Текст книги "Матриархия (СИ)"

Автор книги: Павел Давыденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Броситься на Айзека. Сейчас.

Но он стоит на месте, и живот дрожит под футболкой, залитой пивом, в засохших белых пятнах. Желтая некогда, майка «Нирваны».

– Ты... – Устрица выдыхает, как паровоз. – Т-хыы-ы!

Айзек щелкает затвором и целится. По штанам Устрицы побежали темные ручейки, он поднял мясистые руки, и затрусил всем телом.

Крики и ор, Буч и Сандро уже там, на передовой.

Бабы наступают.

Щелчок. Выстрел.

Устрица кричит. Пуля взвизгнула у него над самым ухом, и мочевой пузырь уже полностью расслаблен, штанины темные. Айзек опустил ствол.

– Ты понял, Андрей? Что ты – даже не обычный парень? Ты понял, что ты – кусок ослиного дерьма? Я НЕ СЛЫШУ!

Толстяк всхлипывая, выплюнул звуки. Может, согласился, а может, послал Айзека к дьяволу. Кому это интересно?

***

Налетела первая волна тварей. Злые. Голодные. Ведьмы с горящими глазами. Мужчины рассредоточены вдоль линии поля, Некоторые бойцы без маек, и в царапинах, будто испещрены загадочными письменами на забытом языке.

Айзек смотрит в бинокль. Когда это делает бравый герой из боевичка, обычно показывают возьмерку на боку. А на самом деле «вид из бинокля» – это овал, с чуть размытыми границами.

Что в этом овале? Оскаленные зубы. Всклокоченные волосы. Растопыренные пальцы, с обломанными ногтями. Искусанные губы. Щеки, с глубокими порезами и предсмертными царапинами жертв.

Они идут и Айзеку кажется, что он понимает этот забытый язык – язык первобытного, животного зла.

– Ну что, стреляем? – Попс так весь и дрожит. Ему не терпится уже.

Айзек не успевает ответить. Сандро дает отмашку, в тварей со всех сторон летят пули. Потрескивают автоматы. Женщины падают, как куклы.

Казалось бы, чего боялся Устрица?

Патроны. Их хватит на пару минут залпа.

Бойцы как один, скидывают автоматы. От выстрелов полегла, может быть, треть женщин. Или половина, но не больше.

Все равно их осталось МНОГО.

Они приближаются, и по виду, не испытывают никаких эмоций. Убиенных сестер они топчут ногами, идут по телам.

Никакого уважения к павшим. Проклятые сучки.

Айзек курит, выдувает дым сквозь ноздри. Ему на мгновение кажется, что у всех покойниц вместо лиц желтые смайлики, с глазами-крестиками.

Сигареты в последнее время помогают. Когда у тебя есть то, что можно контролировать, ты спокоен. Спокоен, пока это ЧТО-ТО не начинает контролировать тебя.

Бойцы бегут как один. Без криков, слышен напряженный топот сотен ног, вздымается облако пыли, и подробности уже не видны.

Но Айзек представляет их без труда – адские картины.

Сквозь безумие на «Лендровере». Женщина с черными, чуть раскосыми глазами. Женщина в маске, на троне – одно лицо. Ряды несчастных будущих кастратов. Палачи в накидках с капюшонами. Все это повторяется, повторяется... Кошмары кажется, никогда не отпустят, и самое главное, что все они однотипные и больше похожи на некое пророчество.

Раньше сны тоже бывали достаточно яркими, но теперь они реальнее бытия. Ты просыпаешься и попадаешь в царство ярости и гнева, где тебя ежеминутно могут разорвать на части, сопротивляешься.

Во сне ты ничего не можешь сделать. Во сне ты герой сюжета.

Из пыли вылетает отрубленная голова. В воздух взметаются ошметки, кровь ляпает в пыль.

На поле свалка. Рвутся жилы, трещит кожа, мелькают израненные руки, раззявленные глотки кричат. Люди задыхаются под тяжестью чужих тел, барахтаются в пыли.

И над всем этим солнце, раскинуло оно веером золотистые грабельки.

Краем глаза Айзек заметил чуть в стороне движение. Сандро и Буч о чем-то разговаривают, кивают в сторону Айзека. Возле него топчется Попс: он рад, что подкосил с десяток сучек. Кенни хмурится, скрестил на груди татуированные руки. На лбу у него испарина, он не стрелял, а только смотрел и стал совсем уж белым, под своими татуировками.

