Текст книги "Матриархия (СИ)"

Автор книги: Павел Давыденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Правда, сейчас это неважно.

Он поднял «малышку» и понес. Может, она рванет сама, а может, ей надо будет помочь. Вообще-то, для детонации достаточно тюкнуть по ней хорошенько камнем, например.

Бабы смотрят. Дышат они или нет?

Айзек подошел почти вплотную, к одной из телок. Похожа на ту, из подьезда.

Они все похожи, если начистоту. Мужчины – его люди, преданные солдаты – скрылись в городе, а женщины все стояли, не мигая даже как будто.

Вот одна, костлявая. Из приоткрытого рта красотки несло гнилой рыбой водорослями. Морская капуста? Может быть. Гребешки? Вполне.

(проткни меня)

Десны черные, а зубы с коричневым налетом. Ресницы оплавлены. Рот искусанный, широкий, как у ляушки, и с трещинками в уголках. Как будто она хотела проглотить кусок побольше. Рядом стоит толстуха. От виска у нее оторвана прядь волос, болтается на тонкой кожице, и сквозь подсохшую корочку проглядывает желтоватая кость черепа.

– Вы не возражаете, если я пройду? – спросил Айзек. Голос не отказал ему: хоть сейчас на сцену.

Если женщины и возражали, то ни единого знака не подали. Айзек вновь вырвал бомбу из чавкающего поля и...

(проткни меня протни прошу ты хочешь)

...протиснулся между валиком жира толстухи и костлявым бедром вонючки. Твари даже бровью не повели. Может, подождут, а потом накинутся? Айзек знал только то, что надо идти дальше, в любом случае.

Все тяжелее и тяжелее с каждым шагом. В воздухе что-то вроде тончайшей паутины, прочной как проволока. Она цепляется за кожу, за одежду.

Вот уже и поле закончилось. Айзек обернулся: толстуха с подружкой так и стоят, взявшись за руки. Уголки его губ тронула привычная, легкая улыбка.

Пока везет, как всегда.

***

Черный поток выбил двери. Я цеплялся ногтями за трещины в полу, чтоб не смыло, в ушах стояла вода и еще что-то нашептывали голоса, звали по имени.

Королевы нигде нет. Она убралась? Может, достал ее хорошенько? Тогда... почему я не помню, что произошло? Что я там нарисовал? Знание ускользало, ускользало и с каждым мгновением становилось все более призрачным и затухало, как яркий некогда сон.

Что там Веня говорил насчет Горгоны?..

Вода ушла, а пятна остались. Под ногами хрустят осколки, рана на плече саднит, как будто щелочью полоскал. Решил не рассматривать ее толком. Странно, что рана почти не болит.

Разноголосая муть в голове смолкла. Свечи теперь не горят, и огней на потолке тоже нет. Залу заливал тусклый свет: окна-то откуда взялись?.. На полу, среди осколков, лежало скинутое Королевой платье.

Я побрел к дверям, припадая на левую ногу. Дышать старался поверхностно, а то когда вдыхал поглубже, что-то сразу кололо бок изнутри. Возможно, сломанное ребро.

Я закашлялся, и согнулся пополам. Отхаркнул тошнотворный сгусток, вроде пучка волос, переплетенного водорослями.

Тут же напал озноб. Я передернулся и побрел к выходу.

Зала тусклая, пустая, как выщербленный, давно заброшенный бассейн, из которого не до конца спустили воду.

Вышел на лестницу. Теперь надо вниз... Как он там меня вел, фанат «Нирваны»?

Мимо проплыл желтый смайлик с глазами-крестиками, с футболки того толстяка. Сейчас я выгляжу примерно так, наверное.

Опять потянуло блевать, но я подавил рвотные позывы. Нужно найти Вениамина и Ритку да и валить отсюда, неохота ничего осмысливать.

Винтовая лестница, бесконечные ступеньки. Или я вообще иду на одном месте? Как на эскалаторе.

