Текст книги "Коммунист во Христе"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Длиться дано только Началу

1

Дмитрий Данилович не закончил вчера боронование Данилоќва поля. Оставалось пройти три захода от речки Гороховки. Отложил на утро. Не сразу семена подвезут, а се-яльщиками наладят кого-нибудь из женщин. У каждой свое хозяйство. Печку истопить, скотину какую ни на есть надо обрядить. Все во всем ты от кого-то зависишь. Порой и от нерадения, от каприза.

С краю от кустов за ночь не совсем еще просохло. Недоборонив, отцепил боќроны, после обеда можно обернуться. Присел перекурить, размечтался, притих. Как и от чего такое случается, что надо больше думать не о деле, а о том, как обойти то, что мешает твоему делу. Или уж совсем ни о чем не думать, убивать в себе крестьянина.

"Беларусь" выскочила из-за густого ивняка, заслонявшего мосток чеќрез Гороховку. Трактор с двумя сеялками вел Колотин. Следом показаќлась машина с семенами и бензоза-правщик. В кабине трактора сидел Старик Соколов, а в машине Шурка, внук деда Галиби-хина. Дмитрий Даќнилович обрадовался им. Было такое тайное желание, чтобы Яков Фи-липпович был на севе. Так вышло, что это совпадало с желанием и Якоќва Филипповича, и он попросил оомича, бригадира, чтобы послал его к Данилычу на новое поле. А Шурка Галибихин как бы заменял своего деќда. Такие мысли и проскользнули у Дмитрия Данило-вича.

Семена привез Степан Гарусков, по прозвищу Шатун. Вселили его в новый дом, присмирел, остепенился. А то все было не по нем, любая работа худая. Появление Гару-скова заставило вспомнить последнюю встќречу Дмитрия Даниловича с Глебом Федосее-вичем. Гарусков возвращался из сельмага с бутылками в карманах штанов, прижимая их ладонями, шел по команде "смирно". Так уж вошло в привычку – все прятать и от всего прятаться. Дед Галибихин поднимался в горку навстречу. Поздоровался, рассмеялся стар-ческим писклявым смешком, спросил: " Неужто, Степан, тебе, шельмецу, Софья дала. Мне так днясь, каналья, отказала. Не положено, говорит, в весеннюю посевную зельем торговать". Степан огрызнулся: "Чего дала", – прошел мимо. Глеб Федосеич вдогонку хо-хотнул: "Не украл вроде, а прячет вот". Дмитрий Даќнилович шел позади. У крыльца мага-зина дед остановился пеќредохнуть.

– Здорово, Данилыч, опять вот свиделись. За хлебом иду, куриц наќдобно подкор-мить.

Ждал Глеб Федосеич, что кончина может в любую минуту настать, и радовался каждой встрече с человеком.

Сегодня, несмотря на рань, по дороге в поле, Дмитрий Данилович заќ вернул к Га-либихиным. Калитка была приоткрыта. Рано бы для выхода кого-то из дому. Вошел в из-бу. От порога услышал распевное чтение канона по усопшему. Бдел старец дьяк Акин-дий. Сидел за маленьким стоќликом при свечах перед ликом преставившегося.

– По полунощи и отошел в мир Божий, страдалец и страснотерпец, – сказал Акин-дий, дочитав слог. – Смертушка сказалась праведнику праќвославному, так и приготовился. Встретил ее не устрашась. Неминуема она, так и надо с ней по чести.

Горели лампады и свечи перед образами в углу, прятанными до такой вот поры. Лицо покойного было легким. Щеки, лоб ровно мукой посыпаќны. Руки восковые, с тонкой пергаментной кожей, скрещены на груди, паќльцы сложены для вечного креста.

Надо было сразу и придти, как сказал Иван вчера, попенял себе Дмиќтрий Данило-вич.

– Прости, Глеб Федосеевич, не успел твое благословение вживе услыќшать. Память тебе вечная, спи спокойно, – прошептал про себя.

