Текст книги "Коммунист во Христе"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Мается черный дух, – сказал Старик Соколов. – Коли сторожить будет некого, так и не прилетит. – Незаметно перекрестился. – Дай-то Бог, пусть изойдут напасти, и снизой-дет благословенное мирство на нас.

От черепа, вдавленные еще глубже, отходили кости скелета. Подошел экскава-торщик, увидев кости, сказал равнодушно:

– Бедолага какой-то, знать, свел счеты с жизнью. Или лихие люди спрятали свои следы.

Дмитрий Данилович не отверг такое объяснение находки. Больше из-за того, что-бы не дать повода для иного истолкования.

– Всякое тут случалось, – проговорил он. – По этим местам проходил торговый зимник. Через Каверзино и Соколье болото обозы шли в Новгородские земли.

И все же экскаваторщик, наслышавшейся о появлении тут светящегося шара, и о клятом месте, с верой или без веры в то, сказал:

– А может и верно, что это черепушка колдуна, вот черти и повадились к нему.

Старик Соколов и Дмитрий Данилович, не отвергая и этого высказа, стояли задум-чиво, в каком-то еще ожидании… В напряженной тишине сходил с небес тонкий звон знойного дня. Словно дрожали невидимая струна, по которой шли с выси на путные сиг-налы. И они, причастные к действу тут, улавливали тайность этого звона.

Копнули глубже, вынули остальные кости скелета. Дмитрий Данилович собрал их в брезентовый лоскут и вынес вверх на бугор. Сделал еще срез, но ничего не показа-лось. Запустил ножи бульдозера поглубже. Чуть в стороне вывернулись лошадиные мослаки и другие кости. Откопались два креста, подковы и металлические свертки. Со-скоблили с них серую землю и сверкнуло серебро с иконного оклада. В этот миг при пол-ной тишине над головами пронесся вихрь, послышалось шуршание и странный шелест. Будто пролетел большой снаряд и воздухом обдало стоявших. На Татаровом бугре ворон-кой вздыбилась земля и ровно бы что унеслось вверх. Старик Соколов глянул на Дмитрия Даниловича. Оба затаенно промолчали, не решаясь вслух высказать свои догадки. Экс-каваторщик с испугом в глазах и изумлением, повертел головой по сторонам. Но ничего не увидев, невнятно вымолвил:

– Что это такое?.. Даже толкнуло воздухом. Ухнуло там, ровно дерево вихрем сва-лило. Старик Соколов и Дмитрий Данилович, не удивляясь ничему, застыли на мес-те. По их: ушел из своего кубла черный дух ведуна. Свершилось благое, и очистится от скверны их земля.

4

Работы решили прекратить. Дмитрий Данилович поехал на мотоцикле в кон-тору, сказать о находках учителю Климову, парторгу колхоза, и Николаю Петровичу. За-одно и Светлане, учительнице.

По селу разнесся слух – в Лягушечьем озерце под Татаровым бугром клад сыскал-ся. Скелет колдуна отрыли. Гурьбой прибежали мальчишки, шофер Гарусков подвез на грузовике тех, кто оказался возле конторы и сельмага. Среди них дед Галибихин, Марфа Ручейная и дьяк Акиндий. Подъехала и Светлана с Дмитрием Даниловичем. Николай Петрович, парторг, председатель сельсовета и участковый милиционер подкатили на "уа-зике". Сбежалось все Мохово и Большое село. Шелекша обмелела, и переходили ее вброд. Ожили давние, забытые было, толки о нашествии в здешние леса татарове. Интерес люда к прошлому, затушеванному было бедой, враз воскрес. Будто что мертвое на глазах ожи-вилось. Так вот далекие дедичи оставляли потомкам вехи свои в вечной земле.

Дмитрий Данилович поднялся было на бугор, чтобы взять кости, вынесенные из котлована. Вернулся растерянным, подошел к Старику Соколову, в руке держал пустой брезентовый лоскут, в котором были завернуты кости. Унести их никто не мог. Даже бре-зент был не развернут. Будто само собой все в нем истлело-истаяло. Яков Филиппович остерег жестом руки, что говорить о том не надо. Самим подумалось, что кости исчезли в тот момент, когда над бугром пронесся вихрь.

