Текст книги "Коммунист во Христе"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Свое дело – со спроса у чужого.

1

С утра, собравшись за новыми тракторами, Иван заглянул в контору. Александра была уже там. Сказала скорбно, с печалью, что умер дед Галибихин. Постояли молча… Пришел Николай Петрович, планерку решиќ ли не проводить. Никаких изменений, сев должен идти своим чередом. Накоротке переговорили и председатель нервно засуетился. Покосился на телефон, сказал делопроизводителю:

– Будут спрашивать, так не разыскивайте меня. И вы тоже уходите с глаз долой, – глянул он на Александру. – Надоедят… Горяшин вчера домой звонил.

Но Ивану все же пришлось объясняться с Горяшиным. По дороге к гаражу его ок-ликнули. Пришлось зайти в мастерские. Колотин хотел посоветоваться, как быть с тракто-ром Саши Жохова. Запчасти не удалось достать. В сельхозтехнику трактор отравлять – уйдет день, тягач снимай с сева. И раньше месяца трактора не жди. Лучше оформить у них ремонт, забрать запчасти и самим отремонтировать. Тут и раздался телефонный зво-нок Игоря Константиновича Горяшина.

Не зря, выходит, председатель прятался, как гоголевский герой в коляски от на-званных во хмелю гостей. Ни до кого не дозвонившись в конторе, зав перезвонил в мас-терские и напал на Ивана. Начал с выговаривания: никого нет на месте, ни председателя, ни парторга, ни агронома. Иван, ухмыляясь про себя, ответил, что как раз все на местах, в поле, сев идет.

Горяшин машинально спросил, сколько "га" выдано на сегодня. Но тут же спохва-тился, что день-то только начинается, перекинулся на лен. По его выходила, что уже соз-дано особое звено и новое поле засевается льном. Не иначе, Николай Петрович вчера что-то наобещал. Стало привычно – день прожит на обещаниях и ладно.

– Поздно со льном, Игорь Константинович, – высказал Иван в трубку телефона. – На дополнительный план и семян нет. – Слукавил, вроќде как, и сам сожалея об этом: – Такова вот незадача. Голову ломаем… – О Даниловом поле промолчали оба, обошли вопрос, как обхоќдят путники навозную кучу.

Горяшин все же выдал себя:

– Как сговорились, председателей не разыщешь, и ни у кого семян нет. Бухарские купцы обчищенные… Смешками отделываются.

Иван с горечью и досадой, и с каким-то еще неосознанным чувством недоверия по-думал, что не может зав отделом по сельскому хозяйству не знать, забыть, как осенью "вычищали" льносемена во исќполнение "первой заповеди". Вспомнил же вот ходячие при-сказки о буќхарских купцах.

Вообще-то Иван к Горяшину относился с пониманием. Человек при должности, при обязательствах. Не было бы такой должности, не было бы и такой нелепицы горяшин-ской. Только вот слишком самоувеќренный и больно прыткий. Оценка была иронической и в то же время соќчувственной. Не плестись же райкомовскому демиургену в хвосте вея-ний… По образованию Горяшин зоотехник. Ивана с механизацией ферм поддерживает. На словах, конечно, а инаќче-то как ему. Николая Петровича подбадривает с "доставани-ем". И это уже хорошо. О бычках, конечно, знает, донесли, но "вопросу" хода не дает. Иногда и толковые советы от него услышишь. Зоотехником у них в колхозе робкая деви-ца. Иван как-то куснул Горяшина. "Вот поќменялись бы, Игорь Константинович, местами с Красавиной. С вами у нас молочное хозяйство круто бы в гору пошло. Красавина бояться вас будет, носа не сунет в колхозные дела". Горяшин шутку вроде бы и принял, но усмех-нулся криво. Должность райкомовская давала ему шанс восходить по лестнице демиурге-новой, а зоотехник колхоза, это, может и на всю жизнь. Горяшин – универсальный профессионал без определенной специальности, со знаниями "вообще". Строитель буду-щего, которое непременно должно быть "светлым". От таких исходит большая опасность, и не столько для настоящего, сколько для будущего.

