Текст книги "Коммунист во Христе"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

душка, там, в Сибири, как о бесовском месте. Из родичей Ворониных никого не оста-лось в родном краю. Кого-то выслали, кто-то сам уехал. И неожиданно для себя, Ворона устроился слесарем в мастерских сельхозтехники, контора которой размещалась в быв-шем их доме. Написал своему деду. И дед попросил его обиходить могилы Ворониных. С отцом тогда не успели, только на месте побывали. Все заросло тополями. Забота о моги-лах предков и свела Ворону с Симкой Погостиным. Возле крыльца дома Ворониных ле-жал синий валун. Его привез дед с поќля, от своей полосы. Антон раскопал этот валун, и они с Симкой перевезли его на погост, на могильное место Ворониных. Антон выбил на камне крест и слова: "Покои Ворониных". Камень огородили железной оградой.

Антон, как он о себе сказал, блудил стишатами. Попечатывался в районке, "Заре Коммунизма", иногда и в областной газете, даже и в журналах. Подписывался не полной своей фамилией, а как прозвали в Мохове его отца – Ворона. Так при встрече на мельни-це и дед Галибихин отца и назвал. Это Антону и запомнилось.

Побывав несколько раз с Симкой Погостиным в мастерских Большесельского колхоза, Ворона сказал Ивану:

– А у вас хорошо, интересно, может к вам и попрошусь… И вот на занятия в класс Ворона пришел с заданием от редактора районки написать очерк о большесельских механизаторах. Горяшин будто бы надоумил.

Очерк в "Заре коммунизма" появился. Ворона расхвалил организацию учебы ме-ханизаторов. И как полагалось, подпустил критики, подќметил недостатки, и слабые мес-та "в постановке важного дела". С Ива-ном объяснился, иронизируя и отшучиваясь: "Без анафемы нельзя, боднуть рогами грешнику святого полагается. Обеспечить зацепку для даваниня ценных указаний".

Выпячивалась в очерке Вороны, озаглавленном "Глядеть вперед", фраза: "Думаю-щие о завтрашнем дне механизаторы в колхозе есть, но вот слаб базис, для претворения своих предложений в дело, и нет должной надстройки, для моральной поддержки заду-мок умельцев". Ивану это показалось замысловатой красивостью, заумью. Но зато вольно толковалось. Ворона с этой целью и подпустил туманцу, подзагныул, Механизаторы подхватили словечки "базис" и "надстройка", зубоскалили: "Как у нас сегодня с бази-сом?" "Базис есть, можно и надстройку организовать, Сонечке завезли белой". Иван га-дал, что последует за критикой, какие "выводы заставят извлечь?.." Ворона сказал, увидев инженера в сельхозтехнике: "Демиургены статейку восприняли как объективную критику характерных недостатков в организации учебы. Будут вырабатывать указания". И верно. "Первый" на очередном совещании руководителей и главных специалистов, как бы вскользь, коснулся "вопроса". Обязал при организации учебы основного звена "учиты-вать идейный фактор", ставить конкретные задачи. Иван уловил намек, подумал: "Не вы-лезал бы, так и шишек не имел, теперь не отстанут". Как и ожидал, после совещания на занятия к ним пожаловал Горяшин. Тут же, вроде как случайно, очутился и Ворона, ав-тор очерка. Симка Погостин вызвал инженера выгораживать. Набалаболил, так вот сам и оправдывайся.

В класс на занятия пришли и председатель, и парторг колхоза. Как не прийти и об руку с начальством на занятиях не посидеть. Присутствие Горяшина настораживало, ме-ханизаторы сидели послушными учениками.

Иван рассказал, какие детали и каких машин чаще всего выходят из строя. С при-мерами, как и почему это случается. Объяснил способы распознавания неполадок в мото-ре трактора и комбайна. Как определить это по шуму и стуку, по вибрации. Учиться чув-ствовать машину, слиќваться с ней в одно целое. О предупреждении неполадок своевре-менным техническим осмотром. Ссылался на примеры из журнала "Сельский механиза-тор", другой литературы. Сказал вроде притчи: "Крестьянин, бывало, прежде чем запрячь лошадь, обойдет ее со всех сторон, огладит. Машина, как и лошадь, тоже живая и каждая со своим норовом". Урок этот был больше для начальства. Заодно как бы для закрепления пройденного материала.