Ступеньки закончились, и я хватился за стену. Холодная, шершавая. Хорошо, что не влажная. Надоела сырость. Постою тут немного, приду в себя...

Вот снова иду, шатаясь и покашливая. В легких все еще вода, точнее, те самые чернила.

Что это за здание вообще?

Почему-то думаю сначала о храме. Потом на ум приходит детский сад. Правда, в последних не бывает винтовых лестниц и таких цементных камер, в которых нас держали.

– Помоги! – под ноги мне бросился жирдяй, с красными пятнами поверх смайла. – ПОМОГИТЕ МНЕ!

Он шарил по полу, в двух метрах от моих ног. Пальцы танцуют, дрожат по грязному полу, вот они прикоснулись к ступне, и я отдернул ногу.

– ПОМОГИ! – Он посмотрел вверх и я содрогнулся. Тут же липкий шарф стянул горло. Меня не должно тошнить от такого, многого ведь насмотрелся.

Бордовые глазницы, будто ложкой выскоблены. На щеках разводы крови, пополам с грязью. Губы у толстяка дрожат, и он вслепую тянет ко мне руки. Точнее, чуть в сторону.

– Ничего не вижу... ПОМОГИТЕ!

– У тебя есть ключи? – я сам не понял, когда схватил его за воротник. Смайлик скривил в усмешке рот, а толстяк зарыдал. Из носа то и дело выползала сопля, и он втягивал ее обратно. – КЛЮЧИ ГДЕ? БЫСТРО!

– Помоги мне, – он вцепился мне в плечи грязными, скрючившимися пальцами, затрясся пуще прежнего. Да я и сам задрожал, от омерзения. Майка жирдяя чуть задралась, и я увидел связку на поясе, грубое кольцо с ключами.

Рванул прямо так и лямка джинсов порвалась. Странноватый наряд для тюремщика, хотя может, толстяк и не надзиратель, а завхоз там.

– СТОЯТЬ! ОТДААААЙ МОИИИИИ КЛЮЧИИИ!

Он замахал кулаками и попер на меня, как бульдозер. Я не хотел с ним возиться, и кулак сам пошел. Костяшки врезались в рыхлую щеку, и зубы «надзирателя» рассекли мне кожу на пальцах.

Толстяк охнул и упал навзничь, из потревоженной глазницы вновь стала сочиться кровь, ну а я рванул дальше, без всяких угрызений совести.

Камеры, камеры... Странно, но по пути не встретил ни одной женщины. Куда это они все пропали?

Сзади слышалась возня, как будто волочат что-то огромное, скользкое. Я не придал шуму значения, стал возиться с ключами. Наша дверь...

Стены дышали чем-то древним, я вдруг вспомнил сказки братьев Гримм, и огромные мрачные замки, с иллюстрации. А помещения – вовсе и не камеры это, и никаких пленников тут нет.

В чем смысл? Где ОСТАЛЬНЫЕ?

На секунду мелькнула мысль, что Королевы и не было в помине. Нет ниакого средоточия женщин, никуда они не стекались.

Мысли бегали в голове, пальцы перебирали ключи. Какой же подходит, какой... Сунул один – влез. Но не поворачивается. Я приналег, и ключ застрял. Я подергал его – без толку.

А шум все ближе и ближе.

Меня прошиб холодный пот. Я стал тянуть ключ так, и эдак, паника подступила сзади и положила лапы на плечи.

Изнутри донесся какой-то звук.

Потом что-то ткнулось в дверь, потерлось как будто.

Бежать. Нужно еще найти Риточку, я вожусь тут с ключами. Но вдруг они понадобятся, надо вытащить связку...

Я хотел обломать ключ – какая уже разница, он вдруг щелкнул, и с треском повернулся, будто песок в замочной скважине.

КРАК!

Петли скрипнули.

– ВЕНЯ! АУ, ТЫ ЗДЕСЬ?! – поорал я. Почему-то темно в камере. И пахнет все теми же водорослями.

Из темноты вылетела клешня и вцепилась мне в горло. Я тут же стал царапать кисть, а потом из сумрака выплыло и бледное лицо.