Акиндий что-то еще говорил. Дмитрий Данилович тихо вышел, так никого и не увидев из домашних. А тут вот, при виде Шурки, вспомнились слова дьяка Акиндия: "И уносим свое житие с собой, не поведанным до донышка ближнему. Вроде уж и не стало кому поведать. Не принимается твое сущее с прахом исходит. А душе-то куда деться. Вот она и мается, ищет себе приемника и вещает о себе скорбью". Это была печаль уходящего об оставшихся. И Дмитрию Даниловичу подумалось что вот уже и забывно то, чем был славен и богат галибихинский род. И эта забывность не принимается за грех незамолимый оставшимися на земле. И отцов уже мы не чтим. В том, может, и причина всех наших неќдугов. И не оборотиться ли наша беззаботная забывчивость добродетеќлей праотцов в но-вый сгусток темных сил. И появится где-то еще другой Татаров бугор или иное что. И начнут выказывать нам еще худшие беды через обесовленных демиургенов.

– Дед-то умер, – сказал зачем-то Дмитрий Данилович Шурке, когда он подошел к сеялкам.

Гарусков разгрузился и тут же уехал. Старик Соколов молчал, тольќко скорбно склонил голову.

– Ночью умер, – помедлив, ответил Шурка. – Все бродил по дому, прибирался, ров-но чего искал потерянное. Потом лег на лавку, иконы велел выставить в красный угол. Ни чего-нибудь, а солому подстелил, заранее ее приготовил. Сожмете, сказал, потому в печке, из дому ее не велел выносить… Мы думали это он так, а он послал за Акиндием и стал умирать. Особороваться захотел. Гроб свой с подволоки велел достать. Сам его делал.

Было что-то "непривычное в Шуркином рассказе. Но и смысл глубокий; приготов-ление человека к своему уходу. Вроде в дальнюю дорогу сбор, но уже без возврата. Мо-жет, и оттого было душевное облегчение, что место клятое, Татаров бугор, было очище-но от бесовства. Тут и его, праведника, какой-то недуг берегся. Такая мысль не могла не придти

и Старику Соколову. Но как об этом говорить, и нужно ли. Но в молќчании нельзя было удержаться.

– Праведный был приснотерпец, – глядя в землю, роняя в нее слова, ровно для взращения, изрек Яков Филиппович. – На долю не роптал, и кончину свою легко принял, уверовав, что корень галибихинский не исшел во прах… Тоже утром зашел. Вечером-то вчера простились в поќкаянии.

Все постояли молча. Усопший за свой век, как мог, и вспахал свою ниву, и убрал ее. Теперь живым свою держать. И беречь, чтобы внукам и правнукам в добре ее пере-дать. Только при передаче жизнь твоя не кончается.

Дмитрий Данилович попросил Серафима Колотина выехать с сеялками на край поля. Прицепили их, заправили семенами.

– Плуги подвезу с обеда, – сказал Колотин Дмитрию Даниловичу. – Раньше-то, по-ди, и не успеете засеяться.

– Да, где успеть, – ответил Дмитрий Данилович. – Торопливостью дело портить. А плуги подбрось, Серафим Алексеич, чтобы уж не ждать.

Яков Филиппович ступил на мосток правой сеялки, Шурка слева.

– Первый сев, Данилыч, на своем поле, – сказал старик Соколов, гляќнув с каким-то особым значением на пахаря, как в благословению дела праведного. – Срам, он на земле трудом изводится. Вишь как все тут у тебя охорошено. Оно и труд в радость и на душе Воскресение Христово.

Шурка глядел на них и слушал, как слушают подростки малопонятный разговор взрослых, Старик Соколов высказал мысли и самого Дмитрия Даниловича. Душа пахаря может возликовать только при вольном действе. Чужой плод при всей любви к нему не назовешь кровным.

Дмитрий Данилович, будто зовом тайным подтолкнутый, глянул на сеќ редину по-ля. В груди разлилась блаженная теплота. То место, где было Лягушечье озерцо и Татаров бугор, озарилось особо ярким очистительќным лучом солнца. Он не знал, что сказать. Да и как было о таком что-то сказать… Яков Филиппович тоже поглядел на этот дивный свет над полем, как на благодатный знак пахарю. И вымолвил в свое обвинение увиденного:

– Оно вот и открывается глазу благосотворенное. Светом горним и раќзгоняется темень черная. Корысть греховная в тебе тоже иссякает, коќли свет Божий в душу проника-ет.