Тут же поднялся со своего места Тарапуня и спросил, как бы в укор райкомовско-му начальству: почему это, и отчего так получается, заводов разных у нас до дуры, а дета-лей, которые больше всего ломаются в машинах, не делают. Нам самих их приходится вытачивать и отковывать. И как на недокормленной кляче в поле не выехать, так и нам на тракторе без своих подставных костылей с места не сдвинуться. Союза-то ладного между гегемоном и мужиком и нету…

Николай Петрович поддел было Тарапуню:

– Не надо уподобляться нерадивому мужику, тогда и трактор охотно поедет, как и телега за сытой лошадью.

Но и Тарапуня за словом в карман не полез:

– Так тот нерадивый мужик у нас гегемоном и стал, в начальство над нами вышел. Волей неволей по его все и делается.

При общем смехе Василий Грибков обернул в шутку высказ Тарапуни:

– Чему удивляться, всяк сам во всем виноват. Мужик – кобылу недокормил, тракто-рист – за трактором недоглядел. Оба на господа бога понадеялись… А насчет деталей – так их всегда деревня самолично мастерила. Кнут ладный – где было в лавке купить… И наш брат, се-льскохозяйственный рабочий, раз он так называется, тоже должен все сам масте-рить. Железки точить, и штуковины разные выковывать. Ты же пролетариат, возвышени-ем в ранге и должен гордиться.

Так и съехали занятия к высказу в шутках перешутках о нешуточном. Гегемон че-люсти сварганил, а чем жуют о том позабыл.

Николай Петрович как-то незаметно вышел – неотложные дела. Парторг, учитель Климов, как бы в оправдание такого хода занятий, сказал Горяшину:

– Наболело, Игорь Константинович. Кому же боль свою высказать, как не райко-му, вам вот, заву сельхозотдела. – Вроде и польстил Горяшину, хотя и сам понимал, что может зав сделать, разве попусту чего-то пообещать. И как вот мужик кнутом свою клячу, попугать словом…

Горяшин с выжидательной терпеливостью, порой и с ухмылкой, ко всему прислу-шивался, явно тая в себе мысль выявить моховское "гнильцо" в настроеќниях механизато-ров. Взял, наконец, слово. Первым делом указал на цель занятий, какую предусматривает райком – повседневно повышать квалификацию механизаторов. Быть мастерами высоко-го класса, идейно выдержанными. Затем дал оценку ходу занятий, ехидно заметил, глянув на парторга и на Ивана:

– Вроде на сходку мужики собрались поболтать. – По своему истолковал и подме-ченные в "Заре коммунизма" неќдостатки в учебе: – Нет идейного стержня, политической опоры на ус тановки партии и правительства… – сделал главный вывод.

Иван отмалчивался, принимая критику. Учитель Климов заверил зава, что будут учтены замечания и недостатки исправлены. Опыта еще мало накоплено, дело новое. Все и наладится. Инициатива пробудилась, это главное.

И тут совсем, кажись бы, некстати, выскочил Тарапуня. Переча Горяшину, сказал:

– В прениях нашей сходки, как назвал наши занятия заведующий рай-кома, вот ка-кие будут мои мысли: мы ведь поле-то не идеями пашем. а тракторами, плугами и боро-нами. Об этом, как лучше пахать, мы и говорим между собой. О том, значит, как и что у кого получается. А насчет "базиса", так тут в статейке написано вполне правильно… То же и о "надстройке". Наш "базис" – это наша сельхозтехника. Она нас по рукам и ногам вя-жет, доводит до ручки. Мы у нее попрошайки своего же. А "надстройка" – так это опять кому упрек. Тому, кто над нами надстраивается и нас настраивает. Мы и живем как вечно перестраиваемые. На нас всякие настрои испытываются… На кого и кому надо обижаться-то?.. Вот вопрос?..

И Ворона не оробел, как бы сделал пояснение:

– Не колхоз имелся в виду, какой у него "базис" и какая "надстрой-ка". Он сам под "надстройкой" и под "базисом". А вернее без "базиса".