В конце телефонного разговора Иван попросил Игоря Константиновича не настаи-вать на льноводческом звене.

– Я приеду, – недослушав, буркнул Горяшин. Помолчал и добавил, – поговорю сам с Дмитрием Даниловичем. – Но высказано это скорее по привычке оставлять за собой по-следнее слово.

Вчера Николай Петрович говорил о совещании спокойно. Раз велено, то чего голо-ву ломать, исполняй. Но вот – утро вечера мудренее. Что-то в настроении председателя изменилось, прячется. Глядишь, все и уладится само собой. Усвоено: "Выгодно выпол-нить указание – пути сыщутся препоны одолеть, а нет – причины отговорок наготове". За свое решение спросят, а отговорки поймут: "Старались, но вот…" Чего бы этому не сле-довать и Николаю Петровичу. Но хочется уже увильнуть от всяких объяснений. Не делать – и все.

Какое-то время Иван сидел понуро на обшарпанном стуле в конторке заведующего мастерской. Отодвинул к стенке телефон, будто от него шло спутанное настроение. Гля-нул без интереса на свои же чертежи, лежавшие на столе, и вышел на волю. Подошел к машине, где ждал его бригадир трактористов Семенов.

Садясь в "Уазик" подумал досадно, что в пути может встретиться с Горяшиным. Встречи не хотелось. А что – если и Горяшину не хочется встреч?.. с теми же председате-лями. Но хотение или нехотение – ни для кого из них не играет роли. Пружина заведена, патефон крутится, пластинка вечно играющая. Кто знает, когда ее сменят. Да и кто и как может сменить.

Дорога на станцию, где сбрасывалась колхозная техника, шла среди полей, пере-лесков, выходила к Шелекше и опять удалялась в лесные лозинки. Иван вроде как заново вглядывался в то, что открывалась взору. Земля, кормилица человека, разная и единая. Другой нею и никогда не будет. И ты, крестьянин, тоже един и разный. Но кто же есть бо-лее необходимей тебя?.. Эти мысли и высказывал постоянно дедушка Данило. И вот те-перь они – твои. Но эту извечную мужикову истину, словно тепло шалый ветер, выдувают из твоей головы…

Вроде как о ком-то другом, постороннем, размышляю, уязвил себя Иван. А само-му-то в себе и не хватает смелости увидеть труса, и завопить в полный голос от самоуни-чижения. И где же сдвиг-то, коли, как вот высказал Тарапуня – "Свою башку – вручил божку, а он в твоих потемках и творит свое светлое будущее".

Упрек себе обострял в Иване чувство неудовлетворенности. Темным муќжиком, те-бя вот, инженера, никто уже не назовет, не решится. Так чеќго бы тебе вздрагивать, как мо-лодой лошадке, под взмахом демиургенова кнута. Не одно двигающееся железо под твоим началом, живые люди, и тоже – не темные мужики. И должны бы все, и ты, и они, оты-скивать секреты в своем деле… Именно секреты, скрытые и в самой человеке, и земле. У каждого для этого свои пути. Если не владеть секретами, не отыскивать их ежечасно, то-гда – безликость. Сами по себе твои знания ничего не значат, как ничего не значит возде-ланное поле без добрых семян. И на нем возьмутся сорняки, что и на пустыре.

Врывались в раздумья вчерашние разговоры с матерью. Вот Михаил Иванович Качагарин со своей Надеждой Семеновной чистят коровник. Без их такой работы немыс-лима человеческая жизнь. У них, в их деле, тоќ же свои навыки-секреты. Не делай они это-го – жизнь будет первобытќной. Возьмется чертополох, как и на незасеянном поле. Им-то самим и в голову не приходит, что работа не почетная. Городские их сын и дочь стес-няются, что отец с матерью скотники. И внуки стыдятся, что дед и бабушка при грязной работе. Мальчишки, вслед за взрослыми, дедушку называют Миша Качагарин, видя в этом как бы неполноценного мужика… А вот дедушка Данило Мишу Качагарина ценил, считал его работу самой важной в колхозе.