2

Яков Филиппович на сев вышел в новых, купленных в своем сельмаге штанах из чертовой кожи. Не обмятые еще, не надеванные, они топорщились, стояли колом, заправ-ленные в кирзовые сапоги, тоже новые, насаленные гуталином, для пущей сохранности. Яловые и хромовые сапоги, подарки сана, не хотел надевать. Выходило как бы сыном вы-хваляќться. Штаны и нагуталиненные сапоги на Старике Соколове выделялись, знакомым уже Дмитрию Даниловичу пиджаком, выгоревшим до белых ниток. Под пиджаком – се-рый свитер, ворот которого прикрывался бородой. На голове искусственной кожи кепка рыболовка, накинутая на белые волосы головы коричневым блином. Рабочую одежду Яков Филиппович издерживал до полного износа, и не только потому, что с детства при-учался к беќрежливости, а был в вере, что само дело тоже привыкает к тебе постоќянному, и не любит своего переряжания. Было еще и другое объяснение, «своякое», как он говорил: "По мужику и должно о жизни судиться. Он заплатанный, значит и держава кропанная. А пялится кто, так не посебе живет, не по добру и совести. В таком пестром одеянии он все-гда и выходил на сев, даже будучи и парторгом колхоза.

При ярком весеннем солнце на вольном просторе бросалась в глаза боќрода старика Соколова. Она тоже как бы забереглась для выказа делу, и исходила волосьями, как корни дерева наружу, над ней главенством ширился нос, оканчивающийся расплюснутым же-лобком. На висках и на затылке просвечивали истонченная розоватая кожа. Белые волоси-ны каќзались приклеенными к ней. Но из-под нависших бровей, тоже белесых, пронзенно и озорновато, обозревали мир божий колючие глаза, буравчиќками сверлили назойливо лю-бопытных. "Как у Льва Толстого", – говорили о его взгляде. И руки, задубелые, жилистые, держали силу… В праздќники, на людях, Яков Филиппович всегда одевался во все сшитое самим. И делал это опять же со своим смыслом. Работу нашу мужикову нечего пугать со-бой баским. Дело живое – в отклике тебе, а коли ты к нему без души да выряженным, так и дразнишь его своей неохотой. А в праздник ты нутром в своей воле. В душе свет в зав-трашнюю дорогу, туда, куда путь творцом указан, сто были вольные рассуждения-раздумья в сарайчике-мастерской дедушки. Дмитрию Даниловичу и напомнил об этих беседах парторга, коммуниста во Христе, с беспартийным председателем колхоза, пиджак на Старике Соколове, который и в то время не казался новым, про себя, тоже как бы по вжившееся примете, подумалось наде– янно: "А ныне вот и на колхозную работу вышел в обнове, в ненадеванных брюках и сапогах". Значит и в деле видится что-то уже празднич-ное коммунисту во Христе. Так вот как бы и выказывается вся наша жизнь: внутри свое, вечное, а снаружи общее, колхозное.

Встали за сеялки, трактор тронулся, плотин прошел за сеялками шаќгов десять, на-клоняясь и разгребая пашню, подал знак пахари, что глубина засева хорошая, но Дмитрий Данилович сменил скорость, проехал еще немного. Остановил трактор, сам проверил, как ложатся семена. Не выбиваются ли зерна при ускоренности движения.

Земля легкая, влажная, через денек бы и прикатать поле. Нои с Кузнецовым нельзя затягивать. Прикатка и потерпит. Даже и на пользу, когда тронешь катком взявшиеся всходы. Опыт отца. Серафим Алексеевич уехал. Работа пошла споро. Шурка Галибихин заныл, ноги заклякли, перекурить бы.

– Ленивый ты больно, Шурка. Молодой и ленивый не в деда пошел, – проокал Яков Филиппович. – Привыкли к перекурам-то, и не курящий заќ курит, как и непьющий запьет. А тут, брат, дело такое, поле свое паќ харь засевает, а мы ему в помощь, просчитаем ворон – пуды хлеба недородим, себя и обидишь.

Остановились на берегу Шелекши. Спустились к воде, ополоснули лицо, присели под большим дубом на сухую траву.

– Частенько вот сюда на плесо наведывались на комяге с Данилом-то Игнатьичем, с дедушкой, на бережку и посиживали в раздумьях с удочќками. Спиной чувствовали, как чей-то глаз за тобой с бугра глядит и тяжелит и душу. А ныне, вишь, на тебя исходит лег-кость, как в зной ласковый ветерок. Вроде как порча с тебя снята, сглаз, – высказал Яков Филиппович свои нахлынувшие мысли.