Горяшин принялся было растолковывать, что такое "базис" и что та "надстройка". Его молча выслушивали, как привыкли выслушивать в кие указания. А Симка Погостин, пожимая плечами, вроде как про себя вслух вымолвил:

– А мне вот это кажется понятней и верней, как Тарапуня рассказал. Все нас на-страивают и базаруют…

Ученики зашевелились, запереговаривались, задвигались стулья. Горяшин сделал вид, что не расслышал слов Симки, раздосадованный, ушел с занятий в контору. О чем-то там поговорили с председателем и парторгом. Отобедал у Николая Петровича и уехал до-мой.

У Ивана и Дмитрия Данилович осело какое-то смутное и недоброе ожидание ито-гов этого "побывания" Горяшина на занятиях у механизаторов.

4

В райкоме первым делом взялись за редактора районки «Заря коммуни-зма». До-пустил двусмысленность в публикуемом материале: так и так т лкуй. Грозились снять. Ре-дактор оправдывался, ссылаясь на визу секќретаря райкома по идеологии. Но это мало по-могало: ты сам-то где был? С Вороны взятки гладки, стихоплет, бродяга. Вспомнили и то, что из бывших. И это в вину редактору поставили: кого привлекаешь?.. Кое-кто, усердст-вуя, окрестил Ворону модным словом «диссидент». Но и на этот раз страсти попритушил «Первый», Нестеров. Сказал: «К чему дыќмить навиду у всех. Велика беда, если чьи-то нер-вишки малость и поќщекочут. Это даже и полезно. Оттачивается искусство бдительности при уменье не угнетать в человеке чувство свободы». Ворону обошли, а реќдактора «Зари коммунизма» примерно насторожили.

Ивана спасала наука дедушки и притчевые высказы Старика Соколова: "Чтобы ветряк крутился – к ветру крылья подлаживай". Вступать в спор, доказывать что-то свое, какой в том смысл. Чего вот хотелось Горяшину?.. Всего лишь примкнуть к мероприяти-ям. Вот райком и он, зав, помогли "наладить дело", "внедрить", "усовершенствовать". А что проку с любой учебы, если она не вызывает желания у механизатора убрать каќмень с пашни.

Ворона продолжал наведываться в Большое село. С Симкой Погостиным занима-лись нужным делом. Гнули и сваривали кресты и кладбищенские ограды. Считали такое свое дело-ремесло общественным. И верно – Симка Погостин единственный во всей окру-ге, кто мог опамятовать могилу усопшего знаком креста в ограде. Серафим Колотин раз-решил им по вечерам уединятся в мастерских. О том веселом дне, когда на занятия к ним пожаловали Горяшин и Ворона, позабылось. Зимние дни тянулись своим чередом. Ходили в клуб, "давили" одну на троих для веселия.

В один из воскресных вечеров Тарапуня подбил Ворону прочитать свои стишата перед началом кино. Оповестил выкриком: "Чем так сидеть, послушаем нашего поэта". Подтолкнул Ворону, сидевшего рядом. Борона встал, сказал, что у него есть стихи о Твар-довском. Глянул на Ивана и Светлану, как бы спрашивая: "Теперь о нем можно, он поро-ды нашей". Иван тоже подумал, что можно, Светлана одобрительно кивнула. Ворону за-ставили подняться на сцену. Он постоял, вроде как в нерешительности. И взмахнув рукой, как бы подражая Тарапуне: "Один табак", прочитал:

Все судьбы схожи с участью зерна,

Исходит из земли – ложится в землю вновь.

И до ростка его объемлет тьма,

В зеленой плоти бродит хмелем кровь.

Так рвется к жизни праведник из ада,

В грехе грехом одолевая смерть.

И сулится ему великая награда,

Коль не дал он надежде умереть.

Какая сила и лютая вера

Понудили его презреть удел отца?

Но понял он – все в выти без предела,

Коль нет в опоре крепкого венца.

Пророчествуя словом во плоти,

Он близил миг ее оздоровленья,

Но заграждали свет ему в пути,

Кто души рвал, раскидывал каменья.

Из слова высек лучик лазера,

Он лико озарил в дремной тени,

А каверза толпы порывы сглазила.

Перед судьбой такой чело склони.

И вдохновись его заветам свято,

Прости грехи и не взыщи сполна.

Мы все как травы – сапогами смяты,

Ведь нас клеймом прожгла одна вина.

Ворону не отпускали со сцены. Даже кино задержали. И он прочитал еще несколь-ко стихотворений.

