355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Павел Саксонов » Можайский — 1: начало (СИ) » Текст книги (страница 21)
Можайский — 1: начало (СИ)
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 02:01

Текст книги "Можайский — 1: начало (СИ)"


Автор книги: Павел Саксонов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

– Михаил Георгиевич! – Поручик побледнел; нет – буквально позеленел: казалось, еще мгновение и его вывернет наизнанку.

– Привыкайте, мой юный друг: тут вам не там. Здесь совершенно иное поле боя. Здесь… гм… понятия о совести и чести не совсем такие, как в окопах, когда, в ответ на ваш сигнал о завтраке, противник тоже затевает завтрак, а не атаку. Здесь поступки диктует целесообразность. Разумеется, в тех только случаях, когда не просто кто-то у кого-то отобрал кошелек, попутно – без нужды – и обухом по затылку съездив!

– Михаил Георгиевич! – это уже Гесс: увидев, что поручик совсем на грани, он требовательно перебил не в меру разошедшегося доктора. – Это уже слишком. Прошу вас, прекратите.

Михаил Георгиевич неожиданно съежился, как будто на него обрушили ушат ледяной воды, и пробормотал:

– Куда Можайский запропастился?

Инихов, Гесс и Чулицкий переглянулись: им стало ясно, что и доктору совсем не хорошо, а его бравада – самозащита. Впрочем, Михаил Георгиевич, так внезапно показавший, что и ему ничто человеческое не чуждо, быстро взял себя в руки и снова принял вид почти невозмутимый. А тут и Можайский вошел в кабинет, держа новую корзину с бутылками и снедью.

Снедь отложили в сторону: явно было не до нее. Одна из бутылок оказалась быстро разлитой по стаканам, и, смешиваясь с богатым ароматом коньяка, по кабинету заструилось спокойствие. Напряжение спало.

Доктор, окинув повеселевшим взглядом причудливой кучей сваленные на большую тарелку ломти холодной буженины, не удержался от критики, заметив, что мясо – не лучшая закуска к алкоголю, а холодное мясо – тем паче.

– И хотя на безрыбье и рак – рыба, давайте все же не усугублять. По моим – да и не только моим – наблюдениям, закусывающие мясом люди сталкиваются с более тяжелыми последствиями от выпивки: у них сильнее похмелье, да и продолжается оно дольше. Вам, Юрий Михайлович, следовало зелень попросить, а не это. Зелень – лучшее, что можно придумать в качестве закуски! [118]118
  118 Доктор прав. Мясо, особенно жирное, затрудняет нормальный процесс «переработки» алкоголя, как способствуя продолжительности опьянения, так и – косвенно – становясь причиной более тяжелой интоксикации организма. Лучшая закуска – зелень и рыба.


[Закрыть]

– Не ешьте! – Можайский, впрочем, тоже с сомнением посмотрел на ломти буженины: есть ему не хотелось совершенно.

– И сам не ем, и другим не советую! Поручик!

Любимов, уже подцепивший было кусок, вздрогнул и уронил его обратно на тарелку.

– Что?

– Оставьте мясо в покое.

– Да ну вас, Михаил Георгиевич!

Все захихикали. Любимов, поняв, что смеются не над ним, уже решительно взял кусок и начал его жевать. Доктор деланно вздохнул.

– Так на чем мы остановились?

Чулицкий, прихлебывая из стакана, благодушно, даже расслабленно как-то, ответил:

– На прижизненных ранах. Вы что-то говорили о сломанном носе. С ним разобрались. А какие еще?

– Ах, да! – Михаил Георгиевич почесал свой собственный кончик носа и тоже сделал глоток. – Ну, так вот. Другими прижизненными травмами были ссадины на запястьях. Многочисленные такие порезы.

Инихов понимающе выгнул бровь:

– Наручники?

– Скорее, проволока. Может быть, леска. У меня не было времени исследовать раны под микроскопом на предмет наличия в них сторонних частичек, но я бы поставил на проволоку. Конский волос, шелк и другие подобные материалы [119]119
  119 Ко времени описываемых событий лесок из искусственных материалов вроде нейлона еще не существовало. Преимущественно их «вязали» из конского волоса и шелка.


[Закрыть]
режут – на приближенный взгляд – немного по-другому.

– Значит, его связали!