Рассмотрев находки, участковый милиционер велел Дмитрию Даниловичу еще раз скребнуть бульдозером дно озерца. Под ножом обнажился слой плотной красной гли-ны. Это было уже извечное дно озерца.

Дед Галибихин, повертев в руках подковы, сказал, что они не нашей ковки. Так и есть, от татаровой лошади.

– В иле-то хорошо выкованное железо как в смазке оберегается. Хоть сейчас вот на копыто ставь.

О Других находках – ризах и иконных окладах, крестах тоже гадали. Не так уж и худо прежний наш люд жил. Вон какие церкви с богатыми украшениями алтарей стояли. В Пустыне монастырь отстроен, в Кукобое собор и богадельня, в Семеновском и других приходах храмы по богатству городским не уступают. И у них в Большом селе стояла на выказ всем церковь Всех Святых. Убогий бесталанный люд не мог такое у себя создать.

Старик Соколов, ровно пророк над святыми мощами, изрек, глядя на крест и ризы:

– Люд наш в старину общинности держался. На законе своем жили, хотя иго и гне-ло. Волю берегли в душе и своем разуме. За землю свою буйну голову клали. За них-то нам стыда не несть. Воителей православных – их ли прах тут остался, тех ли, что ворами пришли, опамятовать едино надо. Души, вопрошающие оповедания, и облегчить словом и знаком креста.

Подошли Марфа Ручейная с дьяком Акиндием. Марфа сняла плат с

головы, хотела набрать в него землицы, в коей стелел прах, чтобы упоить тление на клад-бище с молитвой. Но ее отстранил милиционер, а председатель сельсовета оттолкнул, ничего не объяснив: нельзя и все.

Кости, оклады с икон, крест Акиндий незаметно оградил крестным знаменьем. Обошли с Марой котлован и перекрестили все четыре стороны темной, до сих пор неве-домой никому могилы. Старик Соколов стоял стражем над этим их действом. Вынул из кармана целлофановый мешочек, который всегда носил с собой, и незаметно передал Марфе. Улучив момент, когда председатель сельсовета и милиционер поотошли, она не-заметно набрала в него бурой землицы из ямины, где покоились кости. Старухи, заметив это, перекрестились. Одна из них сказала:

– Татаркой вот прозвали. Так может то и правда. Душу ее и томит кровь-то родная. И то сказать, под одним небом живем все. Ее и звало сюда и пугало тут. Коли и будет по-кой от окаянства.

О черепе и скелетных костях, вынесенных Дмитрием Даниловичем из котлована на бугор и там пропавших, так никто и не узнал. Будто и не было их.

Ждали начальство из райкома. Николай Петрович, перед тем как выехать на бугор, сообщил Нестерову о находках. Но никто не появлялся.

Сельсоветские и колхозные власти не знали, что делать. Может закопать на месте несчастные кости… Парторг, учитель Климов, предложил собрать все находки в пластмас-совый мешок из-под удобрений. Такие мешки валялись на берегу Шелекши. По его знаку ребятишки тут же и притащили их. Решили все отвезти в сельсовет. А там видно будет.

Светлана сфотографировала дно котлована с находками, и сам бугор уже без сосен. Из дому позвонила в отдел культуры облисполкома. Но там, как и в райкоме, не придали значения: "нашли, так и что?.." Перезвонила матери, попросила связаться с археологиче-ским музеем. Часа через два последовало указание из райкома: "прекратить всякие работы на Татаровом кургане, ждать приезда комиссии".

Дмитрию Даниловичу тоже пришла мысль сообщить о находках художнику, Ан-дрею Семеновичу. Может и приедет взглянуть, не часты такие открытия. Поважнее вся-ких заграниц. Чего-то и особенное заметил бы, пока не засыпали котлован. Позвонил в Ленинград, но художник был уже в Финляндии.

На другой день в Мохово приехали двое археологов, мужчина и женщина. Пришла следом машина "Первого". За ним – исполкомовская. Толок из области, как райкому и райисполкому в незнании отсидеться.