– И вот на последок еще стихотворение. – Опять посмотрел в зал на Ивана и Свет-лану. Иван сделал знак рукой: "давай". И тоже подумал про себя тарапуниным: "Один та-бак". Ворона досказал, – о покорении природы, а проще о вырубе олонецких ельников, осветлении земли. Стихотворение так и называется "Руб".

Мы особи земного передела,

И наши хоботы дробят зеленый мир.

Нас отрекли от отчего предела,

Наш властелин восславленный вампир.

И в берендеевых краях творим пустыню,

Дороги повлекли нас в некуда,

Как мухи занемели в паутине

И ждем, когда нас заметет пурга.

Пеньки торчат, как памятники рубу

На оскопленной сказочной земле.

Потомок, не кори нас словом грубым,

Мы так торили светлый путь тебе.

Но кто-то с неослабленным сознаньем

Нас воззовет, оставшихся в живых,

И мы на зов воззримся с упованьем,

О Боге вспомним на путях своих.

С природой как и пращуры сроднимся,

В душе обережем, что Вышний сотворил,

И тленье сгинет, где паук ютился,

Прославим разум – наш святой кумир.

Вороне шумно, весело хлопали. Кто-то пьяно выкрикнул: «Так и дуй, и крой». В середине зала возникло движение. Учитель Климов, парторг кол-хоза, встал, махнул ру-кой в окошко будки механику, громко сказал: «Начинай кино». Все смолкли. Ворона спрыгнул со сцены. За спиной Ивана сипловатый голос проговорил: «Не поздоровится…» Скорее это относилось к парторгу. Иван подумал, что и его тоже не обойдут. Председа-теля, Николая Петровича в зале не было. Этим он и открестится. Может все так приглох-нет.

Ивана и Светлану Ворона привлекал какой-то своей детской чистотой простодуш-ных высказов, и искренностью ничего не боявшегося парня. В нем как бы не уживалась мужицкая опасливость, чем как раз не мог погордиться Иван. Да и нельзя было ему, Ива-ну, как вот и в свое время его дедушке, гордиться смелостью. Не себе больше, а селянам навредишь. Ворона не был прикован к месту. И уже по этому у него было право на само-вольничество, как он выражался, на окаянное слово. Когда его "окорачивали", он наивно удивлялся: "Уж и сказануть нельзя?" Этим и защищался, оговариваясь: "Я ведь только о том, о чем и в главной нашей газете пишут, в "Правде"… В сельхозтехнике не знали как от него избавиться. Мешал, насмешничал, влиял на молодежь. В районном Доме культуры кружковцы пропели частушку, будто бы его сочинения:

У колхозов нет амбаров,

Обчищают находу.

Мужик кормил лишь генералов,

Теперь и сельхозтехнику.

Должностной люд, демиургены рангом пониже, расшумелись было. Но «Первый» и на этот раз по-своему рассудил: не к чему сор из избы выносить, новые нравы, новая тактика. Принял критику народа – как бы и дедо поправил. И все забудется, если сам на себя гнева ни накличешь. "Неистребимо в мире зло, так и прячь его, маскируйся подхалиќмажем и совершенствуйся в лукавстве. Это и впрямь вошло уже в игру. Приехал к пред-кам на побывку в однодворную деревеньку разбитной морячек. Похвалился, что служит на особо таинственном корабле. И под большим секретом признался, что на атомной под-лодке. Проговорился и о случившемся «ЧП»… Сгорели какие-то щитки. Поставили новые, но и те сгорели, и третьи… Усмотрели диверсию. Команду втихаря расформировали – и молчок. Виновников искать – шум поднимать. Наверху свое правило – наказывать за дурную весть… И наш «Первый» так же вот, как и морское начальство, поступил. Не Во-рону за частушку наказал, а мирно распустил самодеятельность Дама куќльтуры. Частуш-ки, не Ворона, так другой сочинит, а чтобы вот некому было их исполнять… Но как и кого можно укротить и укрыть? Еще и в Писании сказано: всякое тайное становится явью. И уже отклик на разгон самодеятельности: «Такая наша свобода, что ни петь, ни плясать не охота, вот выпить неволя и заставляет». Под хмельком, нет-нет, да лишнее и сорвется с языка. Но опять же – велик ли спрос с керосинщика. К нему надо по особому прислуши-ваться: что у пьяного на языке, то у трезвенника на уме. Сами демиургены тоже не заво-рот льют, и красным словцом не брезгуют. Как бы ненароком и по своему брату пройдут-ся. Руководящий колхозный люд к обстоятельствам и приспосабливается: «К „Первому“ бы пошел, так ведь „второй“ обидится. Лучше уж на активе с колокольни брякнуть». И Вороны «пеньки, как памятник рубу», в поговорку вошли: «О свои пеньки сам и спотыќкайся».

