Текст книги "Коммунист во Христе"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Марфа Лукинична, Дмитрий Данилович и Анна Савельевна, вспоминая свою ко-роткую доколхозную молодость, умилялись той порой. И верно, что от жиќзни добра жда-ли. Радость была, деревни принялись строиться. Веќра держалась, и в церковь ходили, гос-тились по престольным праздниќкам, добром пытались жить.

– Тут, знамо, враз и не скажешь, как это на нас тяжелой глыбой сатаќнинство свали-лось, – высказал Яков Филиппович как бы итожа разговор. – Погнались как резвые охот-ники за зайцем, за своим светлым будущим. Заяц-то о четырех ногах, где его в прямой по-гоне догнать. В сказках он вот всегда хитрее охотников, а мы по сказке и живем, только беда, что не по своей, а по чужой… Лозунг вот приманный протрубили и поќшли повсеме-стно псовые охоты. Думали, что и поймали зайца-то, во луќкавый нас обхитрил, в свой те-рем и завел. – Улыбнулся, как бы только своей мысли. – Вот для прозвания таких ималь-щиков зайцев слово хитрое и пало на язык нашему мужику: демиургены, значит,

над нами, переделыватели мира во свой лад.

Анна Савельевна, все еще не изжившая опасений от всякого "нетакого" слова-высказа, робко попыталась отвлечь мужиков от непраздничных раќзговоров.

– Бывало, помню по своей родне, все больше о веселом и радостќном делились в праздники. И о чудесах, творимых праведниками рассќказывали. Жили в своих заботах, и пытали друг друга, как дело спорее делать.

Марфа Лукинична, тоже настороженная жизнью, предостерегла, будто соглядатая какого опасаясь:

– И дались эти демиургены, будто чудище какое увиделось… Вон Симка Погостин идет с поминок и на все село: "В демиургенов мать…" Да и в клубе этим словом кого уж только не окрестят, и у очереди в магазин оно на языке.

– На Святой Руси, оно святыми и матерятся, – Яков Филиппович наќколол на зуб вилки скользкий рыжичек, похожий на пуговичку на его пи-джаке, спрятал неторопливо в волосьях бороды и усов, и как бы затаќенным в себе поделился: – Душе и легче, когда ей даешь хоть малость посопротивляться. Где-то в тебе уже и копится сила для уважения себя. Беда и невелика, если тот же Симка Погостин демиургнется, смрад из себя выпустит, беса вытолкнет.

Изошедшее, можно сказать, от Дмитрия Даниловича слово "демиургены",

и тут вот, за праздничным столом, настраивало на особо веселый лад. Погуляв в молве, оно пало на язык и самим демиургенам. Будто бы на областном активе колхозников, кто-то, кого-то и нарек демиургеном. И зал с шумом отозвался. Похлопать открыто не отва-жились, но слово приќзнали. Не только вот красная Москва поучает простой люд, но и сама от бывших лапотников кое-что тужится перенимать.

Подняли рюмки за этот высказ. Отведали и пивка. Перемолчали, проќбуя и хваля яства Анны Савельевны.

На том как бы и забыли о своей сердитости на кого-то, и на что-то. Марфа Луки-нична с Анной Савельевной перемолвились о своем, что лучше по нынешним временам впрок запасать. Дмитрий Данилович с Яковом Фиќлипповичем вспомнили старую гостьбу с теми, кого уже и нет. Иван и Светлана как бы передумывали высказ Старика Соколова о демиургенах. Молва всякие новости разносит, как дым в сухое лето больќшого болотного пожара. Но на этот раз Яков Филиппович увязал свой рассказ с верой и Рождеством Хри-стовым, и пребыванием в коммунистах. Проглядывалась уже какая-то неслучайность все-го в их сегодняшней жиќзни. Даже вот и появление словечка демиургены…

Но видно уж не в силах были вчерашние мужики отойти от того, что их сделало се-годня другими, и что их корежит, как лед река в неурочќную оттепель.

– Не выходит из головы анекдот о мужике и цыгане, – понужденќный своими мыс-лями, сказал Дмитрий Данилович. – Помнишь, лоди, Филиппыч, Павла-то Васильича. Те-бе-то как не помнить… В Зимнюю Николу при своих гостях он этот анекдот и рассказал… А недели через две за ним приехали два милиционера… Дмитрий Данилыч тянул, не реќшаясь пересказать сам анекдот. Оговорился: – Кто-то вот видно из его гостей другого по-веселил, другой – третьего… До кого надо и дошло…

– Так и расскажи, Данилыч, ныне-то уж ничего, – подбодрил Яков Фиќлиппович.