– Да и трактор как бы легче стал. А то будто в землю тебя втягивало, – отозвался Дмитрий Данилович.

– Оно все в одном. По вере твоей и помощь делу дается. Без этого нам пути нет ко свету, – отозвался Яков Филиппович. – Умом-то как бы это не понять, а коли не уверу-ешься душой и сердќцем, так и никакое старание к твоему понятию не приложится. – Взгляќнул на Черемуховую Кручу, кивнул, волосьями бороды указывая на плесо Шелекши. – Жизнь твоя, как вот и река в своих берегах, течет мирно и постоянно. А взбушует чернота во гневе, срамота в ней всплывает. И берега поганятся. И мы вот хульным словом себя ос-кверняем, как нечистотой омарываемся…

Шурка курил в сторонке. Дмитрий Данилович подошел к нему, тоже заќкурил. По-казалась машина с семенами. С ней приехала Татьяна Носкова. Шурку просят домой. На-до в район ехать, документы ни похоронную на деда выправлять.

– Поезжай, Сашук, домой, – сказала Татьяна.

– Умаялся парень-то, – сказал Старик Соколов Дмитрий Даниловичу. – Да и я под-разучился по-твоему – работать. У нас, у плотников, как, – усмехнулся он, – подошел к бревну, подумай, с какой стороны тесать. Тут другой к тебе с советом. Все, значит, по-нынешнему, коллективно, по-групповому. Один против другого чтобы не выделялся. Кто накривит, тоже не сыщешь виноватого, – опять беззвучно, добродушно хохотнул.

Татьяна Носкова поддела бригадира плотников:

– Вот и жди, дожидайся хороших домов. Добро бы только курили да думали. А то Марфа Ручейная по мешку бутылок из-под бревен выгребает. Этой вашей благодатью и кормится.

– Ох-хо-хо, деваха, – печально вздохнул Яков Филиппович. – Наш брат при нелади-це особостью и держится вживе. – Помедлил, ровно опаќсаясь в чем проговориться, и дос-казал, – горькая не даром в народе горькой зовется. Не от вкуса… А дом, коли он казной строится, так одно мытарство с ним. Лес, опять же, наш он, или не наш. Поди вот и вы-прашивай свое у чужого. Много правд, которая хитрей, та и берет верх. Ох-хо-хо.

– В Каверзине и нарубили бы тишком бревен-то, – дразнила Татьяна бригадира плотников. – Кто бы за вами углядел. Небось с утра справляют поминки по Глебу Федо-сеевичу. Тоже ведь без спросу.

– Да и как не помянуть, – Яков Филиппович склонил голову. – Хоть такой забывчи-востью не страдаем и то ладно… Из наших, из мастеровых родом. Молотьба, бывало, за-канчивается, братовья его в кузнице, а Глеб Федосеевич артель сколачивает в отход плот-ничать. Лентяи к нему и не просились. Дело его боялось, а не он дела. Вот и прожил бо-жий человек в мирской чести. Память добрая и царство небесное ему и уготовано. За свое-то земное как святой настрадался… – тихо досќказал.

Не одно поколение Галибихиных покоится на своем большесельском погосте. Пращуры Галибихины костьми легли на Татаровом бугре, как и Соколовы, и Корины. Души всех их упокоились в сырой матерной земле. И вот теперь взывают нас высвобо-диться от затаившейся в ней нечисти. Провиденное тому время как раз и подошло… Отцу и матери Глеба Федосеевича выпало лютое лихо. Стынет их прах в неопамятованной мо-гиле. Галибихины и раньше не все жили одним домом и кормились своей кузницей и землей. Но в покой вечный из родиќмого дома уходили.

Яков Филиппович подсел ближе к Дмитрию Даниловичу, когда он отбросил папи-росу. От курильщиков отходил, как от смрадного дымного костра без тепла. Но табакуров, как он говорил, и охочих до зеленого змия словом хульным не бранил. Знал, в неуверо-ванной и неуваженной душе, пороки и от резонного твоего слова не изойдут разом без своей воли. А воля, она в неволе без дела своего. Поглядел на поле от берега Шелекши и коринских дубков, и спросил пахаря, думая с ним одну вечную думу:

– Сколько же ты, Данилыч, собираешься тут взять?..

– Да что загадывать, – ответил Дмитрий Данилович. – Коли потравит погода, так поле и не обидит.