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Без огляда назад – дороги не запомнишь.

1

Как крестьянина-землепашца не завлекай не в свою жизнь лестью и посулами, сколь не ухитряйся организовывать его и обтесывать нрав – он и колхозником подвластен лишь Солнцу, Воздуху, Воде и Земле. Всему тому, из чего и сам он, и весь мир сотворен. Животворящая сила Божьего дара постоянно раскрывается и познается в неустанном тру-де земледельца. Само по себе все остается от начала таким, каким оно создано Творцом. Но человеку дана воля облагораживать сотворенное Сущим действом своим. За усердие такое он и одаривается плодами земли. Другого дара человеку неоткуда получить. Земля все, что на ней, и пахарю, и всем другим, как мать дитю, отдает беззаветно. Пахарь – ис-тый хозяин ее по промыслу Всевышнего. Что во вред пахарю – во вред всем, и во вред са-мой жизни.

Встретили Корины новый год с нарядной елкой. Это вроде и разрешенный повсе-местный праздник. А вот Рождество Христово праздновалось – сокрыто от посторонних глаз. Пряталось как святость от срамности лукавого. Каждый по разному и отмечал день радости. Где-то по правосќлавному завету, а где-то и без веры – повод к бутылке прило-житься… На памяти Дмитрия Даниловича Рождество в их доме чтилось как самый боль-шой праздник. ныне так же, хотя и не без опаски. Да и как не опасаться: хозяин – член партии, сын – главный инженер колхоза, комсомолец, невестка – учительница и тоже ком-сомолка… Хотя чего бы и эту дату всегласно не признавать. Не от потопа время ведется, а от Рождества Христова. У христиан самый благостный день, да и во всем мире. Неужто там – темень, а у нас неустанная борьба с этой теменью?.. Русь ныне от всех обособилась, вроде как окрестилась в свою дьявольскую суть. Вернее – ее окрестили, а она поддалась, отрешилась от себя. И с плотским веселием возвеличивает даты своих бед-побед…

Рождество Христово в крестьянстве – это еще и начало досужему зимнему веселью. Вроде с таким умыслом и выбрано Всевышним время ниспослания на Землю Спасителя огреховленному люду. В радость и славу Иисуса Христа – святки. А там и Пасха, воскре-сение Христово. Пробуждение природы и взыв готовиться земледельцу к страде.

Еще засветло почтил Кориных Старик Соколов Яков Филиппович со своей благо-верной, Марфенькой. Навестили с благостью смиренный дом по велению сердца. Стуком калитки оповестили о себе и вошли празднично в избу, внеся бодрую стужу, вроде как пахнувшую с бороды старца. Переступив порог, он снял барашковую шапку, обнажил снежную головы, отчего как бы прибавилось света в кути. "С Рождеством Христовым", – сказал, перекрестясь, – мир дому". Басовитость его голоса слилась с торжественным на-строем в доме. и Марфа Лукинична напевно повторила: "С Рождеством Христовым". Гля-дя на красный угол с усердием перекрестились. Дмитрий Данилович и Анна Савельевна им ответили: "С Рождеством Хрис-товым", – обнялись в радушии. Как-то отдельно гости поздравили Светлану и Ивана. Здороваясь со Светланой, Яков Филиппович с какой-то особостью повторил: "С Рождеством Христовым", припал бородой к ее щеке. И этим ее, учительницу, вроде как обязанную быть в неверии, приобщил к обычаям православного мирства. В оправдание себя рокотнул:

– Старовер вот, Коммунист во Христе, в заповедях Божьих духом-то и живу. И грех в беспамятстве пребывать в богоявленный день. Для нас, стариков, тут все едино – жизнь в вере во Спасителя. Мы с Марфенькой и почли за честь от веку добродетельных мирян в такой день навестить. Витийством своим и выведывал, как молодая учительница примет их такой приход.

