Текст книги "Коммунист во Христе"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– Не к тому это я такие рассуждения веду, чтобы противиться машине, – как бы по-правился Яков Филиппович, опасаясь, что молодая учительница так его и может понять, – а с другим резоном, чтобы самим во всем прок находить… Дерево вот разом рубится, в миг, а растет оно веж. Как бы такое не знать, подходя к нему с топором. А коли чего не знать, то его и не беречь.

4

Иван опасался, что Светлана затоскует в безлюдном Мохове. Ненастья осенние, слякоть, короткие зимние дни, снежные и морозные метели муќтят душу, наводят уныние и на привычный ко всему деревенский люд. В глухие зимние дни даже колхозный бригадир не постучит в окошко подожком: выходи на работу. А самому где дело по себе найти. В лень, в порок и впадаешь. Иван порадовался, что помимо школы Светлана нашла себе де-ло в музейной комнате. И увлеклась этим, открывая для себя неведомую доселе жизнь се-лян. Всерьез заинтересовалась находками на Татаровом бугре. Дома, в житейские разго-воры то и дело вплетает, словќно волшебный узор в самобранный ковер, раздумья о непо-стижимых умом загадочных явлениях.

Светлана по вечерам заходила в дедушкин сарайчик-мастерскую, корќтам Иван с отцом теслили комягу. Топилась печка. Из открытого устья ее стлалось по полу живое свечение. Свет от электрической лампочки при этом казался холодной яркостью. Светла-ну привлекали дедушкины полки со спилами на них разных деревьев, пучками трав, ко-лосками злаков, кореньями. Она присаживалась к дощатому столу, выделанному с какой-то спокойной ладностью, листала книги дедушки Данила с закќладками в них из разных листьев. Всем этим и береглась сила тайная, которая открывала пахарю затворы к кладам, таившимся в его земле.

На одной из полок лежал мешочек с бурой землей. На нем было напиќсано рукой дедушки: "Ил из Лягушечьего озерца (сапропель)". Знал вот дедушка и это не свое слово. В самом мешочке сверху лежала небольќшая картонная коробочка с надписью на ней: "Химический состав ила (сапропеля). На плотной бумаге, сложенной по размеру коробоч-ки и были выписаны все вещества, какие содержались в этом иле – сапропели. Светлану удивило не то, как ценен был этот ил, а что он был из Лягушечьего озерца, которое счита-лось клятым. Иван говорил, что дедушку за это осуждали богомольные старухи. А он от-вечал им: "Кто праведќным трудом живет, нечисть от того бежит. Тут добро – Божье творе-ние Сатана не может ничего творить. Отчего же у нечистой силы не взять из-под носу Бо-жье. Вот я и беру с молитвой. И другим велю".

Светлана через то, с чем она сталкивалась в доме Кориных, вникала в мир вечного крестьянина. Но почему так вот случилось, что нынешние Корины свой дар таких пахарей держать в себе?.. И приходили мысли, что крестьянину от природы ведома и та сокры-тость человеческой дуќши, которую другие, отвергая веру, не могут постичь. Затвердились слова Старика Соколова Якова Филипповича, сказанные им вроде кал с усмешкой над са-мим собой: "Весь Божий мир создан из одного снадобья и по единому подобию. Но каж-дое творение и тут при своем воздыхании. И оттого ни травинки, ни зверя, ни птицы нет во похожести. И на небе, куда ни глянь, все разное. Мы вот человеки, и есть сама Вселен-ная в самом малом виде. В каждом из нас и Солнце, и небо, и воздух и земля с водой на ней. Все Господне, значит и мы господни, господа. Так и должны бы зваться… – Говоря это, Яков Филиппыч усмехнулся, помолќчал и досказал: "Потому и мозговать нам надо по Божьи, чтобы мысли наши шли Творцу в помощь. А нам вот по-обезьяньи велят, и това-рищами ее себя называют".