Дмитрий Данилович обеспокоился, как бы надолго не затянулась канитель. Будут выяснять, согласовывать и остановятся работы до зимы. Но археологи смело решили, что бугор надо срыть. Может из-за боязни, как бы кто другой не вмешался…Работы и нача-лись под их наблюдением. Если даже и срезать землю тонким слоем – дела дня на два. Верхний слой с бугра Дмитрий Данилович сгреб на поле. Хвойный перегной тоже хоро-шее удобрение. Дальше стал сваливать суглинок в котлован. Земля рассыпалась, и в ней копались археологи и помогавшая им ребятня. Попадались следы перержавелого желе-за. Костей не было. Значит тут и была схватка мирян с золотоордынскими конниками. Убиенные на бугре были подобраны и схоронены. А свергнутые в озерцо так и остались на дне его.

Археологи уехали, забрав с собой все находки, кости человеческие и лошадиные. Марфа Ручейная и дьяк Акиндий посчитали неладным, что увезли незнамо и куда остан-ки человеческие, мешочек свой с собранной землей, в коей истлел прах, они отнесли в Благовещенскую церковь, чудом уцелевшую. Отпели и получили от батюшки позволение схоронить. Пошли на свое кладбище, место для погребения выбрали не в середине погос-та, а у оградной канавы. Кто его знает, какой веры были убиенные. Но сыра земля матуш-ка для всех одна и всех принимает. И тем умиряет мытарства всякой грешной души. Стали копать могилку, и тут увидели позади за кустом на траве череп и кости. То, что исчез ске-лет с Татарова бугра, Марфа и Акиндий знали, Марфа пошла к Якову Филипповичу, а Акиндий остался на погосте. Яков Филиппович оглядел череп и кости, признал, что это исчезнувшие с бугра. Сходили за Дмитрием Даниловичем, и он подтвердил. И странное дело, ни у кого никакого удивления не вызвало, как могли тут оказаться, пропавшие с бу-гра кости. Будто все произошло так, как и предвидено.

Старик Соколов все же спросил Марфу Ручейную, слывшую предсказательни-цей, какой в этом тайный знак. Ей чаше других выказывались на Татаровом бугре наваждения. Марфа задумалась, помолчала, и поведала свой недавний сон, похожий, как она сказала, на явленное видение.

Ночью вошел в ее избушку человек в черном одеянии. Темень стояла, но она его разглядела. То ли спала, то ли нет, и сама сказать не может. Молитву творила, чтобы от-ступил он нее. А он стоит, сложив ладони перед грудью и говорит: "Марфа, Марфа не го-ни меня, я князь в прежней своей жизни, мы с тобой одного племени. Я отступник, во зле увяз, ты и можешь прощение мне вымолить. Люд нынешний превзошел в грехе и мой грех и отверзь темницу моего и твоего сородича".

Марфа склонила голову, будто в согласии с кем-то, или с чем-то, помедлила и сама истолковала свой сон: "Вот и сбылось. Подошло время и пало на нас усмотренное Госпо-дом совершение. Истлевает грешная плоть, а и раскаявшаяся душа, подпавшая под власть тьмы, не может без замоления отойти от праха, маяться должна беспризорной".

Старик Соколов и в явленном Марфе Ручейной призраке узнал своего затыло-глазника. Дух его, окровавленный революцией, тоже мечется. Коммуниство ему бы и не в вину, но он и насильником был, невольно и шло от него зло. Душа его страдала и за грехи свои и за не прощаемые согрешения своего далекого сородича – золотоордынского ве-дуна, нашедшего кончину на Татаровом бугре. Зло не всегда пребывает во зле, как и в Добре что-то таится неподобное Добру. Иначе бы зло, без власти над ним Добра, погуби-ло жизнь. Но и Добро без зла превратилось бы в "ничего". Все от единого начала взялось. Грех возник от мятежности божьего человека. Марфа Ручейная во оневоленном грехе и восходила родом к ведуну. К ней, страдалице, и молитвеннице, он и воззвался через дру-гого своего сородича, прося действом и молитвой вызволить его из нижней тьмы.

Человек живет как бы в трех ярусах. Один земной, временный, где проходит испы-тания. Второй верхний, небесный, для праведников. И еще подземный, темный. Ярусы небесный и нижний, сокрыты от человеческого глаза и неподвластны разумению огрехов-ленного люда. Только каким-то краешком своим открывается это праведникам по воле Провидения. Ему вот, Старику Соколову, оно приоткрылось.

