Текст книги "Матриархия (СИ)"

Автор книги: Павел Давыденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Дождь так и не успокаивается. Поливает почем зря.

Я врубил фонарик и наконец, отыскал выход на улицу. Постоял на пороге, так чтоб не попадали струи.

А потом увидел их.

Даже фонарик не выключил, так и стоял, а свет плясал в лужах, отблесками. Капли, капли, бульбочки. Сверкнула молния. Я увидел их – ряды плотные, сомкнувшиеся. Как живая река. Чем-то они напоминали бурный поток, несущийся с горных вершин, глинистый поток, сметающий все на своем пути.

Женщины.

Гораздо больше, чем мы сожгли на футбольном поле. Шлепают по воде. Некоторые босиком, некоторые совсем голые. Идут так, как будто от этого зависит их существование. Синие тени, с горящими электричеством глазами.

Вдали глухо заворчал гром.

У меня хватило ума выключить фонарик.

Не заметили?

Они продолжали идти, буквально в сорока метрах от меня. Как усталые, измученные солдаты, как скелеты в бумазейных халатиках.

Впрочем, увидь они меня – неизвестно, что со мной было бы. Они только на вид измученные.

Я простоял так долго, а они все шли и шли. Их так легко недооценить, сколько раз убеждался. И завтра мы пойдем за ними вслед, но женщины уже будут далеко, они не знают усталости и будут шагать так всю ночь. Долгая прогулка.

Потом опять будут спать днем, залягут в трансе. И мы их догоним и сожжем.

Звуки затихли вдали. Теперь нужно сделать то, что хотел и ложиться спать.

Но в дождь и темноту идти расхотелось. Так что я приспустил штаны и отлил так, не сходя с порога. Про «отсчет секунд» я уже давно забыл, забава канула в прошлое. Может, когда-нибудь мне еще доведется проснуться с похмельем и выцеливать струей унитаз, не знаю. Вот тогда и буду считать.

Накатила вдруг безысходность. Их слишком много, они слишком сильны, это как война, в которой невозможно победить. Да и кто я такой? Обычный пацан, а ведь раньше думал, что двадать – это уже дофига взрослый чел, и так далее. Чушь.

Когда я плелся назад, проступили голубоватые очертания стен и потолков, хлам под ногами.

Сон не приходил. Я завидовал  Рифату, который спросил у меня «что там, все нормально?» и прежде чем я успел что-либо ответить, вновь засопел.

Похрапывал он и сейчас. Я тихонько, под одеялом подсвечивал страницы блокнота. Последний рисунок напрочь вылетел из памяти. Всем известная картина: грибок, в окружении клубов. Эпицентр, от которого расходится волна разрушения. Тоже так поймал момент: человечки еще тусуются у края листа, машинки крохотные, домишки.

И спустя доли секунды это все перестанет существовать.

Чушь. Сейчас-то чего бояться ядерного взрыва? Концентрации людей в одном месте нет, все разбросаны по обширной территории...

Может, я и ошибаюсь.

В самом конце блокнота незнакомый почерк. Люблю делать пометки на последней странице, у меня так во всех тетрадях, но эти буковки крупнее моих, и не такие корявые, а витиеватые. Сплошные кургульки, буква «м» похожа на «и» и на «л».

«Когда-нибудь это закончится, но будет это уже после нас. При мысли о том, что мы должны жить на благо следующих поколений, меня всегда охватывала тоска. А теперь все так поменялось...

Ромка думает, что рисует сам, а на самом деле он ничем не лучше карандаша. Вообще не отличается. Им руководит ОНА, она у всех в головах нынче. Нет, я этот листок не буду здесь оставлять. Вырву и выкину. А то подумает что я идиотка. Нормальные люди не пишут в чужих блокнотах ТАКОЕ. Но у меня потребность, а больше бумаги нет. Он может, будет на меня ругаться потом, что листок испортила. Ну и пусть. Блин, я кажется, только сейчас начала понимать, какая крутая штука – жизнь. Только начала понимать и на тебе – поезд ушел. Может все еще и изменится?