– Идут это мужик с цыганом по столбовой дороге, – начал Дмитрий Данилович, – цыган и спрашивает мужика: "Скажи дядя, о чем провода гудят?.." "Да кто его знает, ма-ло ли кто брешет на концах. А цыган свое: а вот о чем: кто первый назовет, что на дороге попадется, тоќго оно и будет… Видят лежит в канаве кляча, а возле хомут и узда. Цыган на лошадь глаз вострит, а мужик на хомут и узду, к чему колхознику кляча. И сразу выкќрикнул: хомут и узда… Не так, говорит цыган, надо одним словом: хомузда… Забрал цы-ган хомут и узду, нахлестал клячу, она и вскочиќла. идут дальше, видят доска с дырьями. Мужик сразу: дырдосочка… На этот раз правильно, сказал цыган, твоя находка. Так и ра-зошлись, колхозничек с дырдосочкой, а цыган с клячей в хомуте и узде.

Анекдот слушали с веселым высмехом. А когда дослушали, на лицах осела груст-ная улыбка.

Анна Савельевна не сдержалась.

– И верно, что все свое отдали пришлому цыгану, а сами с дырьями остались.

– Чур, чур, да минет нас всякое мирское лихолетье, – прогудел гуќстым басом Ста-рик Соколов. – Так и налей всем, Данилыч, во неповтоќрение лиха. Во Христово Рождест-во, пресносущего глагола ради, душа раба и должна в радости воззваться. Не на дороге дырдосочки

искать, а домом жить… За то вот и староверов обед не грешно переступить, мужикову ду-шу хоть так вот ныне обрадовать. – Взял долитую Дмитрием Даниловичем рюмку, и бла-госклонно проговорил: – с Богом да будем жить во добре…

И все за столом повторили:

– С Богом… – Будто на дальнюю дорогу без цыгана друг друга блаќгословляли.

Светлана сказала: с Богом, и почувствовала какую-то внутреннюю легкость, словно сомнения в себе душевные преодолела.

Анна Савельевна усердно потчевала всем, что подала на стол. Марфа Лукинична не переставала хвалить яства. Яков Филиппович кивком головы и жестом рук выказывал свое довольство. Светлана говорила: "Спасибо мама". Попересуждали без жалоб о причу-дах своей нынешней жизни. Все вот, что от своих рук да свое – Богом на пользу данное. К "непутевым предкам" детки из города и жалуют с подарочками в барских обертках. По-глядеть только на них, да и забыть. А настоящее-то от нас с собой увозят. Оно и без вреда, и милее всякого дива заморќского.

– К Новому году тоже вот сын с внуками наведался, – сказал Яков Филиппович. – Ну там одарил стариков диковинками… И самым ценным было, кто бы мог подумать, – помедлил, пряча в бороду смешок, – бумаќга особая, намотанная, как когда-то нитки мота-ли, на толстую цевку. Заморская, не нашими буквами и словами означенная. Туалетная, значит. Она им там в генеральских магазинах выдается. Так-то не больно и наќйдешь, де-фицит называется… Вот какая такая цивилизация к нам оттуќда поступает. Но не для всех, выходит… Приезжайте, говорю, к дедуќшке с бабушкой на Рождество. Так нет… Как это генералу поповские дни праздновать.

В волю, с высмехом и весельем попереговаривались о разном своем за празднич-ным столом. Вот мы какие, бережем в высказах свое родовое, как приданое в сундуке, для будущего. А те, кого при этом таимся, по басурмански веселятся, пятясь от мужика задом

наперед. Потом, высмеянное стариковское, от нас же и перенимают, объќявляя как свое больно новое. И в Бога непременно поверят. Но вначале нам самим, как милость особую, дозволение на то даруют.

Светлана вслушивалась, что говорилось в праздничном настроеќнии. Все это было для нее будто голос из неизвестного. Вклюќчала диктофон, и говорившие оборачивались в ее сторону. И крепла мысль: вот из этой памяти и возойдет грядущее.