– Да. Причем только руки. Ноги оставались свободными, но это ему не помогло. Более того: характер и глубина порезов свидетельствуют о том, что руки Мякинина-младшего были не просто связаны, а связаны за спиной и, ко всему еще, закреплены за что-то, что мешало ему освободиться или хотя бы выбраться из помещения. Он дергал руками вверх-вниз и от себя – к себе, явно надеясь оборвать привязь. Но это у него не получилось. Иначе, вероятно, были бы и другие следы борьбы за жизнь.

Гесс задумчиво пожевал губами и поинтересовался:

– Вы полагаете, что его не только связали, но и привязали к чему-то – например, к решетке, – а после подожгли помещение?

– Не совсем.

– А как?

– Для начала его мощным ударом по лицу вывели из состояния сопротивляться, тогда и сломав ему в первый раз нос: при жизни. Далее ему скрутили руки, а после и закрепили их на чем-то прочном и неподвижном. Но помещение не поджигали. Во всяком случае, то, в которое его поместили: никаких следов ожогов на его теле нет. А вы лучше меня знаете, что если уж пожар охватывает что-то, предугадать его распространение невозможно. Мякинина хотели убить – это факт. Но сжечь – вряд ли. Почему именно так, не спрашивайте, но, возможно, в силу того, что обнаружение полицией обгоревших останков именно на том пепелище в планы убийц не входило. И все же пепелище должно было быть. Я склонен думать, что заперли его в каком-нибудь каменном мешке, в подвале, надежно, с одной стороны, защищенном от огня, а с другой – беспрепятственно заполнявшимся дымом.

– Но ведь прибывшие пожарные, если там действительно был пожар, должны были его обнаружить, хотя бы и в подвале! Как же его труп, да еще и столь обезображенный, оказался в Плюссе? Да и почему, собственно, вы решили, что не в Плюссе-то всё и произошло? И еще один момент…

Можайский, оборвав решительным жестом Гесса и собиравшегося ответить доктора, встал из-за стола и, под изумленными взглядами, выбежал из кабинета, вернувшись, впрочем, обратно уже через несколько секунд с охапкой газет в руках. Это были разные издания за несколько чисел. Буквально расшвыряв их перед сидевшими за столом, он потребовал:

– Ищите! Это здесь точно есть!

Пьяные или нет, но все его поняли без дополнительных пояснений и с каким-то остервенением даже набросились на газеты. Искомое обнаружил поручик.

– Вот оно!

– Ну!

Поручик, волнуясь и сбиваясь, зачитал вслух небольшую заметку:

Ночной пожар взбудоражил жителей деревни Автова Петергофского участка, заставив их покинуть свои дома и сгрудиться у решетки дачи известного в свете барона Кальберга. Запертая на зиму, дача по неустановленной пока причине загорелась во втором этаже около третьего часа. К тому времени, когда подоспел пожарный расчет, пламя уже охватило и весь второй этаж, и чердак. Битва с огнем продолжалась вплоть до утра, но отстоять удалось – отчасти – лишь первый этаж и подвалы…

Поручик выделил особым ударением «подвалы».

… – на каменной кладке от сырости. По слухам, в подвалах этих господин барон хранил изрядную коллекцию лучших заграничных и отечественных вин. Однако о судьбе коллекции, если она и впрямь существовала, нам на данный момент ничего не известно. К счастью, во время пожара никто не пострадал.

Поручик замолчал и опустил газету на стол.

Лицо Чулицкого – вытянувшееся и побледневшее – было настолько мрачным, что вполне могло по этому признаку поспорить с лицом Можайского. Но если Можайский с выражением своего лица поделать ничего не мог, то лицо Чулицкого было живым, что только подчеркивало ту глубину потрясения и унижения, в которую пал начальник сыскной полиции.

Гесс тоже выглядел потрясенным. А вот доктор – напротив – неброско, если можно так выразиться, улыбался: его губы были тронуты чем-то вроде намека на улыбку. По-видимому, самолюбию Михаила Георгиевича очень польстило столь быстро отыскавшееся подтверждение его выводам о каменном подвале.

– И все же, – Вадим Арнольдович заговорил неуверенно, словно на ощупь, словно подбирая слова из невероятного, но совершенно – в массе своей – бесполезного множества. – И все же, господа, я не понимаю: почему именно так? И почему пожарные не обнаружили труп? А вдруг это – совпадение? Вдруг дача сгорела случайно, а в ее подвале и не было Мякинина?