Как же я хочу быть с ним рядом. Лежать на траве, глядеть в небо. Греться на солнышке, потягивать колу или там шоколадку есть с миндалем. Ромка все время беспокоится, ждет чего-то, не понимает, что нужно расслабиться. Фу, я точно вырву листок. Он так смотрит на меня... Заметил, что пишу? Да нет, куда там. Рифат и Юрец еще гыгыкают – отвлекли. А я незаметно отр»

Текст оборвался. Я потушил фонарик и еще несколько секунд наблюдал за разноцветными пятнами перед глазами. Оля значит, оставила записку... Давно ли? На очередном привале? Да, она часто разглядывала мои рисунки. Наверно в тот день нас резко накрыли, а потом уже Оля забыла или не смогла вырвать листок.

Стало так тепло в груди, и я прижал блокнот к себе, как котенка. Дурость, конечно, прямо как барышня какая, или школьница. Но ничего не мог с собой поделать, даже слезы навернулись. Кусочек Оли со мной, и я никому его не отдам.

Вот как бывает: маленькая, несмышленая вроде бы девчонка, а уже кое-что понимает в жизни.

Глава 12

Утром я проснулся с заложенным носом. В горле скребли кошки, я кашлял и отплевывал коричневую мокроту.

– Простыл что ли? – Рифат вновь запыхтел сигаретой.

– Блин, харэ курить уже!

Он посопел, потом стал возиться с костром. Чувствовал я себя препаршиво, не только из-за простуды.

Опять снилась эта «Дурунен».

Во сне мы сидели с Юрцом и Рифатом в какой-то темнице. Потом нас повели те самые капюшоны. Бежать мы не могли, да и не пытались, а я все силился спросить что-то, но рот будто заклеили. Сырость темноты заставляла ежиться, шли мы босиком и... голые.

Но стыда я не чувствовал, страха тоже, лишь безразличие. Потом нас привели в богато убранную залу, как во дворце: кровать с балдахинами, мягкие ковры, огромные окна, выходящие, казалось, вникуда.

Трон, на нем женщина в маске. В старинном платье, осыпанном жемчугами, прямо королева из сказки. Она царственно кивнула, и меня толкнули к ней. От слабости я упал и проскользил коленями по полу – ковер исчез, а пол под ним скользкий, зеркальный.

– Ты принимаешь новую власть? – спросила она. А я до сих пор не мог говорить. Потрогал лицо и... понял, что у меня уже нет рта. Под носом гладкая кожа, как на щеке.

Тогда я замычал, лихорадочно ища глазами поддержку.

Вокруг одни капюшоны: ладони впереди на поясе, головы опустили. И Юрец кивает, мол «соглашайся!».

– Похоже, ты не принимаешь власть своей королевы? – сказала она, и в трещинах-глазах маски замелькали синие огоньки.

Меня потащили куда-то под руки, им плевать, что я не могу ответить королеве из-за сросшихся губ. Но я бы и не согласился, если бы смог говорить, и, похоже, они знают это.

Штука вроде гильотины. Женщина встала, приподняла многочисленные юбки платья, и те прошелестели по трону, по ступенькам. Капюшоны подтащили меня к гильотине, но предназначена она для рубки малой головы.

Я кричу и вырываюсь, трещат плечи, выворачиваемые из суставов, а в пояснице разгорается огонь. Капюшоны подтащили меня, оттянули кожу, ледяные пальцы, и в кольцо...

НЕТ

Проснулся я от вспышки боли и вздрогнул, скидывая с себя тряпье, которым меня укрыл Рифат. В проемы окон ветер задувал дождь, сырость тут же облепила тело.

– Надо решить, что делать, – сказал Рифат, старательно пережевывая краюху хлеба, перетирая зубами как жерновами. Я вздрогнул и перевел взгляд.

– Дождь кончился. Я пойду за ними, – я шмыгнул носом и сел в «постели». – А ты, если хочешь, то можешь... можешь искать себе местечко в деревне. Или где ты там хотел.

– Она всем снится, – Рифат глядел прямо на меня. – У тебя на спине что – шармы? Я их раньше не замечал, а сегодня ты спал и это... Ну, задралась одежда. Там прям бордовые рубцы.