Седые, пепельные волосы, носогубные морщины. Лицо жесткое, бугристое, а глаза горят ненавистью.

– Веня? – прохрипел я. – В-вех-н...я...

Он продолжал душить меня. В глазах туманная пелена. Оттолкнул к стене и вцепился в глотку.

Искры, фейерверки. Я стек на пол. Он схватил меня за волосы.

– ВЕНЯ! ХВАТИТ!

Ключи блеснули подле меня. Подхватил связку.

Еще один удар – прямо в кадык. Я захрипел, чувствуя в горле привкус крови, пополам с желчью.

Веня с размаху пробил ногой. Целил в нос, но я успел перехватить его ногу и встал, резко дернув ее вверх. Он с размаху шлепнулся на спину, приложившись затылком об пол. Всхлипнул с открытым ртом. А я зажал связку ключей в кулаке и нанес два коротких удара.

Из разбитой губы Вени брызнула кровь. Под головой быстро растеклось пятно. Он глядел в потолок тусклым взглядом, на губах у него поблескивала слюна. Он моргнул и посмотрел на меня, и что-то такое мелькнуло в глазах, вроде осознания. А потом – удивление.

– Больно... – Веня всхлипнул, и вдруг кашлянул, отхаркнул бордовый сгусток.

– Прости... Веня, прости меня, но ты... Как ты?

Он попытался улыбнутья. Потом его лицо вдруг исказилось, и белок глаз замелькал меж ресниц. Я схватил его за руку:

– Нет! Слышишь, не смей! НЕ СМЕЙ УМИРАТЬ!

Во взгляд его вернулась осмысленность, снова проснулся тот самый разум. Разум писателя, который строил бесконечные теории, и имел при себе целый талмуд со всякими фактами и откровениями.

Веня захрипел, пытаясь что-то сказать, чуть приподнял голову, и весь трясся и трясся, и на лбу у него выступили крупные градины пота:

– Ты... это она... Рит... ит...

– Да-да... Рита, я понимаю...

–...от-ся... отсяей... Это она! – он крепко сжал мою ладонь, потом вдруг весь обмяк. Затылок его глухо ударился об пол, глаза потухли. – Ты...

– Вот так, – прошептал я. И собственный голос показался чужим. «Позаботься о Рите», – хотел сказать Веня, но где ж ее теперь найдешь? Ее нигде нет.

Встал. Переложил ключи в другую руку, ладонь вытер о штаны. Красные пятна остались на пальцах. Из костяшек все еще сочится кровь: сначала зубы толстяка, и вот переносица Вени. Моего друга.

Мне показалось, будто что-то ползет за мной, по стенам. Я должен остаться здесь, если никого нет. Веня, Рифат, Юра, Оля – никого больше нет. И зачем тогда жить мне?

А тело двигалось само, на автопилоте. Темнота, темнота...

Вроде бы ничего. Сердце колотится в груди. Как отсюда выйти?

Всех их забрала Королева. Значит, я должен найти Риточку. Она так похожа на Олю, очень похожа, как маленькая сестренка.

Задрожала земля. Надо скорей выбираться, и я снова бегу – неизвестно куда, по коридору. Ноги исколоты, изрезаны, но боли почти нет, хотя осколки двигаются под кожей.

В спину толкает животный страх. Поворот, еще один, гудение нарастает, как будто я углубляюсь в недра трансформаторной будки и вдруг я столкнулся с горбатой тварью. Она зашипела и выронила ношу.

Мы вскочили тут же, одновременно, и уставились друг на друга, как дворовые коты перед дракой.

– Ты кто? – вырвалось у меня. Только теперь понял, что никакой он не горбун. Паренек с растрепанными патлами волос, трясется весь, прямо ходуном ходит, глаза бегают из стороны в сторону. Он пробормотал что-то сквозь зубы и стал царапать ногтями свою ношу – какую-то железяку, вроде газового баллона, мы такими когда-то пользовались на даче. Парень этот попытался приподнять бандуру, запыхтел.