Яков Филиппович многозначительно, с пониманием кивнул. О больших урожаях уже и не загадывали, как бывало до войны, при Даниле Игнатьче. А теперь не то что раз-говоров, и мыслей о том у самих пахарей нет. Они норму выполняют, а не об урожае пе-кутся.

– Оно и лучше надеяться на себя без выхваста, – рассудил Старик Соколов в похва-лу хозяину поля.

Раздумья и пахаря, и Коммуниста во Христе разрушила Татьяна Носкова высказом ходячих разговоров этого дня:

– Вот бы тебя, дядя Яков, и стать лесником. А то Саша Жохов послеќднюю сосну и елку из-под носу увезет. Из чего тогда дома-то строќить… – Черные зрачки глаз Татьяны лукаво сверкнули, губы вольно улыбались. – А всего бы надежней совсем без лесника, то-гда и воровать некому будет. Бабы критикой свой лес и охраняли бы, никого туда не пус-кая. Раньше всякое начальство баб боялось, а тут их совсем обессилили. Со своим бормо-тухиным сладу не стало.

Яков Филиппович откликнулся трубным невеселых хохотком: "Хе-хе-хе". Куда де-нешься от житейских дум. Благодушным помыслом от них не убеќрежешься. Они тебя лю-тыми воспоминаниями и донимают.

– Оно и верно, у вашей сестры с языка порой и милостивое слово споќлзет. – О лес-нике и у него дума держалась, кому бы им быть?..

Насчет себя согласился – не гож. А Саша Жохов – беда для леса. Да и кто ныне на своем-то месте, все при должностях. Леса у должности и нет. Настоящего леса, какой еще вчерась у них был – больше ста лет жди. А раз так – каков лес, таков и лесник.

Татьяна, то ли для задора, то ли от заглушенной в себе тоски, чтобы уж покончить с этим разговор, будто о пропаже несысканной, вслух поќ жалела:

– Некому у нас в лесники… Разве Дмитрию Даниловичу… как бы вот Красный бор, Устье, у нас не украли.

Так и встали за сеялки. Колхозный лесник ныне вроде сторожа при пустом амбаре. Кому столько на дело нет, того и суют туда. Но вот, сказав о Красном боре, Устье, Татья-на разбередила и Дмитрия Данилоќвича, и Старика Соколова.

В следующий перекур, Яков Филиппович испытующе поглядел на Дмитрия Дани-ловича. И расставляя слова, словно камушки по порядку с гоќрки скатывая, промолвил.

– А ведь и верно… Дело баба узрела о красном-то боре. – Помедлил как бы доду-мывая свою мирскую думу: – Вы Корины сызмальства о дереќве в лесу, как о животине в стаде, пеклись. И близкое будет далеким, коли о нем теперь вот заботы не знать.

Дмитрий Данилович не отозвался. Не то у него на душе. За лес только глухая боль. Чтобы Устью пропасть, и мысли такой не держал. Красный бор под особой охраной.

– Татьяна присела на мостик сеялки, а они с Яковом Филипповичем проќшли на лу-жок. Старик Соколов растянулся на траве, а пахарь, насидевќшись за трактором, решил по-ходить. Татьяна смотрела на него, ровно звала подойти. И этим смущала.

Время близилось к обеду. Прошли еще несколько заходов и Дмитрий Данилович сказал сеяльщикам, чтобы ехали с машиной, привезшей семена. Сам решил обернуться с боронами по загону от Гороховки. Почва успела просохнуть. Татьяна уехала, а Старик Соколов остался.

– Прокачусь коли с тобой, Данилыч, на мотоцикле, – сказал он. – И посижу на бе-режку, волей подышу, вон как от Кручи черемуховым духом веет. Год жди такой благо-дати. Пропущенное сегодняшнее – завтра твоим уже не будет.

3

Что-то заставило глянуть в сторону болотняка, когда отцепил бороны. На верхней дороге от Гороховки показался с брезентовым верхом «Уазик». Проехал краем поля и свернул к Шелекше. По окраске – не председательский, поновей. Благодушное настрое-ние спало. Горяшин. Но с кем вот он?.. Скорее всего, с Александрой. Колотин давеча ус-мехнуќлся, что Николай Петрович опять прячется от гостей. Уж если решил председатель скрыться, так и не пытайся его разыскать.