Я хотел отшутиться, что это мол, стигматы, но Рифат как-то слишком уж серьезно на меня смотрел.

Оля ведь тоже тогда заметила странные знаки у меня на спине, когда мы купались на водопаде. Тогда был День Первый.

Я стянул майку, и повернулся к Рифату спиной. Кожу тут же покрыли пупырышки.

– И что за знаки? – Рифт помолчал немного. Потом прикоснулся, пощупал кожу. Мне дурость всякая в голову полезла, почему-то вспомнил и другие сны: ряды голых людей, плечом к плечу, вспомнил того паренька, с лицом-пиццей. Мертвого.

– Какой-то язык может, – неуверенно протянул Рифат. – Иероглифы, блин, прям на полспины. Может, эльфийский?

– Угу, эльфийский. Причем тут вообще... Или стигматы автоматически предполагают... Ай! – я развернулся. – Да не ковыряй ты там!

– Да я слегка, – лицо Рифата излучало смесь суеверного страха и брезгливости.

– Ла-адно. Свалим мы отсюда? Тошнит уже от этих руин. И воняет здесь...

Рифат цикнул и ничего не ответил. А я натянул майку.

***

Сырость забиралась пододежду. Ветер, грязь чавкает под ногами. Уж не знаю, кого мне следует благодарить за куртку.

Не распогодилось даже к часу дня. Мы шлепали и шлепали, почти не разговаривая. Раньше тон всем беседам задавал Юрец – та еще трещотка.

У Рифата за спиной рюкзак. Тот, свой первый мешок (из дома дяди Кости) он давно где-то потерял. Передний карман шорт согревал блокнот, уж не знаю, порисую ли сегодня.

Рассказ про ночную толпу не произвел на Рифата особого впечатления, хотя и заинтересовал.

– Много, говоришь? – он снова курил и сплевывал. – А сколько?

– Они шли минут десять. Реально. Ну и это... Я же застал их, когда парад был в разгаре, понимаешь? Может, они полчаса еще до этого шагали.

– То есть, думаешь что это – все? Общий исход, типа?

– Вообще ничего не думаю. Но... спасибо тебе. Если бы я пошел вчера, то они... они догнали бы меня ночью, и все.

– Не за что, – хмыкнул Рифат. – Обращайся.

Мы прошли мимо заброшенного магазинчика. Потом перевернули поваленный указатель: «Стряпчино». Решили свернуть в деревню. Мол, там по-любому должно быть что-то съестное, а если и не еду, то хотя бы воды раздобудем.

Подумал об освежающей прохладе колодца. Даже иголочки мелкие стали покалывать желудок.

А день по-прежнему скучный и серый.

С трассы сворачивать как-то не охота. Здесь все видно как на ладони, идешь себе, а рощицы и забытые богом деревеньки и в обычное-то время скрывают всякие ужасы. Ну а сейчас там что?

Под ногами проминается почва, и мы поскальзывались, чуть не падали в грязь. И снова шлепали, шлепали.

Думал об Оле, и шел как во сне. Как будто со стороны наблюдал за собой.

Зачирикали птички. Помню, мы с отцом делали кормушки для воробьев. Вырезали из старых коробок, повесили, пшена насыпали, и воробьи прилетали клевать зернышки. Интересно, что они едят сейчас?

Мосток, доски «тук-тук» под ногами. Мы обтерли о них грязь, прямо шматки оставили, разводы. Внизу в щелях лениво текла затхлая водица – такая нам не нужна.

– Думаешь, их тут нет? – после долго молчания голос у Рифата звучал простуженно.

Я промолчал. Зря мы сюда пришли, но чтоб «путешествовать» дальше, нужна пища. И хоть немного воды.

Домишки самые обычные, хижины. Глядят пустыми окнами-глазницами. Некоторые проемы забиты досками. Только пройдешь мимо дома, и что-то упирается в затылок, будто палец уткнули, и по спине мурашки бегут. Кажется, что следят отовсюду.

Деревенька так явно дышала чужим пристуствием, что его с трудом можно было игнорировать. Я даже один раз резко оглянулся, специально, но даже намека на движение не уловил.