И Марфа Ручейная в таинства потустороннего мира уверовала. И ей из него пода-ются предвидения. Но об этом не скажешь тем, кто обречен пребывать во тьме незрячим. Ей, прозванной Татаркой, как бы и повелено вместе с дьяком Акиндием предать зем-ле прах окаянного золотоордынского ведуна. И тогда душа его освободится из подзем-ного плена, чтобы воплотиться в каком-то новом себе, менее огреховленном. Но это все опять остается в себе, в одних тайных мыслях, и у Марфы Ручейной, и у него, Коммуни-ста во Христе. Время не подошло, чтобы говорить о таком, как о повседневном обыден-ном. Но и томить себя полной тайной как бы уже не резон. Вера к люду мирянскому, как свет через кромешную тьму и начинает пробиваться, раз за разом расширяя небесный окоем.

Постояв над костями с такими неизрекаемыми мыслями, Яков Филиппович ска-зал Марфе и дьяку Акиндию:

– Вам вот и заветано наречением предать земле прах, молитвой упросить землю-матушку принять его. Тайна вот это. Тут и надо его упокоить, где явлен, господь един, так и добрые дела одинаково в добре для всех должны твориться, и злому зло – да будет несотворимо.

На другой день Старик Соколов сделал деревянный крест, и Марфа Ручейная с дья-ком Акиндием опамятовали им свежую могилу.

Через неделю Светлана съездила в город, зашла в археологический музей, разуз-нать, что там думают о находках на Татаровом бугре. Высказали предположение, что мослак лошади монгольского типа и кости человеческие, скорее всего татаро-монгольских конников.

В разговорах с городскими гостями Старик Соколов высказал о том свое мнение:

– Знамо, убиенных ратников – воителей православных, миряне по чести схоронили, Да и тела басурманские не как скотину зарыли. Пленники были, они действо и провели по своей вере. А этих вот озеро взяло. Они и ждали своего часа. И он вот пришел.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Свое дело стережется чужого слова.

1

Эта осень первая для Ивана – главного инженера колхоза. С полей споро убрали хлеба – потрафила погода. А вот об урожае, каков он, похоже всерьез никого и не беспо-коило. Вжилось – что бы у тебя не уродилось, все заставят отдать. И вроде как по правде – не возрази. Так что, даже и лучше, коли не густо вышло, дотации не лишат, по высокой цене все у тебя примут. Что собрали, то и отдали… Никола Петрович был доволен и лико-вал: с уборкой и сдачей хлеба колхоз впереди остальных. Выполнили «первую заповедь» – похвала во всеуслышаќнье на совещаниях и в газетах, как вот и в сенокос. Теперь покой до весны… Ну там по вспашке зяби, по мясу, по молоку пятки почешу Но это уже без особой строгости, по привычке.

Дмитрий Данилович занимался своим полем. Лягушечье озерцо и логовину засы-пали песком и землей с самого Татарова бугра. Плодородный ил – сапропель, и торф из лоховины разровняли по новому полю… Все ждалось каких-то помех от согнавшего со своего места черного духа, но помех не было. Зло побеждено праведным трудом, земля освобождена от наваждений. И все же таинственная черная птица дважды пролетала кра-ем поля от болотняка. Но очищенная от скверны нива ее к себе не подпускала.

Иван с Александрой решили не ждать весны, на зяби закрепить за механизаторами пашни. Сидели за составлением схемы севооборотов. Дмитрий Данилович советовал Ива-ну создавать парные звенья. Поля небольшие, из этого и надо исходить, меньше холостых перегонов.