К Дмитрию Даниловичу подошел Яков Филиппович, тоже приглядываясь. Чуть миновав место бывшего Татарова бугра, "Уазик" остаќновился. Приоткрылась дверца ма-шины, мелькнуло что-то цветное, похоже косынка на голове. Так оно и есть – Александра. Ну это моя союзќница, мелькнула мысль. Пожалел, что закончил боронование, а то бы не влез из кабины трактора. Сев – минута дорога.

"Уазик" встал возле зазеленевших дубков. С Горяшиным и Александќрой был кто-то третий. Вылез из машины вслед за ними.

Александра приветливо махнула рукой стоявшим возле трактора. В жеќсте ее была вроде как усмешка: "вот и мы". Дмитрий Данилыч со Стариќком Соколовым вышли на прибрежный лужок. Горяшин ринулся им навстќречу. В голубой рубашке, темно-серых брюках, черных ботинках, похоќдил скорее на городского гостя, захотевшего взглянуть, как пашется

поле. Откинул на ходу с высокого лба прядь русых волос. Был энергиќчен, словно стре-мился к кому-то на помощь.

Незнакомый человек, разговаривая с Александрой, вышагивал нетороќпливо. Моло-дой, в светлой легкой куртке, летней кепке, держался справа от Александры, чуть поот-ставая. На груди висел раскрытый Фотоаппаќрат, сбоку сумка, которую он прижимал лок-тем. "Похоже, корреспондент – подумалось Дмитрию Даниловичу, – вот уж некстати". Старик Соколов стоял безмолвно, привычно взирая на начальство.

Горяшин, подойдя, поздоровался за руку с Дмитрием Даниловичем. Поќмедлив, будто узнавая, сделал насколько шагов к Старику Соколову, которого уж никак не ожидал тут увидеть. Подал и ему руку. "Староќверская борода, словно истукан на месте застыл. И шагу навстречу не сделал. Руку подал, словно из рукавицы при морозе ей вынул. И как в усмешку сделал староверский поклон миролюбиво". Эти мысли как бы саќми собой обо-значились на лице Горяшина. Выделялся тонкий нос, чуть кривились упрямые, резко очерченные губы. Взгляд уходил в сторону. Райкомовскому заву, похоже, навек врезалось в память, как этот Коммунист во Христе, когда ездили в Гари смотреть сосняк, разговари-вал с Суховым. Будто дядей родным ему приходился. И опять он на дороге. Это настрое-ние Горяшина каќкой-то догадкой промелькнуло в мыслях и самого Старика Соколова, и Дмитрия Даниловича, да и Александры. Об этом они опосля и обмолќвились друг с друж-кой.

Парень, корреспондент, здороваясь, представился пахарям:

– Великанов, Андрей, – сказал, обращаясь к Дмитрию Даниловичу и Старику Соко-лову. Доверчиво улыбаясь взглядом голубых глаз и обветќренным лицом, добавил, что он от Виктора Павловича Цветкова. – Приќвет вам большой от него, Дмитрий Данилович. Сам мечтал вырваться, да все дела…

Горяшин поглядел на корреспондента настороженно. С готовым мнением приехал от

этого Цветкова. Через него художник статейку о Гарях в газете проќпихнул. Пыл Горяшина притормаживался. Но и уняться он уже не мог. Сказал запальчиво, глянув на Дмитрия Да-ниловича:

– Указаниями партии пренебрегаете, дорогие товарищи. – Этим высказом как бы и корреспондента ставил на свое место. – Противитесь на лучших землях нужную стране культуру производить.

Значит, Александра отбивалась ото льна, не струсила… В ответ Горяшину Дмитрий Данилович пожал плечами, недоуменно шевельнул кисќтями рук, развел их в стороны: "как пренебрегаем?.." Голосом неприќнужденно сказал:

– По плану сеем… Все предписания в точности исполняем, – от объяснений и рас-суждений уклонился. Он не начальство, с него спрашивать нечего.