Вот калитка нараспашку, забор из сетки-рабицы. Собачья будка, обрывок цепи, пустой ошейник, и резиновая дорожка ведет к хатке.

Мы молча зашагали по ней, друг за другом. Крыльцо разбухло от воды и не скрипело, мы помучали дверь и она нехотя открылась.

В доме темно, пахнет плесенью. Побродили по комнатам: мусор, вещи валяются на полу, на стенах рваные обои, со следами крови.

На кухоньке пустой холодильник. Пол залит водой, а с потолка отваливаются куски глины – крыша течет.

В шкафу нашли пачку манки и банку тушенки.

Заглянули в погреб. Консервы повзрывались, поблескивают осколки баллонов. В углу скукожившийся труп, черный, как смола.

У меня тут же закружилась голова, лоб стало поддавливать изнутри. В какой-то момент я подумал, что мы под водой – ни единого звука, даже от собственных движений.

Звякнуло что-то. Бормотание. Мы с Рифатом переглянулись. Мне уже не терпелось выйти на воздух, а перед глазами плавала запеченная фигура  из погреба, ссохшийся эмбрион.

– В соседней комнате, – шепнул Рифат.

Дверь узкая. На двери картинка – «писающий мальчик». Рифат потолкал дверь, подергал. Внутри кто-то лопотал, кряхтел.

– Наружу или внутрь? – пробормотал Рифат. Примерился и ткнул филенку плечом.

Дверь распахнулась. Ванна, бабка в лохмотьях. Морщинистая кожа, слюнявые губы кривятся, шевелятся как червяки. Бабка кряхтит, кряхтит, бормочет в душ, как в телефонную трубку. Зыркнула на нас исподлобья и снова зашевелила губами, потряхивая седыми паклями волос.

– Бабушка... – начал я, а Рифат тут же потянул меня за рукав. Старуха перестала бормотать и уставилась сквозь нас. В ванной витала трупная гниль, и во рту образовался привкус терпкой горечи.

Старуха поднялась, цепляясь клешнями за плитку, по лохмотьям халата побежали струи жижи.

– Что вы делаете? Кого ищете? Вчерашний день ищете! Помогите, я им сказала, сделать. Зять прийти обещал, не смог, горит синим пламенем. Внучку, внучку забрали... Ох, накажет Господь за ребенка, за ангела! Внучку жалко, а зять – он мужик... Сам о себе позаботится, – она разговаривала, а в глазах у нее дрожали два отражения – мы с Рифатом. Бабка замахнулась, хотела швырнуть «трубку». Душ звякнул, блеснула гофрированная трубка, лязгнула чугунина ванны. Бабка вновь закряхтела неразборчиво, и задрала халат, так что стали видны белесо-синие, в узлах вен ноги. Мне показалось, что в грязной воде плавают куски мяса или серые струпья.

Не знаю, как меня не стошнило, но лоб заломило еще сильней.

– Маразматичка, – пояснил Рифат. Я промолчал.

Видимо, на нее Импульс не подействовал: у бабки давно климакс. Если конечно, теория Юрца верна. Где-то он сейчас?

Мы уже выходили из хатки, когда услышали визгливые смешки. Рифат дернулся влево, на звук. Банка звякнула в рюкзаке, он прихватил всякого с пепелища. Миску, пару гнутых алюминиевых ложек, кружку с отбитой эмалью. Короче необходимый минимум, для того чтобы комфортно вкушать пищу.

Но самой пищи нет.

– Слышал? Это еще что за...

– Ребенок? – сказал я. – Детский голосок вроде.

Мы встретились глазами. Дитя нам только не хватало.

– Мы не будем брать его с собой, – покачал головой Рифат. – Хоть ты тресни – не будем! Самим жрать нечего.

– Погоди ты. Кто сказал, что у него нет родителей?

Мы снова прошлепали по резиновой дорожке. Рифат пробурчал что-то вроде «этого я и боюсь», на ходу вытаскивая нож.

Соседний дом некогда был выбелен, а сейчас стены облепили подтеки глины. Шифер на крыше с зелеными пучками мха, окна закрыты ставнями и заколочены досками.