Для Светланы стало потребностью расспрашивать домочадцев о дедушке Даниле. И вызревала мысль написать воспоминания о нем. Как бы начат] этим родословную дома Кориных, а значит и своей будущей семьи. Дима брат, подарил ей японский диктофон. Вернее она его выпросила у него. "Тебе-то зачем он, Дима, – сказала ему, – роки-воки на-кручивать. А мне живое слово нужно им ловить, чтобы сберечь его". Дима снизошел до блажи сестры: "Забирай, – сказал ей, – эксплуатируй достижения капитализма. Глядишь и выскочишь в бабушки-сказительницы".

Ивану замысел Светланы тоже пришелся по душе. И у самого были мысќли о днев-нике. Кое-что и записывал под настроение. И дедушки Данило вел свои хозяйственные записи. Но о родословной не думалось. Да и опасность была. Такая твоя писанина может ведь кому-то и в руки поќпасть. И как еще истолкуется.

Светлана начала расспросы о дедушке с самого Ивана. Он высказывал, что в пер-вую очередь приходило в голову. Как это ни странно, а восќпоминания навеивались собы-тиями минувшего дня. Вроде как все крутилось на месте, застыло и не двигалось. Что вче-ра было, то и сегодня. Что переживал, чем тревожился дедушка, то и внука ныне угнетало. Дмитрия Даниловича Светлана не больно беспокоила, выжидала. Правда-то о жизни, как это сказал Старик Соколов, держится на узде. Отпускать ее на волю и не всегда ладно. И все же Дмитрий Данилович, а за ним и Анна Савельевна, перебороли свое опасение. Вре-мя-то больших страхов вроде бы и поотошло. Не слышно было, чтобы кого-то за слово забирали. И тут уж как не вспомнить минувшее. Рассказать, а потом голос свой услышать. Только бы вот не попало это кому-то в руки… Светлана высказы переписывала на листки, раскладывала их по времени событий, о коих говорилось. Так и сливалась единая нить происходившего.

Заходили к Кориным на огонек и моховские старожилы. Светлана и их наводила на разговоры о дедушке Даниле. Подслушивала диктофоном неќзаметно. Вроде и не совсем это ладно, но оправдывала себя: "Не навќрежу. А то ведь своего рода не знаем, памяти бо-имся. А беспамятство это самый большой грех человеческий"

5

Знакомя Светлану со своим домом, Иван прежде всего подвел ее к висевшему в пя-тистенке портрету. Светлану он сразу же привлек своей необычностью, непохожестью на другие портреты «знатных людей», которые она видела на выставках… Лицо на портрете иконное, а фон – золотистая стена самого пятистенка, в котором весел портрет. Иван, по-молчав, будто и сам впервые увидел этот портрет, сказал Светлане, как-то притихшей.

– Это наш дедушка, Данило Игнатьич Корин… – Светлану что-то заставило воздер-жаться от высказов того, что ей сразу подумалось о портрете. Иван тут же указал на дру-гую картину, висевшую на боковой стенке пятистенка… Часть моховской улицы – дом Ко-риных в деревьях, и неказистая избенка справа его. И все это как-то единилось с ликом дедушки на портрете. Виделось как бы нутро самой деревеньки, назыќваемой Мохово. Иван, выждав, пояснил, что это работы Андрея Семеновича, моховского художника. Ря-дом с их Коринским домом – его изба…

Светлана вымолвила в ответ Ивану одно единственное слово:

– Необыкновенно… – Про себя же подумала о портрете словами Ивана: "Это наш дедушка"… И не в лад с настроение мелькнуло в мыслях: "И тоже с усами…" Грустное что-то влилось в сознание.

Потом, вглядываясь в портрет и картину, где-то внутри себя, как бы кем-то подска-занное отложилось: "Так и такое мог изобразить только моховец. Не кистью, не красками, а душой своей…" От кого-то, где-то Светлана слышала, что земля наша полая. И внутри ее – своя жизнь своих существ. И совсем это не Ад. И в Библии вот о жизни внутри земли го-вориться. В большой литературе и народных сказках. Принимается это за волшебный мир. А тут в этом портрете и картине, и верно, как бы выказана другая жизнь, сокрытая в че-ловеке. В самой его жиќзни жизнь. И как уже потом поняла Светлана, это внутренняя жизнь, сокрытая в самой телесной жизни, никуда не уходит, остается как бы наставницей в доме.