В темных, суженых зрачках Горяшина почти гнев. Надеялся, видимо, и на под-держку корреспондента. Печать партийна. Но вот три человека – "хозяева", сопротивляют-ся его энергии. Костлявый старик молча колол его сухим взглядам из-под лохматых бро-вей. Словно лунь из темноты зычил. А сам Корень ведет себя притворно "запротив". (Это строптивое словцо дошло уже до демиургенов). Под этого "хозяина" все и подлаживают-ся. У девицы-агронома свои отговорочки. И парень с фотоаппаратом выжидает без во-просов. Вроде уже и на их стороне. Заќву ничего тут и не остается, как менять тактику. И он мялся на месќте молча, поворачивал голову в сторону, делая вид, что оглядывает поле. Медлил. Окриком ничего не возьмешь, особенно при газетчике и этом бородатом колду-не… Пора такая приходит. Что-то обдумав про себя, вроде как учтиво спросил Дмитрия Даниловича:

– Звеном ведь работаете… Не тесно было бы на этом поде и в комќплексе. – Заву хо-телось не стандартно, а как бы по-крестьянски раќзговор вести, но все равно выходило указно-казенно. – Следом за боќронами сеялки, за сеялками прикатка.

Для Дмитрия Даниловича это уже разговор о земле. Можно и свои взгляды выска-зать. Разом бы пресечь поучения, но уже вошло в сознание это самое спасительное "за-против". Объяснил спокойно:

– Вы это правильно подметили, Игорь Константинович. Но вот почќвы тут у нас та-кие нескладные. Лучше если зерно, особенно пшеничное, не сразу за бороной в землю ля-жет. Дать полю воздухом подышать, обогреться… И с прикаткой лучше повременить, что-бы не заќлоснить пашню. Зерно должно дышать и лить вместе. Тогда и всходы будут дружные и здоровые…

Горяшин усмехнулся. Агрономию он знает, но не припомнит, чтобы кем-то дава-лись такие рекомендации. Требовалось одно – ранний сев… Но опыта у него нет, не прак-тик. И тут уж лучше отойти от спора с вечным мужиком. Но и смолчать, как бы сдаться, себя уронить и в глаќзах вот этого чего-то выжидающего парня, газетчика.

Выручила Александра:

– Наши земли привередливые, Игорь Константинович, – глянула предуќпредительно и на Дмитрия Даниловича, и на Старика Соколова. – Что ни поле, то свой нрав.

Горяшин ехидно усмехнулся, высказал:

– Да и хозяева тоже не без норова… – И ободрился. – Ну а все же, почему бы часть этого поля, Александра Васильевна, не засеять льном? Лен наше богатство, перспектива… На льне и специализироваться опытному механизатору.

Старик Соколов стоял не шелохнувшись. Будто не при нем разговор. Дмитрий Да-нилович тоже не отозвался. Не к нему обращение… Для Анќдрея Великанова, корреспон-дента, эта сцена, похоже, была выразитеќльней всяких разговоров. И он спокойно вгляды-вался в лица разных людей, при одной земле сущих. Александра слегка качнула головой Горяшину, вроде как и соглашалась с ним. И в то же время развела руќками – что теперь можно сделать – отменить работы?.. Но все же перед ней был зав отделом райкома. И она с лукавинкой извинительно сказала:

– Поопоздали маленько с этим, Игорь Константинович. Поле-то, счиќтай, засеяно. Да и чем сеять-то?..

Горяшин притух. А то приезжал, рубил: "Директива райкоќма на выполнение зада-ний партии и правительства!" Ныне вроде бы и колхозу дозволено иметь свое мнение. И его, Дмитрия Даниловича Корќня, принимать за хозяина. И этот вот Коммунист во Христе за пророка слывет – предсказатель.

Воспользовавшись заминкой, корреспондент несколько раз щелкнул фотоаппара-том. Дмитрий Данилыч сказал Александре, вроде как в проќдолжение с ней прерванного разговора:

– Отсюда завтра в Кузнецово перееду.

Горяшин, отвечая на какой-то вопрос Великанова, искоса поглядел на главного аг-ронома, не скрывая своего раздражения: "Этот "хозяин" никого уже и признавать не хо-чет, сам все решает". Александра кивќнула Дмитрию Даниловичу. Горяшину, уставивше-муся на нее, сказала:

– Будем думать, Игорь Константинович о специализации. – Заву как бы польстила, но и за пахарем инициативу оставила.

Горяшин, сглаживая разговор, наставительно вымолвил:

– Медлить нельзя, возрос следует детально проработать, не затягиќвать. И кадры серьезно готовить. Все должно быть основательно.