Забор здесь чуть более добротный, как и калитка. Тоже будка пустая. Удивительно, что мы до сих пор не встретили ни одной собаки. Может, их сожрали?

Я надавил на ручку калитки, и она чересчур уж громко стукнула.

Какая-то девочка на пороге дома. Грязный подол платья торчит из-под курточки, стрижка короткая, а глаза молочно-голубые, с пленкой.

– Иди сюда, – сказала она. – Иди сюда поближе, – и поманила пальцем. Мы с Рифатом переглянулись. И сразу к горлу подступила тошнота. – Иди, иди сюда... Иди сюда поближе! – повторяла девочка, сгибая и разгибая палец.

Только сейчас я заметил поводок в другом кулачке малышки. Он уходил вглубь дома.

Тут же сердце стало биться чаще, мешая дышать. Девочка сделала пару шажков, поводок натянулся.

– Иди сюда поближе... Иди сюда... – она продолжала манить пальцем, поблескивая своими полукатарактными глазами. Меня даже дрожь пробрала.

– Эт-то еще что... – пробормотал Рифат.

Из дому вышел пес.

Я сначала даже не понял, ЧТО ЭТО.

Ноги обрубки, одной кисти нет и на культе что-то вроде чехольчика. Лысоватая голова и безвольная прорезь рта – широкая, как у лягушки, глаза навыкате.

Инвалид широко откры рот и замычал. Языка у него что, тоже нет?

– С кэм это ти там, Мариам? – раздался из глубины дома голос. Мариам подступала к нам все ближе и ближе, скаля мелкие зубки, и отвращение проникало в меня все глубже.

На порог вышел мужчина. Голый барабан живота, волосатая грудь. Щетина на щеках, мешковатые штаны.

– Чито там у вас, э? Добрий дэн, – он провел ладонью по шевелюре, меняясь в лице. Даже побледнел, и сквозь щетину проглянула пепельная кожа.

– Добрый, – первым опомнился я. – Мы... – я перевел взгляд на  девочку. Армянин тоже посмотрел на нее и поскреб ногтями грудь.

– Мариам! Тсюда иды, говорят! А ви кто такие будетэ?

– Туристы, – говорю я. А армянин смотрит то на меня, то на лезвие ножа, то на Мариам. А инвалид мычит, пускает слюни. – Мы вас не тронем. На голоса заглянули...

– Но нам нужна еда, – вставил Рифат. – Есть у вас что-нибудь? Или где достать? Может, знаете?

– Можит и знаю, – сказа армянин и вдруг сделал резкое движение. В следующий момент у него в руках оказалось ружье. Он целился попеременно, то в меня, то в Рифата.

– Твой ребенок на линии огня, – сказал я, и в голосе проскользнула предательская дрожь. – Не горячись, мы уходим... мы так – заглянули только.

– Стоять! – прикрикнул армянин. – Ви мине тут голову нэ пудритэ! Обворовать хотэли нэбось? Мариэм сюда иди, кому сказал!

Девочка теперь молчала, и от ее улыбки сквозило тленом и разложением.

– Мил человек... Мы без оружия. Ну, убьешь ты нас, и дальше?

– Ви из этих? Мародеры-шмародеры? – сказал он, все так же разгорячено блестя глазами. – Ищите, где кусок урвать?

– Сами от мародеров еле убежали, – кашлянул Рифат. – Вишь, без оружия даже.

– А у тибя в руке что тогда? Носок дырявий, да? Без оружия они! – последние фразы армянин говорил уже почти без акцента. Мариам скрылась позади него, в доме, и втащила за собой поводок с инвалидом.

– Мы из лагеря... Слушай, да мы правду говорим! – взвился я. – Надо этих стрелять, а не простых людей! Ну давай, убей нас! Стреляй уже, чего трусишься?!

Армян вскинул на плечо приклад. Палец, сейчас скользнет... Давит на курок...

Щелк!

Щелк-щелк.

– У миня патрон вишел, – армянин расплылся в широкой улыбке. – Еще три дня назад закончился патрон!

