Текст книги "Коммунист во Христе"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Думы на досуге.

1

Им с Лестеньковым пришлось таки посеять лен по дополнительному плану и сре-зать пары в звене. Так повелось – ты не в своем, и потому в неверном мире: потрафь должностному демиургену, что над тобой мнит себя божком, принеси ему жертву покор-ностью, и тебе от – него послабление изойдет.

Председатель, Николай Петрович, не настаивал, а упрашивал Дмитрия Данилови-ча уступить Горяшину. Иван тоже советовал "пойти навстречу" Сживаться как-то надо с тем же завом райкомовским. И пахарь махнул рукой. Спросил своего напарника, как он думает. И Толюшка с каким– то равнодушием отозвался:

Так ведь не отстанут, чего уж тут… Проходу не дадут. Буќдут талдычить и косо гля-деть. Больше и проиграешь, чем выгадаешь. Как вот нельзя лучше подходит к нам ныне присказка: "Не делай проќтив ветра, все на твоих штанах и останется". Всякая мирская мудрость житейским опытом складывается.

Старик Соколов как бы из далека тоже рассудил:

– Пороки наши и мы все – те же валухи-разини. К ним нас и удвинули… И тут уж как с кривым правилом стену дома не кривой сложить?.. Все вкось и войдет… Вот и об-ходись сам без такого правила.

Звено Леонида Смирнова (говорили Тарапуни) наотрез отказалось сеять лен по дополнительному плану.

– Леонид Алексеич, – предвидя и для себя неприятности, пыталась уреќзонить звень-евого Александра, – так же нельзя, сам понимаешь…

– План утвержден кем?.. правлением?.. – Тарапуня обрел уже свою таќктику и владел выдержкой "руковода". – Вот и собирайте общее собраќние, изменяйте и отменяете то, что нарешали.

Уверенность Тарапуне придала заметка о его звене в районке,"3аре коммунизма", Андрея Великанова. Ни кем-нибудь написана, а корреспонќдентом центральной газеты. Горяшин яро противился ее помещению: "Кого в печати отмечаете?.. Неуравновешенный тип, этот Тарапуќня". Пришлось идти за разрешением к "Первому". И тот рассудил: "Хо-рошо ли будет, если такая заметка в центральной прессе появится?.. А тут мы сами разбе-ремся". О Нестерове Андрей Великанов сказал: "Мужик с пониманием, но и ему прихо-дится осторожничать. Умный ныне управляќет методом выжидания. Глядит, куда само со-бой поворотят…" О льне Нестеров советовал Великанову не писать. Да газетчики и сами начинали уже понимать, на что не следует пытаться класть свой глаз.

Газету с заметкой вручил Тарапуне Иван. Звеньевой остался не очень доволен пи-саниной:

– Без прихваста, как лисе без хвоста, видно уж никак нельзя, – высказал он Ивану с ехидцей, будто инженер лично был причастен к этому прихвасту. – Ну да ладно, – взмах-нул он газеткой и тряхнул ухарски головой, – поможет хвост трубой держать, как царская грамота отпущенному на волю бедолаге.

Тарапуня вырезал заметку и дополнил большой свой бумажник, где он держал дру-гие разные вырезки. В заметке Великанова выделялись достоинства самого звеньевого: "Думающий, инициативный… В звене держится дух коллективизма при самостоятельно-сти каждого…" О самостоятельности – это подсказ Дмитрия Даниловича.

Горяшин избегал встречи с Тарапуней, опасался его выходок. Но "черт попутал". Уперлись лоб в лоб ненароком возле конторы. Молчком разойтись было нельзя, как же – старые знакомые. Тарапуня первый, без усмешечки, тронул за козырек кепку: "Мое поч-тение, Игорю Константиновичу". Зав протянул руку. И тут же снисходительно, как бы по-свойски, спросил прославленного звеньевого, сколько он льна посеял. Только что в конто-ре Николай Петрович доложил о перевыполнении дополнительного плана сева по этой культуре. Горяшин был в благодушном настроении. Тарапуня же слегка подвеселил себя в компании. Вроде безобидно, без задней мысли, начистоту, выпалил:

– Так уж ловко и ладно вы нас подправляете и подбадриваете разными накидками. Что санитары мураши во все гнилые щели влезаете. – Поднаторел в правилах обхождения. Порицал, и притом весело улыбаясь, всего лишь действия отдельного лица, а не порядки демиургенизма и самих демиургенов.