Кровь похожа на черничное варенье. Ляпает в песок, как в муку, от пыли слезятся глаза.

Бук и Сандро спорят, и до группы «Лаймон» долетают обрывки разговора:

– ...и чего? Не должны? Шишки чтоль, какие? – пучил глаза Буч.

– Они музыканты, – терпеливо втолковывал Сандро. – Они исполняют свои функции, – он махнул в сторону побоища, – а эти – свои. Ты же не заставляешь плотника строить атомную станцию?

– Ну, я как бы это... – Буч собрал лоб толстыми складками, будто розоватые дождевые черви шевелятся. – Нечестно выходит, что ли?

– Ты прям как маленький, – усмехнулся Сандро. – Они делают свое дело, мы – свое. Раньше на войнах ведь тоже, штабники – воевали по-своему. Тактику разрабатывали, план нападения или там обороны. Каждый должен выполнять свои функции, так что расслабься.

Айзек посмотрел на отрубленную (скорее оторванную) голову. Обвалялась в пыли, как пельмень, трубки и жилы вен как макаронины в панировке.

У Айзека во рту собралась кислая слюна. Совершенно без всякой связи он вспомнил разговор с Устрицей. Как же они все-таки похожи, с Толиком. Но тот жирдяй был податлив, как пластилин, а Устрица петушится.

Он еще придет, наверное, попросится назад, и тогда Айзек помучает его еще немного, проучит.

Сейчас эйфория постепенно отступала вглубь тела, растворялась и замирала в каждой клеточке: там она будет жить до следующего концерта.

Если таковой будет.

Буч теперь просто смотрит на Попса исподлобья. Сандро ушел на другой фланг. Буч хмыкнул, и, проходя мимо Кенни, толкнул плечом в спину.

– Гитаристы, мля. Вас бы туда щас. Ссыте?

– Тебе ж все объяснили, – прохрипел Попс. Кенни повернулся к Бучу, и смотрит, изучает. У Кенни и на лице татухи – зубы, на щеке, ниточка латыни, над самой-самой бровью. Когда он поднимает бровь, надпись исчезает.

– Чо? – вновь таращит бараньи глаза Буч. – Да вы очкошники просто, и все.

Он сплюнул, и слюна попала на затасканный тряпичный кед. Айзек много раз говорил Кенни, чтоб тот при случае нацепил что-нибудь посолиднее, но тот лишь пожимал плечами.

Свалка достигла апогея. Попс скрестил на груди руки, его жирные волосы будто тальком присыпали, песчаная буря прямо.

– Вы же трусы, вы не бойцы. Только завывать и можете, – Буч снова плюнул, но уже в сторону и прищурился. Белки глаз у него нездорово желтые, с красными прожилками.

– Айзек! Хоть ты ему скажи! – воскликнул Попс.

– А что тут говорить? – Айзек улыбнулся Бучу. – Ты прав. Мы трусы. Поэтому мы ездим по всей стране и даем концерты, поэтому мы боремся против этих тварей, – он ткнул рукой в сторону поля. – Мы конченные трусы, а ты конечно, храбрец. Только почему-то стоишь тут с нами. Дай тебе волю, ты бы спрятался в бронебойный панцирь и высовывался наружу только чтоб пожрать или посрать, – Айзек говорил спокойно, казалось, что звук рождают медленно шевелящиеся губы.

– Чего? – Буч как будто стал меньше ростом. Даже мощные бицепсы, перетянутые шнурками вен, подсдулись. – Я ж это... Я не пушечное мясо!

– Понятное дело. Ты – мозг. Правильно? А они – придатки.

– Чего? – глазки Буча бегают от одного музыканта к другому. Попс ухмыльнулся и вытащил очередную сигарету, цикнул слюной сквозь зубы.

– Ты сегодня обедал?

– Чего? – хмурится Буч. Щеки у него покраснели. Сжал кулаки, разжал, а Сандро помахал ему рукой. – Ты это... не того!

И ушел, оглядываясь через плечо, потрусил к Сандро.

Под ногами чуть подсохшая трава. Попс ухмыляясь, выпустил дым сквозь ноздри:

– Здорово ты его отшил. Мудак!

– Нормальный такой пацик, – хихикнул Кенни.

– Он тебе на ботинок харкнул, – брезгливо поморщился Попс, и Кенни безразлично пожал плечами. – Устрицу не видали? Чем угодно готов поклясться, что он не ТАМ.