Духота окутала нас плотным саваном. Я глянул на Рифата. У него по лбу скатилась градина пота, на шее скакнул кадык. Армянин добавил:

– Рибята, захадыте. Только у меня еды совсем мала.

– Ну, вода хотя бы есть? – спросил я тонким, звонким голосом.

– О, провертел летом еще новую скважин. Воды много, пей, пажалста!

Он подошел к нам и поочередно потряс руку – то мне, то Рифату. Черт знает, что на него нашло. Сначала наставляет ствол (слава богу, пустой), а теперь мед расточает.

– Ви миня извините, – армянин приложил ладонь к груди, – доверия сейчас ни к кому. Ви как сказали... как можно! Нэт, мы нормальные. Ви заходите, чем богаты, как говорится... Меня Ашот зовут.

Что делать – зашли. Не без недоверия. Пахло в жилище кислятиной, как будто в кастрюле варили заношенные трусы, вместе с квашеной капустой.

Хозяин ежесекундно почесывался, скреб то шею, то подмышки, то грудь. Глядя на него хотел чесаться и я.

Темные стены. Грязные обои в некоторых местах отстали, проглядывают белесые пятна штукатурки и коричневые – глины.

Стук откуда-то снизу. Что-то ударилось, перекатилось под полом.

– Крисы, – пояснил Ашот. – Не обращайтэ вниманыа.

Он привел нас в душную кухню. Замызганная печка, на подоконнике труха. Окошечко маленькое, чуть больше форточки, ребенок сквозь такое без труда пролезет. Под ногами скрипит мышиный помет.

– Ви куда сами? И откуда?

– Здесь был городок неподалеку. Против женщин типа, военное укрепление, – замялся я. Рифат тоже чувствовал себя неуютно. Все озирался, ожидая подвоха. Мариам ползала по полу на коленках, вместе со своей «собакой». – И его разорили... Наверное мародеры. Вот мы оттуда, а куда – сами не знаем.

– Мариэм! Куда ты пальцы в рот тянешь, э! – Ашот поднял на нас взгляд и рассмеялся. – За дэтми вечно глаз да глаз... А это Гарик. Я его так называю, имени не знаем. Сам приполз к нам. Ви это... чай сейчас вскипятим.

– Да нам бы просто воды, – сказал Рифат. – И если есть – немного хлеба. И мы пойдем.

Нам и впрямь надо валить, только время зря теряем. Стены будто сжимаются незаметно, двигаются друг к другу, как в комнате пыток.

Вид жильцов и жилья начисто отбил всякий аппетит, и мысли о еде вызывали живое отвращение.

– Воды так воды... Я огонь вообще-то только по вечерам развожу. Или когда готовлю. – Он как-то странно посмотрел на нас, потом перевел взгляд на Мариам. – А то может, коньяку? Или вина?

– Нет, – опередил я Рифата. – Обойдемся. Нам бы воды и хлеба. Если можно.

– Можно, можно... – забормотал Ашот и вышел из кухни.

– Ты что, думал, что я соглашусь пить какую-нибудь дрянь из его рук? – возмутился Рифат.

– Кто тебя знает... Он мне тоже не доверия не внушает. Крысы, блин...

– Ты чувствуешь, чем здесь пахнет? – Рифат раздул ноздри. – Это не...

Договорить он не успел. Хозяин появился на кухне, шелестя пакетом с лавашом. Положил на клеенку, передо мной. И кусок сыру поставил, с плесенью, но отнюдь не французской.

– Вот. Он запечатанный. Хорошая штука – водой смочишь и снова свеженький. – Мы с Рифатом переглянулись, а армян не замечал нашей настороженности. – Ви хоть расскажите – как, что? Куда вабще мир катица?

– В тартарары, – кашлянул я. Армянин перевел взгляд и «подвис» немного. Потом под щетиной пробежала рябь, и он снова растянул губы в улыбке.

– Ви это... Здесь лучше не ходыте. Сейчас опасно, народ дикий здесь, – у него в руке как по мановению волшебной палочки возникла плоская фляга. Он прихлебнул из нее, и к койтейлю ароматов кухни добавился запах коньяка.