– Кто ты такой? – повторил я. Он глянул на меня через плечо. Засмеялся, и снова отвернулся к своей хреновине. Я бочком-бочком обошел его.

– Мессия, – прохрипел он и усмехнулся. – Я – Исаак.

– Иссак? – тупо переспросил я. Мессию, про которого твердил Веня вроде бы звали «Айзеком». Стоп: это одно и то же имя. Тогда, уж никак не думал, что мессия, спаситель и великий полководец, выглядит ТАК – Что ты тащишь?

– Бомбу. Взорву тут все нахрен, – он икнул и вновь издал смешок.

На зубах песок скрипит. От Айзека, если это он (мало ли писихов?), воняет сгоревшей проводкой и прогорклой кровью.

Он оскалился, то ли от боли, то ли в очередной ухмылке, приподнял штуковину и потащил дальше, шипя слюной сквозь щели в зубах. Я постоял пару секунд, глядя ему вслед, и похромал дальше, со всей доступной скоростью.

Почти сразу я неожиданно выпал в предбанник, похожий на школьное фойе.

Вестибюль. Не хватает только гардероба и бабки в нем.

Проходная с напрочь выломанным турникетом. На хромированных, тускло поблескивающих трубках, валяющихся на полу – кровавые отпечатки. А нас, видимо, затащили в это здание через задний вход.

В сердце кольнуло что-то. Почему так тихо? И почему Королева не преследует? Неужели, все кончено?

В это я ни на секунду не верил. Возможно, удалось ее немного отвлечь, но никак не обезвредить. Совсем немного отвлечь и...

Та штука, которую тащил «Иссаак», или кто там он такой – она и впрямь была похожа на бомбу. А еще было похоже, что Иссаак тянет ее достаточно долго. Но как он смог миновать кордоны из женщин и мужиков, приспешников Королевы?

В памяти всплыл рисунок моста из людей, где несчастные переплетены между собой, и вынуждены помогать друг другу выстоять, иначе – погребение под грудой измученных тел и смерть.

Неужели Королева позволила бы Айзеку – пускай он там десять раз мессия, – пронести в свое логово боеголовку?

А что если никакой Королевы не было?

Нет, тогда зачем бы Айзек тащил эту дурищу, бог знает сколько времени, судя по его виду?

Я ждал щупалец, ждал, что сейчас будет новый виток чернильного кошмара и... оказался на свежем воздухе. На улице.

Только сейчас до меня дошел смысл разговора. Тот психопат (Айзек он или нет) хочет здесь все взорвать. Если, конечно, он не пустышку тащил.

Дорога самая обычная, домики сплошь одноэтажные. Вон перебирает ногами какая-то размытая фигурка, еле тащится в самом конце квартала.

И вот фиолетово-черное пятно закрывает обзор, а воздух дрожит от вибраций. Я оглянулся на здание – действительно, театр, или там, дом культуры. Раньше здесь проходили концерты, а теперь...

Закружилась голова, я упал на колени и выблевал жиденькую белесую дрянь.

Пустой городок? Пятна гари, засохшей крови и дерьма, грязь, невысохшие после ливней лужи. Небо тускло-серое.

Надо валить. Я не верю, что у того психа настоящая бомба, но... он волочил ее с таким жаром.

Тут я увидел людское море. Женщины, вперемешку с мужчинами стекаются со всех сторон, бегут, бегут сюда, и шум накатывает такой скрипичий, многоголосый. Может, Королева оклемалась и «позвала» на помощь?

Я сбежал по ступенькам и юркнул в первый попавшийся проулок, бежал быстро, и вот поскользнулся, царапая пальцами обшарпанную стену, покрытую сажей и сальной копотью. И здесь тоже люди, орут, топают, звякают железяки вроде вил, и ломиков.

В одну сторону, в другую, между кварталам и кровь шумит в ушах. В жилах как будто вода бродит, с осколками льда. Я замер на месте: куда теперь? Куда?