Айзек перевел взгляд на поле. Женщин двадцать осталось, истрепанные, окровавленные, а лица черные, и поблескивают белки глаз.

Сандро и бойцы орудуют вилами, лопатами. Парни, с оскаленными зубами и серьгами в ушах. Парни с длинными конскими хвостами, парни с дредами. Обычные, круглолицые семьянины, худые, толстые. Подростки, пареньки, которым бы задавать жару некоторым из крошек, и тыкать в них отнюдь не ножами.

Потерь много. Потому что эти сучки не знают страха, потому что они подчиняются какой-то программе, мелодии, которая звучит у них в мозгу.

Но вот последний удар лопатой.

Устрица утер со лба пот, оперся на черенок, тяжело дыша.

Потом кто-то кричит «Ур-аа!». Кто-то «Е-е-е-е!». Кто-то выкрикивает матюки. Но все радостно подпрыгивают, хлопают друг друга по плечам, и начинается очередной виток пыльной кутерьмы, прямо на телах поверженных врагов.

Устрица прошел мимо Кенни, Попса и Айзека. Даже взгляда не поднял. Он перепачкан кровью, сквозь дырки в одежде проглядывает исцарапанная кожа. Его хлопают по плечам, поздравляют, и он сам что-то вопит.

Таким веселым он не бывал даже под крэком. Даже под ЛСД. Даже под героином.

Он потрясает кулаками, и сиськи подрагивают под футболкой.

– Экий весельчак, – хмыкнул Попс. – Радостный до жопы.

В это мгновение происходит что-то странное. Все, почти одновременно, падают на колени. Почти одновременно зажимают уши ладонями. На лицах – искаженные гримасы. Всех кто ликовал еще мгновение назад, катаются в пыли, выблевывая желчь и полупереваренную кашицу завтрака. Айзек лежит на земле вместе со всеми. Звук пронизывает изнутри, он похож на статический шум, так свистит, «шумит» штекер, если отключить от усилителя. Помехи подменяют мысли и резонируют, резонируют, заставляя сжиматься извилины мозга, заставляя пульсировать глаза.

В горле горький вкус крови и Айзек кричит, но собственного вопля не слышит. Рот кажется, сейчас треснет в уголках.

Попс катается в пыли. Кенни, уже потом, будет выплевывать крошево изо рта, мелкую пыль. Это он так крепко сцепил челюсти.

Все дрыгаются практически в унисон, многоголосый хор грешников.

И выворачиваются наизнанку, блюют все тоже в унисон.

Заканчивается все так же внезапно, как и началось.

Зеленая пелена растворяется. Небо снова голубое, нехотя оно набирает краску, будто втягивает невидимой коктейльной трубочкой за щеки, и деревья снова зеленые, без намека на желтизну. Да, еще лето, но холода не за горами.

Люди встают, отряхиваются. Смотрят друг на друга. Устрица уже не выглядит таким королем вселенной, и на футболке, прверх смайлика «Нирваны» – фартук рвоты.

Толстяк утирает рот и ошарашено глядит по сторонам. Дует легкий ветерок, разносит кислые запахи, запахи фекалий, запах пота и протухших кишок. Запах крови.

– Ну, ни хрена себе... – шепчет Попс. В волосах у него еще больше пыли. Кенни молча встает и отряхивается. Единственное его незататуированное место – правый локть, и там теперь ссадина.

Айзек встал.

Может... люди все-таки одинаковые?

Глава 16

– Их всего-то штук десять. Панику развел, – голос Рифата бухает, отражаясь от стен и потолка. Дрожит и замирает где-то вдалеке, в конце тоннеля. Там, куда убежали крысы.

Спичка потухла. Рифат снова завозился с коробком. Опять – «чирк-чирк». Снова небольшой огонек.

Подстилка на полу, солома под ногами шелестит, хрустят аккуратно нарубленные ветки. Вот консервные банки, с засохшими остатками еды. Одна банка чистенькая, в ней кто-то кипятил воду. Окурки валяются, тряпье – что-то вроде одеяла.

– К-каж-жется нам впервые за сегодня повезло, – отстучал Рифат.

– Угу.

У меня все тело – сплошной лед, синеватый, с мраморными прожилками. Стукни об стену, и он рассыплется мелкими осколками.

Постепенно лед тает, и руки согреваются. Мышцы и кости слегка ломит. Охота домой, под одеяло, попить кофейку и просто полежать в тишине, зная, что ничто не угрожает.

Но еще более отвратителен голод. Он скребет в животе когтями, как кот обивку дивана.