Вроде бы как заново, с каждым разом все яснее, открывался Ивану Старик Соколов Яков Филиппович. Жил он своей, тихой непрятанной жизнью. Но в то же время в ней бы-ла таинственность и загадочность. Как и прежде, при дедушке, заходил к ним, чтобы об-молвиться словом теперь вот с ним, Иваном и Светланой, учительницей. Высказы его, как слоги из букваря, и западали исподволь в сознание.

Коммунист во Христе, сам терпя, берег в себе провидческую веру и за других, что все неладное иссякнет, истечет, как истекают мутные реки половодные.

Иван вспоминал, как Старик Соколов в бытность парторгом при дедушке предсе-дателе колхоза, изрек евангельское: "Кесаре и пускай бы уж шло кесарево, а мужику и должно бы оставаться мужиково. При избытке мужикова – и кесарь в добре". В нем, Ком-мунисте во Христе, в его печали и скорби, стереглась судьба трех поколений: и своего, и сыновей, и внуков. Да, пожалуй, и правнуков. И все это для тех, кто пойдет дальше нас своей уже дорогой. Сам он для того и тянул свои библейские годы, чтобы чистым оком узрить, как лихо, павшее на землю нашу из веков, выкажется срамом и будет иссякать. Силой тайной власти это ему и вещано, как нареченное судьбой усмотрение праведнику… Что-то вот и забрезжило, выскользнуло из уст лукавого туманное словцо "перестройка". Старик Соколов принял это, как он сказал, без сумления и обмолвился: "Коли дом-то не по уму сварганили, то какая уж там перестройка. Тут с основы бери, с камня. А то при дряхлом низе, тяжелый верх заживо тебя и придавит. Мужик, брат, всегда только строил-ся, а не перестраивался. Если и на старом месте, то заново и по-своему". И как покаялся: "Знамо, коли и непутевой жизни взялась в нас привычка, так и не отшвырнешь ее, что ис-топтанный лапоть. Мы, старики, и то поотвыкали от себя-то. Это отвычка беду нашу и бу-дет долго тяжелить. Самих-то себя и трудно одолеть. Вот и подталкивают нас тайные си-лы, как в хвори залежавшихся".

Не стали неожиданностью для Ивана и рождественские высказы Старика Соколо-ва. Яков Филиппович опасался одного, чтобы не пошла вглубь разорная для селян распря "ничьего" с "ничьим". Она может повернуть нынешнее деревенское мирство в "заспять". Начнут из колхозника делать нарочитого мужика, развернут агитацию. А это все равно, что глухому советы выкрикивать. Из благих намерений освободили мужика "от власти земли". И он, освобожденный, развеселился, что камаринский из святочной песенки, засу-чив портки, побежал в другой класс на беззаботное жительство… И чего только не перей-мешь, каких усмешек не услышишь от стариков и старух, оставшихся в непомраченном разуме.

Думы Ивана текли под тряску в "Уазике". Веселое и смешное свивалось в тугой клубок с досадным и горьким. Жизнь как бы обратилась в длящийся "праздник", где каж-дый без обязанностей и забот, будто овечка в стаде. Но вот пасут-то ее волки.

Подбрасывало на ухабинах, Иван ударялся головой о брезентовый верх и вслух как бы отшутился:

– Хорошо, что крыша не чугунная.

Бригадир Семенов хохотнул за рулем:

– Да уж дорожки… С похмелья не приведи Бог. Без драки побитым будешь.