Светлана со смирением выслушала Якова Филипповича, приняла душой его по-здравления и сама высказала: "Со Светлым праздником вас Яков Филиппович и Марфа Лукинична, с Рождеством Христовым". И Коммунист во Христе воссиял ликом как бого-терпец во мирстве Божием. Огладил бороду благим жестом, как бы завершая этим крест-ный знак поклонения и благодарения.

Разболокаться с Марфенькой не торопились. Попереминались за разговорами, не выходя наперед избы, словом оповещая и сам дом, и хозяев его о своем появлении. Яков Филиппович расстегнул свой шубу густо коричневого мужского цвета, еще помедлил, вы-казывая себя праздничного и принимая избяное тепло. Марфа Лукинична скинула с голо-вы теплый пуховой полушалок, накинутый поверх куньей шапочки, распахнула светло-коричневую шубу с мягким мерлушковым воротником. Опушенные полы шубы чуть спускались на голенища черных чесанок. Шуба сшита и скатаны валенки самим Яковом Филипповичем. Пока при услужливости хозяев гости раздевались, Светлана приглядываќлась к ним. Марфа Лукинична оглядела зеленовато-синее вязаное шерсќтяное платье, по-правила поясок, выделявшую ее стройную, как непремеќнно сказали бы старухи, девичью фигуру. На лице Марфеньки, не прятаќнном от ветра, солнца и стужи, играл рождествен-ский морозец, чуть наморщив складки вокруг губ и розовя щеки. Вроде как ненароком этим морозцем были прихвачены и пряди волос. Ясный взор не выцветших голубых глаз – прям и приветлив. И голос воркующей голубки:

– Что же в такой день одним дома куковать, вот и собрались. Не обременим, поду-мали, добрых людей. Да и грех в Святой праздник не обделиться Божьим словом.

Светлана устыжено подумала, что Марфа Лукинична винится перед ней, новым че-ловеком в этом доме, за вторжение богомольных стариков. С искренней добротой в душе, стесненно и приветливо улыбаясь, вымолвила, подчиняясь какому-то своему внутреннему зову:

– И спасибо вам, Марфа Лукинична. А то совсем стали отвыкать от праздников православных. Кто же нам о них поведает.

С приходом гостей все в доме возвеселилось. Яков Филиппович воспќринимался Светланой за пастыря, пожаловавшего со своей матушкой к веќрным прихожанам и освя-тил оцерковленным миролюбством все в их жилище. Вздевая новую шубу Марфеньки на выделанный из корня дерева многорогий крюк, почувствовал на себе взгляд Светланы, обернулся. Кивком головы как бы поощрил ее мысли. И Светлана вняла этому его жесту. Память тут же навела на высказ Марфы Ручейной: "Все вот и идем в муках к Господу Богу. Бог-то, Господь наш, – оно оборение смерти верой в земном грехе. И надо всяко Бога искать, а мы вот не ищем, вроде как стыдимся этого".

Приладив шубы на крюк, свою шапку и шапочку Марфеньки на полочку над ним, Яков Филиппович сказал Светлане, как бы в ответ на ее взгляд.

– Вот прошли полем-то открытым. В шубе-то и шапке, оно и ничего, не больно просиверило. А в мягких чесанках и ноге тепло. У че ловека одеяние, как и дело, по сезо-ну должно быть. Природу вот не заставишь к тебе приноравливаться. Она, какая есть, та-кой и будет, одинаковой для всех. Благодать к тому приходит, кто душой умеет в ней себя отыскать.

Вслед за Марфенькой Яков Филиппович прошел к передним окнам. Перекрести-лись оба, глядя на красный угол, где надлежало быть иконным образам. Еще раз гости и хозяева поздравили друг друга с праздником, обнялись с Христовым поцелуем, прогова-ривая: "Со Светлым праздником". Светлана заметила, что говорили не с великим праздни-ком, как это было принято называть ныне особые дни событий, а "Со Светлым…" И сама она тоже сказаќ ла Марфеньке и Старику Соколову: "Со Светлым праздником Рождества Христова".

Сели на лавки, чтобы пообвыкнуться в разговорах, прежде чем пройти к празднич-ному столу. Анна Савельевна спросила о Глебе Федосеевиче, деде Галибихине. Что же он-то не пришел. Марфа Лукинична сказала, что нынче многие Рождество справляют. Стра-хи-то и поотошли, не все с ними жить. Зять с дочкой придут к деду.