Мне уже не сиделось на месте. Чудилось шуршание, как будто гигантский паук опутывает дом паутиной и вот-вот сплетет плотный кокон, который не прорвать.

– А что там за старуха? – спросил Рифат. – В соседнем доме?

– А, баба Глафира, – ответил армянин и снова глотнул из фляжки. Потом что-то стукнуло за стеной. – Больной на всю голову. Про внучку талдычит день и ночь. Ви и к ней заходили, да? Я кормлю ее, немножко. Да и сколько там она съест...

Он договорил, и мне стало совестно за то, что мы забрали жалкие старухины припасы. Может, вернуть?

Армянин вытащил нож из держателя и снова прихлебнул коньяку.

– А где... можно отлить? – спросил я. Терпел достаточно долго, а потом вроде как забыл, но сейчас тяжесть с удвоенной силой давила на мочевой пузырь. Рифат кинул на меня быстрый взгляд.

– Отлить? – переспросил Ашот, как будто удивляясь. – Можно... Ну пойдем за мной. Поселок большой, а сейчас почти никого не осталась. Ну, когда это... женьщин с ума сошел, – он размахивал руками, и под его грузными шагами поскрипывали половицы.

Запах, запах... клянусь, я раньше почти не замечал запахов, потому что они не представали в такой первобытной, низменной форме. А теперь такие на каждом шагу и обоняние, в общем-то, не нужно. Без него было бы легче.

Щелкнул выключатель. Лампочка с пыльными пятнами выспыхнула, и осветила заржавленный бачок и серую туалетную бумагу, на проволоке.

– Заходи – пользуйся на здоровье, – сказал Ашот.

Я закрыл дверь на шпингалет и сразу решил, что в туалет надо сходить по-быстрому. Неохота оставлять Рифата наедине с Ашотом.

Мучительно таяли секунды, а из меня ни капли не выходит, как не напрягайся.

Наконец, струя забрызжила в грязноватое колено. Оглушительный звук.

И какое облегчение! Дурацкая забава, ну та, «утренние подсчеты». Только сейчас я понял, что раньше не ценил время. Нужно было наслаждаться каждым моментом жизни, а я просирал время на «доту», «танки» и на «фифу».

Тум-бдум! ТУМ!

Я вздрогнул.

Приглушенное шипение, гул. Плитка вывалилась за бачком. Дыра в полу, и там – трубы. Пыль, грязь. В такое отверстие пролезет ребенок.

Кто-то вроде Мариам.

Я наклонился над бачком и постучал костяшкой кулака по кафелю. Я представлял туалет Ашота несколько по-другому, и вообще-то надеялся, что сортир у них во дворе.

Ведро рядом, и в нем грязная, желтая вода. Дождевая, что ли. Глянул мельком в зеркало: всклокоченные волосы, распухшие, потрескавшиеся губы, клочки щетины на щеках, на шее тоже.

Какой-то наркоман, ей-богу!

Опять что-то громыхнуло. И замычал кто-то. Инвалид Гарик? Весь избитый... недавно приполз, сам... Откуда он мог приползти?

Тут что-то ударило в стену особо сильно, и опять мычание.

Я выпрямился. Слишком долго здесь, а Рифат там один...

Быстрее! У меня дрожали руки, никак не мог справиться с трусами. Прищемил кожу, зашипел. Дернул слив – ничего. Вода в колене в принципе, ненамного изменилась после моего «залива». Ведро, есть же ведро!

Дернул щеколду и...

...столкнулся с Ашотом.

– А где Рифат?

– На кухне. А я тебя жду, – армянин расплылся в улыбке. – Там тоже крисы, бывает, вылезают. Ти крисы испугался?

– Аг-га, – кивнул я. – Крысы, да.

Ашот топал впереди. Не хватить бы его по голове чем-нибудь? Я споткнулся о чемодан: тяжелый, зараза.

Страхи оказались напрасными. Хотя беспокойство и не ушло (кто-то же там мычал, в дыре), Рифат сидел на кухне с каменной мордой, а я округлил глаза. Он едва заметно приподнял брови.

– Чего вы такие хмурые? – спросил Ашот. – Сейчас ми с вами...