У колхозных вожаков (речь, будто о стаде мычащем, уж лучше бы сказать прямо – атаманов) вошло в правило, после совещаний "задерживаться" в райцентре… И забыва-лось, для чего вызывались и на что наставлялись. Шла своя беседа в полунамеках. Ровно в детскую игру играли: "Да" и "Нет" не говорить, "Белого" и "Черного" не называть. Каж-дый и исхитрялся без "да" и без "нет", без "белого" и "черного", оставаться при "ником" и при "ничем", в серенькой середине, как в сумеречном надболотном тумане.

Вспомнился Ворона. Хорошо, что он такой есть. Будто сторож постукивает в ноч-ных потемках в колотушку на сонной деревенской улице. В мастерские к Ивану так и не пошел. Отшутился: "К вам в колхоз пойти – жениться надо, избой обзаводиться. А я еще хочу по святой Руси побродить, жистенку поразнюхивать. Без нюха-то как?.. Она у нас хитрая, русачья. Враз от тебя и вырвется, зубами ее разве что удержишь. А как, если зубы выбиты". И тут же ввернул:

Мы думаем все, что хороним покой

И тем обретаем свободу.

Но проку не видя – приходим домой,

И снова в лихую дорогу.

И верно, мы все от дома отстранены, невольниками убегая куда-то и от чего-то. И виляем, словно посаженные на плот и спущенные вниз по половодной реке. Вода-то рано или поздно спадет, а нам, осевшим на мели, жди нового паводка или чахни тут, куда зане-сло.

Иван захватил с собой собранную счетоводом Гуровым пачку бумаг: донесений, сводок, отчетов, составленных по условиям прижившейся игры без "белого" и "черного", без "да" и без "нет". Вроде перевалки накопленного мусора из твоей корзины в общую. намеревался заглянуть в сельхозтехнику, в исполком, в разные "загот", которые знал не по названию, а по цвету вывесок и месту расположения. И надо там мелькнуть, потолкаться. опорожнить модный атрибут чиновника – дипломат, подаренный Светланой. Он и брал его для обережения бумаг: чтобы не помять. Конторы чистенькие любя.

Дипломат тоже подпрыгивал в "Уазике". И ровно живой, с хохотком, толкал в бок. содержимое его Ивана опять же и раздражало, и веселило. И горечь, и смех. Кто-то копа-ние в этих бумагах, напичканных цифрами, взятых Гуровым с потолка, воспринимает, как самую нужную работу, главней дела хлебороба.

Иван сам захотел доставить этот "дипломатный" товар по назначению. Последнее время оказался из-за разной своей занятости "не на глазу". И это дало знать. Где-то, чего-то недовыделили, урезали, обошли. И надо исправляться, лицемерить: криви рожу в слад-кой улыбке, выказывай покорность, обещай.

Бумаги щекотали его источаемой из них лукавой силой. Составитель их, Анастас Павлович Гуров, бухгалтер по учету и отчетности, оставался для Ивана лицом, о котором всегда хотелось забыть. Плутня, мошенничество. А если глубже, в корень глянуть, Гуров необходимый человек, просто незаменимый. Без его "химиченья" – опускай руки. Ворох указаний, требований… Не разберешь и откуда они. Отвечай на все, ровно ты под следст-вием. Гуров же все знает – что для чего, кому. Где-то убавит, прибавит, иной раз впишет цифру наобум, ту, что может "там" понравиться. Прошлогоднее скопирует. И полный по-рядок, никаких придирок. Ухитрился за "молчанием" Ивана и с сельхозтехникой пола-дить. Списали тринадцать беззубых борон – получай другие. Работы всем – хоть отбавляй. Одни технику ломают и бросают, другие такое же заново делают. Покупателя-то и нет… Не продают, а раздают и получают. Ходил такой слушок, как один из самых видных ми-нистров предложил не тратиться на деревню, где все проваливается, а хлеб на нефть вы-менивать. И вняли этому "государственного ума мужу". Балом демиургенизма и править наловчившаяся гуровщина. От нее просто не отстать и в ней все труднее разобраться. Чего доброго – под Гуровых, того и гляди, и самые высшие привители подпадут. Да что там подпадут – и подпали уже…