Можайский кивнул на газету:

– Число!

Гесс взял газету, встряхнул растрепанные листы, выискивая первую страницу, и, найдя ее, назвал число.

– Оно еще больше все запутывает.

– Нет. – Михаил Георгиевич быстро перевел взгляд с Можайского на Гесса и обратно. – Наоборот. Оно полностью соответствует результатам вскрытия Мякинина. И вот тут я снова хотел бы, Юрий Михайлович, получить объяснение: как вы до этого додумались? Не говоря уже о причине смерти?

Можайский склонил голову к плечу:

– Что касается причины, то с этим всё просто: попалась мне как-то на глаза брошюра – весьма занимательная, кстати, – о клинической картине последствий отравления дымом. Или угарным газом, если угодно. Мякинин был гол, а погода, температура, стоявшая все эти дни, не способствовала разложению. Состояние кожных покровов, их окраска, если быть точным, уж очень напоминала описание из брошюры. Конечно, это могло быть и совпадением, но как-то слишком кстати это совпадение пришлось. Хотя, положив руку на сердце, выезжая в Плюссу, я и думать не думал, что обнаруженный в ее окрестностях труп может быть как-то связан со столичными пожарами. Нет. Я был уверен, что это – просто очередное преступление. Зверское – да. Непонятное – да. Но не «пожарное». Однако уже на месте меня насторожили многие несоответствия. Во-первых, сама причина смерти: состояние кожных покровов Мякинина, с одной стороны, никак не объяснялось тем, что его забили насмерть, а с другой – объяснилось бы при условии, что его не забивали. Во-вторых, отсутствие крови: если бы Мякинина убили прямо там, да еще и таким страшным способом, всё вокруг, весь снег на многие метры был бы окровавлен. Но ничего подобного не наблюдалось! Почти везде, за исключением совсем незначительных, в общем-то, следов крови подле отсеченной головы, было подозрительно чисто. Значит, Мякинин был уже мертв? Значит, сам труп его доставили откуда-то еще? И вот еще какой момент: изуродовать лицо – это понятно. Но зачем было ноги-руки ломать и, подозреваю, позвоночник?

Инихов, видевший труп собственными глазами, удивился:

– Ноги? Руки? Позвоночник? Я не заметил!

– Доктор?

Михаил Георгиевич, пристально и с уважением глядя на Можайского, ответил, не оборачивая взор на Сергея Ильича:

– Всё верно: и руки, и ноги, и позвоночник у Мякинина сломаны.

И снова вмешался Гесс:

– Но господа! Это все равно не имеет смысла!

– Согласен. – Мрачный Чулицкий Гесса поддержал, но явно из каких-то своих, не связанных с рассуждениями Вадима Арнольдовича, побуждений. – Телеграфный бланк. Сама одежда. К чему все это было оставлять, если душегубы хотели затруднить опознание? И способ убийства: не проще ли человека застрелить, зарезать, дать ему, в конце концов, по голове? К чему такие сложности с отравлением на пожаре? Не спалил же, в самом деле, Кальберг собственную дачу ради настолько… эксцентричного убийства какого-то мальчишки? И как вообще этот мальчишка мог быть связан с пожарами и убийствами, о которых мы теперь толкуем? Извините, Можайский, но это всё – бред какой-то!

– И не только! – Инихов решительно встал на сторону своего начальника и, невольно, на сторону Гесса. – Мякинин-старший! Вы именно его обвинили в убийстве брата, а теперь оказывается, что он и ни при чем? Зачем же он тогда стрелял в нас и покончил с собой? Ерунда какая-то, сплошная путаница!

– А вот и нет!

Все, не исключая и Можайского, с удивлением воззрились на поручика. Любимов был красен, взволнован, но отступать не собирался.

– Да, господа, все становится ясным, если взглянуть на дело немного под другим углом. А именно: с чего это мы вдруг решили, – это «мы», объединившее всех присутствующих, оказалось ловким демагогическим ходом. И хотя поручик сделал его не вполне осознанно, эффект от этого не уменьшился: разделившиеся было на два, а то и на три недружественных лагеря полицейские снова осознали, что находятся в одной лодке. – Почему это мы вдруг решили, что убийца или убийцы Мякинина – те же самые люди, что стоят за пожарами? Откуда следует то, что Кальберг и какие-то неизвестные, с одной стороны, и тот же Мякинин-старший находятся или находились на одной стороне?

