представлявшийся просто назойливым шумом. Как шум воды, льющейся с крыши: иногда в нем можно разобрать звучание отдельных капель, но их неожиданный звон только подчеркивает общую монотонность звука.

– Вы ведь там проходили?

– Конечно.

– И сколько же там народу?

– Ну… – поручик попытался прикинуть в уме, но даже навскидку не смог назвать примерное число скопившихся в приемном отделении посетителей: их было слишком много.

Ефим Карпович, с по-прежнему унылым и обреченно-отстраненным выражением лица, только головой покачал и обратился к Сушкину:

– Возможно, вы?..

Репортер на мгновение задумался: его наметанный взгляд, как это вообще бывает свойственно хорошим репортерам, собирающим свои материалы в местах различных происшествий, а не в кабинетной тиши, подметил многое и сунул это многое на одну из полочек в голове – авось, пригодится. Но цифра, которую мозг по запросу услужливо с полочки извлек, казалась такой невероятной, что репортеру было неловко ее произнести: а вдруг ошибка? Поэтому он, растягивая от нерешительности слова, промямлил:

– Даже не знаю…

Отразившаяся на лице Сушкина борьба между здравым смыслом и фактами не ускользнула от внимания Ефима Карповича. Заведующий опять покачал головой и добил репортера замечанием:

– Это в приемном. А на улице?

Сушкин, перед мысленным взором которого тут же отчетливо встала та толпа разношерстного люда, через которую ему с поручиком пришлось пройти, чтобы попасть в Стол, растерялся окончательно.

– Вот видите. Мы совершенно не справляемся. Большинство из этих людей не успеет даже запрос подать до закрытия!

– Закрытия? – это уже опять встрепенулся поручик. – Но сейчас еще и десяти утра нет!

– Вот именно, милостивый государь, вот именно!

Старомодное «милостивый государь» прозвучало, как хлопок холостого снаряда: без жертв и без намерения жертвы учредить, но очень неприятно. Поручик покраснел и уже сердито посмотрел на заведующего:

– Мы не можем ждать ни три недели, ни две, ни даже один день! Сведения нам нужны немедленно. Окажите любезность, господин Привродский: распорядитесь заняться нами прямо сейчас. Даже если из-за этого все, находящиеся там, – поручик, на манер пистолета, выставил в сторону приемного отделения указательный палец, – не смогут подать запросы до второго пришествия Христа!

Ефим Карпович ответил по-прежнему грустно, беззлобно, но твердо:

– Я не позволю вам отвлекать от работы моих людей. И уж тем более не позволю вам вмешиваться в заведенный порядок подачи запросов. И уж совсем безо всяких сомнений, я не позволю вашим делам нарушить очередность. Вы, молодой человек, не будете на моих глазах скакать по головам или хотя бы через оные. Вам это понятно?

Поручик из красного стал пятнистым: кровь отлила от его щек, но уши побагровели, как побагровела и шея. Румянец переметнулся на скулы.

Николай Вячеславович встал со стула, чуть ранее любезно предложенного ему заведующим, и, не замечая, что выглядит довольно нелепо в расстегнутой форменной шинели и взъерошенном неуставном кашне, воскликнул:

– Да что вы себе позволяете? Вы… вы… злоумышленник, честное слово! Пособник! Не будь вы государственным служащим, я… – поручик запнулся: даже в запале он вдруг сообразил, что его поведение смешно, а невысказанные им угрозы – невысказанные к счастью – были бы еще смешнее: по очевидной своей нереализуемости и просто абсурдности.

Ефим Карпович смотрел на него с грустным спокойствием и без осуждения. Едва поручик запнулся, он жестом предложил ему снова присесть и со вздохом сказал:

– Буйство и разум – две вещи несовместные [44]44
  44 Управляющий с иронией перефразирует Пушкина: «Гений и злодейство – две вещи несовместные».