Однажды, во вьюжную стужу, Иван пришел домой поздно. Продрог доро-гой от мастерских по открытому полю. Застал Светлану сидевшей у ярќко топившейся печки-лежанки. Из открытой дверцы падал огненный свет на портрет дедушки. Светлана и смотрела туда, будто выслушиваясь в живой голос, сходивший с портрета. Ивана, вошед-шего в тепло дома и кромешной тьмы, охватила радость. Светлана медленно встала, и то ли спросила Ивана, то ли себя, глядя на портрет:

– Кто же это?..

Удивленный вопросом, Иван не сразу отозвался. Тоже глянул на портрет. Перевел взгляд на столик, где лежали диктофон, исписанные лиќстки и толстая тетрадь. И все это в ней слилось в единое слово и он вымолвил:

– Дедушка наш…

Светлана раздосадовано проговорила:

– Какой же ты… Не о том ведь я. – Смолкла, уловив смущение Ивана. Смутилась и сама. – Я хочу понять, чем он жил. Переслушала вот о нем голоса и вижу его рядом. Не ты о нем, а он о тебе дуќмает и заботится. И не ушел он от нас, а с нами живет.

– Ты еще многое узнаешь о дедушке и поймешь многое, – сказал Иван. И поддава-ясь настроению Светланы, досказал: – Дедушка со Стариком Соколовым Яковом Филип-повичем нашу жизнь в себе берегут. Яков Филиппович глазом своим ее держит, а дедушка духом в нас остается. Я вот тоже о дедушке все чего-то доузнаю, и невольно повторяю его. В нем, как в капле чистой росы, все, что в ладе у нас, живизной сверкает, а нелад морщит нас. Есть вот наука о почвах. Но она мало что значит, если нет в тебе творца. В дедушке жил Творец.

Иван присел на корточки, глядя в устье лежанки и отогреваясь. Светланы уловила в изгибе его руки, протянутой к огню, что-то схожее с положение руки дедушки на портре-те. Сказала Ивану:

– У меня такое ощущение, что дедушка говорит со мной через тебя. Никого нет до-ма, а я его слушаю, будто это ты. И голос твой различаю. Только он как бы голос того те-бя, каким ты еще будешь.

Иван не удивился этим словам Светланы. Все так же глядя в пламень огня, выска-зал как бы и ему поведанное духом дедушки:

– У нас ныне держит веру в себе за нас за всех нас Старик Соколов. И вот Марфа Ручейная с дьяком Акиндием. Они как бы особо стоят над людским миром. Дедушка го-ворил, что только через свое в себе можно творить благо. Отец и исполняет завет отца своего. Тому, кто привожден обыденностью без загляда в завтра, этого не дано. Добро достигается через одоление этой обыденности осмысленным трудом. Это вот наставления мне дедушки. Они постепенно вот и открываются.

Слушая Ивана, Светлана включила диктофон. Вглядывалась в иконный лик на портрете, будто от него исходили слова. Виделся образ праведника, перенесшего страда-ния во имя блага их вот всех в этом доме. Пепельно-желтые усы на портрете слегка огиба-ли уголки рта. Из-под них – задумчивая улыбка смирения и веры. Глаза, вопреки выраже-нию претерпения, – острые и глубокие. Они проницательно и прямо глядят на тебя. В них уверование, что мир – пребудет в добре. И тебя он заставляет в это верить. Все в нем свое – чужого нет. И ты уже проникаешься раздумьями: "Все ли так в тебе самом-то, грешном чеќловеке?.." Это вопрос, уходящий в вечность. Ты человек – и есть сама Вечность… Воло-сы на голове этого вечного человека цвета периќстых облаков. И будто шевелит их небес-ный ветер. Пуговицы на пиджаке выписаны выпукло, как и глазки сучков на выстроган-ной бревенчатой стене. Они тоже на тебя смотрят как бы глазами леса. Все едино, все – жизнь. Спокойно лежат на коленях руки, полусогнутые узловатые пальцы на виду. Силой и усталостью руки эти похожи на молот, положенный на наковальню после ковки. Я в то же время они готовы тебе что-то подать. И к другому они еще готовы – к драке делом пра-ведным… Это Иван высказал, что дедушка дрался делом. И Светлане уже виделся обќраз хранителя дома – Домового. Есть вот они, должны быть в каждом крестьянском доме, – держатели порядка по завету отцов.