Чулицкий застонал и схватился за голову:

– Поручик, Бога ради, не продолжайте! Нам еще не хватало каких-то других убийц! Или, если уж другие убийцы и существуют, то пусть они хотя бы не будут связаны с делом о пожарах, хорошо? Давайте договоримся…

– Нет, Михаил Фролович, подождите. – Можайский подмигнул поручику. – Николай Вячеславович прав. А вот вы – нет. Смотрите, что получается. Во-первых, мы имеем какого-то темного гения, который придумал и организовал предприятие – назовем это так – по уничтожению, простите за каламбур, насмерть надоевших людей. Во-вторых, мы имеем Кальберга с его страховым от огня обществом, который в этом предприятии соучаствует из расчета дележа доходов от страховых премий. В третьих, мы должны иметь непосредственно исполнителей: а) поджогов; б) убийств конечных, то есть непосредственно заказанных душегубам, жертв. При условии, разумеется, что ни сам Кальберг, ни сам таинственный незнакомец этим не занимаются.

– А может, это всё – один лишь Кальберг?

В принципе, предположение Чулицкого было разумным, но оно противоречило фактам, на что Можайский тут же ему указал:

– Вы, как минимум, забываете о пожарных. Тот же Бочаров явно неспроста получал столько денег от «Неопалимой Пальмиры». И хотя его гибель на пожаре фабрики Штольца, похоже, случайна и никак не связана с нашим делом – не считая, разумеется, того, что этой гибелью воспользовались, чтобы провернуть дельце в пользу его сводной сестры, – но само его участие в темных делишках Кальберга и компании, полагаю, неоспоримо. Как неоспоримо и участие других чинов пожарной команды: посмотрите записи из реестров «Пальмиры». В каждой части имеются счастливчики, наиболее обласканные денежными премиями! И все они, как и покойный Бочаров, – старые и опытные в пожарном деле люди. Не станете же вы утверждать, что это – случайность?

Чулицкий был вынужден согласиться:

– Не стану. – И, еще больше, пусть это и казалось уже невозможным, помрачнев, добавил: «Этих тоже придется брать».

– Разумеется. И уж они-то, без сомнения, много интересного нам расскажут об их роли. Однако и без их откровений я готов держать пари: в зависимости от места происшествия, они являлись то непосредственно поджигателями, то устранителями улик поджогов. Кому, как не опытным в своем деле пожарным, и карты в руки? Кто всё это проделает лучше, чем они?

– Но организовать-то их мог Кальберг, а не кто-то еще?

– Да. – Можайский пододвинул к Чулицкому папку с записями из Адресного стола. – Но вряд ли барон страдал бы такой избирательностью по части клиентов. Скорее уж он – по характеру и полет! – развернулся бы на весь Петербург.

– Но мальчишка? – Чулицкий не желал признавать поражение. По крайней мере, не вот так, сразу. – Каким тут боком Мякинин?

Можайский ткнул пальцем в записи из полицейского Архива:

– Ничего общего не находите?

Вот теперь Чулицкий скис:

– Да чтоб оно все горело синим пламенем!

Поручик невольно ойкнул. Сам Михаил Фролович прихлопнул рот ладонью. В кабинете опять воцарилась тишина. Только доктор, пододвинув папку к себе, с любопытством начал перебирать бумаги. Все, за исключением Можайского с его вечно улыбающимися глазами, смотрели на него с мистическим практически страхом во взорах.

– Интересно. – Михаил Георгиевич повертел и так, и этак одну из бумажек и, наконец, положил ее обратно в папку. – И как же это могли проморгать?

Можайский пожал плечами:

– Текучка. Да еще и по разным участкам проходило. Вы же лучше кого бы то ни было знаете, сколько покойников обследуется. Если не ошибаюсь, в минувшем году их было около двух с половиной тысяч?

Доктор подтвердил:

– Да, приблизительно такая цифра.

– Вот видите. – Можайский опять пожал плечами. – Попробуйте вот так, за здорово живешь, не имея для того никаких подозрений, вычленить из такого количества отчетов о смертных происшествиях несколько десятков с совпадающими деталями! Да и что такое запись «мальчик подхватил» или «мальчик позвал на помощь, но помощь опоздала»? Это сейчас уже мы видим прямую связь, а если отбросить в сторону все то, что мы уже знаем?