[Закрыть]. Я рад, что разум ваш, молодой человек, похоже, возобладал над запалом. И тем не менее, я вынужден повторить: мы работаем в обстоятельствах чрезвычайных и не можем отвлекаться на частные изыскания, не подкрепленные к тому же никакой формальной просьбой. Вот что это, например?

Ефим Карпович вернул поручику записку Можайского, адресованную в Архив.

– Зачем вы дали мне то, что до меня не имеет никакого отношения? Разве я – Семен Петрович [45]45
  45 Управляющий имеет в виду С. П. Михайлова – начальника полицейского Архива.


[Закрыть]? И разве я начальствую над общим полицейским архивом?

– Но Юрий Михайлович не мог предположить…

– Что вы нарушите его распоряжение и явитесь не в Архив, а в Адресный стол? Да, – на лице управляющего, в первый раз за всю беседу, промелькнуло что-то вроде намека на улыбку, – дилемма.

– Подождите! – Сушкин, незаметно для Ефима Карповича, пнул поручика по ноге и одновременно с этим очень серьезно посмотрел на самого управляющего. – Так мы ни к чему не придем. А между тем, дело и впрямь не терпит отлагательств и проволочек. Скажите, Ефим Карпович, обязательно ли, чтобы запросом занимались ваши люди?

– Гм… – Управляющий – человек вообще-то совсем не вредный, если вдруг у читателя сложилось о нем такое впечатление – призадумался.

– Я вот что предлагаю…

– Я понял. – Судя по изменившемуся с грустного на более оптимистичное выражению лица, управляющий принял решение. – Но знаете ли вы, как осуществляется поиск?

– Полагаю…

– Я знаю. – Поручик тоже повеселел. – Прибылые, убылые, разные цвета, алфавитные дуги. Это – если вкратце.

– Очень вкратце. – Управляющий встал из-за стола. – Ну что же: пойдемте!

Следуя за Ефимом Карповичем, поручик и репортер прошли в обширную, заставленную столами, комнату. В сущности, это была и не комната даже, а целая их анфилада, объединенная в единое пространство отсутствием продольных стен – у самих комнат; и дверей – у подобия коридора, тянувшегося навылет через все помещение. У каждого окна «коридора» стояло по рабочему столу – за ними можно было работать с документами. Непосредственно в «комнатах» находились столы с теми самыми, «алфавитными», дугами – впечатляющими для непривычного взгляда «сооружениями» с разновысокими, плотными, кренившимися в разные стороны, но, разумеется, никуда не падавшими стопками бумажных листов. Над каждым «проемом» «коридора», делившего помещение на «комнаты», была закреплена табличка с указанием литер.

По всему помещению туда-сюда сновали люди. За рабочими столами сидели писцы. На первый взгляд могло показаться, что и тех, и других очень много, но их суетливость, торопыжничество, если можно так, не очень, впрочем, подходяще в данном случае выразиться, с головой выдавали их недостаточное количество. И в самом деле: наспех заполняемые бланки, стремительность движений, не только не уменьшающаяся, но и с каждой минутой растущая стопка бумаг подле каждого из писцов, там и сям возникающие перебранки, напряженные спины, утомленные лица, хотя рабочий день всего-то и начался, что три четверти часа назад, свидетельствовали о безуспешной и с каждой минутой все более проигрываемой гонке со временем. Но лучше всего, пожалуй, отчаянную нехватку персонала подчеркивали пустые стулья: то за одним из рабочих столов, то за другим обнаруживались свободные места, которых в нормальных условиях быть не должно.

Ефим Карпович, проходя по «коридору» и видя незанятые стулья, каждый раз болезненно морщился. Поручик и репортер, слегка ошарашенные подлинным объемом того, что и являлось в действительности Адресным столом (в противовес привычке называть таковым разве что только приемное помещение, где принимались запросы и выдавались подготовленные на них ответы), крутили головами и не верили своим глазам. На их лицах появилось выражение не только изумленного удивления, но и сомнения в том, что им по силам будет справиться с самоуверенно возложенной на себя задачей.