В кухню вползла тень. Я почему-то подумал, что это инвалид, Гарик – вдруг стал таким огромным.

Громила, размером два на два. Глаза-щелочки. Живота особого нет, просто – здоровый. Тоже кавказец, заросший щетиной. Запах кислятины сгустился, у здоровяка как-то странно оттопырилась верхняя губа, и он заревел, как бизон.

– Эт-то еще кто... – выдавил Рифат.

– А, это мой брат, – улыбнулся Ашот. – Ваган. Елейность из его голоса напрочь испарилась. Он свел и без того сросшиеся брови к переносице и повел ножом: – Лючше сами в погреб спускайтэс. Не хачу драка-шмака.

Я медленно встал. Вместо коленных суставов дрожит ледяное желе. Ваган втиснулся в кухню, заслонил выход. Он действительно был почти квадратный, что-то вроде Стаса Барецкого.

– Не рипайтесь, спокойно. Все хорошо, – проговорил Ашот.

– Мы же гости, – выдавил Рифат. – Мы гости!

– Гости-шмости, – шмыгнул носом Ашот. – Двигайте. Ну!

У него в руках снова, как у фокусника появилась веревка. Он отдал нож Вагану и подошел к Рифату. Тот протянул руки и наступил мне на ногу.

Я хватил Ашота по лицу, и он завалился навстречу заревевшему братцу-жирдяю. Рифат выхватил другой нож, а я подумал, что хозяин мог бы действовать более осмотрительно и не оставлять на кухне тесаки.

Но вряд ли они ждали кого-то вроде нас. Я вспомнил. Как тогдапобледнел Ашот, как он растерялся в первый момент.

Вокруг шеи обвилась веревка и я захрипел. Рифат махнул рукой, блеснуло лезвие. Брызнула кровь, горячая какая-то, хоть чай заваривай. И соленый привкус во рту, сразу тошно стало.

Рев жирдяя не прекращался, заорал еще кто-то. Брызнуло осколками разбитое окно.

Я поднял треугольник стекла и заткнул им визг сальной морды, прямо в слюнявый рот ткнул.

Снова кровь, яркие звезды посыпались из глаз, потекло из носа. Я хорошенько приложился затылком, кухня провернулась, и несколько мгновений на потолке крутилась патефонная пластинка, я даже услышал характерный треск.

Повеяло свежим воздухом. И тормошит меня кто-то.

– Вставай... Их там целая орава! – он дергал меня за плечи и капельки слюны летели мне в лицо, а я не понимал, чего хочет Рифат. Где мы и зачем так орать?

Потом граммофонная пластинка растаяла, и я увидел потолок, в желтоватых грибах и трещинках. Рифат пропыхтел и усадил меня, облокотил о стенку.

– Ты слышишь меня? – Рифат хлопает по щеке. – Ау, Рома! Ты меня понимаешь?

Я заворочал языком и тут наткнулся взглядом на Ашота, с перерезанной глоткой. И на жирдяя, с исполосованным лицом. В животе у него чернела дыра, а губы еще шевелились. Вот вздулся и лопнул бордовый пузырь.

– Возьми! Да слышишь ты меня или нет?

– Слышу... – я машинально принял рукоять ножа. В черепе металлический шарик прокатился, от стенки к стенке, грохоча. – Что такое?

– Там во дворе... черные. Я дверь закрыл... – что-то затрещало. – Слышишь, фигачат?

Только сейчас, сквозь шум крови в ушах, я услышал гортанные вопли и присказки на неведомом языке.

Поясницу запекло. Стигматы, стигматы. На мгновение я снова оглох и механический лязг металла (или микрофон это включили микрофон) проткнул иглами мозг.

Вот уже я на ногах. Рифат тащит меня за собой через весь дом, на горло давит тошнота. Наступил на что-то мягкое, врезался в дверной косяк плечом.

В руку вцепились зубы, и я завизжал по-бабски, даже не понял сначала, чей это крик. Потом вновь споткнулся, и уже Рифат вскрикнул, а темная масса перекатилась по полу, подвывая и скуля.

– Иди сюда, поближе... – раздался в темноте голос Мариам, и тошнота навалилась с удвоенной силой.