Из райкома летели директивы о звеньевой системе и о групповом методе организа-ции работ в колхозах. Одно с другим как-то не вязалось. Вроде бы давалось право на вы-бор: или то, или другое. Но требовали и звенья создавать, и групповой метод соблюдать. "Звено звену и приходить на помощь – так объяснял Горяшин групповой метод. Самих меќханизаторов никакие методы не интересовали. И они равнодушно посмеќивались, где-то чего-то подслушав: "Речи толкать и бумагу марать – не поле орать". Слово "орать" не все уже и понимали, что это по мужицкому толкованию ходить за плугом, кой тянула лошад-ка. Тарапуня и тут высказал свое понимание директив: "На бумаге-то осла и трепеќтную лань в одну косулю впрячь возможно". Что "косуля" – это прароќдительница сохи и дере-вянного плуга, знали только понаслышке. И слоќва Тарапуни толковались на разные лады: "Косулей косить, что языком тесто месить…" Наша Матрена Купоросиха быка на плечо возьмет и косулю попрет".

Иван всерьез опасался, что будут требовать и звенья создавать, и групповой метод применять. Показал наметки закрепления полей за механизаторами Николаю Петровичу. О методе уклончиво сказал, что тут должна быть инициатива за механизаторами, их звеньями. Друг с другом и должны договариваться кому и когда помочь. Председатель и парторг колхоза рапортовали "Первому" о выполнении указаний и о соблюдении "группо-вого метода". Руководству колхоза везде хотелось быть в передовиках.

Иван с Александрой собрали механизаторов и объяснили, что необхоќдимо объеди-няться в звенья. Скучные безликие ухмылки. Будто и не о их работе разговор.

– Наше дело телячье, – как бы за всех высказал Симка Погостин.

Иван на высказ Симки не обратил внимания. Ждал.

– Значит так, что ли, – подал Тарапуня живой голос. Но тоже больше для веселия, – что кто уродил, тот то и пожинай. – Обвел взгляќдом сидевших справа и слева его, и доска-зал: – за то и на лапу поќлучай. А если махнуть, так это вроде бы уже сам у себя. Грех и не больно велик…

Грохнул смех. Тарапуня тоже, довольный, заулыбался. Но тут же наќсупился, усек причину смеха братвы. Минувшей весной в деревеньке Новинка, он сбросил в огород тет-ке Кате два мешка семенной пшеницы. Старушка сулила две большие бутылки с винтовой пробкой, из самой Москвы привезенные. Тарапуню и взял кураж. Не устоял. Что он кого-то там хуже в этой самой ихней Москве? И он не хочет "сучком" из ядовитой бутылки зе-леного: цвета с зеленой заклепкой довольствоваться.

Уличить Тарапуню не могли. Да и кому уличать, коли никто такое уже и за грех не принимает. Но завидуя тетке Кате, те же старушки и стали пересуждать: "Больно провор-на и ненасытна, Катерина, мешкаќми ей подавай". Сам Тарапуня паясничал: "Так что было не сбросить?.. Какого урожая ждать на том поле?.. Семян не соберешь. А я у тетки Кати кажинный праздник гостем буду, стаканчик "столичной" пропущу и сальцом пшеничным закушу".

Пьянцеватое балагурство Тарапуни дошло до матери, Веры Смирновой, доярки Большесельской фермы. Она позвала Тарапуню к себе. Женившись, он купил дом в Еси-пове и жил отдельно. Мать напомнила сынку, как он в послевоенное лихо укатал в тюрь-му Агашу фронтовичку, мать Толюшки Лестенькова, за то, что та для сирот убитого на фронте солдата, тайком вынесла из нагуменника два узла той же пшеницы. А он сытой тетке Кате, у которой сыновья в Москве при деньгах, два мешка семян турнул. Дедушка Данило, будь он жив, по головке за такое не поглаќдил бы…

Напоминание об Агаше Лестеньковой, прозванной Фронтовичкой, и о дедушке Да-ниле, было для Тарапуни ушатом холодной воды, ударом обуха по голове. И жена Тара-пуни, Лена, нещадно костерила: "Как будешь сыну и дочери воровскими зенками своими в глаза их невинные глядеть?" Дедушка Лены, дед Галибихин, не в шутку разошелся: "Чтобы такое пят-

но да на наш старинный род честных кузнецов…

Тарапуня сам зарекся и других не щадил. При нем уже никто из механизаторов не пытался зариться на колхозное. Заметив однажды Симку Погостина, подъехавшего к дому чуть ли не с полным бункером овса в комбайне, сказал ему: "Не вводи в грех, погостный хапуга. Поверни на ток. А то руки чешутся, измордую вкровь…"