Надо заснуть, и тогда все будет нормально. Я уже не думаю ни о чем, мне лишь бы упасть – хоть куда, пускай и в мокрой одежде.

Опять сны, сны...

***

Мы в этой пещере с неделю, наверное. Рифат возле костра, и держит над огнем оструганный прутик, с последней краюхой хлеба. Рифат цедит сквозь зубы ругательства, и поплевывает в разные стороны. Лаваш мы давно уж сожрали, а эта горбушка завалялась на самом дне рюкзака. Над хлебом успела надругаться плесень, но все равно я хотел сожрать эту краюху, запихнуть в рот целиком.

Рифат передал мне прутик, и теперь я держу его, и он прыгает, прыгает между пальцами. То же самое, как если воткнуть что-нибудь между пальцами статуи – пальцы вообще не слушаются.

Рифат выуживает, вытряхивает из рюкзака крошки. Они сыплются на колени, вместе с мелкими комочками грязи, вместе с нитками и черными хлопьями обивки. Рифат слюнявит палец, и собирает крошки. Потом отправляет в рот.

Снова потрусил рюкзак. Оттуда ничего не выпало, и Рифат пожал плечами. Потом глянул на меня:

– Не видишь что ли? – и выхватил у меня из пальцев веточку. Батон с нижнего краю почернел, в нос мне ударили завитки дыма.

– Вижу. Не соображаю, извини.

– Холодно, да? – усмехнулся Рифат. – Ну, вот тебе и расплата за жаркий сентябрь. Ведь как летом было хорошо, а?..

Если ты пережил ночь, то ты молодец. Но чтоб привести тело в должный порядок, требуется изрядное количество времени.

Хотя сейчас есть вопросы понасущней.

Я закашлялся. Грудину и горло будто вилкой царапают. Сплюнул мокроту.

Пару суток жар не спадал, и я лежал, колотясь в ознобе. Рифат хлопотал вокруг меня, как заботливая курица вокруг цыпленка. События растянулись в один сплошной поток, нескончаемую канитель, и я болтался на этой резиновой ленте, подпрыгивал, опускался, поднимался. Все вокруг стало зыбким и ненадежным.

Видел Колю, с разорванным лицом. Его маму, с дырой в черепе. Дядя Костя полз за мной, подволакивая ноги-обрубки, и шипел, как змея. Глаза молочно-белые, губы, как два дождевых червя.

– Тебе не скры-ы-ыться, – шептал он. А я бежал, бежал... Сухие ветви деревьев хватали меня за куртку, дергали, ноги увязали в зыбкой почве. Потом я вдруг оказался в пустыне. Жарко, хочется пить. Я стонал, стонал и полз, песчинки забирались под одежду и щекотали кожу, царапали гортань и засыпали глаза. А я все полз.

Потом увидел, что за мной гонится толпа – известно, кто.

Разъяренные фурии. Бежали они быстро, как будто вовсе не по песку, и я сам скатывался по барханам, летел кубарем, а ветер подгонял меня, засыпал новыми порциями песка.

И вот они уже близко, совсем близко...

Настырные пальцы прорывают истлевшие лохмотья одежды, ногти царапают кожу. Со всех сторон руки, руки, и меня засасывает на этот раз песок и становится холодно. Потому что ночь, и я снова в огромном зале. Трон, Королева в маске, и в прорезях мелькают синие огоньки глаз. Я знаю, что она следит за мной, хотя рядом и Рифат, и Юрец и Оля.

Из теней сбоку выходят «капюшоны». Мне никогда еще не снилось такой чуши, и я никак не могу вырваться из этого кокона, хотя краем сознания отмечаю, что сплю, и чувствую, как мое тело кто-то двигает, и еще терпкая влага холодит губы.

«Капюшоны» идут со щипцами. Концы испускают завитки дыма, на глянцевый пол – уж не знаю, из чего он, – падают капли. Пахнет горелым жиром и паленой щетиной.

Королева манит к себе Олю, и та отчаянно мотает волосами, закусив губу. Вцепилась мне в руку, и что-то шепчет, на незнакомом языке. Потом гладит меня, и поясницу щекочет легким покалыванием.

– Стигматы, – говорит Рифат. – Все из-за них.

К нам подступают палачи. Нижнюю часть тела обжигает раскаленный металл, входит в самое нутро, припекает кожу и та шипит, пузырится.