– Ну, вот. – Ефим Карпович остановился примерно на половине расстояния между противоположными концами «коридора» и указал на очередные свободные места за очередным рабочим столом. – Располагайтесь.

Поручик и репортер переглянулись. Управляющий, верно уловив характер их взглядов, сдержанно и все же явно насмешливо улыбнулся:

– Да вы, господа, никак передумали?

– Нет, нет, просто…

Поручик с сомнением посмотрел на свисавшую с потолка – на длинном шнуре – электрическую лампу под страшноватого вида и почти ее не защищавшим жестяным абажуром. Лампа была включена: дополуденный мартовский свет вливался через пыльное окно тенями – не будь над столом искусственного освещения, работать за ним было бы решительно невозможно.

Эта сиротская – не по количеству (аналогичные лампы свисали с потолка помещения повсеместно), а по отчаянно-бедственному виду – лампа производила тягостное впечатление. И поручику, привыкшему ко всякого рода казенщине, и, тем более, репортеру, проводившему жизнь в преимущественно красивых помещениях с красивой обстановкой, стало тяжело и как-то неприятно-тоскливо: как будто их вышвырнули с веселого праздника и усадили на покрытую тающим снегом панель под окнами богатого особняка. Или даже вот так: как будто папа и мама завели их, совсем еще маленьких, в какую-то обшарпанную комнату и в ней оставили – притворившись, что уходят всего на минутку, а на самом деле ушли навсегда. И вот уже в комнате появились чужие люди, взяли их, крошку-поручика и крошку-репортера, за руки и поволокли куда-то, где нет и никогда не будет пирожных, хороших игрушек и радостного смеха. А есть и будут всегда противный запах подгоревшей каши, запах дезинфекции и неистребимый запах отчаяния и тоски.

Первым опомнился Сушкин. Он, потянувшись, качнул отвратительную лампу, тут же ее придержал и немножко виновато спросил:

– А нельзя ли у вас, Ефим Карпович, позаимствовать писчей бумаги? Мы, понимаете ли, растяпы этакие, как-то не подумали, что она может нам понадобиться!

Управляющий машинально осмотрелся, но, как и следовало ожидать, не увидев ничего подходящего, утвердительно кивнул головой:

– Я распоряжусь. Вам сейчас принесут всё необходимое.

– Огромное спасибо!

– Ну, вот за это-то – не за что. Однако, господа, у меня к вам есть убедительная просьба, на выполнении которой я вынужден настаивать. – Ефим Карпович стал очень серьезен. – Прошу вас обоих, Николай Вячеславович, Никита Аристархович, быть как можно более незаметными, ни у кого не путаться, уж извините за выражение, под ногами и никого от работы не отвлекать. Надеюсь, моя просьба понятна?

Поручик и репортер закивали головами.

– Ну, вот и славно.

Управляющий еще раз осмотрелся и, оставив своих «гостей», пошел прочь. Но едва ему стоило отойти шагов на десять, как Сушкин закричал:

– Ефим Карпович! Еще одна просьба! Адресную книгу, пожалуйста! Звучит, конечно, странно – в Адресном-то столе, но…

Управляющий резко остановился, обернулся, замахнулся рукой, сжимая пальцы в кулак, но, не завершив движение, опустил руку и слегка смущенно одернул сюртук.

– Да не кричите вы так! Будет вам книга, будет…

Любимов и Сушкин остались одни. Точнее сказать, не одни, конечно – вокруг кипела жизнь и бурлило движение, причем проходившие мимо и сидевшие за соседними столами люди поглядывали на поручика с репортером с любопытством. И все же, находясь в самом центре этих жизни и движения, они физически ощущали одиночество: словно их, как на какой-нибудь выставке последних технических достижений, поместили за витрину, отгородив от окружающего мира прозрачной, но непроницаемой стеной.