На картине, висевшей на глухой боковой стене, изображен красный посад мохов-ской улицы. В центре – дом Кориных. Справа – избенка хуќдожника. Слева – заросшее чер-тополохом печище. Когда-то и тут был ладный дом с хозяйскими постройками. По печи-щу об этом и можно судить. Развали вот избенку художника – останется на ее месте глаќдкое место. Сам Коринский дом в зелени, как оазис в пустыќне. Иван сказал об этой карти-не, что она написана, как только художник появился в Мохове. Свою избенку и изобразил такой, какой увиќдел после долгих лет отсутствия. Серые стены в глухой крапиве. Два окна спереди наглухо заколочены, стекла третьего окна в слое пыли. То ли покидают это жи-лище, то ли возвращаются в него. Все в неопределенности.

В большесельском Доме Культуры тоже есть картина Андрея Семеновича. На од-ной из них – свое Мохово. К дому Кориных – веселая дорожќка. К избенке Поляковых – слабый след в густой непримятой траве. Полусгнивший сруб колодца и над ним покосив-шийся журавль с качающимся железным ведром на шесте. Кто-то еще берет тут воду. Возле по кинутого дома пошатнувшийся столб с обрезанными проводами на нем. Дома вот уже не продаются, а покидаются… И у большесельцев, и у моховцев картина вызвала одинаковое суждение: в хезнувшей избенке какая жизнь. А вот дом Корней все же выдер-жал встряску пагубную. Такая ныне житуха, кто перетерпит, тот и спасется. На пепелище новый хозяин со временем обустроится. А пока зияют пустыри в деревенских посадах, что проломы в крепостных стенах… Ровно вот новый лютой Мамай сызнова по нашей земле прогулялся… Чего уж тут добавить к высказам стариков. Художник и сам лучше свою картину не истолкует. Разве что какой знаток, позабыв о Мохове, туману поднапустит. Но это уже когда подойдет к тому время.

Дмитрий Данилович держал у себя тайно еще одну картину художника Андрея Се-меновича. Она пряталась за шкафом в боковой комнате. Называлась "Сосна Волк". По приезде на лето Андрей Семенович забирал ее к себе в мастерскую. В город не хотел уво-зить. На Светлану эта картина вначале не произвела впечатления. Красивый пейзаж здеш-них мест, потому и дорог художнику. Так скромно – "Пейзаж", он и сам называл ее. Но странное дело – этот пейзаж застрял в памяти Светланы. Хотелось взглянуть на него. И не столько уже на саму картину, а на сосну, названную Волком. Тянуло на то место, с кото-рого сам художник рассматривал ее. Это была межа за полем. Светќлана с Иваном сделали несколько фотоснимков с того же места этой сосны. На фотографии вышла просто краси-вая даль. А картина навевала раздумья о нерукотворном сотворении Мирозданья. И хоте-лось уже вновь и вновь что-то доглядеть в этом пейзаже. После разговоров с Иваном о портрете Дедушки Данила, Светлана уговорила Дмитрия Данилыча достать картину "Со-сна Волк". Был морозный день. Солнце стояло в окнах. Поставили раму к свету. Смотре-ли всей семьей. Дмитрий Данилович сказал как бы уже и не о самой картине:

– Наши места и наша жизнь. Таким все было, а в чем-то еще и остается. Опять же вот – такое вспоминание лучше всякого сказа. Светлана внутренним взором и старалась постичь моховскую жизнь в этом пейзаже. На фоне поля и кустарников – высокая шатро-вая сосна. Под горкой справа от нее – скошенный луг. Косари только что ушли с него, ос-тавив высыхать под солнцем скошенную траву. За лугом, по-за рекой, на возвышенности, – силуэты сосен Татарова бугра. Они окутаны колдовской дымкой и как бы прячутся от постороннего глаза. Над соснами снуют тени двух черных птиц. Они изображены пасмур-но, как летящий звук эха. А за полем – деревенька Мохово. Над ней, через другое поле, высится колокольня с сияющим крестом. Невольно и вслушиваешься в звон, исходящий к тебе из выси. В нем слияние небесного мира с миром людсќким, окаянным и жаждущим избавления от греховности. Сосна и церковь – символы этих двух миров. Через их едине-ние и лежит путь к благому грядущему.