Горяшин вскипел, резко одернул: "Думай, что говоришь".

Тарапуня без возмущения отсек: "Мне-то что думать, оно и не положено, сущест-вуй без рассуждений". И все с той же своей затаенной ехидцей, вынул из бокового карма-на пухлый бумажник, извлек из него вырезки и выписки, и держа из перед грудью, тыкал в них пальцем, глядя в упор на зава и приговаривая, расставляя слова:

– Вот тут у меня постановления партии и правительства о предоставлении колхозам и колхозникам самостоятельности. А вы ходу этим посќтановлениям не даете. Против пар-тийной воли как слепой танк прете. Так и выходит, что вредите… А я вот весь в послуша-нии нашей парќтии и правительству, не то что вы.

От Тарапуни начальство отступалось, как от человека с озорными причудами. Шла молва: "Этот парень – буза. Что ему в гоќлову взбредет – колом не выбьешь". И все же пря-мой отпор ущемил заќва. Горяшин потребовал "положить конец" выходкам Тарапуни. Раз-мываќется колхозная дисциплина, хозяйчики развелись.

Но в райкоме "Первый" и тут не торопился с выводами. И пошли слуќхи: "Настоять, так и по-правде можно что-то сделать". Только вот беќда – делать-то по-правде, как надо, не многие уже и хотели. Лучше – как велят. И "пропаганда" Тарапуни не влияла на селян-ское мир-ство. Оно впадало "в медвежью спячку". Это "Первый", Нестеров, по-своему и учитывал.

На одном из совещаний специалистов как бы между прочим вымолвил: "Вот и бе-рите пример с Большесельского колхоза, там люди с инициативой, к своему делу подхо-дят творчески". Но председателей к примеру уже не тянуло. Им-то вольней, как язвила та же большесельская молва, "за демиургенами прятаться". Это "Первый'' тоже хорошо поќнимал. На него как бы уже массы работали.

Иван убеждался в правоте своих "крамольных мыслей", что неладности усугубля-ются служебным рвением мелких сошек – демиургенчиков", готовых поддерживать "вся-кое" "целиком и полностью". О Горяшине подумалось: "Поощри его Нестеров, а пуще Су-хов, и командовал бы он колхозниками, как мундирный старшина солдатами своей роты".

Опасения за Тарапуню у Ивана и Александры оставались. Не мытьем, так катаньем доймут парня. Дмитрий Данилович попросил Ивана поговорить о нем с учителем Климо-вым, парторгом. Не дать вере потуќхнуть в себе.

– А гектары Тарапуни по льну, – сказал он Ивану с полным серьезом, – пуќсть Гуров в сводку и впишет тарапунину звену. Горяшину к носу и поднести. Никогда крестьянин не жил обманом, самому-то себя, что обманывать, а тут, выходит, при обмане брюхо колхоз-ника сытей и голова целей.

Было муторно на душе от таких, советов сыну, к греху его подталкивать. Но вот высказалось. И за шутку уже не принималось. Пакостим-то сами, своими помыслами и руками

Зло свершаем. Ровно это о нас таких в писании и сказано: "Что творят – не ведают".

Сводки о дополнительном плане посевов льна, с перевыполнением его колхозами, были помещены, как и полагалось, в "Заре коммунизма". И Тарапунино звено попало в газету как передовое. И это не обошло молву. Ныне очереди у магазинов, что тебе преж-ние сходки. Над Тарапуней похвально подшучивали. И он тоже молчком улыбался. Разго-воры как бы и не о нем, а о чьей-то плутне безобидной. "С виду-то у нас по газеткам, везде рай, а дела коснись – хоть псом цепным лай"… Но кто лай-то услышит. Все по ветру и разнесется.