Старика Соколова задело, как он опосля сказал,"пустословие зава", потакать без конца этому– себя не уважать… Все время безучастно стоявший, тут он сделал как бы движение в сторону Горяшина, оставаќясь на месте, и словно в бубен пробил:

– Баем о дуге, дугу не согнешь. Даже и липовую. Языком тоќже поле не вспашешь. Со льном вполдела нельзя. Посеять его и убрать знаем как, а затем что?.. Третий год гниет у нас треста. Самим бы трепало в руки взять, да вот нет их, трепал-то. Да и брать-то ко-му?.. Скоро забываем в какой колее тебя, непутевого барина, из саней выќкатило… – Ска-зано это было явно для корреспондента. И Великанов застрочил в блокноте.

Александра, пряча улыбку, уведомила корреспондента:

– Соколов Яков Филиппович. Член правления, член партбюро.

Великанов сделал еще какие-то пометки в блокноте. Горяшин багровел. Белками глаз повел на Александру: "На что намекаешь этому субќчику". Заву вовек не забыть и то-го, как Коммунист во Христе, молчавший так же вот, разом сразил Сашу Жохова на от-четно-выборном собрали: "Должность парторга для дела определяется. Так и надо ее за-нимать годному к такому делу. А Жохов ко всему притирка: чего изволите, а не чего по делу надо. И себя не забывает. Куда нам в секќретари Жохова". Это было зачитано из про-токола партийного собрания на бюро райкома "Первым". Протокол Староверская борода сам проверил, не дал подправить. Как кость в горле зава торчал этот высказ. Но опыт и тут его остерег. Натужно улыбаясь, и желая все же одержать верх, высказал шутливо снисходительно, что пришло на ум, опять из подслушанного от самого Старика Соколова.

– А прежде все же было слово, как в писании-то сказано… Иначе все бы и пошло по пословице: "Окуля, ты шьешь не оттуля…"

Александра и корреспондент весело рассмеялись, Дмитрий Данилович тоже по-улыбался: улыбнись и ты, коли начальство шутит. А Старик Соколов со своим смешком этот высказ зава в рассудок взял.

– Верно это сказано. Но слово-то в Начале было самого Творца. Как Он сказал, так и мир сотворил. По разуму, значит. Оттого и вышло творение Благим. А коли Окуля по чужому слову к делу приставлена, все вроде бы и не без дела: один шить будет, другой пороть. Проку и нет от такого дела

Горяшин не соблазнился на спор со Староверской бородой:

– Так у нас зачастую и бывает, это верно, – сказал он наигранно, весело смеясь. И все за ним опять рассмеялись. С каким-то облегчением, вроде шутливо, ни о чем, и закон-чил разговор. Горяшин заторопился. Корреспондент, прощаясь с Дмитрием Даниловичем и Яковом Филипповичем, сказал, что побудет у них еще несколько дней.

Дорогой, сидя на мотоцикле, Старик Соколов молчал. У дома своего сказал Дмит-рию Даниловичу:

– Не больно по мне на твоем трясолете ездить. Хуже чем на телеге по булыжинам. – И все же попросил, – заверни, как в поле-то поедешь. Вдруг с Серафимом не выберусь. Слез с мотоцикла и сказал о Великанове, корреспонденте: – Парень-то и ничего. Вот бы о Тарапуне и написал. О тебе-то и не надо бы. Гусей только раздразнишь…

4

Дмитрий Данилович выехал из дому пораньше. У реки побуду с Яковом Филиппо-вичем, решил. В душе был зов поговорить с ним. В мастерских сказали, что Серафим Алексеич увез плуги. И Старик Соколов с ним уехал. Подумал о Татьяне и завернул к ней. Но дома никого не оказаќлось. На попутной со склада доберется, решил.

Колотин попался навстречу у Барских прудов. Сказал о Якове Филипќповиче, что остался на плесе. Вечером со щукой будет. Дмитрий Данилович поехал, не торопясь, к своему Данилову полю.

Плуги увидел на отвороте дороги через болотняк к Кузнецову. Огляќдел их, поехал к реке, где стояли сеялки. На мыске, при впадении Гороховки в Шелекшу, показался Яков Филиппович.

– Обмолвились давеча о рыбке-то, – заоправдывался он, будто застаќли его при праздном безделий. – Я и не стерпел. У реки посидеть, возле сосенок, оно и отдых госпо-ден.