Эту свою картину Андрей Семенович тоже повесил было в зале Дома культуры. Но Зое, заведующей Дома, посоветовали ее снять. А Симка Погостин, по наущению сво-его дедушки, Авдюхи Ключева, пытался повќредить полотно. Церковь с крестом и сияю-щими куполами – антисоветќская пропаганда.

Живая сосна над полем и лугом и деревенькой Мохово завет нерушимости изна-чально сотворенного. От нее, древней, исходят лучи к соборному храму, запертому в ду-шах людских. Патриаршее дерево – знак нам, нынешним, из мира наших предков.

Зимой к сосне-Волку взор издали тянется. Снег в ее густой вершины сдувается по-рывами неустанного ветра. Будто от греха людского ее очищает. И она призывно зелене-ет на всем белом и чистом. И как вот купола церкви с крестами вещает о благодати. В вечной живой зелени, она сродни храму. Христианское с языческим на Святой Руси еди-нится. Из маленькой деревеньки Мохово, Светлана и разглядывала всю Вселенную. И все ей виделось ярче, как звездное небо в ночи при Божественной тишине.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Урок не для себя.

1

Всякой Божьей твари дано жить по установлениям сотворенного мира. Все в нем одухотворено и очувстваванно. Отступление от умысла Создаќтеля – пагубно. Мир кресть-янина не схож с миром остального люда. Но вот кому-то пришло в голову упрятать дере-венского жителя в городсќкую клетушку, называемую квартирой… И упрятали, сочтя это за веќликое благо. Хотя как бы не понять, что такое жилье для мужика, все равно что для крота гнездо на дереве. В нем рушится крестьянский уклад, скудеет душой земледелец. Нынешний колхозник – одиночка коллективист. И в этом он уподобляется муравью, оби-талище которого – общая куча лесного мусора. Есть вот такое предположение, что мура-вьи, как и пчелы, были сотворены огромными и сверхразумными. Но не сумели совладать со своим разумом, захотели создать по своему усмотрению райскую жизнь, чтобы никто никому не завидовал. И якобы этого добились. И тут оказалось, что сверхмудрым велика-нам муравьям нечего уде было делать, не к чему стремиться. И они переродились, стали одинаковыми, окоммунарились. И Творец лишил их ненужного уже им разума, превратил в теперешних муравьев,

Не ждет ли участь муќравьев и околхозненных человеков, уподобленных пролетарию-захреќбетнику, или по здешнему – зимогору. Низшее с высшим уравнять, что значит всех сделать низшими и нищими, обусурманить ленью. Саше Жохову никогда не дотянуться до Кориных. Он и уничтожит сам себя завистью. А Кориных унизить до Жоховых на ка-кое-то время и удастся, и удается.

Такие мысли полуусмешливо и полусерьезно и бродили в головах Ивана и Светла-ны. И у них, пока робко, вызревало свое осознание долга и главного инженера, и сельской учительницы перед колхозным людом. Коли человек создан Высшим разумом по подо-бию Творца, то он и должен стремиться к его высоте. Скопом, хором, к этому путь за-крыт. У каждого своя дорога к Богу. И нельзя никого подталкивать к "следованию", у вся-кого свой путь к добру. Эту особость в человеке и следует утверждать. И тут первый долг учительницы видеть в ученике личность, ограждать его, господнего человека, от неподо-бия… Светлану удивляло, что никакой защиты себя от этого "неподобия" колхозный люд как бы и не ищет. Привыкает к себе такому, каким был и крепостной, подданный помещи-ка-барина. И тем уподобляется участи робота-муравья. Оправдывает и демиургизм как узаконенную волю над собой. И потешается-то больше опять же над собой: "Вот мы ка-кие, нам все нипочем".