Теперь уже Михаил Георгиевич пожал плечами, констатировав:

– Пожалуй, вы правы.

– Но убийство Мякинина! Мы все время уходим от него куда-то в сторону! – Гесс, поднявшись со стула, буквально заметался по кабинету, не очень обширному и поэтому измеряемому лишь с десяток крупных шагов туда и обратно. – Если он – участник банды, то кто же его убил и почему? Не брат же, прознав о его проделках? И почему брат покончил с собой? Юрий Михайлович!

Можайский поднял на своего растерянного помощника улыбающийся взгляд:

– Да, Вадим Арнольдович?

– Почему вы обвинили в убийстве гимназиста его брата?

Можайский улыбнулся губами:

– Но ведь это очевидно: потому что он и убил.

– Но как? За что? Почему?

– Если позволите, я не стану отвечать на этот вопрос.

Можайский, продолжая улыбаться губами, продолжал смотреть на Гесса и своими улыбающимися глазами. И хотя Вадим Арнольдович давно уже привык и к необычному взгляду Можайского, и, по необходимости, к вынужденным – чтобы показать, что он и впрямь улыбается – «улыбкам ртом», чувствовал себя не совсем уютно. Можно даже сказать, что в тот момент он чувствовал себя не в своей тарелке. Не потому, что его смущало неестественное сочетание обращенных к нему мертвых улыбок – в глазах и на губах, – нет: к этому сочетанию, повторим, он давно привык. Просто именно в тот момент Вадим Арнольдович, всем своим разумом отказываясь принять ни на чем, как ему казалось, не основанные постулаты и выводы, инстинктом, напротив, тянулся к ним. Говоря проще, он разрывался надвое: между очевидным и скрытым; между фактами и догадками; между логикой и верой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Вадиму Арнольдовичу было так неуютно.

– Поверьте, – Можайский, между тем, постарался дать объяснение своему отказу, – я бы ответил… если бы знал. Не то, разумеется, знал, убил или нет Мякинин собственного брата: это я знаю точно. А то – зачем и как именно. Я не хочу вступать в область ненужных сейчас догадок: вряд ли они нам чем-то помогут. Скажу только, что сделанное Николаем Вячеславовичем, – кивок на поручика, – предположение верно. Наше дело распадается на преступления proи contra: в пользу организаторов махинаций, пожаров, массовых убийств и во вред им. Убийство гимназиста – из второй категории. Об этом прямо свидетельствуют все несуразности, устроенные словно нарочно: место и гибель дачи; страшные уродства, причиненные для того как будто, чтобы тело невозможно было опознать, и не только сваленная тут же, поблизости, гимназическая форма, но и всунутый в карман телеграфный бланк – очень удобно на тот случай, если все-таки форма ничего не подскажет полиции. И даже в этом конкретном убийстве мы, как видите, имеем pro – отягчение, палки в колеса следствию – и contra: любезно предоставленные следствию подсказки. Из этого можно сделать вывод, что убийца, с одной стороны, был тесно связан с нашими основными, если позволите сказать именно так, преступниками, действовал под их влиянием или с вынужденной оглядкой на них, на их мнение, но вместе с тем, и это – с другой стороны, он желал им неприятностей. В сущности, гибели им желал.

Чулицкий фыркнул:

– Догадки.

Можайский не согласился:

– Нет. Исключительно факты. А вот причина, по которой Мякинин-старший все это сделал, и впрямь была бы догадкой. К сожалению, его собственная смерть лишила нас возможности узнать когда-нибудь правду.

Забегая совсем уже немного вперед, отметим для читателя в скобках, что на этот раз Можайский ошибся. Не в том, что убийцей гимназиста был его собственный старший брат, а в том, что причина этого убийства останется неизвестной. Но в тот момент такое предположение казалось Можайскому логичным; у Можайского не было ничего, что могло бы ему позволить надеяться раскрыть и это, быть может, даже не столько таинственное, сколько просто странное обстоятельство.

– Могу сказать только вот еще что. – Юрий Михайлович с сомнением посмотрел на бутылку и стакан, потянулся к ним, но так и не взял, откинувшись на спинку стула и сложив руки на животе. – У Мякинина были помощники. Причем помощники эти замысла погубить предприятие не знали. Они помогли, переломав гимназисту ноги, руки и позвоночник, засунуть труп в какой-то небольшой ящик; возможно – в чемодан. И помогли доставить его в Плюссу.