Так я метался в бреду, а Рифат ходил, собирал какие-то травы, корешки. Воду нашел и заварил в кипятке, вроде как целебное снадобье. Лоб, у меня говорит, был, как раскаленный утюг.

Черт знает. Может, оно помогло, на самом деле, а может, организм сам справился.

Как бы там ни было, сопли и кашель остались, но я хотел уже куда-нибудь идти, благо ливни вроде как иссякли.

Да, лило не переставая. Я даже Форреста Гампа вспомнил: дождь косой, дождь горохом, проливной дождь...

– У меня дед знахарем был, – подал голос Рифат. – И его отец тоже.

Он говорит это безо всякого перехода: сидел, молчал, и вдруг – на тебе. Да я уже и так в принципе, догадался: от татар можно ждать чего угодно.

Впрочем, без Рифата я бы загнулся. Это факт.

– Спасибо тебе. Реально, без твоего отрава... Отвара – уже загнулся бы.

– Чувство юмора возвращается? – усмехнулся Рифат. – Это хорошо. Жрать хочется, – он с аппетитным хрустом разломил горбушку и протянул мне половинку.

Мякиш исходит паром. Еще немного, и слюна захлестнет с головой.

Корочка хрустит на зубах, щекочет язык. Глотаю, практически не жуя, и комок царапает пищевод.

– Экий ты быстрый, – Рифат с чувством разжевывает хлеб и таращит свои «насекомовские» глаза. Кто бы мог подумать, что он ТАКОЙ отзывчивый, на самом деле.

– Ты в курсе, что у тебя в желудке бурлит соляная кислота? – приподнимаю бровь я. – А ты ее дразнишь только.

Он отщипывает мякиш, маленький такой кусочек, и кладет под язык, как сахарную вату.

Я отворачиваюсь и, пригибаясь, выхожу из пещеры.

Рощица дышит сырой свежестью, птички чирикают, все им нипочем. Я вдохнул полной грудью и закашлялся, хрипы из груди никуда не ушли. Жар-то спал, да, но полностью болезнь не отступила. Слишком уж свежий воздух, для меня-то.

Рифат предложил, но я отказался. Опасно. Сколько их не жарь – зараза останется. А мы еще не настолько опустились, чтоб жрать крыс.

Хотя видит бог, не помешало бы уменьшить их популяцию. В первую ночь они вроде как побаивались, отступили вглубь.

А потом... Потом нам пришлось таскать ветки. Под моросящим дождиком прямо. Искали бурелом и волочили в нору, как хомяки.

Ну, что-то вроде заслона получилось. Только и от веток, естественно, тянуло сыростью, и просыхать они никак не хотели. Благо, что в самой пещере мы нашли запас дровишек, что и позволило нам более-менее поддерживать огонь.

Еще в пещере мы обнаружили труп. Закинули его туда, в дыру в конце тоннеля, чтобы крысы от нас отстали.

Я тогда уже мало что соображал: лихорадка вторглась в мозг, и спутала мысли. Вот я и не стал противиться этой идее. А ведь крысы почувствовали кровь... и сегодняшней ночью донимали нас писком.

Они хотели прорваться к нам, чтоб продолжить трапезу.

Аж мурашки по коже.

Одну я помню, пнул. Здоровая, как кошка, мягкая, она зашипела, как чистая гадюка. Бр-р!

– Ну и что мы будем делать дальше? – Рифат вышел из пещеры, обсасывая пальцы.

– А?

– Да ты, видать, залип. Что дальше делать? Прямо так и пойдем? Ты все еще... собираешься искать Олю и Юрца? – он прищурился, и краешек рта у него характерно пополз в сторону. Меня тут же начало захватывать раздражение. Да что он за человек такой! Вроде бы нормальный, а как ляпнет что!

– Да.

– Что – «да»? – Рифат сплюнул и похлопал себя по карманам. – Жалко, что сигареты тогда выкинул. Сейчас бы подсушил, э-эх... Только о них и мечтаю.

Я захотел вмазать ему. Так разглагольствует спокойненько, что даже не поймешь, подкалывает или действительно не понимает.

– Нам все равно нет смысла тут сидеть, – я снова закашлялся. Как бы не бронхит. Раньше никогда особо не болел, а сейчас прямо «бухыкаю», как говорила Аня. Мокрота еще, зеленоватые сгустки. Нам нужно найти какую-нибудь аптеку, есть ведь тут поблизости поселок или городок какой. Хотя куда там, наверно все давно разграблено, теми же наркоманами, и вообще...