– Па-а-прашу!

Какой-то человек с охапкой бланков в руках, напирая всем телом, вынудил поручика отойти с прохода и понесся, не оглядываясь, к дальнему столу. Другой, едва не налетев на репортера, недовольно поджал губы, но тут же усмехнулся:

– Сели бы вы за стол, господин Сушкин: мешаете!

Сушкин захлопал глазами:

– Мы знакомы?

– Имею удовольствие почитывать ваши заметки. Хорошо пишете, бойко! Но сейчас – отойдите с дороги, сделайте милость!

Сушкин, как раньше поручик, тоже подвинулся. Человек благодарно улыбнулся – хоть за это спасибо! – и почти сразу исчез.

Еще через минуту появился неясных функций мальчишка: его одежда не походила на форменную, и поэтому нельзя было точно определить, состоял ли он, нет ли в штате Адресного стола. Мальчишка положил на рабочий стол пачку писчей бумаги и городской справочник, а затем перенес с другого стола одну из чернильниц, наполненную наполовину, и пару перьевых ручек, состояние которых ужаснуло бы даже видавшего виды путешественника – не понаслышке знакомого с самым отвратительным видом канцелярских принадлежностей – гостиничным.

– От Ефима Карповича.

– Спасибо.

– И это…

Поручик, начавший было снимать шинель, чтобы бросить ее на один из свободных стульев, замер.

– Ефим Карпович просил передать, что времени у вас – в обрез.

Мальчишка ухмыльнулся и с явным удовольствием повторил звучное выражение:

– Да, в обрез!

– Да поди ты! – Репортер порылся в карманах, достал несколько монет и сунул их странному «посыльному»: тот принял их с удовольствием не меньшим, чем то, с каким он ранее произнес очаровавшие его слова. – С чего бы это? Разве стол не в три часа закрывается?

– Не-а! – Мальчишка побренчал монетами и даже ухитрился, не выпуская из ладони другие, подбросить одну из них на манер игры в орлянку.

– О, да ты знаток! Ну-ка, дай одну.

– Вот еще!

Мальчишка зажал монеты в кулаке и отодвинулся. Сушкин повернулся к поручику и спросил:

– Помните, я вам рассказывал, что можно выбросить десять орлов из десяти?

– Да, но так и не закончили.

– Хотите, покажу?

Поручик с сомнением покосился на пачку писчей бумаги, на чернильницу, на адресную книгу, на кучу выписок и газетных вырезок, на алфавитные дуги, забитые «прибылыми» и «убылыми», и покачал головой:

– Не думаю, что время подходящее. Дел у нас, похоже, невпроворот.

Репортер, согласно кивнув, тем не менее, подмигнул и, оборотившись обратно к мальчишке, спросил уже у него:

– А ты? Хочешь посмотреть?

– Десять из десяти?

– Точно!

– Свистите!

– Если так, три рубля получишь!

– Держите!

Сушкин подхватил брошенную ему монету, уложил ее на ноготь большого пальца – согнутого в фаланге и упертого в указательный – и метнул к потолку. Монета, сверкнув серебром в электрическом свете, вознеслась в темноту, но тут же вернулась обратно, упав в раскрытую ладонь репортера.

– Орел!

Мальчишка и поручик, напрочь, как и следовало ожидать от заядлого игрока, выбросивший из головы всякие прочие мысли, придвинулись к Сушкину почти вплотную и закусили губы. Сушкин снова уложил монету на ноготь большого пальца и подбросил ее к потолку.

– Орел!

Монета взлетела в третий, в четвертый, в пятый раз, и каждый раз ее полет заканчивался восклицанием:

– Орел!

– Черт побери! Пятьдесят на пятьдесят! – поручик начал возбужденно притаптывать ногами и даже не заметил, как он и мальчишка, такой же возбужденный, схватились за руки. – Уже не продуешься!

Сушкин, как сказали бы на улице, осклабился и продолжил игру.