– Но почему туда?

– Не знаю. Но зато знаю другое.

Доктор, о чем-то вот уже с минуту или две явно размышлявший безотносительно нити беседы, вскинул на Можайского взгляд:

– Что именно?

– Помощники эти – медики. Нам еще и медиков нужно искать.

Инихов, в отличие от Можайского наполнивший свой стакан и пригубивший его, с шумом поперхнулся. Чулицкий, так и не поднеся к папиросе зажженную спичку, замер, а потом рефлекторно дернулся, когда спичка догорела до пальцев. Гесс, все еще, когда Можайский говорил, стоявший, а не сидевший, опустился на стул. А вот поручик, хотя и понявший Можайского неверно, не удивился: придвинув к себе папку с выписками из Архива, он достал одну из бумаг – наугад буквально – и прочитал изумленным коллегам:

– Исследование тела показало, что никаких механических воздействий на него не производилось, равно как нет оснований подозревать и отравление. Преждевременное трупное окоченение и его бо?льшую против среднего в равных условиях продолжительность следует отнести насчет индивидуальных органических особенностей умершего.

Отложив эту бумагу, поручик – также точно наугад – достал из папки другую и тоже ее зачитал:

– Внешних повреждений на теле не обнаружено. Внутренним исследованием никаких патологий, естественных либо вызванных сторонним вмешательством, также не выявлено. Ранние сроки трупного окоченения и его необычную продолжительность можно считать индивидуальной особенностью организма умершей.

Отложив и эту выписку, поручик достал третью, четвертую, и в каждой из них, никак особенно не подчеркиваясь, было неизменное: «ранние сроки трупного окоченения и его продолжительность – особенность организма умершего или умершей».

– Скажите, Михаил Георгиевич, часто ли так бывает?

– Вообще-то, да, мой юный друг. Однако, – доктор поспешил «успокоить» растерявшегося было поручика, – не может быть совпадением то, что всё это наблюдается у всех наших жертв. Это, вы правы, не случайность и не совпадение. Это – следствие воздействия какого-то препарата. Иными словами, без медиков, если вы это имели в виду, тут не обошлось. По крайней мере, тот – или те, – кто всех этих людей убил, знал, как это сделать, не вызывая подозрений при не слишком тщательном исследовании. Но я хотел спросить не об этом.

Михаил Георгиевич снова обратился к Можайскому:

– Вы же не из-за этого заговорили о медиках?

Можайский кивнул:

– Нет.

– А почему?

– Голова. – Можайский повернулся к Инихову. – Сергей Ильич, вы помните, насколько ровно, аккуратно голова гимназиста была отделена от тела?

Инихов, припомнив – его даже передернуло – вид найденной в снегу головы Мякинина, был вынужден согласиться:

– Да, работа… гм… профессиональная. С бухты-барахты, помахав топором, такое не сделаешь.

– Вот именно. Доктор?

Михаил Георгиевич подтвердил:

– Работали скальпелем и очень уверенно. Зная, как отделить голову, и зная, что, в сущности, это совсем несложно.

– Значит, именно медики?

– Скажем так, – доктор, соглашаясь – ведь именно о том же размышлял и он сам, – все-таки проявил профессиональную сдержанность. Профессиональную не в том смысле, что у него имелись сомнения, а в смысле этическом: уж очень это казалось Михаилу Георгиевичу омерзительным – чтобы врачи занимались такими вещами. – Скажем так: люди, хорошо знакомые с анатомией, каковое знакомство проще всего получить в анатомическом театре.

Тавтология доктора была принята с пониманием.

Некоторое – непродолжительное – время никто ничего более не говорил. Часы, отмерив очередную минуту, пробили семь. В кабинете – если бы кто-то из присутствовавших в нем зачем-то дал себе труд прислушаться, он бы сразу уловил эту перемену – стало заметно шумнее: к ходу часов, который ранее только и нарушал воцарявшуюся то и дело тишину, начали примешиваться уличные звуки. И хотя здание участка стояло не прямо на улице, будучи отделенным от нее решеткой и двором, звукам это обстоятельство было нипочем: они летели к окну и ясно показывали, что в город пришло рабочее утро.