В сравнении колхозной жизни с копошащимися в муравейнике мураќвьями, Ивану и Светлане виделся не только броский и смелый образный высказ. Через такое сравнение глубже осознавалась и самих их жизнь, тоже околхозненная… Хотя и обидно было тому же колхознику уподобление его роботу-букашке, но это должно бы каждого рассердить, пробудить в себе осознание божьего человека, а не считать себя обычной живой тварью. Но вот не сердило и не пробужќдало. Даже наоборот, подталкивало как бы к еще большему неподобию. Смирению с "муравейностью": "Вот так и живем, какие есть". Это-то как раз и было до горечи обидно и больно.

Светлана по-своему истолковала слова Ивана "больно" и "обидно":

– Нам как раз и не хватает воли обидеться больно, всерьез осознанно. И верно, прежде всего на себя. Безобидностью в усмешечќке мы и лелеем в себе уродца, потомка обезьяны, от которой, может и вправду, кто-то произошел. По-обезьяньи, порой во зле, и бросаемќся в тварный бунт, без здравого рассудка.

Иван подхватил высказанное Светланой слово "уродец". И надо с упорством раз-глядывать в себе этого уродца. Сочувствовать его и изогнать как нечисть. За праведника надо бороться и стоять. Потакать "уродцу" и впрямь уподобиться муравьям, уменьшится до них.

Весной, летом и осенью механизаторы расползались по полям, на разные работы, кого куда посылали. А зимой толпились в мастерских. В конторе тоже "кипела" работа по учету "муравьиного" дела. Счетовод Гуров называл конторскую работу "недельной". И конторские о себе говорили: "Мы при недельной работе", с выходными и праздниками… Рядовые колхозники, "при неделье", заходили к ним часто без особой нужды, чтобы по-быть на людях, "позимогорить". И шутки-высказы такие: "Что нам, живи, не тужи, над то-бой не барина, ни попа таќтарина"… "Живем пожаром, греемся даром"… "Дело к нам не спешно, а нам без дела потешно".

Этой зимой в колхозных мастерских отковывали зубья для новых боќрон… Николай Петрович "выбил" двадцать пять "зигзагов". Как раз подоспели к зяблевой вспашке. Но все они оказались с вывалившимися зубьями. Жаловаться было некому. "Дали" ведь, а не купил. Обидятся больше уж не выпросишь. Лучше самим выковать потерявшиеся зуќбья… До зимы и пролежали бороны. За дело ковальное тоже взялись не спешно и все с тем же смешком: "Во ударничает гегемон. Себе гроши, а нам работенка за шиши". Николка Смирнов, перенявший коваќльное дело от деда Галибихина, искусно и выделывал эти зубья на старый манер с крючковатыми загибами, чтобы с корнями выдиралась сорная трава. Симка Погостин, увидев такие зубья, обозвал Кольку лопухом: "Во, во, старайся себе на горб. Такой твоей бороне успевай только кланяться да чистить ее". И другие механизато-ры встали на сторону Симки. Они роботы-муравьи, им только тащить то, за что велено ухватиться. Дуќмать – тут чья-то другая голова обязана. А вот обхитрить, не знамо и самим кого и для чего, – тянутся с веселостью, ради забавы.