– Ты, милая и рассуди наши речи, – словно бы угадывая ее думы, скаќзал Старик Со-колов. – Кому же еще, как не учительнице, знать все про нас. Мы пахари, о животе печем-ся, а ты о душе позаботься завтраќшних нас. Мы – это значит корни дерева, а вы, учителя и все другие, ветви. Коли корень дерева болен, то и плодов нет. И наоборот, коли к плодам вкус потерян, то и корни в силе слабнут. Без радости-то тоќлько жизнь свою мучаешь.

В молве уже бродило – новая учительница, как вот когда-то их приќходский батюш-ка отец Матвей, выспрашивает стариков о прежнем. Яков Филиппович и поощрил в этом Светлану. И она отозвалась:

– Прошлое – это то, что тебя таким взрастило. Каждый и должен знать, кто он и от-куда. Чего же ради своего стеречься?.. Будто ты из ничего на свет Божий явился. – Светла-на невольно поймала себя на мысли, что привыкает к деревенскому высказу и образу мыслей. В речь сами собой вплетаются чисто разговорные слова. Это и от учеников к ней как бы переходит.

– Вот, вот, – вымолвил Старик Соколов. – Учителя и священники, коли умные попа-дались, летопись по своему приќходу и вели. Церковь со школой мирянам свет и несли. Ныне церкви нет, так учителю общинником нравным и надлежит быть. А то весь люд рас-тасовали – кто первый, кто второй, как лесины по мерке разложили, где дрова, где кряжи. И это классами называют.

О классах то и дело затевались в доме Кориных щекотливые разговоќры гостей и художника. Вот они, что сейчас сидят за праздничным стоќлом, вроде все одинаковые, и по мыслям, и по делу. Ан – нет. Разные: одни ближе к первому классу – к гегемонам, другие – ко второму, как бы ему подчиненному. И между ними прослойка, как начинка в пироге. Или прокладка между чем-то твердым. И под все теория подведена, наука создана. По этой теории между классами непременно должна борьба. И не простая, а непримиримая. Она на глазах у всех и происходит. А командуют-то этой борьбой – надклассовые демиур-гены из прослойки. Кто же тут гегемон-то?.. Упраќвляет они народом и верно что – как пас-тухи стадом скотины. Старик Соколов сравнил такую растасовку живого люда с рас-кладкой бревен. А муж Насти, сестры Ивана, с сортировкой рыбы, попавшей в сети. Что побольше – клади перед собой, поменьше – в правую сторону, остальную – налево, а ме-люзгу – кидай в отброс. А на деле-то – все это те же Корины, ставшие и рабочими, и кре-стьянами, и интеллигенцией. Присмоќтреться, так и совратившихся сыщешь. Их всех как бы и заставляќют целиться друг в друг друга… Подлинное-то деление всего нашего люда самое, что ни на есть, простое: демиургены и все остальные. Так вот об этом кем-то из городских гостей высказано: "Натуральная рассортировка". Народная классификация, молвой оглашенная. Это все подспудно и откладывалось в мыслях Светланы. После ухо-да гостей, Якова Филипповича и Марфы Лукиничны, у Ивана и Светланы осталось радо-стное чувство. Вроде вот, вот в их жизќни предвещается и грядет истинное, глазозримое Рождество Христово. Но это грядущее опять же только в их мыслях, в слове. И все же – есть уже и дело. Оно в осознании силы самого слова. Именно со Слова и изошло Начало.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Загоститься – что натерпеться.

Дмитрий Данилович с Анной Савельевной засобирались в город. Анна прихвары-вала. Врачи и направили в городскую больницу. Надо бы немедля и ехать, но Анна тяну-ла. Корова вот отелится, раздоит, так тогда уж.

Определенной болезни у нее не находили. Последствия травмы. Бык пободал, опе-рацию на животе перенесла. Вот и сказалось. Заныла, как у солдата старая рана. Дмитрий Данилович втайне переживал, торопил. И вот после Рождества засобирались. Но собра-лись только на Сретенье.

В хозяйстве все было припасено для скотины и по дому. Сено корове и теленку сложено в хлеву за решеткой. Они сами его достанут, тольќко подправь. Хлеба три-четыре буханки Иван купит. И Светлана когда забежит в сельмаг. Для подкорма скотины, куриц, поросенка и хватит.