В шестой, в седьмой и в восьмой раз монета выпала орлом! И в девятый – тоже. Перед последним броском репортер помедлил, как-то особенно тщательно, чуть ли не напоказ, укладывая монету на ноготь большого пальца. Когда она, наконец, взлетела к потолку, дыхание мальчишки и поручика буквально оборвалось: оба проводили ее одинаковым движением голов и встретили ее такими же одинаковыми движениями.

Монета упала в ладонь.

– Орел!

Поручик и мальчишка одновременно выдохнули.

– Вот это да!

– Знатно!

Сушкин протянул монету мальчишке и засмеялся:

– Жив, курилка! Есть еще порох в пороховнице!

– Но как?

– Научи?те!

– Тут практика нужна. – Сушкин снял пальто и, аккуратно сложив его пополам, набросил его на спинку стула. – Практика и только практика. А еще – просто знать, что не бывает монеток идеальных, уравновешенных, как сказали бы господа физики и прочие натуралисты. Любая монета имеет стороны более легкую и более тяжелую. Всего-то и нужно – выяснить, какая из них какая, и, зная и учитывая это, класть монету на палец соответствующей стороной. И стараться подбрасывать с примерно одинаковым усилием. Вот это – сложнее всего. Вот в этом-то и нужно практиковаться. Но с практикой приходит опыт, и тогда уже проиграть в орлянку невозможно. При условии, конечно, что ты монетку подбрасываешь, а не стараешься угадать, как она выпадет – орлом или решеткой. В угадывании смысла нет. В подбрасывании – вся соль процесса!

Поручик тоже снял шинель и положил ее на стул. Судя по задумчивому выражению его лица, он был не просто глубоко впечатлен сушкинской демонстрацией, но и, всерьез отнесшись к объяснению, начал его осмысливать и так, и эдак.

Возбуждение же мальчишки не сменилось задумчивостью. Наоборот: подбросив несколько раз монетку и не добившись желаемого результата, мальчишка сунул ее в карман с выражением упрямой решительности: мол, все равно заставлю летать, как нужно, дайте только время! Ну, а сейчас – время для другого: дернув Сушкина за рукав пиджака, он требовательно спросил:

– А трешка?

Репортер ухмыльнулся:

– Ты проиграл. Какая трешка?

– Вы обещали!

– Нет, мой милый. А все же дать ее тебе я могу. Но не просто так: давай, рассказывай, с чего бы это нам нужно было выметаться до закрытия? Ефим Карпович решил от нас отделаться?

– Не-а…

Мальчишка на мгновение призадумался, но тут же продолжил:

– Комиссия у нас. Реор… реорга… низацию затеяли. Прибудут сегодня осматриваться. Что да как вынюхивать. По углам шарить. Вон: даже пыль всякую пришлось заранее протереть! – Мальчишка провел пальцем по столу и с явным презрением к результату продемонстрировал поручику и репортеру абсолютно чистую подушечку. – Видите? Кошмар, да и только!

Поручик, пораженный даже не столько неожиданным в устах явно не слишком, как сказали бы ныне, благополучного подростка словом «кошмар», сколько его уж точно необычным для такого подростка выговором – с четким «о» и попыткой грассирования, – с удивлением воззрился на мальчишку. Тот, правильно поняв это удивление, даже обиделся:

– Все так говорят в таких ситуациях. А я что – рыжий?

Поручик моргнул: объяснение показалось ему еще более неожиданным, нежели сами слово и манера его произнесения. Однако он благоразумно не стал выяснять, кто эти все, говорящие «кошмар» вот так и в таких обстоятельствах. Мальчишка же, тем временем, требовательно протянул ладонь, обращаясь к репортеру:

– Гоните трешку!

Сушкин вынул из кармана бумажник и достал из него три рубля.

– Деньги любишь?

– Конечно. А кто их не любит?