– Домовничает-то у них Лукерья, за свою и живет. Так и настряпала всего в волю. Тарапуня, зять-то, загодя и наказал: "Жди, тятя, на Рождество". И Николай, брат Тарапу-ни, с матерью сулились. И своя сеќмья – дочка с сыном. Молодые – им что, каждому празднику и рады. В Светлый день, коли и темная тучка нахмурит, так добром в сердце и растопится.

Яков Филиппович, как бы по необходимости объяснить Светлане, отчего это пра-вославные праздники затаенно празднуются, обмолвился за разгоќвором, как о погоде ми-нувшей:

– Ныне и наш Авдюха активист не шастает под окнами, не принюхивается с улицы к запахам праздничных пирогов, чтобы выяснить, в каких изќбах в Бога веруют. Приходит-ся вот и ему с внуком и невесткой в спор вступать. А на то уж и сил нет, да и уверование антихристово поостыло. И у самого появилась охота отпраздноваться.

Светлана уловила что-то озорное, недосказанное в словах Якова Фиќлипповича. По-думалось, что никто уж от церковных праздников яро не открещивается. Взять тех же де-миургенов. Но вошло в привычку ото всего таиться. Когда мир без свободы, то в нем всюду страх и ложь. Вроде как в подтверждение этих мыслей, Иван сказал, что председа-тель с парторгом колхоза не скрывали своего намерения отпќраздновать Рождество. Да и те же Горяшин и "Первый" не такие уж и идейные безбожники. Богу не молятся, а в са-тану-то, вроде, и верят.

Такими вот праздничными разговорами и поразвлеклись. Каждому что-то свое вспомнилось из той поры, когда кара грозила "за поповские высказы". И все же праздники старинные справлялись. Партийцы калитки запирали и окна занавешивали. Сын вот при важной должности, а стариќки богомольцы, ходят при кресте и образы иконные берегут. Но ужо молвы и через стены все слышало и обо всем узнавалось… Только вот молодежь в деревнях не могли укротить. Девки беседы собирали, парни с полдня были уже навеселе. И ныне в их большесельском Доме культуры танцы. И все же какие-то опасения. Скорее по привычке, прячут себя, как родимое пятно на теле. Прячь, не прячь, а оно остается.

Яков Филиппович сменил этот полунасмешливый, полудосадный разговор на иной лад.

– Рождество Христово, – сказал рассудочно и умиротворенно, – это середина между холодом и теплом, темнотой и светом. Считай хоть в прямом, хоть в переносном смыс-ле… Да и слово-то само "крестьянин" от "христианин" изошло… Новый год – тут дата сче-та дней. А в Рождество – душа в веселье и надежде. Как бы и сам новым собираешься стать. Иисус-то Христос, если разумом и душой в Писание вникнуть, и проповедовал Бо-жий соборный комќмунизм, чтобы человек изживал в себе непотребу, и уподоблялќся Богу, коли он его творение. Коммунисты-то христовы и выступали за счастье народа. Вот у нас в отряде красноармейцы вместе с комиссаром Рождество отмечалось. Потом уж религию врагом объявили, и пошло бесовство. Грехи-то наши, как вот и добродетели, у каждого свои. Равенства ни в вере, тем более в пороках, и нет. Но путь-то к Правде указан через любовь к ближнему, в изжитии вражды друг к другу.

2

Анна Савельевна тихо, незаметно готовилась к празднику Рождества Христова. Поставила в двух корчагах сусло. Дмитрий Данилович по-своему заправил его, и тепле выходило пиво. Накануне сварили студень, вечером разбирали все вместе. Так и настраи-вались на праздник. С утра всем требовалось пойти на работу. И раньше в крестьянском доќме тоже оставались неотложные дела по хозяйству. А тут неволя. Не дела требует, а чтобы запретные праздники не отмечались. В будний деќнь не беда, если кто ослушается бригадира и дома просидит, а в «поповские» праздники берут тебя на заметку. Октябрь-ская, Первое мая – нерабочие дни, а церковные праздники, наоборот – докажи ударной раќботой свою безбожность. Новые праздники – просто веселые дни, а в религиозные – ты в радости, осознание, что в этот день произошло что-то необычное во земном мире. И душа твоя как бы озаряется Светом Небесным.