Топот, крики, стук. Разьяренная средневековая толпа, какие показывают в фильмах. Разве что без факелов.

Зеленый контейнер... металлический бак... нос уловил запах застарелых отбросов, и я широкими шагами понесся к контейнеру, и одним прыжком перемахнул через бортик. И тут же стал зарываться в мусор, стараясь не обращать внимания на склизскую дрянь, облепившую тело. А вот не обратить внимания на запах было бы невозможно.

Я вспомнил ту фигурку, в конце квартала. Почему она мне показалась знакомой?

Топот ног замер поблизости от мусорного контейнера, и я замер, под одеялом объедков.

– Рома? – тоненький голосочек, осторожный. – Ромк?

Дерьма, что вылилось на планету за два месяца, хватит на многие поколения. И многим поколениям предстоит его расхлебывать, но я всегда надеялся на лучшее, всегда верил, что даже в самой беспросветной тьме, найдется место для лучика надежды.

В этот момент он и стал пробиваться, сквозь чернильный мрак.

– Рита? – я поскользнулся ладонью на банановой кожуре. Мусор гнилой, черный прямо. Вот игла шприца блеснула, вот пискнула где-то в лохмотьях истлевшего полиэтилена крыса. Я приподнялся и выглянул из жбана. Рядом кирпичная стена, а в десятке метров шумит остатками гниловатой шевелюры тополь.

– Привет, Ром. А где папа?

– Он... Он потерялся, – я вылез из бака. – Рита, нам нужно бежать!

– А я не хочу без папы, – он шмыгнула носом и вытерла слезки кулачком. По-прежнему откуда-то издали неслись крики. Я вытер ладонь о штаны и протянул Риточке.

– Нужно идти без папы, Рит. Идем!

Теплая, безучастная ладошка, маленькая такая, прямо утонула в моей ладони. У меня вдруг соленый ком возник в горле, поддавил так.

Я сразу схватил девчонку в охапку, и припустил бегом.

В который раз за сегодня возникла мысль, что я близок к инфаркту. Не такая уж бредовая мысль, если вдуматься.

Скоро я стал выдыхаться, и перешел на быстрый шаг.

– Тяжело, Ромк? Опусти меня, я сама побегу!

– Н-нет... Сейчас-сейчас... отдохну немного...

Теперь мы находились от «дома культуры» в паре километров, не больше. Даже если у того психа бомба, взрыв нас здесь не достанет...

А потом задрожала, поплыла под ногами земля. Я схватился за столб, по спине побежали мурашки, на руках волосы встали дыбом. В груди что-то вздулось и завибрировало, как будто откликаясь на далекий зов, а сердце пропустило пару тактов. Риточка закричала.

Сверкнула яркая полоса. Помню, как заслонил глаза рукой, но и сквозь ладонь видел белую вспышку с оранжевой сердцевиной и голубоватой каемкой.

Ослепило, и наощупь я сграбастал в охапку девчушку. Бежал я прыжками, и на ходу жалел, что у меня нет кармана, как у кенгуру.

Земля вибрировала, вибрировала, и кровь в жилах стыла от нарастающего грохота, более резкого, чем у самолета на взлете. Риточка кричала, да и сам я ревел, но не слышал собственного голоса. А после земля разверзлась, и мы полетели вниз – в темноту.

************************

Они не сразу рассказали мне о втором корпусе. С первого дня перемигивались, намекали. Мол ещё рано ему рассказывать и показывать, а уж как созреет. Практику прохожу уже больше месяца. Не могу сказать что мне нравится здесь. Больница она и есть больница, какими бы громкими вывесками не прикрывалась. Здесь постоянно пахнет лекарствами, фекалиями и мочой, кровью – причем не только из туалета. Врачам постоянно приходится брать анализы.

Наша городская больница это такое место, где все возраста равны перед верной подружкой смертью – её величеством Болезнью. Родильное отделение, стационары и морг в самом дальнем конце аллеи. На днях мне предстоит побывать там второй раз. Помнится месяц назад Олег водил меня и все показывал.