Это вот все в одно мгновение и промелькнуло в Тарапуниной голове под смешками механизаторов. Смех смолк и настала как бы пауза для раздумий. Но думать никому не хотелось. Возражать инженеру тоже не было смысла. Не от себя же лично он это говорит. Звенья – так звенья, метод – так метод. Все они колхозники, ими и останутся, что бы там не выдумывалось: "наше дело телячье…" Но побалагурить все же можќно, как без этого. Кто на горе, тому и решать, а кто под горой – тому верещать. И все же лениво, скорее опять же из озорства, вроде бы и о деле пошел разговор. Начался он с нелепых вроде бы вопросов: "Почему это одним поле с наклоном на солнышка, а другим на Попову выгоро-ду?.." Оказалось, что трактористы знают колхозные поля не хуже их главного агронома и инженера… Но в общем-то им "без разницы" кому и как, и где и что пахать и сеять.

И тут опять выскочил Тарапуня. Они с Колькой, братом своим, коли надо, так и объединяются в звено. А чтобы единоличниками их не сочли и в кулаки на записали, в семейственности нет не обвинили, Костя Кринов к ним присоединяется. Земли они берут не лучшие, есиповские. Только и выгоды, что ближе к дому. Завидовать тут им нечего. И вроде в объяснение своего такого высказа, добавил:

– Характеры еще тут важно… А то и перецапаться можно. Мы с Костюхой Крино-вым сойдемся, друг друга в хляби не бросим. А как дело делать, без команд обойдемся… Дороги к своим полям подладим, как вот и Дмитрий Данилович.

Кажись бы уже приручили народ жить по команде. Но у человека все же свой ум и свои руки. Вот и хочется и об общем деле по-своему порассуждать. Пусть и не в серьез. Тарапуня непреднамеренно этот зов человеческой души и высказал: "Без команд обой-демся…" И этим обрадовал Ивана…

Вроде бы два звена и складывались – отцово и Тарапуни. Четверо других механиза-торов тоже приняли предложение инженера и агронома. Да и куда деться, раз такое указа-ние поступило. Остались Саша Жохов и Симка Погостин. Симка заявил, что у него свое звено по части крестов и могильных оград. И тоже без команд. Значит Симка учел Тара-пунин каламбур. Команды и ему – что комар возле уха, рука сама от него отмахивается… Объединяться в звено с Сашей Жоховым никто не хотел. И Симка тоже. А с самим пого-стным пронырой не хотели объединяться другие. Са-ша Жохов сделал вид что и сам не хочет быть в звене: "Всем и не надо, нужен маневр для всякого случая, резерв…" Так вот высказом Саши Жохова и закончился первый разговор о звенья. Всякое дело от слова и разговора начинается. Словом, разговором и кончается. Или пустым, казенным, или сво-им, итожившим сделанное дело.

2

Решили, записали, закрепили поля за звеньями и приступили к зяблевой вспашке. Хотя осознания все равно не было, что это его поле и он за него в ответе. И все же у каж-дого механизатора как бы обозначилось определенное место работы. Задание не на один день. Но и тут все эти начинания Ивана и Александры не замедлили дать осечку. Хотя че-го бы?.. Не сами ведь от себя все это они придумали, указание исполняли. А вот на деле так выходило, что не он, главный инженер колхоза распоряжается техникой и организует работы. И даже не председатель колхоза. И не Горяшин, и не титулованной молвой «Пер-вый», а опять же – «кто-то», а вернее, «что-то». Непонятное и не ощутимое «Оно», всесиль-ное и неоспоримое. Вроде той таинственности без прозвания, что облюбовала себе место на Татаровом бугре.

Последовало срочное распоряжение немедленно забрать со склада на станции вы-деленный колхозу фураж. То самое зерно, которое они две недели назад, во исполнение "первой заповеди", отвозили по непролазной грязи на ту же станцию. За этим тут же вто-рое распоряжение: в течении т дней вывезти минеральные удобрения. Машин исправных в колхозе не осталось, все вышли из строя "на первой заповеди". Но "там" опять же под-сказали: "использовать трактора с прицепами. Это значило – бросай зябь, выполняй бес-прекословно поступившую команду.