Старик Соколов Яков Филиппович, по окончании важного дела, как это уже всегда водилось, зашел к Кориным. И в неминуемом разговоре о льќ ном деле, подвел итог пере-судам: "Нужда не ложь, а наставит на тожь". Что тут было сказать: не по правде жить – душу в чистоте не обережешь, а ноли все во лжи – то вранье твое уже и не ложь, а избав-ление праведников от хулы. Но и тут совестливый мужик ходит, как сам не свой, ровно в нечистоте обмаранный. И опять же – кто к вони своќей не привыкает. Только как вот по-том-то отвыкать от нее… Соборно коли и надо отмывать всеобщий грех, в веру и входить, о том и Бога молить.

2

И все же, хотя ты и в грехе великом, солнце вечное над тобой и природа буйствует зеленью вокруг. Радость эта и отгоняет от тебя всякую сумятицу.

В первое же воскресение, как закончили сев, охваченные осознанием какой ни на есть, а освобожденности, Дмитрий Данилович позвонил Толюшке Лестенькову по теле-фону.

– Никак разбудил. Толя, – услышав сонный голос в трубке телефона, спросил с на-стойчивостью человека, имеющего неотложную цель и потоќму не больно винившемуся.

– Да нет, встаю, – услышал ответ.

– Желание есть рыбку поудить. Переберемся на комяге к большому плесу. А там посмотрим, можно и к льнозаводу… Или другие планы?

– Да нет, никаких планов, – голос ободрился, – можно, конечно.

– Тогда собирайся, я все приготовил… Ты мотоцикл починил… Так я за тобой за-скочу.

Дмитрию Даниловичу хотелось побыть вдвоем на досуге со своим напаќрником по звену. Поговорить о чем придется, без принуждения. И не дома, и не о Деле, а на воле, под небом просторным, как вот со Стаќриком Соколовым или художником. К тому же, как ни как, – они не чужие, по метрикам один отец, Данило Игнатьич Корин. Только фамилия у Анатолия Даниловича материна – Лестеньков. Это и понятно, чтобы род длился… Исстари шло – нет у ребенка отца – крестный его замеќняет. Без отца червь ущербно душу точит. И Дмитрий Данилович держаќлся с Толюшкой родственных, сыновне-братских чувств и от-ношений. Пуќсть эта родственность и не кровная, но привык к нему. На глазах выќрос, с Иваном из одной миски кашу ели… Но вот за последнее время в парне что-то недопони-маться. И тянуло с братцем побыть на вольном досуге.

В это раннее утро в голове Дмитрия Даниловича роились благие и раќдужные раз-думья. Как бы итожились то, что сделано и в то же время гляделось вперед. Создано новое поле, место клятое очищено от сквеќрны, хотя сами беды их не скоро еще изживутся. Все мы ныне как обоќзники в пути незнаемом. И попадаем в ухабины как бы не на своих доќрогах. К тому же жди, что вот, вот вскочит на тебя тать и опустошит твой обоз. Судьбой, знать, наречено свое счастье нам выстрадать, как грешникам царство небесное. Слова "судьбой" и "выстрадать" повторялись и не уходили из мыслей Дмитрия Даниловича.