Сегодня снова этот тип приехал на грузовичке. Он паркует его с торца, у тыльных ворот. Там стоит будочка, а в ней сидит старичок-сторож. Я его имени не знаю. Он нажмает на кнопку и шлагбаум поднимается. Едва ли это самое интересное занятие на земле, верно?

Мужчина из голубого фургона заходит в здание. Проводит там от десяти до пятнадцати минут, и незаметно уходит. Он в обычной одежде, без всяких халатов, в руке синий чемоданчик. Что он приносит? Что уносит? Вообще-то этот ящичек похож на «холодильники» для пикников.

Я по обыкновению сидел в своей каморке, поскольку работу переделал. Палаты вымыл, пересчитал пеленки. До сих пор я радуюсь, что мне выпало возиться с младенцами и их мамашами. Наверное потому что самый нездоровый младенец все-таки имеет больше шансов на выживание, чем старик. А Олег пугал рассказами – «утром заходишь, окоченел уже». А если даже маленький и умрет, то не очень-то испугаешься. Ведь нас почему мертвецы пугают, я как подумал – потому что они могут ожить и причинить боль или там укусить. А младенцы даже ходить не умеют. То есть, даже если появится ребенок-зомби – что он будет делать? Разве что оторвет мамкину грудь, вопьется в неё пальчиками. Да и то когда ему поднесут.

Быстро управился, на полчаса раньше получилось. Ночь – самое любимое мое время суток. Однако куда лучше проводить его дома, под одеялом и с книгой, нежели ползать по родильному отделению со шваброй. Сам не знаю, чего это мне вздумалось учиться на врача. И что из этого получится я тоже без понятия. Пока прохожу практику, но уже понимаю, что акушер из меня вряд ли получится.

Когда я загооврил о сроках практики, Олег как-то криво усмехнулся. Сказал что это не имеет значения. В девяти случаях из десяти практиканты остаются здесь и превращаются в квалифицированных врачей.

Глупоть какая-то. Но Олег вроде как наркоман. Такое содается впечатление, во всяком случае. Конечно, наверняка я не знаю, но этот тип с вечной усмешкой на изрытом оспинами лице своими беседами испугает любого.

Разве что я привык фильтровать информацию, да и вообще у меня повышенная стрессоустойчивость.

Городок у нас не очень-то большой. В родильном отделении всего десять одиночных палат для рожениц, но на моей памяти они не были заполнены одновременно. Здание двухэтажное, если не считать цокольный. В подвале я бывал несколько раз. Там ничего нет, кроме затхлого воздуха и пыльной темноты. Откуда-то из глубины доносились шорохи. Вроде как пахло и чем-то терпким, сладковатым. Возможно, там дальше какие-нибудь древние камеры для провинившихся больных, средневековые темницы. Тогда ведь не лечили психопатов, а сажали их в холодные землянки и обливали ледяной водой, пытаясь таким образом выгнать из человека духа.

Вдруг Олег и компания хотят показать мне именно темную сторону больницы?

А что если они доставили туда трупа (трупов) из морга? Или разложили какой-нибудь гадости вокруг? Я ведь чувствую, что это какой-то прикол. Скажут и захихикают вдруг, хлопая друг друга по плечам. Таким идиотом вдруг себя почувствуешь, настоящим дураком.

И сегодня я вроде как должен увидеть второй корпус. Честно, ночью у меня туда идти особого желания нет. И вообще, я думаю что Олег и другие парни решили меня разыграть.

Пластиковый чайник «Phillips» щелкнул и отключился. Я залил в кружку с коричневым налетом на стенках кипятку. Сахар и крупинки кофе встретившись с водой издали тот самый неповторимый звук, а в нос ударил превосходный аромат. Хотя это я выдумываю. Так себе запах, поскольку кофе растворимый, да ещё из старых запасов. Наверно в гранулах полно канцерогенов и всякой химии. Полезного мало, но ведь чем-то я себя должен травить.