2

Как к очередному «недельному» понуждению отнеслись механизаторы ко дню уче-бы, установленному райкомом. Собирались по пятницам. Иван замыслил в надстройке над мастерскими оборудовать агротехническую лабораторию и технический кабинет. Но пока довольствовались комнатой в клубе. Ученики жаловали на занятия, как на собрание. И настроение было собранное: чему учиться-то и зачем?.. Инженеру надо галочку поставить, отрапортовать, так вот, пожалте, явились. Но Иван не стал учить, а предпочел сам учиться у «учеников». Что-то выпытывать у них для себя, и тем получше распознавать каждого. Возникало и у механизаторов любопытство. Мало помалу и разохотились. Стали прихо-дить в класс и по воскресениям. Разгадывали загадки в журнале «Сельский механизатор». Симка Погостин выискивал свое, – как сподручней гнуть и сваривать кресты и могильные ограды. Занятия и начинались с высказов, что, кто и как делает при неполадках в технике. И все не без шуток: «Чтобы не вихлялось, не скрипело, кувалќдой по болту ударь, соплями смажь, сельхозтехнику матом окрести, глядишь, и проедешь полпути». Тарапуня жал больше на агротехнику. Расспрашивал Александру, агронома; «Что во что внести, чтобы с поля больше увезти». На подковыры и смешки отвечал: «В общий амбар, а то привыкли». Костя Кринов и Николай Смирнов к учебе относились, как бы сказал учитель, с прилежа-нием. Удивлял Анатолий Лестеньков своей вялостью. Трактористы постарше вначале подремывали. Шофеќрам тоже было не больно интересно при комбайнерах и трактористах. Но Иван настаивал – каждый должен владеть специальностями хлебороба. Иначе ты не крестьянин. Серафим Колотин и Дмитрий Данилович были как бы судьями в спорах. Электрик Серафим Грибков с недоверчивым выжиданием воспринял затею Ивана: «Без бутылки чего нашему брату в башку втемяшишь». Но и его завлекло. Вроде бы шутя, с поддевќкой, подучивал Симку Погостина кладбищенскому ремеслу. Из какого прута, что лучше делать и какие детали можно на кресты пустить. Само собой сложилось «Бюро ра-ционализаторов и изобретателей». Заведующий мастерскими Василий Коротин так пред-седателя и информировал, Был у него и свой резон. Николай Петроќвич доложит «Перво-му» о Бюро, как о почине очередном, колхоз и прославиться новатором. Легче будет «вы-бить» дефицит «нефондоматов». Глядишь в мастерских и появится новый станочек.

В вечерние часы за самоваром Корины рассказывали друг другу о минувшем дне. Это вжилось еще при дедушке Даниле. А может и к нему перешло от его дедушки. Иван говорил, что делалось в мастерских и в конторе. Дмитрий Данилович досказывал. О мо-ховской ферме – Анна Савельевна. Но так выходило, что все эти разговоры шли не о своем доме, а о происходящем около каждого где-то на стороне. Единой жизненной заботы вро-де как и не было ни у кого.

Светлана ловила все эти рассуждения в свой диктофон. И сама рассказывала о школе и своих учениках. Школьники, как губка влагу, впитывали в себя все, что видели вокруг. И сами играли в жизнь взрослых. Через детей как бы угадывался и твой завтраш-ний день. Порой создавалось такое впечатление, что дяди и тети тоже играют в свою не-настоящую жизнь. Этой игрой и прикрывают унылую повседневность, в которой они по-муравьиному копошатся в куче мусора. Светлане, новому человеку в деревне, это особо бросалось в глаза. Коли сам человек не понужден быть лучше, то чем из таких, как он, станет человеческий мир. А ведь каждому дан свой особый дар. И губить, глушить его в себе – грех великий перед Творцом. Но вот все озабочены лишь одним – как бы день про-жить-скоротать. И берет над тобой верх привычка торгаша – хоть ногтем мизинца да на-жать на чащу весов и обмануть ближнего. Этому опять же оправдание: "Честным быть – дураком слыть". А не о том ли это мужике было сказано: "Дай ему трактор и он скажет: я за коммунию". Колхозная деревня давно уде отракторена, и в коммунию ее втюрили це-ликом и полноќстью, а она отчего-то год от году "глупеет" и хиреет от лени. Не отпускали Светланы слова Старика Соколова, сказанные перед