Думалось и об отце, дедушке Даниле и об Анне… Перед взором предстала больни-ца. И тут же почему-то всплыл в памяти странный случай, свидетелем которого он ока-зался, Рядом с Анной лежала благообразная старушка. Вдруг она в беспамятстве загово-рила на языке, которого от роду не знала. Назвала себя синьорой, живущая в запамятные годы в Риме… Врачи объяснили все просто: "Гены сказались". Других объяќснений сразу и не возникло. А тут, при раздумьях о своем поле, будто по чьему-то подсказу, мысли от старушки переметнулись к Старику Соколову. Затылоглазник ему напророчил, что в од-ной из своих прошќлых жизней он был отшельником, обитавшем в ските на Татаровом бугре. И ему предречено во своей нынешнее жизни милосердно освободить душу ведуна, мечущегося возле своего истлевшего тела, на месте бывшего скита отшельника. А Дмит-рию Даниловичу, в той своей жизни воителю, сразившего ведуна, заведано извлечь ос-танки тления супостата из тьќмы и опамятовамю отдать земле. В доме Кориных поведан-ное об этом Яковом Филипповичем было воспринято иносказно, как поверье о колдунах, душам которых без высказа другим о своих черных делах, не дано отлететь от своего тле-на и век маяться. Яков Филиппович и сам поначалу не мог это иначе истолковать. А вот когда изынутые со дна Лягушечьего озерца кости, исчезнув с бугра, очутились на погосте, как бы выпрашивая мирского погребения, поверилось во все то, что предсказал затыло-глазник… В этот утренний час, в осознании

завершения своего дела, высказы Старика Соколова и пали на ум Дмитрия Даниловича. Будто пронзительным звуком, исшедшем свыси, донесќлись до слуха. Значит Провидением указано Кориным очистить клятое место от зла созданием Божьего поля… И что-то выри-совалось в вооќбражении. Вот он, воитель, сразил секирой, выкованной кузнецами Галиби-хиными, черного ведуна на льду озерца. И его вместе с лошадью замело пургой. Оттого дух его, подвлаќстный тьме, не мог войти в чью-то другую жизнь и метался вокруг. Те-перь как бы и исправлен недостойный православного воителя поступок – прах недруга опамятован. И настрадавшаяся душа черного супостата войдет уже, может и не в преж-нем своем зле, в коќго-то другого. Тут же возник и иной выспрос самого себя: "Кто же се-годняшние мы на своей земле?.. В каких жизнях и кто был?.. И все ли делаем, чтобы быть лучше прежних себя. Одни вот из нас во зле ходили, другие в неволе. Кто-то, как вот и старушка, – знатными были, может, и в свободе жили, и в добре. Все в нас самих происходит – или для улучшения себя, или для улучшения. Это и надо бы знать всем. И приближать к себе Правдой, а не отдалять от себя грехом, царство Божье. Было же оно в человеке до греха Адама и Евы… Но вот согрешившие прародители наши не покаялись, а как и мы сегодняшние, стали оправдываться перед Творцом, и тем гневить его. Мы, в гне-ве, и следуем за первогрешниками.

Порассуждав так о себе, Дмитрий Данилович обратился мысленно к сегодняшним своим демиургенам. Кем вот и кто из них был. И все ли они с начала своего на грешной земле обитали. Может и вправду есть явленные к нам из других миров. Ну там мелкие де-миургены изошли не иначе как из разных нас: держиморд, чичиковых, маниловых, коро-бочек… А вот – вожди?.. Даже и такие, каким был затылоглазник… Ну как плотским зем-ным тварям было додуматься и устроить для нас такое, что нас себя лишило?.. Коли так все будет длиться и по подобию нас сегодняшних возьмется будущие, мы – своим ли, чужим ли разумом, – изведем человечесќкую жизнь на земле… Были вот годы, когда с го-лоду мерли сами сеятели при выращенном ими хорошем урожае. Как подобное в голове земного человека может уложиться?.. А что если главные вожди – демиургены, в самом деле из обесовленных неземных тварей? И их цель – извести на Земле земное, вытравить из человеков человеческую душу?.. Человек – Божье творение. И зачем бы Творцу из обезьяны его создавать. А может и есть такие, которые как раз от нее и взялись или еще от кого-то? О том вот в шутку и без шуток и рассуждают городские философы. И верно, что-то обезьянье в нас проглядывается. Ну, например, задор рушить все, что до тебя бы-ло. И хитрость у тех же демиургенов обезьянья: все на кого-то сваливать, своих помощни-ков наказывать за свои же демиургеновы глупости. Вот Николай Петрович, председа-тель, держит перед собой Ивана и Александру. И их выпихивает к ответу. Так и Нестеров, "Первый", выставляет вперед себя Горяшина, когда надо за что-то перед верхами ответ держать. Высший за низшего и прячется. И уже нет виноватых. Потому и неисправима наша жизнь, коли каждому демиургену при нас таких хорошо. Во всем виноват рабоќтный люд, которым все и прикрываются. Бога уже ни для кого нет под властью демиургенов. А раз ты не божий, то и не богобоязненный.