Анну Савельевну положили в лучшую больницу города. Похлопотала сватья, Евге-ния Александровна, мать Светланы. Не обошлось и тут без медку. С пустом ехать по та-кому делу – все равно что за границу без долларов. Так сватья сказала.

Дмитрий Данилович остался у дочерей и сестер. То у одних погостит, то у других. Присматривался к внукам и внучкам. Летом, когда они приќезжали в Мохово, с утра до ве-чера пропадали на реке, в лесу. И самоќму было недосуг. Теперь он в гостях у них. Видит в них то, чего не замечал в деревне. Крестьянского – знать за собой постоянную обяќзанность – в привычках их нет. И пытливость ребячья заменяется какой-то суетливой торопливо-стью. Куда-то пойти, к чему-то успеть. И все вроде как не для себя, не по делу, а для кого-то, и для чего-то. Школа многоэтажная, квартира в большом доме. Между домами, вроде на случайно пустующем месте – каток. Внуки и внучки постарше – те еще отправляются по воскресениям за город. Лучше бы забрать их на каникулы в деревню, к себе в Мохово. В русле заснеќженной реки на следы зверюшек поглядели бы. Лес зимой, как царство за-колдованное, спит. Поосмелев покатались бы на лыжах с горок, Гороховской кручи. Такое навек в тебе остается.

Одолевала скука, тоска по дому, по своему делу. Обо всем и раздумыќвалось. Ему бы вот никак не привыкнуть к городской жизни. Без своего дома – ты на чужбине. И бро-дили от невольного досуга в голове, повќторялись мужиковы мысли: если бы Корины, весь их род, осели в Мохове?.. Другие, у кого нет тяги к крестьянству, – находи по охоте дело в том же городе. Но вот по чужой воле вышла натужная помеха природному людскому умыслу. И все Корины страдают. Тоскуют по труду вольному на своей ниве. Хотя и в го-роде не последние, что называется, – в передовиках и ударниках…

В квартирах дочерей, сестер, племянников, сватьи Дмитрий Данилович исправил всяческие неполадки, недоделки. Где-то и полы перебрал и выровнял, двери укрепил и пе-реставил. Рамы оконные поправил и подогќнал. Плиты газовые отремонтировал и отрегу-лировал. Краны водопроводные, электропроводку в божеский вид привел. Не мог в ум взять – что

же это с людьми-то стало, не жилье для себя, а ровно хлев для скотиќны на скорую руку сварганили и живут… Без дела, без ходьбы в больницу к Анне – и недели бы в городе не прожил. И поразила безотрадная мысль: да кому же и как это в башку втемяшилось и для мужика в дереќвне такие вот склепы городить?.. Жизнь в них скудеет, укоќрачивается, ум обленивается и омрачается. Усадьба просторная крестьќянину нужна, а не собачья конура… Слышал вот, будто в Ленинграде, где-то на Охте, дали цыгану квартиру. Выпросил четы-рехкомнатную и на первом этаже. Семья большая, да цыган и клянчить, и хитрить умеќет, не наш брат. В одну из комнат он лошадь поставил, по стенкам на крючьях сбрую, "хо-музду" развесил. Вначале не поверилось, досужая байка, а тут поверилось: цыган и не мог по другому… А вот мужика, похоже, и удалось к чему-то приручить, сделать из него "дырдосочника".

Соседи и знакомые дочерей дивились, откуда у колхозќника такая сметка и умение в руках, свой взгляд на все. Дмитрию Даниќловичу это не льстило. Что же мы знаем о сво-ем народе?.. Вяжем ему руки, "пудрим мозги", как городские говорят. Не ярись, будь как все. Вроде бы не чужак какой-то нас пеленает, а сами себя в угол загоняем. Неудачник старается онеудачить ближнего, лодырь осмеять старательного. И это поощряется, но ведь к обезьяне близимся. Чтобы мужику, да быть смышленей городского – не моги и поду-мать, мужика надо всему учить… А не от мужика ли все сущее на Руси взялось и пошло. Ему, лапотнику, все с ходу дается… Он и города строил, заводы создавал, столицы укра-шал. И шло это к неќму от сельской кузницы, от ремесла в избе. Чума самоуничижения нас охватила, лукавый внушил беспамятство. И мы стережем в себе раба покорного, зимого-ра-пролетария беспутного. И вроде бы вот понеќмногу начинаем понимать, что, попирая мужика, близимся к разору, к пропасти. Но скоро ли это демиургены осознают?.. И осоз-нают ли? Когда через месяц с Анной вернулись домой – в рай попали. Анне после опера-ции вроде бы и полегчало. Сразу же к своей корове, дородной Питерянке, пошла. Дмит-рий Данилович – в свои мастерские. Механик Колотин освоил новый токарный станочек, "добытый" Николаем Петровиќчем. У Ивана мало мальски сложились отношения и с пред-седателем, и с Горяшиным. И это радовало Дмитрия Даниловича. Иван что-то делал по-своему, а Николай Петрович старался по-прежнему не вникать. Гордилќся своими связями и "доставал дефициты". Иван не подавал вида, что "доставания", председателя порой и "в попад". Но умелые руки своих маќстеров делали, что называется из одного другое.