картиной "Ходоки", висевшей в музейной комнате: "А Ленин-то, каким оно был к нам, таким и показан". Вроде и не было ничего осудного в этом высказе… А если поразмыс-лить? Сами-то мужики перед вождем выказаны какими-то ушибленными, как вот и солдат с ружьем… Светлана пересказала Ивану слова Старика Соколова о картине "Ходоки". Иван удивил ее ответом, найдя схожесть этой картины с классической картиной "Охотни-ки". "Только там все натуральней, по обстановке, и собаки, и ружья…" Под впечатлением разговоров за столом, перед внутренним взором Светланы как-то само собой всплыл эпи-зод из фильма "Ленин в восемнадцатом году". Там вождь был живым, двигался, гоќворил с мужиками своим языком. Речь шла о кулаке, кровопийце. Вершитель революции показан пророком, угадывающим все наперед. И ват сегодняшние мы свидетели его угадок… В фильме-то он оказался не то что не пророк, а уступающим в провиденье этим самым хо-докам. Он сам – как бы и есть тот кулак, которого призывает уничтожить. Криком, напо-ром, старается доказать мирскому ходоку, что кулак – мироед. А мужик со своим уверо-ванием: "Кулак – это труженик, а бедняк – лодырь, от него вред, погибель с ним". И тогда вождь, не убедив ни в чем ходока, чуть ли не с матюгами прет на него, орет ему в лицо: "Хлеб отберем, так и скажите, понятно". И ходок на свой манер ответил, выказав свою воспитанность: "Понятно"… А вот что понятно-то?.. Что те, от кого один вред, – и будут верховодить… Так все и вышло, как напророчил не вождь, а мужик. И это уже понятно будет всем, кто вновь посмотрит знаменитый фильм. И скажет себе: "Король-то – голый". В фильме не сказано, что стало с наивными ходоками, но зато мы знаем, что стало с "ку-лаком"… И воззывается недоумение: почему и как этот фильм могли тогда пропустить, а теперь не показывать?.. Объяснение было в одном: великая ложь принималась и принима-ется за великую правду. И вот время как бы все и расчистило: мужик – в правде, вождь – в грехе. Сколько мы увидим и правды, и греха в нашей литературе и искусстве, если заново все просмотрим и прочитаем с открытыми глазами…

3

Как-то раз к механизаторам Большесельского колхоза зашел слесарь мастерских сельхозтехники Антон Ворона, внук высланного в «то время» моховского мельника Воро-нина. Зашел не просто, а с направлением от редакции районки «Зари Коммунизма».

Иван давно знал Ворону. О бывшем мельнике в доме Кориных частенько заходили разговоры. Мельница Ворониных и после войны служила исправно колхозному люду. Младший из сыновей старшего Воронина и шестидесятых годах наведался полутайно из мест ссылки в свои места. Взял с собой и сына, Антона. Выстав из машины в лесочке на-против Мохова, через поле двинулись к своему ветряку, махавшему крыльями, как и раньше. Вроде из любопытства случайным путникам захотелось взглянуть на старушку мукомолку. Молол дед Галибихин. Узнав по приметам сына мельника, воскликнул удив-ленно-радостно: "Никак Ворона!" Повел его с сыном к дедушке, как все звали Данила Иг-натьича, моховского председателя колхоза. Таиться вроде бы и нечего, но дед Галибихин, конфузясь, все же спросил для уверенности:

– Надесь, вид-то имеешь?..

Иван смутно помнил приход Антона Вороны со своим отцом в их дом. Погостили три дня и уехали с Богом, как сказала бабушка Онисья.

Позапрошлым летом, уже без отца, Антон забрел на родину своих предков. В бо-родатом парне трудно было признать щуплого мальчонку. Самого Антона, кроме пока-занного ему отцом бывшего их ветряка, ничего вроде бы и не связывало с Моховым. На этот раз и ветряка не было. Где он стоял – чистое поле. Но это когда ты тут, в самом Мо-хове, все бывшее настоящим вытесняется. А если вдали от него, то ветряк в поле так и вертится, и призывает к себе, взмахивая крыльями.

Антон родился в Сибири, в местах ссыльных. Но как внуку изжить скорбь деда. Зналось одно: "В неволе живем". Внука и тянуло к воле, из этой, может уже и мнимой, де-довой неволи. Колесил по Руси, менял специальности. Тоска влекла парня к отчему пре-дел где виделось свое крылатое ветрило. Дом Кориных тоже запомнился. Пря-мо и при-шел к ним. Попросился переночевать и прожил неделю. Хоромину Ворониных перевезли в райцентр сразу после их высылки. Отец, когда ехали в Мохово, указал Антону на одно строение. Потом, когда возвращались подошел к нему и сказал: "Запомни сынок, это наш дом". Слово бывший отцом не выговорилось. Тогда Антон не принял это блиќзко к сердцу. А тут, в этот приезд, защемило. Расспрашивал дедушку Данило, где и как их дом стоял в Мохове. Побродил по округе, по берегу реки, побывал на Татаровом бугре, о котором ему рассказывал свой де-