Это были неотвязные мысли, мимолетно промелькнувшие в урочный час в голове крестьянина. Как их другому высказать?.. Кто вот поверит, что они со Стариком Соколо-вым свиделись с потустороннего мира духом, с затылоглазником. Он ли их вызвал на Та-таров бугор, или они его, поќди разберись. И как матерый зверь покидает усмотренное охотником его логово, так и клятый дух ведуна ушел из своего кубла, когда оно озаќрено молитвой в истинной верю… Толюшке Лестенькову он этого не реќшится высказать. Пого-ворят лишь под высью неба об обыденном, о повседневном, чем жизнь их определяется.

3

В доме еще спали. Первое за эту весну отдохновенное воскресение. Дмитрий Да-нилович заглянул к Анне. Она открыла глаза, спросила:

– Уходишь куда что ли?..

Он сказал, что собирается на плесо с Толюшкой. Анна подняла голову, как бы же-лая встать и проводить, но не встала, не проводила.

– Сходи, – вымолвила она и попросила, чтобы ненадолго. Воскресение, так и в за-городе надо поделать. Вместе и хорошо бы.

Он посидел с ней, поправил постель, подушки. Она заторопила его, чтобы уж шел, раз надумал.

Подъехав к дому Лестеньковых, Дмитрий Данилович стукнул легонько в окно, по-дождал. Вышло на крыльцо мать Толюшки, Агаша. Только вернулась с дойки. Высунулся Толюшка из бокового окошка, прошамкал, что выходит. Дмитрий Данилович шутливо за-метил, что рыба больно сытых не любит.

Выезжая на дорогу, глянул в сторону дома Татьяны. "Вот ведь напаќсть какая, ша-лая баба в любви призналась, старику-то". Грудь обволокло теплом. "Тьфу ты…" – ругнул себя и сердясь и радуясь вроде бы чему-то не своему. Нажал на газ, резко вывернул "Уралец" на большак. Сбавив скорость, спросил, обернувшись к Толюшке:

– На овес-то не наведывался у прудов?.. Нет, может, завернем. Вчера мимо проез-жал, – сказал он, глянув через плечо на своего напарника, – сосняк в Гарях захотелось про-ведать как спасенного от гиќбели…

Лестеньков буркнул, кивнул, "можно". И они свернули к Барским пруќдам. И тут Дмитрий Данилович обратил внимание на одеяние парня. Сиќняя спортивная куртка, кепка с большим козырьком, как у канадского фермера в одном польском фильме. Брюки тоже не обычные. Зятья в таких приезжают. Это все Дмитрию Даниловичу и сразу бросилось в глаза, но мысли затормозились. Может вот из-за Татьяны. Сам он был в паќрусиновой куртке с капюшоном, брюках из плотной материи, кирзовых сапогах. На голове старая кепка, выгоревшая до землистого цвета и белых ниток. Наряд колхозника, не канадского Фермера, вроде как-то и стыдновато перед фермером-то, пусть и в кино он перед тобой.

– Ты Толя, что тебе заморский турист, – оглядел парня пристальней. – Иван со Светланой тоже хотят купить брюки такие, но не попадаются, дефицит, говорят. Чудное это слово, с каким-то душком нынешним. – Тут же отринул усмешливое. – А тебе идет, где достал-то?..

– Джинсы-то?.. – Лестеньков оглядел себя, вроде как стесняясь, что вырядился. – Зимой купил, когда в Ленинград ездил к маминой родне. У одного морячка отхватил. Че-го, думаю им лежать, решил обновить. Обшарпанные, они модней считаются.