В детстве Стаська Гуров повредил ногу. Рвался было на фронт, но куда хромому. остался при конторе счетоводом, грамотенка селмилетняя, смекалка мужицкая. Пришел к мнению, что правды на все не сыщешь и ее надо заменять. Не то чтобы полной неправдой, а "полу…" Если когда за "полу" и дернут, не за ухо… Полу-то подержат, да и отпустят, какой толк в ней. И там ведь все как ты… Началось все с простой арифметики: увеличе-ние выработки на трактор, комбайн – дает возможность "выбить" фонды на новую маши-ну и списать старую. Когда дают по дешевке – то всего везде надо больше. Все и везде "хватай", и всего везде будет "не хватать".

В корысти Анастаса Гурова не обвинишь, и ни при чем не заподозришь. Все знали – выпить с Гуровым можно, но выгоды от этого не жди. В доме у Гуровых, как и многих, иконки хранятся и прячутся. Механизаторов с выпиской нарядов не обижает, любимчикам не порафляет. А что касается конторского "химиченья", так оно и тем, кому оно назнача-лось, было наруку. Взамино и выправлялись отчетносводочные (говорили водочные) зиг-заги главной демиургеновой канцелярии. Сам Гуров так оправдывал свои таланты: "В машинах разных, тракторах, комбайнах – кому на них работать, тому все в них доисправ-лять. Щука виновата, что наживку с крючком хватает. Кто проглотил, тот и крючок из ут-робы своей извлекай… Я картинности баланса забочусь. Картинность нынче в большой моде".

Иван спрашивал себя: кто же Гуров?.. Ответа ясного не было. Порождение демиур-гизма – игра без черного и белого. Она в полном разгаре. Каждый по-своему и был охва-чен ее азартом. Может из таких, как Гуров, и возрастет особое племя дельцов, поплутуют и образумятся, сменят нынешних демиургенов… Ну, а сам-то ты сегодня кто?.. Допустим – ты по-правде. А другой? К примеру тутановский председатель? Твоя Провда и будет кривдой, а его у кривда – правдой. Тебя. Праведника, камнями и закидают, как христовых апостолов. А гуровы при всех случаях из воды вылезут сухими. Гуровы-то везде. На верх-них ступенях лестницы они половчей и похитрей. И действуют без огляда на Божьи об-раза. Они сами божки.

Еще одно должностное лицо в колхозе было разновидностью гуровщины. Это вот он, бригадир трактористов Семенов, что ведет "Уазик". Отец подобрал в бригадиры вроде и расторопного парня. Но этот парень усек, что выгодно ладить с маханизаторами, а на-чальству поддакивать. А где-то и в чем-то и надувать. Отойдут к механизаторам поля и отпадет необходимость ежедневных нарядов. Трудненько будет поднаторевшему в хитро-стях бригадиру повернуться лицом к честному труду.

Надежной опорой Ивана оставался Василий Грибков. В колхозе он появился в раз-гар лета, за год перед тем, как Ивану стать главным инженером. Придя к отцу, тогда за-местителю председателя по механизации, сказал:

– Пошатался, Данилыч, побродяжничал в поисках дела для прожитка. Кое в чем преуспел. Да вот, по пословице складывается твоя жизнь: "Где родился, там и сгодился". Возьми механиком на ферму. Аппараты доильные, вся другая техника будет в полном по-рядке. Сам обо всем догляжу, без понуждения, сложа руки сидеть не привык. Не послед-ний мужик от роду. Зеленым змием не балуюсь, не керосинщик…

Разговор этот был при Иване. Не в контору пришел страдалец, а домой к отцу, за-местителю председателя.