Технику почти всю отремонтировали. Иван с механиком Василием Грибќковым за-нимались коровниками. Трубы газовики все же привезли. Без бычка не обошлось, но об этом помалкивали. Жизнь кривобока, каждого в свою сторону тянет. Вот и ходи юлой. Старик Соколов с двумя плотќниками, больше по воскресениям, пристраивал навесы к ста-рому нагуменнику – зерновому току. В нем были прилажены трубы с проделанными в них отверстиями для выдувания горячего воздуха. Над трубами смонтиќрованы подвижные ко-лосники. Все изготовлено по замыслу Дмитрия Даниќловича и по чертежам Ивана. Просто и прочно, по-крестьянски, чтобы хлеб обмолачивать сухим, под крышей, как и встарь, бы-вало.

Чувствуя вину, что месяц прогулял, Дмитрий Данилович допоздна проќпадал на своем току. Яков Филиппович поостудил его рвение:

– Ты, Данилыч, не больно ратуй. Надсада животу не на пользу. А то одно знаем: "Давай, давай!" С пупа сорвешь, и сделанному не рад буќдешь. А тебе для правды беречь себя надобно. Кто мужикову душу, в потемки загнанную, на добро направит?.. Сам коли по тихости и выбиќрайся, да заметен при этом не будь, чтобы зависть не навлечь и переќучивать тебя не принялись.

Это верно, рассудил и Дмитрий Данилович. В надрыве проку нет, себя не резон опережать. Через силу не тянись, сперва умком запасись. Таќкое реклось в доме Кориных исстари. Твердилось и старым и малым ныне и присно, как молитва. И каждый раз с но-вым смыслом от опыта доброго.

Хотелось Дмитрию Даниловичу и комягу закончить. Выбирал время и отделывал ее по вечерам. Старое ремесло забывать не резон. Это едино, что родство свое затерять.

В сарайчик мастерскую заходила Светлана. И Дмитрий Данилович за раќботой до-рассказывал ей о дедушке Даниле. Потом слушал свой голос, голос Ивана и Анны. И что-то еще довоспоминал. Светлана переписывала все в тетрадь, отдельно узнанное от Дмит-рия Данилыча, отдельно от Ивана и Анны Савельевны. Получалось как бы Евангеќлие – благая весть потомкам от сородичей. Вроде и забава, коротание зимнего досуга. А когда все заносила на бумагу – повествование о жизни потомственного крестьянского рода Ко-риных. О знатных госпоќдах принято в книгах рассказывать, но корни-то и господского дерева держатся мужиком. Не на виду они, не то что крона, но без корней нет и кроны.

Частенько вечерами, на досуге, наведывался в сарайчик-мастерскую Терентьич – Федор Пашин, недавний бригадир, а теперь ночной сторож при моховской ферме. В мо-лодости тоже делывал комяги. Глядя глазом мастера на работу Дмитрия Даниловича, что-то и высказывал. В тепле от живого огня в печурке, запаха дерева, от человеческих голо-сов, становилось просторно и уютно. Будто ты в поле или в лесу. Вспомиќнали, кто какие комяги мастерил. Со своими выдумками, с секретами ходкости на воде, с особой пропит-кой днища и боков берестяным дегтем с живицей и льняным маслом. Недавно вроде бы все было, а уж старина, и не у многих она в памяти. А чего бы забывать-то – река-то преж-ней оставалась. Хотя и не совсем. Нет на ней мельницы, подпиравшей воду вровень с бе-регами. И нет прежней рыбы, и совсем перевелись раки… В разговорах-воспоминаниях с какой-то тоской и обидой, Терентьич высказал, смутив Светлану: "Земле нашей при таких нас, все равно, что здоќровой бабе с легченым мужиком".