– Правильно. – Отдав мальчишке купюру, Сушкин не торопился спрятать бумажник. – А еще что любишь?

Мальчишка задумался, но ненадолго:

– Деньги!

– Сколько?

– Еще трешку!

– И ты работаешь с нами?

– Час!

Сушкин начал демонстративно прятать бумажник в карман.

– Два!

Репортер замедлил неприятное для мальчишки движение:

– Четыре рубля и работаешь столько, сколько нужно!

– Согласен!

Спустя минуту поручик и репортер уже сидели за столом, с головой, как принято выражаться в таких случаях, зарывшись в принесенные ими бумаги и ложившиеся подле них все новые и новые бланки: их приносил – а затем и уносил обратно – летавший по всему помещению Адресного стола и оказавшийся на редкость добросовестным в отношении своих нанимателей мальчишка. Впрочем, полученные им семь рублей с мелочью, которой, вероятно, тоже набралось бы на изрядную сумму, должны были греть его душу и окрылять ему спину.

Дело кипело, но, тем не менее, продвигалось медленно и со скрипом – как в переносном, так и в прямом смыслах. Десятки фамилий и адресов, требовавших сверки не только с «убылыми» и «прибылыми», но и с адресной книгой столицы, задали перцу, а отвратительные перья дешевых, купленных из расчета скудного бюджета, ручек то и дело стукались о чернильницу, выбивая из нее приглушенно-металлический звук, царапались о листки писчей бумаги и – временами – даже рвали ее с неприятным шуршанием.

И все же работа шла. С каждой новой четвертью часа, пробегавшей почти ощутимо, вместе со струившимся из пыльного окна светом, все более и более отускнявшим свет электрический, рядом с поручиком и репортером вырастала стопка завершенных, окончательно, если так можно выразиться, подбитых выписок.

Сделав один-единственный перерыв, поручик и репортер вышли на улицу – курить в помещении Адресного стола запрещалось строго-настрого – и задымили: поручик – папиросой, извлеченной из на удивление дорогого портсигара; репортер – сигарой: тонкой, тоже извлеченной из портсигара, но специального, кожаного, предназначенного как раз для такого рода табачных изделий.

– А картинка-то вырисовывается все более и более любопытная, вам так не кажется, Николай Вячеславович?

– Да уж!

Поручик припомнил последнюю из составленных им «справок» и даже покраснел от удовольствия: его идея обратиться сначала в Адресный стол, а не в Архив, оказалась не только многообещающей, но и верной! Сушкин на лицо был менее возбужден, но и его глаза светились удовлетворенной гордостью: ведь это он, сначала наитием, а потом и рассуждениями, напал на такое неслыханное дело! И что характерно: его не обманули ни врожденное, а с годами репортерской работы еще и более развившееся чувство неправильности – того, что что-то не так, ни умопостроения, основанные, прямо скажем, далеко не всегда на фактах.

– А время-то поджимает! – поручик посмотрел на часы – наручные, со специальной крышечкой, предохраняющей стекло от повреждений: такие часы рекомендовались офицерам вместо «гражданских» на цепочке – и поежился: оттепель оттепелью, но в одном кителе на улице было прохладно.

Репортер посмотрел на свои и удивленно вздернул брови:

– Однако!

– Как бы нас уже не начали выталкивать взашей!

– Тем более поспешим!

Вернувшись в Стол, оба опять зарылись в бумаги и замельтешили перьями, наполняя пространство вокруг себя перестуками с чернильницей и шуршанием листов. Мальчишка, на время господского перекура тоже куда-то выходивший и тоже явно ради удовлетворения никотинового голода – от него буквально разило дешевым табаком, – вновь запорхал меж алфавитными дугами этаким эльфом-переростком. Или, напротив, ангелом-недомерком. Впрочем, кем бы он ни являлся на самом деле, его стремительное, как бы это ни звучало, парение между полом и потолком явно приносило намного больше пользы, чем можно было купить за семь рублей!