"А кто-то ведь, где-то принимает эти самые джинсы за признак стиќрания граней, – подумалось с досадой Дмитрию Даниловичу. – Деревню хотят сгладить, сделают совсем без "граней, как бочку без обручей…"

Прошли к загону овса. Еле заметными щетинками торчали ростки на прикатанной пашне. Лестеньков не знал, что сказать, поле, как поле. Дмитрий Данилович прилег, при-слонил голову щекой к земле. То же сделал и Толюшка. Вроде бы на глазах раздвигались тоненькими шильќцами всходов поры почвы. Поле кишело, ровно мелкие букашки на нем шевелились. Лестенькову никогда не приходилось так вот разглядывать жизнь нивы. За-снять бы на пленку, убыстрить движение, и – невероятќное: земля дышит, шевелиться… Завтра тут все уже будет другим, иное движение.

– Люблю вот так, с тайностью, разглядывать исходы, – признался Дмитрии Данило-вич своему напарнику. – Ровно все в сказке про чудо-юдо. Отец меня учил так весенним полем любоваться. А отца – его отец. Глядишь, залюбуешься и загадываешь, живешь эти-ми загадами, пока уржай не соберешь.

4

Солнце выкатилось из-за леса и, яро пламения, пошло вверх. А они только сели в комягу. Хороший клев был упущен. Но на реке теперь самая благодать.

Возле Мохова Шелекша была с переборами. Вода струилась с игривым перезвоном по камушкам. Дмитрий Данилович провел комягу по углублениям. Широкий плес за Гро-ховкой считался окуневым. Закинули удочки. Толюшка почти сходу вытащил окуня. Прошла минута, опять поплавок его повело. Так берет хитрая рыбина, или малявка плю-гавая. Толюшка подсек, когда поплавок пошел вглубь. Ощутил тяжесть удилища. Дмитќрий Данилович подхватил сачком леща. Начало удачное.

Поклевывало и у Дмитрия Даниловича. Часа через полтора клев совсем спал. Рез-вились верховушки, но вскоре и им надоело. У Лестенькова были три окуня, лещ и пять сорог. У Дмитрия Даниловича поменьше. По былым временам это не рыба.

– Тебе повезло, – сказал Дмитрий Данилович Толюшке.

– Говорят, кому в ловле везет, да в картах, тому в любви не везет, – отозвался То-люшка.

– Ну, это ты, парень, брось… – Толюшка был грустен, похоже жалоќвался на судьбу. – Чтобы тебе да в любви на фортило… А если и так, то, как в песне-то поется: "Еще не из-вестно кому повезло".

С Олечкой, завклубом, у Толюшки тянулась канитель. Девица мечтаќла о городе… А может парень хитрил, камушек в его, старика, огоќрод?.. Все же подумал, что надо вот со Светой поговорить, подружки они с Олечкой. Если любовь, тогда чего зря девке парня за нос водить. А нет ее, так и пыль с сапог стряхни… И опять мысли о себе "Неужто молва пошла?.." И как бы отвлекаясь от своей персоны, будто он – это не он, стал размышлять: "Не гадал, что на шестом десятке этот червь точить станет". Было осуждение "этого" че-ловека. На него смотрели глаза Анны, которую он жалел пуще себя. К Татьяне совсем иное чувство. Просто влекло, как влечет что-то сродное душе, но отќстраненное от тебя. Распознать такое и самому трудно. Осуждать тоже как-то не больно осуждается. Прегре-шение ли тут?..

5

Выбраться на Шелекшу и не взглянуть на Данилове поле – немыслимо. Может для этого Дмитрий Данилович и зазвал Лестенькова на рыбалку. Толюшка видел поле только со стороны болотняка. А это – все раќвно что и не видеть. Сам Дмитрий Данилович вчера объехал вокруг него. Но все равно влекло. Будто зазывала какая-то Светлана сила, сущая теперь там. И хотелось, как в храме, молитву сотворить, и отклик на эту свою молитву на-деянную тут же сердцем услышать.