В суждениях старых пахарей о себе, Светлана улавливала вселенскую их боль за весь свой страдающий люд. И ее самою охватывало тревожное чувство, неведомое ей до-ныне. Говорят вот, что в человеческом общеќстве разрушаются нравы. А как им не рушит-ся, коли в самих человеках, "простых людях", опадают души и помрачается разум при не-творении рук.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Весна – и через горе в надежде.

1

Чем выше поднималось солнце, тем сладостней и беспокойней становиќлось на ду-ше пахаря. Томили какие-то предчувственные ожидания. Они повќторялись при каждой весне и всегда были впервые. Тревожили запахи талого снега, просыпавшегося и начи-навшего дышать леса. С мягким звоном, без зябкого ветра, качались верхушки деревьев. В марте еще терпелось, а апрель стал зазывать в поле.

Оголились лужки, посхлынули водопольные воды в Шелекше, Дмитрий Даќнилович взял у Миши Качагарина Побратиму, единственную лошадь на все Мохово, и отволок но-вую комягу к воде. Столкнул ее в заводь, опќробовал в затишке. И тут же отправился по бурному потоку Шелекши вниз по течению к Данилову полю…

Вода стрежила у берега и комягу подбило к ивам. Выпрыгнул, захлесќтнул цепь за шершавый ствол старой ветлы. Поднялся по откосу и дубкам, черневшим в шеренге. Было такое видение – будто древа живые. Выќшли из бурной реки и, озираясь, отряхиваются. Постоял возле них, окиќнул взором пашню, и воскликнул, торжествуя:

– Здравствуй, поле мое, вот мы и свиделись.

При встрече со своим пахарем поле должно встрепенуться, как лес при яви утра. Он полю и подал свой голос. И оно отозвалось шелестом рыхлого оседающего снега: "ииссь". Прислушался к затаенному дыханию почвы в тишине. Невольно ожидалось уви-деть черную птицу вот она вздымется с угрозой тебе… Но ни птицы, ни ворон не было. И это тоже почему-то обеспокоило. Раньше по весне, тут все заглушалось граем. То ли вороны радовались появлению человеќка, то ли остерегали его от темных сил. Под таким наплывом напавших

чувств Дмитрий Данилович пождал еще чего-то, неведомого тут доселе, и, сложив рупо-ром ладони, воскликнул громко: "Поле мое чистое!.." Звуки унеслись вдаль, эхо отклик-нулось за Гороховкой, в вековом Гороховском бору. Устье: "оеее…" Черные силы не пода-вали знаков, настала свобода от них.

На концах пашни синели блюдца водянистого снега. В бороздах скапќливалась та-лая вода. Она и будет исподволь впитываться в отходившую от зимней стужи землю. А потом поле взбодриться и станет зазывать пахаря.

Берегом по слякоти прошел до молодого сосняка, разросшегося на клине мыска между Шелекшей и Гороховкой. В сосняке лежал крупинчатый снег. В узком горле Горо-ховки бурлила вольная вода. В водовороте ее сбивались хлопья пены и уносились кораб-ликами в плесо Шелекши. Шум весенней реки взрывает покой берегов, и, как луч солнца по утрам, зовет из тесноты на волю.

Долго смотрел на нелегкое единение меньшей воды с большей. Вроде как тело мощной реки разрывалось и пронизывалось с яростью малой. И тут же малое исчезало, перестало существовать само по сеќбе. Это судьбы всякого малого. Но оно не пропадает бесследно. Оно полнит большее и живет в нем общей с ним жизнью. Но вот человек, в от-личии от рек, не должен никем и ни в чем бесследно растворяется Он и в соборности должен оставаться только собой, в своем труде. Людей единит сила самосознания. Нет че-ловека маленького или большого, простого или сложного. Он сам как бы сгусток Вселен-ной. И разнится один от другого только тем, что в нем усмотрено Творцом, и чего он достигает своим действом.