Что вообще происходит в больших городах? Правительство как-то пытается остановить это безумие?

Мне и Ашот снился, со своей семейкой. Все с хвостами и огромными клыками. Они выползали из дыры, держа в пастях куски трупного мяса, и шипели.

– Что за чертовщину ты нарисовал в блокноте? – Рифат нахмурил лоб. – Я заглянул... Прямо оторопь берет. Откуда вся эта грязь в тебе?

– Подсознание, – отозвался я и пнул камешек. Кажется, что мы как идиоты, шляемся по рощице и на самом деле никакого Импульса не было. Уже в который раз ловлю себя на этой мысли.

Об Ане что уж вспоминать. У нее-то с месячными все было в порядке. А вот где сейчас Оля, жива ли она...

– Собираемся и идем.

– Да я, в принципе, готов, – пожал плечами Рифат. – Жратвы у нас нет. Грибы, корешки и трава... Не могу уже: мяса хочу. Барашка там... или хотя бы курицы.

– Хватит уже базарить. Собирай котелки, да пойдем.

– Больно ты серьезный сегодня. Нет, ты вот сам подумай... Ла-а-адно. Мне тоже это снится. Она как будто хочет отомстить за своих сестер. Главная мамаша, эта твоя «Дурунен».

– Почему моя?

– А чья еще? – Он скрылся в пещере, в нашем коллекторе, и забубнил уже оттуда: – Ты нарисовал ее в первый же день. И многоэтажка, не забывай! – гремели и позвякивали котелки. Мне показалось, что за нами кто-то следит, из-за деревьев как будто.

Может лесник, в силки которого попал Рифат.

Хотя ловушку мог оставить и тот мертвый приятель, которого мы отдали на съедение крысам. И теперь что? Его дух хочет отомстить?

Даже самому противно. Как мы только спали... здесь!

Человек способен на многое. У каждого есть достаточный запас прочности, который поднимает голову в экстремальных ситуациях. Так что... может через пару месяцев, я буду с сожалением вспоминать несожранных крыс. Как вот Рифат сейчас сигареты.

– Как думаешь – они нас ищут? – Рифат закинул рюкзак за плечи, подтащил ветку ко входу в нашу резиденцию. Хотя тот, кому нужно убежище, конечно, увидит дыру.

– Ищут? На черта мы им? Ты схуднул, кстати. И борода совсем уж как у Саддама.

– Да иди ты, – фыркнул Рифат. – У тебя зато клочки какие-то. Тебе сколько лет-то?

– Двадцадть один, что ли... Я уже сам забыл. У Оли это, День рождения же скоро. Или прошел уже... – я потер глаза и в висок отдалась боль. И шепот.

Шепот со всех сторон. Накатывает, накатывает... деревья, везде деревья... Нужно спрятаться...

Земля поменялась с небом местами. Я увидел королеву-в-маске очень ясно. И вдруг мелькнул рисунок, который я сделал вчера: мост, составленный из людей. На этот раз я прорисовал его четко, в другой перспективе. Тени черные, штриховка уверенная. Лица видны, лица...

Среди них и мое и Рифата. Гигантский мост, сплетенный из людей, бедняги держатся друг за друга, а запястья и щиколотки вдобавок перетянуты путами, вроде бельевых веревок.

Потом мелькнули импровизированные кресты, сколоченные из старых электрических столбов. Такие, рогатины стояли раньше, детьми мы их называли «чертовыми воротами».

Мертвецы, с вывалившимися языками.

(днесь будешь со мной в аду)

– Что такое? Ау, Рома! – надо мной Рифат. Голос режет по ушам, как простуженный собачий лай.

– Все... хорошо, – прокряхтел я, пытаясь встать. Уцепился за шершавую, мозолистую ладонь Рифата. – Нормально...

– Ага, я вижу, – кивнул он. – Дай бог, что это слабость после болезни.

– Так и есть, – я сплюнул кислую слюну. – После болезни. Башка... Раскалывается. И... они нас ищут, думаю.

– Ты... – Рифат быстро облизнул нижнюю губу. – Ищут? Опять видения?

– Да.

– У меня только во сне... Это похоже на... ну как после поджога поля. Помнишь, мы это самое, – Рифат покрутил пальцами, – блевали.

– Помню. Непохоже. Я вижу все четко, но картинки быстро сменяются, сложно фиксировать. Знаешь, бывает, когда комп перегружен мощными приложениями, и система выдает «экран смерти»? Вот что-то подобное и у меня.