С наслаждением вытянул под столик ноги. От целого дня беготни с ведром, от бесконечной уборки ступни гудят как треснувшие колокола.

Можно ли вести речь о везении? Наверно. Хотя почему-то с детства я понял, что моя судьба будет напрочь связана с казенными домами. Так обычно и бывает. Своих родителей я не знаю. В свидетельстве о рождении кто-то шибко умный написал мне фамилию «Неизвестный». Сразу чувствуешь себя каталогом на компьютере: «Новая папка 1», «Новая папка 4» и так далее. Хорошо имя нормальное – Алексей.

Детдомовская жизнь трудная. Постоянные тычки и затрещины, постоянный голод, который выгрызает тебя изнутри. Те кто сдаются, становятся конченными людьми. Им тоже дорога в один из казенных домов: в тюрьму или психушку. Ну а вообще-то все мы – потерянные во мраке злой судьбы души.

Шанс один на миллион. По какой-то там программе. Ну и ещё я шибко обязан мозгами своим неизвестным родителям. Работать в больнице – это самое лучшее, о чем я мог мечтать. Пусть пока санитаром, медбратом – да кем угодно. А я закончил медучилище и прохожу практику.

Хотя пока не до конца уверен, получится ли. Тем ли делом я занялся? Ведь палаты так напоминают о детдоме...

Каморка небольшая, три на три метра. Оконце совсем маленькое, закрыто всем чем можно: грязными брызгами и подтеками, никогда не стиранной занавеской, чахлыми цветами в горшках, кованой решеткой. Обои пожелтели как будто от никотина, а на самом деле просто от старости. Курить ведь тут запрещено. Собственно, я так и не пристрастился к сигаретам.

Само здание хоть и после ремонта, но уже достаточно старое. А уж второй корпус так и вовсе древний.

Сразу заметил под ногами белый листок. Перед обходом его точно не было. Обычный, тетрадный, сложен вдвое. И зачем только они создают тайну на пустом месте? Сразу чувствуешь себя посвященным в некое братство.

Листок я поднял и развернул. Там было указание спуститься в подвал.

Вот, веселье начинается.

Номера мобильного телефона Олега у меня не было. То ли он не дал, то ли я забыл взять. Сразу мелко затряслись руки и похолодела кожа – горячая чашка теперь её обжигала. На улице стоит холодная погода даже для непредсказуемого октября, но никакой корректуры в работу больницы она не вносит. Женщины рожают, от детишек отказываются, кто-то умирает, а кто-то борется с болезнью и стонет по ночам во сне.

И никаким ведь словом даже не обмолвились, никак не намекнули что должно быть во втором отделении.

Кофе я отпивал теперь уже машинально, без всякого удовольствия. Хорошо бы поесть перед сном нормально. Но сегодня никто не съезжал, соответственно, продуктов не перепало. Пару дней мне не дает покоя один новорожденный с фиолетово-синюшным лицом и заячьей губой. Треснувшая, с разрезом как на переваренной сардельке. Один глаз у малыша подтянут ближе ко лбу, а второй чуть съехал вниз. Тот ещё урод!

Из-за него наверно и кошмар приснился вчера. Будто я разглядываю целый ряд младенцев, а в самом конце лежит детеныш с полным коренных зубов ртом. И как он ими противно скрежетал и щелкал!

Честно говоря, я и обычных, красивеньких даже малышей немного побаиваюсь. Что-то такое есть у них в глазах... Как будто они знают большую тайну, но рассказать не могут. Потому глаза эти становятся пронзительно синими, туман пленки с них пропадает, и вместе с ним постепенно исчезает это знание тайны.

Подозреваю что ТАМ какое-то время хранятся отказники. А может и уроды какие-нибудь в банке. Олег, Вася и Коля – те еще придурки. Я их совсем не знаю, но интуиция что ли подсказала. На некоторых людей стоит только взглянуть – сразу понимаешь, что они из себя представляют.

Олег немного рассказывал про себя. Живет с отцом и сестрой, мат