Замысел Ивана переоборудовать Большесельский комплекс Василия Грибкова при-влек. О навозохранилище он сказал: "Не хранилище навоза, а производство удобрений, этакая фабрика нужна. Чтобы все зрело в тепле, прело, как раньше под ногами скотины. И добавки вносить, какие надо земле. Одним словом – корм для поля готовить".

В складе души Василия Грибкова было что-то схожее с дедом Галибихиным и ста-рым трактористом Василием Федотычем Сычевым. "А чудо ведь это, – умилялся механик, – та же корова сено ест и из съеденного молока в себе образует и удобрение выдает. Тут же траву свали в кучу, примни ее – не получится такого удобрения, какое коровы выраба-тывает в себе. Пример бы всем нашим производствам и брать. А то по дури гиганты со-оружаем, все вокруг травим. До ума вот и не доходит, что по-коровьи жизнь надо ладить, как Богом велено. простое-то своего гения требует, святого".

Дом Грибковых стоял много лет заколоченным. Дедушка Данило хотел его отку-пить для колхоза. Но хозяин не продавал. Приедет, поглядит, что тут за жизнь и опять уезжает. Старший сын его и дочь осели в Сибири, в городе, который строили. А сам Васи-лий Грибков после долгих мытарств на чужбине, вернулся домой с женой и младшим сы-ном.

Ивану хотелось закончить за лето переустройство молочного комплекса. Василий Грибков побывал в колхозах Московской области. И сложил свой план, что и как надо де-лать.

Бригадир Семенов сидел за рулем "Уазика". Примолк, не слыша ответов на свои скабрезные высказы. Иван вжался в клеенчатую обшивку заднего сидения. Вольно было думать. О Горяшине вспомнил, когда очутились на станции, возле сваленной в грязь но-вой техники. О бумагах тоже забыл, не заметил, как проехали райцентр. Мысли о деде Галибихине. Вот и ушел страждущий из этой жизни. Большой, огромный по духу человек. Только такие и могут одолеть окаянство… Но все ли сделал, что умел, и что дано было ему сделать?.. При кузнецах Галибихиных, их трудом и уменьем, должна была возродить-ся ладная мастерская. Даже заводик по ремонту всяческой техники… Не та ли участь, что постигла Галибихиных, ждет и его, Ивана, колхозного инженера?.. Но, ведь то, чего ты не сумеешь теперь сделать, станет мучить других, как мучает тебя не сделанное дедом Гали-бихиным. Это вечный упрек потомков. Они страдают по вине своих дедов и прадедов, не сумевших одолеть иго нелада в своей жизни. Тебе тоже в обессиленье оставил свою боль дедушка Данило. Что-то оставит и отец. И это терзает, как будет терзать кого-то за твою вольную или невольную вину. Значит?! Вот на этом "Значит" мы все и умолкаем, и ждем вяло изжития нелада, угнетенные мелкой корыстью и еретическим словом. Несовершен-ство каждого из нас и накапливает общую кучу беды. Мы не осознаем себя причастными к судьбе будущих поколений. Забота одна: паши землю, и все тут… Но вселенский ражим учитывает голоса и поступки каждого. И терпит, в ожидании оборения зла Добром. Мо-жет вот Гуровы, сами того не осознавая, подтачивают и подрывают наше недоброе бытие. И близят его к крушению. А ты прячешься за Гуровых. И не в праве сказать, что душа твоя чиста и сам в чести… И в чести крестьянин кормилец?.. Об этом и спрашивает немо каждый себя, осознанно и неосознанно. Непротивление злу злом. Но одоление зла разу-мом в труде – вот что проповедовал дедушка Данило, проповедуете сегодня Старик Со-колов, а также и отец. Да и Миша Качагарин, и Василий Грибков, и Тарапуня вот. Каждый по-раќзному своим делом по-своему. И это копит Добро, как разумом в терпеќнии копит свой опыт мастер.