– Так, что ты видел-то? – выпытывал Рифат. Сейчас наоборот, я сам чувствовал себя насекомым, которое разглядывает в микроскоп какой-нибудь натуралист или профессор. У Рифата прямо глаза горят, а под ними – фиолетовые тени. Щетина только подчеркивает, насколько осунулось лицо: убери бороду и ничего не останется.

Представляю, как дерьмово выгляжу я.

– То же самое: отрывки, отрывки. У тебя ведь тоже – везде сцены кастрации? И зал, с троном.

– Нет, зала не было. Зато меня растягивали на какой-то штуке... – он поморщился... А потом вроде как подвесили, и тоже, знаешь, мышцы рвались под тяжестью собственного тела.

Я помолчал, вспоминая кресты.

– Не все мои видения сбываются. Младенец-осьминог нам пока так не попался, – я хлопнул помрачневшего Рифата по плечу. – Ладно, мы здесь целый день, что ли будем? Темнеет-то теперь позже! И день пасмурный. Пошли.

Я лишь проверил, что Рифат не забыл блокнот – сумасшедший, понятно, – а остальное меня мало волновало. Потому что все, что нам нужно, мы найдем по дороге. Это же архитипический образ, по Юнгу – дорога. И когда дорога снится, значит...

– Тсс-с, – Рифат прихватил меня за рукав. – Не слышишь, что ли?

– Нет, – шепотом ответил я. Тут же ледяная клешня пощекотала желудок. На мгновение опять что-то засвистело в ухе, и во рту появилась сухость – верный предвестник судорог и обморока. Того самого, как после поджога.

Листья расплываются. Кора дрожит на деревьях, и стекает вниз по стволам, как расплавленная пластмасса.

Рифат разевает рот, как рыба. Вспоминаю День Первый, как мы тогда влезли в машину Юрца, как удирали, как бестолково колесили по городу. Ненастоящие события, как будто происходили и не с нами.

И вообще – происходили? Кто скажет?

– За деревьями. Кажется ОНИ, – прошептал Рифат.

Кора снова нормальная, листья тоже, во рту сухо. Рифат увлек меня на непросохшую почву, за кусток.

Теперь я слышу, как идут. Один сторожно так, поводит головой из стороны в сторону. Поблескивают круглые глаза, у одного вместо носа – шланг.

Тот самый тип, в противогазе. Это он закидал дом каннибалов коктейлями Молотова. Только... Друзья они или враги? Слишком уж четко встают в сознании те крики.

Остальные, как и Противогаз, в одежде маскировочного цвета, на ногах крепкие ботинки. Но все-таки форма не совсем уставная, да и походка тоже. Короче, от ребят веет отнюдь не армией. Хотя, кто знает, какая сейчас армия, если весь этот хаос до сих пор продолжается.

Рифат показывает мне два пальца, как в фильмах прямо. Тыкает в сторону мародеров, а потом тычет себе в кадык.

Он что, хочет их кокнуть? Одна из паршивых его идей, за все время.

Но я его понимаю. Нам нужны автоматы.

У него в руке камень. Рифат горячо шепчет мне в самое ухо, едва касаясь губами:

– Отвлеки их, спроси что-нибудь. А я обойду сзади...

Теперь он смотрит мне в глаза. Слышу шелест листьев под толстыми подошвами, слышу треск сучьев. У меня трясутся поджилки. Выйти и сыграть роль? Тогда нам могут достаться автоматы.

Вижу себя в «насекомовских» глазах Рифата. Два жалких грязных человечка. Кажется, Рифат знает все эти мысли, он все чувствует. Он ведь пошел за мной в дом каннибалов, не бросил меня одного. Значит, и я не имею права отказаться. Этих ребят было больше, значит, могут прибежать остальные. Во всяком случае, мне казалось, что их больше.

– Спишь что ли?! – прошипел Рифат мне в самое лицо, и наваждение спало. Капелька слюны на щеке, холодит неприятно. Хотел стереть, но под взглядом Рифата как-то стыдно.

Я чуть ли не кубарем скатился по небольшому склону. Тут же куча взглядов, ощупывают, а еще я чувствую нацеленные на меня дула автоматов. Черт его, почему «противогазы» не стреляют сразу же. Может, у них приказ, или там они зеленые юнцы, и растерялись.

А может быть, Бог в какой-то момент отошел от наркотика, на пару секундочек, и в спешке распылил над миром удачу. Как спрей из баллончика, от комаров.