От сосняка Дмитрий Данилович вернулся к пашне. Много ли прошло времени – миг, а поле стало как бы другим, на глазах преобраќзилось под Божьим Солнцем. Улавли-валась скрытая музыка живой воды, звеневшая в каплях. Она заставляла к себе прислу-шиваться… Прошел по пашне несколько шагов. Подошвы резиновых сапог скользили по ледяному черепу. Вокруг шуршало, как движение тумана в утренней листќве. Это начинала дышать земля, пробуждаться к лету.

С берега Шелекши пригляделся к местам, где можно посидеть с удочќкой со Стари-ком Соколовым в досужий час. Рыбные места были знакомы. Но с каждой весной на бере-гу вековечной реки что-то и менялось. И надо уже заново ко всему приглядываться… Об уженье подумалось для предлога, чтоб лишний раз взглянуть на свое поле. Оно тоже ниќкогда не будет вчерашним.

Оглядел шеренгу дубков по берегу. Выделил те, что были посажены с отцом в со-рок пятом. Четыре дубка, четыре года войны. "Сколько люќду погублено, – сказал тогда отец, – а вернувшиеся с вестью о проќпавших, все равно принесли живым радость. Ты вот у меня вернулся".

Вспомнилось, как сажали заветные деревца. Когда была притоптана земля вокруг дубков, отец задумался: "Вот, мы как бы горе погребли, – вымолвил он, земле его преда-ли. Она и должна взрастить деревца памятью о страждущих"… И помечтал о грядущем, сказав, что это место для большого поля природой усмотрено. Оно и должно тут быть, тянуться от берега Шелекши до болотняка. А Татаров бугор, как скоќпище грехов наших, сгладить во искупление их. Наитьем это указано нам, Кориным. Этим высказом отец как бы приоткрывал тайну о самом бугре и о затылоглазнике, поведанную Стариком Соколо-вым Яковом Филипповичем, Коммунистом во Христе. Вернувшийся с войны партийцем, словам отца Дмитрий не придал значения. Они тут же и заќбылись. Хотя среди фронтови-ков и зрела надежда, что должны быть пеќремены. Мечталось, что может и колхозов не будет.

Обратно, в Мохово, надо было плыть против течения. Поглядел с беќрега на поле, сказал ему: "До свидания…" и сел в комягу. Хватаясь за ветки ивняка, густо разросшегося по берегу, пробирался вверх до поворота, где Шелекша разливалась по лугу и можно бы-ло пройти на шесте. Через стержень сел на весла. Под левое крыло комяги била упругая струя, хлестала, словно рыба хвостом.

Поставив комягу на прикол, взошел на Шадровик, причудливый большой камень, вроде как слепленный из множества голышей. Голыши выпадали, образовывая Шадрины, отсюда и название камня… Вчера была оголена лишь самая верхушка его, а тут отделяла камень от берега всего узкая протока. Из замшелых лунок, прежних выбоин голышей, еще не выветриќлась вода. Присел на корточки, глядел, как упорно бьется о камень поќток стре-мительных струй, рвущихся вдаль.

2.

Почувствовал спиной чье-то появление на горе. Стоит и смотрит свеќрху на него, присевшего на Шадровике. По поведению старик, или кто-то из приезжих. Из своих му-жиков – некому. Стоит молчком, женщина, та не утерпела бы, окликнула: «Аль, Данилыч, рыбу выглядываешь?..» Самому оглядываться не хотелось.

Зашуршали шаги. Человек сходил с горы. Кашлянул, крякнул… Никак Саша Жо-хов, подумалось, как о чем-то мешающем… Чего это он?

Привстал, когда уже шаги послышались близко, обернулся. Нельзя неќуважение вы-казывать человеку, хотя и знаешь о его недоброте к тебе.

Саша Жохов и ждал, когда Дмитрий Данилович оглянется. Встретились взгляды и Саша миролюбиво спросил, подчеркивая свое удивление:

– Никак на тот берег сплавал?.. – и, не дожидаясь ответа, тут же поќздоровался, – мое почтение Дмитрию Даниловичу!.. – По старинному обычаю, какого моховцы держались, приподнял козырек каракулевой теќплой кепки. Двигался на месте словно пританцовывая.

Дмитрий Данилович тоже тронул свою шапку, чуть приподнял ее со лба. Саша вы-вел его из задумчивости своим видом и какой-то заискивающей вертлявостью.