Комягу причалили напротив большого дуба к ветле, постоянному месќту Кориных. По тропке вышли наверх. С берега вгляделись в простор. Воздух над полем струился, пе-реливаќлся волнами света, возрадуя душу пахаря. Дмитрий Данилович и на этот раз, глядя на поле свое, застыл, как перед алтарем, за которым тайна и взыв к ней.

Лестеньков засмотрелся на линейную ровность борозд и заделку конќцов поля. У него самого так не получалось. Талдычат постоянно о культуре работы механизатора. Но говорение пустое отлетает, как полоќва по ветру. В чем и где эта культура. Разве такое словом объяснишь? Она в самом тебе, о чем и не задумываешься никогда. Рабоќтал То-люшка вроде бы и добросовестно, ни к чему бы и слушать чьи-то разговоры об этой куль-туре. А тут вот увидел – краской лицо взялось. А ведь, как и что делать показывал Дмит-рий Данилович. Думалось – так и делает… В деле земледельца есть тайна не сразу пости-гаемая. А вернее – не всеми. Как на все могут рисовать, петь, играть на баяне. При виде этого поля как бы что-то рождалось в тебе заново. Поле не оканчивалось, а уходило ввысь, в небо. И там продолжалось. Пашня у Барских прудов не вызывала у Лестенькова такого воображения. Дмитрий Данилович, подумалось Толюшке, не без цели завернул да-веча к прудам, а чтобы дать почувствовать вот эту особенность и красоту своего поля. Увидеть – и одно сравнить с друќгим. Красота отыскивается душой и сердцем всю жизнь. Они не стали разглядывать укоренившиеся ростки пшеницы. Стояли воќльно. Пришли сю-да, чтобы вдохнуть воздух этой земли. Тут создан свой мир пахарем. Толюшка Лестеньков видел свободу Дмитќрия Даниловича, как свободу хозяина в своем доме. Данилово поле неќповторимо. Другой уже ничего не может в нем изменить, как вот в созданной мастером картине.

Лестеньков удивился, когда Дмитрий Данилович заговорил с ним о Гаќрях, куда он вчера ездил, о сосняке там. Лес бередил душу пахаря, нет над ним глаза. Вроде и раскаи-вался, что не пошел в лесники. У Толюшки и вырвалось:

– Вы, дядя Дмитрий, в лесники?.. А поле это как же?..

Шли какое-то время молча берегом, вдоль шеренги дубков. Хозяин поля глянул вопросительно на молодого пахаря, и Толюшка сказал тоже как бы с выспросом:

– Как можно пойти в лесники на грошовую зарплату?..

– Понимаешь, дело-то какое, Анатолий Данилович!.. – Дмитрий Даниќлович и сам не знал, пошел бы он в лесники или не пошел… И был озадачен. Задумался, сказал: – Поќле, оно родит ежегодно. Сегодня с ним оплошал, на другую весну дело поправишь… А лес?.. Ему надо бескорыстного хозяина. Петр Первый запрещал рубить сосны, если им меньше двух веков. Такой лес держит силу земли, и силу нас, людей. Вот чего мы не можем взять в толк. Шелекша, Гороховка, другие реки наши, не те ныне, какими я их в детстве видел. Век человека короче века дерева. Лесник и не о себе заботится, а о внуках и правнуках. Нам ведь и невдомек, что для нас тоже берегли. Тот же Красный бор, Гороховское Устье… А поле Данилово – ты для него, наследник…

И все же Лестеньков не мог принять мысли Дмитрия Даниловича всерьез. Работу лесника он представлял. Вернувшись из армии, пошел было в леспромхоз на трелевочный трактор. Заработок соблазнил. Но не завлекло. Уговорили перейти в лесничество. Шла подготовка к лесопосадке по вырубам. Колесил на тракторе с однолемешным плугом меж пней. Рядом крутился лесник, показывал, где и как вести борозды. Лестеньков и сам это видел, сказал леснику:

– Вот что, дядя… Сами бы и научились ездить на тракторе, чем мою тень топтать. Хотите, за неделю обучу, а то один из нас тут лиќшний, скорей всего я.