Анна Савельевна сказала Светлане и Ивану, что сызмальства в свяќтые праздники обновы надевали. И они приоделись. Светлана надела бежевый трикотажный костюм, но-вые туфли под цвет его. Серьги в мочќках ушей, роговой гребешок в прибранной в пучок косе. Иван в новом джемпере, белой рубашке, черных брюках и ботинках. Сама Анна Са-вельевна и Дмитрий Данилович тоже нарядились. Ждали городских гостей, но что-то по-мешало приехать. В радость дому и пришли Яков Филиппович с Марфенькой.

Дмитрий Данилович пригласил гостей в пятистенок к стоќлу. Встал, сказал:

– По лавкам сидеть, оно и при хорошей беседе, но как бы порознь. Все куда-то в сторону разговор уходит, а душа в таќкой день особого тепла ждет.

Яства были крестьянские, свои. Студень, жаркое. Рыжики, грузди, огурчики, ка-пуста, яблоки моченые. Все разом и было подано на стол. Пиво в кувшине старинном, графинчик с водкой, настоянной на корешках и травах, бутылка вина. Рюмки хрустальные старинные как бы особо утверждали праздничность действа.

Сошлись руки над серединой стола и голоса пропели молитвенно и радостно:

– С Рождеством Христовым…

Яков Филиппович поставил полу отпитую рюмку и отведал студня. И вроќде как во прощение себе обмолвился:

– Предки-то нашего староверского рода кляли зеленого змия. Сладкое вино, Хри-стово причастие, в престольные дни на стол выставлялось… Пеќрвое чудо, сотворенное Иисусом Христом, было превращение чистой воды в вино для свадебных гостей. Любовь и добро в веселье Гоќсподь славил. Апостол Павел тоже повелевал собрату Тимофею по малости для пользы принимать. А курево дед мой и родители начисќто отвергали. Я вот тоже их наставления держусь. – Это было сказано как бы для Светланы. Она держала в ру-ках диктофон и Яков Филиппович глядел в него. Перемолчав, тут же поправился, глянув на Дмитрия Даќниловича и Ивана, не сторонившихся курева: – Знамо, оно такое дело, коли огульно осуждать за все каждого, то и придешь к еще большему греху.

Разговорились празднично о своем личном, стараясь обойти коллективное. Но как его было обойти, раз оно "свое" от тебя загораживает. Светлана, с какой-то напавшей на нее игривостью, спросила "с комсоќмольским задором" Старика Соколова:

– А как же вы, дядя Яков, верующий, из староверов, коммунистом-то сделались?.. – И тут же от теплого отеческого взгляда Коммуниста во Христе, воспринявшего со смире-нием наставника дерзкий выспрос комсомоќлки, смутившись, почувствовала жар ушей, выключила машинально дикќтофон.

– А ты, милая, подслушивай, подслушивай, – заметив движение руки Светланы, сказал Яков Филиппович, качнув с добродушной улыбкой бородой, закрывавшей голубо-ватую, наглухо застегнутую рубашку. – Знать-то и такое надо. Ведь не для хулы пытаешь-то, а для резона, в доќбре. Так плохого и нет. Оно и ладно, коли из нашего разговора о на-шей жизни что услышится опосля. А как в коммунисќты попал?.. Так ведь поначалу-то и сулили нам Христово следование. Мужик в вере жил, как было ему не увероваться слову. Антихристово действо потом подошло. Да и на обман посулами брали. Вот монахини всей монастырской обителью в коммунию вступили. А опосля их раќзогнали… Молод был я-то, горяч. Душа и возожглась: "Быша слово и есть Бог"… А оно, слово-то о коммунии, к нам изошло лукаво, от антихристова отродья… Как было разобраться. – Смиренно выќждал, уступая сочувственному говору Дмитрия Даниловича и Анны Савельевы. Мужика кто не лукавит, раньше так, а нынче этак. Досказал: – А опосля-то как было назад к себе воро-титься. – Приподнял ладони от стола, развел руки в стороны: – коли прямо за решетку. И вышло бы: "Я тебя вижу, а ты мены нет". Да опять же, надежда-то совсем и не истлевала. Ну, побесятся в неверии и уймутся… Самого ведь Иисуќса Христа многие считали перво-коммунистом. И верили, что образуется. Но видно так нам наречено, за правду лихо пере-терпеть.