Кто же балом-то правит?.. Если не признавать тайной силы, насмехающейся над колхозным людом, то выходит неживые фураж и удобрения. Мертвые властвуют над жи-выми, дурь над разумом. Ты, колхозный человек, и есть то полено, которое с наслаждени-ем бросают в огонь для своего удовольствия и тепла демиургыны.

Тарапуня не подчинился бригадиру, инженеру и председателю. Выбрал время, под-скочил в контору и схлестнулся с начальством, "поднял бунт".

Иван три дня пропадал в области. Хлопотал о трубах и насосах для оборудования животноводческого комплекса. Вернулся ни с чем, но и не больно удрученным. Светлана тут же и рассказала ем о случившемся в конторе. Появилась тревожная заметка в "Заре коммунизма" – на станции под открытым небом свалены тюки бумажных мешках… Тара-пуня, придя в контору, и вроде бы желая обрадовать председателя своими успехами, ска-зал: "Завтра, Николай Петрович, закончим зябь и вывезем все удобрения и фураж". В ка-бинете председателя были Горяшин и Александра. Как раз обсуждали "Этот вопрос". Го-ряшин оборвал звеньевого: "Никаких завтра, надо немедленно…" Николай Петрович тоже ткнул пальцем в газету, мозолившую ему глаза. Тарапуня и взвился: "Почему я должен свое поле бросать?.. " На него с гневом Горяшин, а Тарапуня свое: "Не пишут вот, что до сих пор навесы на станции не построены, вот бы этим и занялись". Горяшин на него: ""Кто ты такой, чтобы указывать?..

Тарапуня хлопнул о стол своей кожаной кепкой и выкрикнул: "Зябь подымаю, зем-лю пашу, вот кто я такой. И не вы, демиургыны должны с нас спрашивать, а мы с вас, что у вас порядка нет полный бардак… Тогда нечего и трепаться о звеньях и называть нас хо-зяевами полей".

Светлана зашла из школы в контору к Александре. И оказалась свидетельницей всей этой сцены. На всю контору ор стоял. Горяшин принял слово "демиругыны" за ос-корбление властей, партии. И слова Тарапуни "порядка нет" и "бардак" его задели: "Како-го порядка, где бардак???"

Иван мельком уже знал об этой стычке зава с Тарапуней. Сошел с поезда, до рейсо-вого автобуса оставалось два часа. Завернул на площадку сельхозтехники, где были сва-лены и туки. Подъехал Толюшка Лестеньков на "Беларуси" и рассказал о "концерте" в конторе. К площадке подошли еще две машины мелиораторов за гончарными трубками. Иван позвонил Виктору Кулякину и договорился, чтобы эти машины вместо трубок взяли удобрения. С Лестеньковым и помогли загрузить машины мешками с удобрениями. С этими машинами Иван и приехал домой.

Светлану, переживавшую за Тарапуню, он успокоил: все обойдется время уже дру-гое. Хотя и сам опасался за него: запьет еще парень. Председателя в конторе Иван не за-стал. позвонил ему домой, пока Светлана собирала на стол.

– Удобрения вывезли, – сказал он Николаю Петровичу. Сам не захотел спрашивать его ни о чем. – Мелиораторы помогли, выручили…

У председателя настроение уже смягчилось. О том, что удобрения вывезены, он уже знал, с опережением Ивана доложили. Ну, а конфликт зава с Тарапуней его не больно и беспокоил. Иван признался, что в город съездил не больно удачно.

– Трубы обещали, но без вашей помощи, Николай Петрович, никак не обойтись, – польстил он председателю. – Только у газовиков их можно достать. Опять же через того дельца, что с "пенами" помог… Бракованные у них найдутся… – В телефонной трубке благодушно крякнуло, Иван сделал знак Светлане: все нормально…

За стол сел задумчивым. Сказал, будто купец неудачником с ярмарки вернувшийся:

– Не купи, не продай, а "дай" и "достань" за возьме чего желаете. Но "дай-то" ведь не для себя лично, а "возьми-то" – это уже лично твое.