– Стоять! – выкрикнул тот самый, с хоботом. Второй молча передернул затвор. У меня в желудке задвигался еж, рассерженный – оттого что разбудили.

– Я свой... Свой...

– Какой такой «свой»? – голос у Противогаза звучит глухо, стекла-кругляши поблескивают. Кажется что под тонкой резиной совсем не человеческое лицо, да и вообще – нет никакой резины. Это и не противогаз вовсе.

– Какого черта? Ну-ка, вставай!

Я вспомнил вдруг Олю. Как мы с ней тогда целовались, на мягком ковре опавших листьев, и как тогда раздался похожий голос, и как мы тогда густо покраснели. Где она теперь? Встретимся ли мы?

Вопрос этот стучал в висках вместе с пульсом, выдалбливая череп.

– Пристрели его сразу. Из этих тоже, наверно, – мычит второй. Он побольше, пошире в плечах, эдакий крепыш. Рукава закатаны, предплечья густо поросли волосами. Противогаз все еще колеблется. Что-то хрустит за деревьями. Я слышу, а эти двое – нет. Это вполне можно принять за полет грузной вороны.

– Да я ж сам к вам... Пустой вообще, – встаю, и обе руки поднял над головой. Два дула даже не думают опускаться. И смотрит на меня чернота, из матово поблескивающих колец.

– Стоять на месте! На месте, стоять! – хором орут. Автоматы прыгают у них в руках, того и гляди раздастся трель. У меня дрожат колени. Сильно дрожат, и это невозможно контролировать.

Хруст, треск...

– Эй... – Здоровяк разворачивается, Противогаз смотрит в его сторону. В это же мгновение я бросаюсь на него и впечатываю в скулу кулак. Резина пружинит костяшки, Противогаз издает невнятное «о-гхр-х!». Я вовремя успеваю дернуть вверх ствол «калаша»: трель пронзает верхушки деревьев.

Кружатся сбитые листья, вороны рассержено каркают, а Рифат и здоровяк катаются по лесной подстилке.

Удар получился не таким мощным, как я предполагал, все-таки диета последних дней не прошла даром. Но я бью еще и еще. Один кругляш стекла треснул и осколки вдавились внутрь. Противогаз верещит. Помню, гонял нас физрук в противогазах, психопат. В них и дышать-то тяжело, не то что драться.

Я машу кулаками, не наугад, а вполне целенаправленно. Автомат улетел в кусты и, тренькнув о ствол дерева, затих. Еще одна трель разрезала тишину рощи. Разбитые стекла противогаза изнутри забрызгала кровь. Сбоку камень... Рифатовский камень.

Поднимаю, опускаю. Чавк! Чавк! Еще раз и еще. Опускаю на лоб Противогаза, на переносицу.

Когда играешь в футбол, все вокруг перестает существовать. Есть только мяч и противники. Ворота и площадка это тоже – противники. Одни не хотят пускать в себя мяч, а вторая норовит закончиться в самый неподходящий момент.

Но когда ты по-настоящему в игре, для тебя ничего не существует. Ты даже не знаешь, как тебя зовут, ты – чистое животное. Только движение, движение и рефлексы, доведенные до автоматизма.

Так и сейчас. Я ничего не слышу, и бью, бью. Меня тянут за куртку, отмахиваюсь и продолжаю месить – как тогда, тетю Свету, – бью до тех пор, пока лицо не становится освежеванным фаршем, в обрывках резиновой оболочки. В крови, и на лице капельки тоже.

– Хватит! Хватит! ХВАТИТ! – кричал я. А после понял, что звук доносится со стороны. Это кричит Рифат.

Я выронил камень и упал на колени, всхлипывая. Рифат что-то говорит еще, хлопает меня по плечу, но никакой радости от ПОБЕДЫ я не испытываю. Да, у нас теперь есть автоматы. Да, нас не застрелили. Но тут уже несутся ответные трели, слышны голоса за деревьями, и Рифат подхватывает меня за воротник.

Что-то мелкое и въедливое взвизгнуло над самым ухом. Рифат пригнул меня и увлек за собой, его пальцы сдавили мою шею, на стыке с затылком. Один автомат мы так и оставили в кустах, даже «магазин» не сняли. Это значит, что патронов у нас меньше тридцати. И стоило ради этого так рисковать?

Колет в боку, легкие трепыхаются в груди, как порванные флагштоки, и охота выплюнуть эти бесполезные обрывки.