Лесник оказался шустрым мужиком. И вроде как беззаботным и насмеќшливым. А, судя по тому, как устроен его домик и хозяйстќво, – и не промах. Без этого, понятно, и лес-ник не лесник. Где ему на лесникову зарплату прокормиться. Им и платят с учетом, что будут "пользоваться"… Наќ стоящие лесники, если с головой и с руками, живут припеваю-чи. Этот и был из таких. Ответил Толюшке на его высказ, хитро, с усмешечкой:

– Эх парень, парень!.. Сразу видно, что зелен, разумения житейсќкого еще не на-жил… Безработицы что ли захотел?.. В том и спасеќние наше, что много напридумано должностей. Я вот сейчас над тобой стою, кто-то надо мной. И все не в обиде. Ты тоже начальник трактора. Можешь надо мной покуражиться. Как в сказке и держимся друг за дружку… Без мышки репки не вытянуть из грядки. Репка-то вот на грядке растет, за гряд-ку и держишься.

Оказалось, что лесник этот знал трактор и умел работать на нем получше самого Лестенькова. Отставник, полковник механизированных войск. Но не положено было лес-нику при двух должностях состоять. Таќков порядок. Он властью демиургенов усмотрен, лукавым и бережется.

Толюшка в лесничестве не остался. Может Олечка, завклубом, была причиной. Поддразнивала парня, когда он приезжал домой к матери, называя его лесным тетеревом, заявляла: "И дня бы не прожила в берендеевой глуши, будь там хоть царские хоромы".

– Яков Филиппович человек прозорливый, – говорил между тем Дмитќрий Данило-вич, как бы раздумывая вслух и опровергая мнение Толюшки о колхозном леснике. – Я тоже сразу-то посчитал, что не та для меня должность, а он вот заставил задуматься… Лес-то у нас, как у недќруга в плену.

– Не верю я, чтобы вы пошли в лесники, – стоял на своем Толюшка. Если при лес-ном кордоне, от государства, как вот тот лесник в Сослачихе, где я работал, другое дело. Тот втихаря может и лесину налево пустить. А тут что можешь?..

– Поле-то я бы и не оставил… Как-то по-глупому выходит, быть целым народному добру, или быть погубленным, зависит от того, кто к этому добру приставлен. А у нас вот должность человеку дают, а не знатока к делу ставят. Дело-то, оно, как было всегда, так и есть. Само по себе существует. Наша забота – земля, мы крестьяне… – И круто переменил разговор, ровно побоявшись чего-то. – Трактор тебе, Анатолий, надо бы новый. На повы-шенных скоростях пахать, безотвалку осваивать. Надо учиться главному – лишней работы в звене не делать. Дело пойќдет спорей и земле меньше терзаний и больше покоя. Не коле-са круќтить, а растить хлеб. Быть цивилизованными земледельцами…

Высказав слово "цивилизованными", вспомнил разговор со Светланой и Иваном. И как-то застеснялся. Вроде чего-то чужого захотел, не своего. И словечко вот пришлое поддел. Какая тут цивилизация при демиургизме и демиургах.

Лестеньков промолчал. Цивилизация – это ведь просто слово, котоќрое на собраниях говорится ради одних лишь высказов. А по высказам чего нынче делается.

Побывав на Даниловом поле – вроде как в другом мире, в стороне от казенной су-толоки на миг очутились. Сели в комягу. Надо было возќвращаться к себе сегодняшним. Дмитрий Данилович взялся за весла, а Толюшка стал подпираться шестом. Течение не велико, но все же соќпротивление и от такой воды. Подплыли к камню Шадровику, прочно улеќжавшемуся под моховской горой. И Дмитрия Даниловича ужалила наветная мысль: "Неужто и нам так вот суждено век залежаться, камнем на месте, и обкорнаться под сти-хией чужого неразума.