Полное противоречие, абсурд системы… Значит, хитри, выверывайся. А если прямо ска-зать – воруй для "давания". Сначала для "общего дела" украдешь, а там кому-то и для себя хапнуть захочется. Потянет невольно. Державой воров и станем… Или плюнь и ничего не делай. Жизнь такая тебя, а там и твоих детей и заставляет плутовать…

Ивану хотелось и с отцом поговорить о своей поездке в город и о сеќгодняшнем дне. И с Тарапуней надо бы вот повидаться, как он там. Но и у самого муть в мыслях. Что с та-ким настроением к человеку с сочуќвственными распросами лезть. Отец придет и сам о делах своих расскаќжет. Тарапуня все равно никакого сочувствия не примет. Только себе и ему раны разбередишь. Без сочувствия бессмысленного и бесполезных разговоров – оно и легче, и всем лучше. Вот Николая Петровича ничего не беспокоит, когда нет расспросов. День прошел и ладно. И в то же время все, и каждый по-своему, заражены демиургизмом, как хроническую болезнь и переноси его. И страдай словно малярик от трясучки. И тут, пожалуй, прав Старик Соколов Яков Филиппович, сказавший, что в нас такая болезнь за-села, которой непременно надо дать вызреть, как чиќрью на мягком месте. Выйдет гной с болью – и все забудется. А рубец-то от демиургызма, он – в душе останется и у будущих нас.

– Ну и денек сегодня, – вымолвил вслух Иван, отгоняя мрачное настќроение. И уже почти шутливо поведал Светлане: – Прихвати, сказали, парень, бычка без кожи, и с ним к газовикам. Вот и будешь с трубами. Этим и саму Москву выручишь, а то ведь в Белока-менную хором катаютќся. Тем и будешь благодетелем страждущим и обремененным… И доказыќвай тут, что ты не верблюд.

И уйдя опять в свои мысли, и как бы уже смирясь со всем – жизнь таќкая, другой нет, и надо тебе в ней "вертеться", спросил Светлану инќтригующе:

– А вот многие ли понимают, для чего нам эти злосчастные трубы?.. Даже и Нико-лай Петрович, и парторг наш, учитель Климов?.. Для них это всего навсего инициатива, за которую похвалят… Модные слова вот и мусолят: "механизация", "комплекс", не вникая в смысл. – И не дожидаясь ответа Светланы, которая, пожалуй, так же думала, как и предќседатель с парторгом, сказал: – А на самом-то деле они нам нужны для производства удобрений. И не для каких-нибудь, а навоза… Да, да, именно навоза. Его производить на-до. Пашня – навоз – хлеб большой. Просто и мудро. Как формула: "деньги – товар – день-ги". А эта мудроќсть мужикова успела уже нами и подзабыться: указаний, вишь, на то нет, не дается. И неоценимое, и ничем незаменимое добро – жижу с ферм – в ручьи, в реку, а не на поле. И травим все живое вокруг себя. Диќкость, дикари узаконенные… Меньше думай, отмахивайся от дела и жиќви налегке, хваля демиургызм.

Ни в мастерские, ни в поле, Иван так и не поехал. Сели на мотоцикл и махнули со Светланой к Шелекше, колесили по берегу ее, тихому и безлюдному. Ивану, намытарив-шемуся за командировку, надо было душу отвести, побыть наедине с природой. Созерцать мир и все Мироздание в этом вот малом, что вокруг тебя, и где ты сам всего лишь живая пыќлинка, без которой и нет, и не может быть лада в Мироздании. Осознаќние этого и должно быть главным в твоей жизни. Через то и поймешь как жить, не нарушая лада ус-мотренного природой, всегда к тебе доброй и отзывчивой за доброту твою к ней.

3

Тарапуню взяли-таки в оборот. Пошло накатом: семейное звено, два брата, а тре-тий в звене – брат жены самого звеньевого. Круговая поќрука, твори, что хочу. Горяшин заявил председателю и парторгу: «Понимать надо, чем тут попахивает, к чему ведет… Хо-зяева уже появились своих полей»… А вот что Тарапуня демиургыном окрестил самого зава – о том молчок. Заострять на том свое внимание, вроде как самому его принять, деми-ургыном наречься. И Горяшин помалкивал. Но все равно это словечко к нему уже приль-нуло: в глаза не выскажут, а за спиной пальцем ткнут: демиургын пожаловал.