Можайский решительно собрал со стола разбросанные по нему фотографии и бумаги, разложил их по папкам, засунул сами папки в выдвижной ящик, сбросил в корзины тарелки, пустые бутылки и остатки еды – холодная буженина так и осталась практически нетронутой – и, разлив по стаканам без счета уже очередную бутылку и так же, как и ее товарок, отправив ее в корзинку, сказал:

– Думаю, господа, пора подвести итог.

– Негусто же нам подводить, Можайский, совсем негусто! – К Чулицкому, похоже, вернулось настроение ворчать не по делу и видеть всё в более мрачных цветах, чем это было на самом деле. – Впустую, можно сказать, угробили ночь!

– Напротив, – Можайский, не реагируя на само ворчание, отреагировал строго по существу. – Итоги внушительные.

– Неужели?

– Судите сами.

Инихов дернул своего начальника за рукав. Чулицкий скривился – «Да ну вас всех!» – и взялся за стакан.

– Итак, вот что мы имеем. Первое: Кальберг, оба Мякинина, неизвестный нам, но явно проживающий или имеющий постоянную контору здесь, в Васильевской полицейской части [120]120
  120 Можайский имеет в виду территориальную единицу Петербурга, то есть сам Васильевский остров.


[Закрыть]
, компаньон Кальберга, пожарные чины на действительной службе – установить их личности не составит труда – и неизвестные медики или медик. Это – преступники. Кальберг – обеспечение страховыми премиями. Его неизвестный компаньон – клиентура. Пожарные – поджигатели и укрыватели улик, свидетельствующих о поджогах. Медики – препарат и работа в тех случаях, когда в силу чего-либо требовалось их прямое участие: как, например, после убийства Мякинина-младшего. Мякинин-младший – непосредственный убийца непосредственно тех жертв, ради устранения которых всё дело и было затеяно. Роль Мякинина-старшего пока неизвестна. Таким образом, за исключением разве что незначительных, на мой взгляд, деталей, всё оказывается достаточно просто и ясно: структура организации, принцип ее функционирования, извлечение дохода. Второе: заказчики преступлений. Эти все нам тоже известны. Третье: что делать?

Чулицкий оторвался от стакана:

– Полагаю, работать наконец?

Проигнорировав ворчание начальника сыскной полиции, Можайский ответил на собственный вопрос:

– У нас есть два главных пробела, которые нам, в первую голову, и необходимо заполнить: установить личность компаньона Кальберга и личности медиков. Первое, Михаил Фролович, явно по вашей части.

Чулицкий – все-таки, прежде всего, он был профессионал, а не ворчун – ухватил мысль Можайского, как говорится, с полуслова:

– Да. Мы сегодня же возьмем одного-двух из этих… гм… человеконенавистников и – уж будьте уверены – узнаем у них, к кому они обращались. Ставлю тельца против яйца, что личность, как вы его называете, компаньона Кальберга мы установим еще до вечера. Во всяком случае, если они обращались к нему напрямую. Если же нет, и в деле появится кто-то еще, то выйдем, таким образом, на этого типа и уже тогда через него на «компаньона». В любом случае, этот… мерзавец от нас никуда не денется.

– Очень хорошо. – Можайский удовлетворенно кивнул. – Теперь – медики. Полагаю, этим займемся мы. Для чего побеседуем с Петром Николаевичем.

– Из «Анькиного» что ли?

– Совершенно верно. Я уже послал ему весточку, чтобы он покопался в своей памяти: наверняка этот отзывчивый человек… – все разом усмехнулись, но с уважением, а не с осуждением, – что-нибудь припомнит. Не может быть так, чтобы кто-то из Мякининых не попадался ему на глаза в чьем-нибудь обществе. Или, если уж не ему на глаза лично, то кому-нибудь еще. В общем, уверен: зацепки найдутся.

Эту уверенность Можайского, которая современному читателю могла бы показаться странной и не очень-то обоснованной, разделяли, похоже, все. Как бы там ни было, никто не выразил сомнения в том, что только одна беседа с владельцем «Анькиного» кабака могла оказаться достаточной для получения зацепок. Как никто не выдвинул каких-то других предложений – другое направление поиска или что-то подобное, что могло бы повысить шансы или ускорить ход следствия. Все-таки репутация Петра Николаевича и впрямь – и, надо сказать, совершенно заслуженно – имела в определенных кругах нешуточный вес!