– Александру Ильичу… – ответил он, улыбаясь и отнимая руку от шапки и тем, по-дыгрывая, Саше, – доброе почтение.

Вновь возвратилось благодушие и Дмитрий Данилович устыдился неприќязненного было чувства к соседу.

– Решил вот опробовать, – уже совсем по-добрососедски, после неќкой заминки, пе-реступая на месте, сказал он, кинув взгляд на комяќгу. – За зиму смастерил… Ничего, на стрежи устойчивая.

– Да уж вы-то, Корины, на все руки мастера, умельцы, за что не возьметесь, все у вас выходит, – льстил Саша. Подошел к самой кромке воды, будто к порогу дома, ожидая приглашение хозяина.

Солнце ушло за горизонт. Медленно по-весеннему, вечерело. Студиќлась земля. К ночи прихватил лужицы, тихие закраины реки возьмутся ледком. Сузятся ручейки, вода поспадет и в реке. Но к полудню назавтќра опять все оживет, засверкает на солнце приман-чивая стрежень. Так будет еще неделю, пока не изойдут в лесах большие снега. Останутся дотаивать ложбины. Шелекша уляжется в свои берега, посветлеет вода. Утренники ослаб-нут, а там и прекратятся. Просохнут дороги, поля, луќга. Тут уж пахарь не зазевывайся. Эти мысли и были в голове Дмитрия Даниловича. Как бы все по дням и предвиделось, и жда-лось главного, своего, за повседневной суетностью.

Саша Жохов был в новом полупальто на меху, в черных резиновых саќпожках. Эти дни он наезжал в мастерские сельхозтехники, где ремонтировался его трактор.

Вошло в неотложное правило – трактористу, чей трактор попал в заќтяжной ремонт, выписывают в колхозе с помощью разных ухищрений деньќги на поллитровки для "выку-па" запасных частей у кладовщика сельхозќтехники и угощения ремонтников… Так раньше невеста выкупаќлась женихом у несговорчивых подружек. Жених одаривал их гостинцами у всех навиду, а тут дело делается втихаря, воровски. За время ремоќнта колхозного трак-тора у тракториста-колхозника карманы отвисают от поллитровок. Выкуп невесты – вжившийся веселый народный обычай, а тут узаконенное вымогательство сельскохозяй-ственного пролетариата у обездоленных второсортных колхозробов. Колхозу и обходится старый свой трактор, побывавший в мастерских сельхозтехники, дороже нового. К тому же и отремонтирован-то он самим колхозным трактористом… Саше Жохову трактор ре-монтировали без его участия. Сработали старые проќкурорские и орсовские связи. Без пол-литровок, конечно, обойтись не могло, но это чтобы не хезнула дружба. В район же Са-ша ездил похлопотать о месте себе. Обещали же через годик, когда снимали с должности парторга колхоза. Но что-то с должностью затормозилось. Пеќредовой тракторист, зара-ботки в колхозе пошли не плохие, чего еще… Так будто бы ему в райкоме ответили.

Дмитрий Данилович возвышался на Шадровике, стоял посередине его. В стеганой фуфайке, в шапке ушанке с искусственным мехом, какие переќдаются у них в сельмаге. Будто солдатские остатки с войны. Саша Жоќхов мялся на берегу, закурил сигарету. Дмит-рий Данилович пригласил его взойти на Шадровик, отступил от середины. Саша с опаской перешагнул через ручеек, бежавший между камнем и берегом. Оказавшись ряќдом с Дмит-рием Даниловичем, поглядел под ноги, на лунки в камне.

– Ныне уцелели голыши-то, – высказал он как бы для начала какого-то своего дру-гого разговора. – Ни один вот не выбился, лунки-то старые.

Это уж у моховцев исстари велось, первым словом, вступив на Шадровик после водополья, оглядеть камень, выбило или не выбило из неќго льдинами новые голыши. Дмитрий Данилович как бы по подсказу, тоќже глянул под ноги, и поддакнул Саше. А про себя скольќзнула мысль, что середина во всем прочнее и круче краев. Вот и Шадровик ок-реп нутром, не поддается наскоку льдин, сам дробит их. Все в природе силой своей про-тиводействует другой силе. И мы, люди, так же. Время сдирает с нас ветхую одежонку, а нутро-то остается. И нахрапом до него не так-то и просто добраться.