– Далее. Что делать с пожарными? Установить-то их личности мы установим, причем в ближайшие, полагаю, час или два… Да вот, – Можайский посмотрел на поручика, – если Николай Вячеславович окажет нам всем любезность и тотчас возьмется за дело, то список будет готов… Сколько вам потребуется времени?

Поручик, привстав со стула и наклонившись вперед, бросил выразительный взгляд на ящик стола, в который Можайский давеча спрятал папки с документами. Можайский спохватился, вынул из ящика папку с фотографиями из «Неопалимой Пальмиры» и вручил ее поручику.

– Думаю, часа хватит.

– Отлично. Тогда остается решить: что же мы с ними будем делать? Имеет ли смысл брать их сразу?

Инихов и Чулицкий переглянулись. Сергей Ильич прищурился:

– Предлагаю так: прежде чем браться за них, побеседую-ка я с Митрофаном Андреевичем [121]121
  121 Полковник (чуть позже описываемых событий произведен в чин генерал-майора) М. А. Кирилов (1844 —?) – брандмайор Петербурга в 1898–1906 годах. Принятый поначалу в штыки как чинами пожарной команды, так и городскими обывателями, за несколько лет сумел реорганизовать столичное пожарное дело, оснастить пожарные части самым современным оборудованием, превратить пожарную команду Петербурга в одну из лучших в Европе. Несмотря на несколько случившихся при нем трагичных происшествий с гибелью множества людей, пользовался заслуженным уважением и стал, без преувеличения, самым почитаемым и любимым начальником пожарной службы за всю ее историю. Известен также нововведениями, полностью перевернувшими быт нижних чинов пожарной команды: при нем были улучшены казарменные помещения, питание, введены различные развлечения – игры, читальни и т. д. Награждение нижних чинов за проявленные мужество и смекалку стали регулярными, причем помимо собственно медалей в практику было введено и вручение ценных подарков: серебряных часов с именной гравировкой и т. п.


[Закрыть]
. Во-первых, негоже за спиной брандмайора его людей арестовывать. А во-вторых, Митрофан Андреевич – человек рассудительный. Он и сам подскажет: что, как и почему. Согласны?

Можайский согласился:

– Вполне. – И, обратившись к поручику: «Как только список будет готов, передайте его Сергею Ильичу». – Вы подождете, Сергей Ильич, или список доставить на Офицерскую?

Инихов мгновение поколебался.

– Нет, ждать я не буду. Но и на Офицерскую не отсылайте. Вот что: отправьте его часикам, скажем, к десяти на Большую Морскую [122]122
  122 Большая Морская, 22. По этому адресу во время описываемых событий находились квартира и приемная М. А. Кирилова.


[Закрыть]
. Там он более всего кстати придется. Надеюсь, что в десять и я там буду.

Если бы глаза Можайского могли не только улыбаться, в них, возможно, появилось бы сочувствие. Во всяком случае, нотки сочувствия появились в его голосе:

– Хорошо, так и поступим. Какой, однако, удар для Митрофана Андреевича!

Инихов кивнул:

– Да уж!

– Теперь, доктор, с вами. – Можайский повернулся к Михаилу Георгиевичу. – Очень прошу вас: изучите со всем пристрастием отчеты о вскрытиях тел. К сожалению, сами тела – вы понимаете – …недосягаемы. И все же, попробуйте установить: что за препарат такой использовался? Знание этого, вполне возможно, дало бы нам в руки козырь-другой. На худой конец – туза в рукав.

Михаил Георгиевич, не спеша с ответом, задумчиво потеребил цепочку карманных часов. Можайский его не торопил.

– В принципе, – доктор говорил медленно, словно взвешивая каждый оборот и каждое выражение, – я могу согласиться с тем, что знание препарата, которым несчастных спровадили в лучший мир, могло бы чем-то помочь. Но вы, Юрий Михайлович, должны понимать, что любые мои выводы, основанные всего лишь на изучении… гм… бумажек, не могут являться утвердительными и верными. То есть, конечно, верными они могут быть, но под присягой их не приведешь: вероятность ошибки чрезвычайно велика. Более того: я и просто в отчет-то свой – официальный – такие выводы включить не могу. Не имею на это никакого права.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю