Текст книги "Матриархия (СИ)"

Автор книги: Павел Давыденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава 21

Грязная вода вдоль дороги. Столбы черные, деревья тянут крючья веток к небу, а сырость настырно липнет к телу, треплет брезент над головами. Ветер заталкивает ее в кузов со всех сторон, и даже он не в силах разогнать вонь немытых тел.

В просвете дороги видно столбы. Сбоку поле, а по краю – как раз столбы, и кое-где еще висят обрывки проводов.

Двигатель натужно рычит, чихает, выплевывая сизо-черные комки выхлопов.

Мимо проплывают еще столбы, но с перекрестиями. Старые, электрические – древесина разбухла от постоянных ливней.

На столбах – перекрестия. На перекрестиях висят мешки.

Я сузил глаза. Не мешки, конечно.

Руки над головой, лица склонены вниз. С волос и носов капает вода, некоторые лица тоже, будто бы распухли от дождевой гнили. Сзади едут еще грузовики, на серые лица попадают отсветы фар, и столбы похожи на чудовищную гирлянду, призрачно мерцающую во тьме.

Я покашлял, толкнул Вениамина локтем. Храпит с открытым ртом, голову откинул назад.

Вместе с нами другие мужики. Измученные, сонные. Грязные. Никто не разговаривает, почти все дремлют, убаюканные мерным покачиванием кузова.

Вениамин открыл глаза, я кивнул в сторону дороги, и у него судорожно прыгнул на горле кадык.

– Мертвые? – прошептал он.

Человек на последнем столбе поднял голову. Зубы оскалены, ребра выпирают из-под кожи. Он был полностью голым, в отличие от других, и в лице проглядывали знакомые черты.

Несчастный кричит, а двигатели, ветер и шум ливня заглушают вопли. Хотя мне все равно кажется, что я их слышу.

Вряд ли это Юрец. Не хочу в это верить, и не хочу смотреть. Дорога повернула, и фигуру заглотила темнота. Поскорее бы стереть из памяти образ, но его призрачные грани еще долго остаются на сетчатке.

Риту от нас забрали и посадили в кабину. Вроде как там теплее и все такое, но мне это было слушать просто смешно. Хотя, что мы могли сделать? К тому же, они вроде как спасли нас, эти люди.

И теперь, когда мы миновали «аллею столбов», мне кажется что лучше бы нам остаться в том погребе.

Рифата прошило ответной очередью. Не надо было ему стрелять. С другой стороны, если бы он не выстрелил, то не привлек бы ИХ внимание.

Он пожертвовал собой.

Мне кажется, что внутри не осталось никаких эмоций, но нет, они просто покрылись льдом, и бьются, бьются наружу, а я их сдерживаю. До сих пор не верится, что Рифата больше нет, что конец нашим извечным спорам, и подтруниваниям друг над другом.

Вениамин глядит в одну точку. Какой-то тип подсел к нему с другой стороны и начал зудеть в самое ухо:

– Они любят таких... лю-юбят! Ты уж будь уверен, хи-хих!

От него разит табаком и туберкулезом. Вениамин смотрит перед собой остекленевшим взглядом.

Мы едем уже вторые сутки. Несколько раз увязали, а один грузовик, насколько удалось разглядеть, стек в кювет, трассу размыло.

– Они любят малышечек... У них есть целый гарем из таких... – шепчет Туберкулезник.

Его, видно, отрыли в какой-то навозной куче, и закинули к нам. Остальные пассажиры похожи на серых мумий, на трупы, лишь по недоразумению усаженные на лавки. А этот – живчик.

– Отвали! – рявкнул я на него. – Пошел в жопу!

Он смотрит на меня бараньими глазками так, как будто это вещмешок заговорил, или там, ботинки. Потом протолкнул ком по горлу, и продолжил шептать Вениамину:

– У меня была такая же девчуш-шка... Сначала одна, потом – вторая... Я кормил их, и конечно, развлекался в с-спальне... – на губах у него заблестела слюна. – С-сладкие, тепленькие девочки... С ними приятно даже просто лежать рядом...

– Заткните его! – зарычал какой-то тип, с борта напротив.

– Сс-ладкие девч-чушки, – прошептал Туберкулезник, и на меня попала капелька слюны. Это через Вениамина-то.

Я встал и сватил его за воротник. Туберкулезник все шептал чепуху насчет девочек. Он здесь всего-то часа три, и все время твердит одно и то же.

В предыдущий раз мне удалось заткнуть его минут на двадцать, и теперь он завел очередной куплет песни.

– Ну и что ты сделаешь? – в глазах его вдруг появилась осмысленность. – А? Мне похрену на тебя, с-сынок. Ты еще щегол для меня, понял? Ты должен... ты, эй! Отпусти, падла!

– Отпустить?

Туберкулезник висит над непрерывно движущейся лентой дороги. За нами по пятам следует грузовик, бампер метрах в десяти. В лицо мне ударяет свет. «Ту-тууум!», – простонал клаксон.

Туберкулезник кряхтит у меня на руках, как младенец. Морщинистый младенец, со щетиной. Новорожденный Бенджамин Батон. Я без всякой связи вспоминаю Рифата, как он вдруг ни с того ни с сего говорил: «как в том кино, ну ты помнишь...». А я не понимал в каком, и начинал гадать, и после выходило, что фильм вовсе и не имеет отношения к происходящему.

– Сс-ука! – прошипел я ему в лицо. Вениамин похлопывал меня по плечу, и говорил что-то, было не слышно сквозь рев моторов. Туберкулезник корчится, лицо искажено, на губах – слюни. Мне хочется разжать пальцы, брезгливо оттолкнуть его, но я продолжаю его держать. Тело – как пушинка. Не тяжелее палки, закутанной в лохмотья.

– Не надо! – кричит Вениамин.

– Сбрось его! – перекрикивает шум тот самый мужик, с противоположного борта.

Я разжал пальцы.

Туберкулезник ударился об пол кузова. Звука не слышно. Он что-то шептал, двигал ногами как жук, перевернутый на спину.

У меня дрожит живот, изнутри покалывают мелкие иголочки, волосы на затылке встают дыбом. Отвратительное ощущение, но я не могу его стряхнуть.

Снова гудок, но теперь его вроде сигналит уже наш водитель.

Грузовик замирает. Скрипят колеса, сдерживаемые тормозными колодками. Загнанная машина порыкивает, кашляет.

Сколько километров мы одолели? Ехали-то не очень быстро.

Звезд нет. Я вообще не помню, когда в последний раз видел звезды.

Что-то железное колотит по борту. Лязг, лязг, ЛЯЗГ.

– Выходим по одному! Выгружаемся! – кричит зычный голос.

– Спрыгиваем!

– Быстро давайте!

Голоса, собачий лай. Они стерегут нас так, как будто есть куда бежать.

Люди потихоньку вылезают. Я помогаю выбраться старику, он сжимает губы и пыхтит, по лбу течет дождевая вода. Крупные капли, вроде пота.

Мы поспрыгивали на асфальт. Грязищи намыло, везде потоки, камешки тыкают ступни сквозь подошвы. Фары круглые, будто вечно удивленные глаза, и их огни разрезают темноту на лоскуты, а ветер холодит кожу.

Я бы тоже удивился. Если б смог.

– Все выгрузились? – к нам подошел бугай в бушлате. – Постро-оились!

Мы затоптались на месте, каким-то образом приняли вид шеренги. Цевье «калаша» тускло поблескивает, Бугай кривится, и, шевеля губами, пересчитывает нас, тыкая каждого пальцем в грудь.

– Одного не хватает. Где еще один?

Мы пожимаем плечами. Подходит еще один паренек.

– Чо застыли? Лось, чего вы тут?

– Да чего, одного потеряли.

– Он в кузове, – подсказал я.

– Не болтать в строю! – прорычал Лось.

– Мы в армии что ли? Или в колонии? – спросил я. – В кузове один, Туберкулезник. Там и ищите.

– Ты врач,что ли? – прищурил глаза второй. У него шрам на губе, похож на червячка, забравшегося под кожу. Дождь моросит между нами, капли попадают в лицо. Холодно, сыро. Ветер подталкивает, с насмешками. – Ты мне подергай тут еще, плечиками своими, туберкулезник!

Тугой приклад врезался в живот, я согнулся пополам, из глаз брызнули слезы.

Лось выволок из кузова хихикающего туберкулезника. Он упирался ногами, цепляясь пальцами за борт «Камаза».

– Он выделывается! Сукин сын, выделывается еще!

 Туберкулезник икнул, сидя на асфальте, в луже. Лось охаживал его «берцами», а он не мог или не хотел вставать. У меня по спине бегали мурашки, волосы на затылке шевелились, от такого зрелища.

Лось посмотрел на свой бушлат, перевел взгляд на меня. После взглянул на второго, «шрамированного».

– Ах, ты, п-падаль, – рыкнул Лось и вскинул автомат.

Щелкнул затвор, грянул выстрел. Туберкулезник разложился на асфальте, как морская звезда, раскинул руки-ноги.

Голова треснула, как арбуз, и из дыры поползла губчатая дрянь.

– Ну и нахрена? – Шрам скривился.

– Да ты погляди, е-мое! – Лось потряс фартук блевотины. – Чертополох драный! Кому он нужен?

Вопрос повис в воздухе. Нас куда-то гонят, нас слепят фары, нас облаивают собаки, и поневоле чувствуешь себя заключенным.

Еду нам практически не давали. Сухой картон или там куски рубероида – вроде как галеты с сыром, воду, отдающую гнильцой. Мы-то на самом деле не зэки, а солдаты.

Нас погнали по коридору, и подошвы стучали о желтоватый кафель, а трубки ламп испускали нездороый свет, от которого слезились глаза. Вряд ли нам предложат баню, я вообще уже забыл, что это такое: подставить тело горячим струям, расслабиться.

Мы топали молча, как в моих снах, и  может быть, не только я вспоминал те самые кошмары.

Нас гонят как овец, и задние ряды наталкиваются на передние, я втыкаюсь носом в чье-то голое, склизкое плечо.

Вениамина утешать нет смысла, как и нет смысла что-то говорить. Он тоже это понимает. Мы с ним держимся какое-то время за руки, но потом между нами вклинивается поток. Помимо лая собак, гомона, матерных окриков, автоматных очередей, я слышу и еще что-то, вроде статического трансформаторного гула.

Потом нас сгоняют в подземелье. Во всяком случае, так кажется. Здесь сырость сухая, и я стучу зубами, теперь уже совсем потерявшись в общем потоке.

Удержать бы сознание в раскалывающейся башке... и не упасть бы, затопчут.

Снова темнота, толчея, люди тянут друг друга, дергают.

И вдруг свет в лицо.

– Роман Филатов? – прорычал чей-то голос. Я разлепил губы, но сквозь них вышел только легкий свист. Тогда я попробовал кивнуть и погрузился в непроглядную чернь воды, с надеждой, что там нет того младенца-спрута, из моего блокнота.

***

Серое небо пллевалось мелкими капельками, ползали завитки туч, и клочки грязной ваты наслаивались друг на друга. Тучи целиком состоят из этих мелких капелек – конденсированных, заряженных электричеством частичек.

– Мы это... с вами бы, – замялся мужик с наколками. Айзек недоумевал, зачем решать такие вопросы на улице, на дожде, но стоял вместе со всеми. Тут Рамис, Пантелеев, и Скачков, подтянувшийся со своими ребятами буквально полчаса назад. Попс тут, и Кенни, его не видать за спинами других. Сандро скрестил руки на могучей груди и смотрит на расписного мужика.

– Мои пацаны уходят, кароч, е... Чо делать – сами не знаем, поэтому к вам пришли. Нас немного, но мы того... С вами бы, – «пахан» шмыгнул носом и сплюнул в сторону. – Короче, ну часть туда уже ушла. А мы чо – решили к вам...

– Примкнуть? – подсказал Сандро. Мужик угрюмо кивнул. За его спинами человек сто, не больше. Переговариваются, смешки издают. Беспокойное стадо.

– Ну, типа того. А чо делать? Щас вообще голяки везде. Переложат нас по одному, переложат, нача-альник...

– А вы, сколько народу переложили? – крякнул Пантелей. – Мы вас взять можем, конечно, но... наши ребята, могут ли они доверять вам?

– А сейчас такое время, – «пахан» вновь шмыгнул носом. – Никому доверять нельзя. Но если вы не хотите, мы так... ну, пойдем куда-нибудь. Мы по дороге на тварей наткнулись, типа из этих. Ну, которые зачистки делают, зондер-команда, е-мое! Еле ноги унесли.

– Кто такие? – нахмурился Пантелеев.

– Те, которые яйца режут, – пояснил «пахан». Айзек заметил, что на веках у мужика набиты глаза. То есть, он все видит, даже когда спит. – Ну, увозят и режут. Не все же сами, того, идут.

Айзек устал от косноязыячия этого вымерзшего, промокшего мужика. Трепета его синие картинки вызывали не больше, чем татуировки Кенни.

– Хватит уже базарить, – кашлянул Айзек. – Вы с нами. Но знайте, если кто скрысит, то расправа последует незамедлительно. Да и чего я вас пугаю, – вздохнул Айзек. – Вы этим только себе навредите. Поэтому, если у кого-то вдруг возникнет желание украсть жратву или оружие, кого-то прирезать или отбрать понравившуюся вещь, просто вспомните о «зондеркоманде» и собственных... ну выпоняли. Засим, предлагаю заняться насущными проблемами.

– Слышали, братва? – проорал «пахан». – Нормально, живее-оом!

«Братва» заорала, заулюлюкала.

Пантелеев, Сандро и Рамис переглядывались, косились на Айзека, а он просто скрестил руки на груди.

***

Проснулся я от жажды и холода. Еще понял, что стою посреди огромной залы, голиком. Высокие своды, темные стены, и мне задавал вопросы какой-то жирдяй, мелькала желтая рожица, с глазами-крестиками. Причем тут эмблема «Нирваны»?

Уж не во сне ли была поездка, на грузовике? Хотя, я бы скорее поверил, что нахожусь во сне СЕЙЧАС.

Одно «но»: я точно не сплю.

Сердце колотится, подступает к глотке. Шаг, еще один, на коже пупырышки, а мошонка сжалась в крохотный плотный комочек. Впереди синеватые очертания спинки трона, и не видно, сидит ли там кто-то.

Однако я знаю, что он не пуст.

Шлеп, шлеп по плитке. Мурашки бегут по коже, как муравьи и щекочут нервы. Все тело будто пронизано гитарными струнами, и по ним пустили ток.

– Я долго тебя ждала, – голос приятный, мелодичный. Жутко знакомый. – И вот ты пришел.

Огибать трон страшно, я не хочу знать, КТО там. Но я все-таки обхожу его по кругу, но... сколько бы не шагал, вижу женщину сбоку. На лице у нее карнавальная маска... вросшая в лицо. Из-под маски выступает что-то бордово-синеватое, как будто черничному джему тесно. Маска вроде бы костяная, и растет прямо сквозь кожу.

– Кто ты? – отвечаю я одними губами. А может, мы и не разговариваем вслух.

– Любимый, ты меня не узнал? – говорит она голосом Оли. Голос вибрирует, потрескивает, как будто записан на пленку, именно на магнитофонную пленку.

– Что ты хочешь?

– Тебя. Всех. Мы будем вместе, все для этого готово. Ты хочешь меня?

Я все еще переставлял ноги, в тщетной попытке разглядеть ЕЕ, под стук крови в висках.

– Мы будем вместе вечно. Только скажи, как сильно ты меня любишь...

– Я тебя люблю.

– У нас будет ребеночек... Слышишь, Ром?

– Будет ребеночек... – повторил я, как эхо. Сознание заволокло теплым туманом, в желудке кислый жар, будто я глотнул какого-то зелья. – Но мы же с тобой... Оля, мы с тобой...

– Оля? – насмешливо оборвала Королева. – Я не Оля.

Она захохотала, заливаясь, а я теперь видел трон спереди. Маска отвалилась, глаза Королевы превратились в черные воронки, и из них бросились врассыпную мелкие сороконожки или мокрицы, а рот твари ощерился зубами.

– Ты хочешь меня? – вопрошала Королева.

Челюсть свело, а отступить назад не получается – ступни примерзли к полу. Я вырывался, как олененок из капкана, а Королева меж тем встала, помахивая полами балдахина, и руки ее провисли вдоль тела плетьми.

Правая нога с хрустом отделилась от пола, я заорал, и из глаз брызнули непрошеные слезы. Потом потерял равновесие и плюхнулся на задницу: левая нога так и приклеена к полу, вывернута в голеностопе. Сознание застлала пузыристая пелена, зеленая.

«Проснуться, проснуться»

Мясо отрывалось от стоп лохмотьями, колено вывернулось под опасным углом, накатила тошнота.

Я кричу, кричу...

Маленькие отростки ощупывают тело, лижут щеки, глаза. Твердые, осторожные щупальца, они скользят по лицу, по губам.

Я хотел отпоползти назад и наткнулся на стену. Королева нависла надо мной: темный, размытый силуэт. Пористая масса лица находилась в непрерывном движении и сквозь эту кровяную маску проглядывали знакомые черты. Я вспомнил о Северном сиянии, ведь сейчас надо мной разноцветные всполохи...

– Ты хочешь меня ты любишь меня этот мир только для нас ты любишь меня, – скороговоркой твердила Королева. Я что-то мычал в ответ, и тут нос и затылок вдруг взорвались так, как от «чиха».

– Ты любишь меня? Эй, ты слышишь меня? Рома!

Королева растворилась. На ее месте возник Вениамин: лицо чумазое, контрастирует с сединой. Он присел надо мной, протягивая дрожащие ладони.

– Что т-так-кое? Где мы?

– В камере, – ответил Вениамин, смахивая со лба прядь. – Ты кричал. Плохой сон?

– Ага, – пробормотал я. Отголоски кошмара все еще бродили в растревоженном мозгу, в груди полыхало ледяное зарево ужаса, и кровь медленно, но верно разносила его по жилам, растворяла. – Все нормально... Где Рита?

– Мне не доложили, – Вениамин резко встал, так что щелкнуло колено, скрестил руки на груди, и заходил по камере.

Сырые стены, никаких тебе окон. Тяжелая дверь, черно-зеленая. Пол бетонный, но вряд ли мы в тюрьме, поскольку вытяжка в углу забрана пластиковой решеточкой.

– Что они с тобой сделали? Почему посадили нас в одну камеру? – спросил я. Спина горит, как после мази «Финалгон», но избирательно так, что ли, как будто целая куча царапин на коже.

Сразу Оля перед глазами, и водопад. Все это было очень-очень давно, еще в День Первый, но я вижу это необычайно четко. На мгновение, вместо стен камеры передо мной распустились зеленые листья кустарников, и я услышал шум бегущей из трубы воды.

«Что это у тебя на спине?», – спросила она. А я в шутку ответил, что это, мол, девушки виноваты, впиваются в порыве страсти.

– Не знаю. Я ничего не знаю, – ответил Вениамин, ероша волосы, нарушая тем самым иллюзию. – Да разве это важно? Что ты видел, там? А?

– Где? – нахмурился я.

– Ну... Ты видел ЕЕ?

– Как понять?.. – нахмурил я брови.

– Какие сны тебе снятся? – в лоб спросил Вениамин. Глаза у него бегали, то и дело обшаривали камеру, каждый уголок. Он облизнул сухие губы – язык мелькнул как у змеи.

– Ты ведь сейчас не рисуешь. Значит, подсознание должно давать тебе картинки.

– В смысле?

– Твое подсознание выливается в рисунки, а ты брался за карандаш уже долго. Ты видел, чем все это закончится?

– Н-нет.

– Знак у тебя на спине. Он горит. – Веня сказал скорее утвердительно. И снова стал мерять цементный пол широкими шагами. Потом зарыл пятерни в седую шевелюру: – Ты можешь повлиять на это. Ты должен рисовать, это твое оружие. Знак на спине...

– Вень, прекрати... У тебя не болит...

– У меня все болит, – он показал крепкие зубы. Не желтые, а как будто тоже, с налетом пепла. – Кроме головы. И мозг работает четко. Знаешь, почти все предсказатели – шарлатаны. Они поют свою песню, а потом притягивают произошедшие события за уши. С тобой все иначе. Ты можешь моделировать события.

– У меня, правда, горит спина, – осторожно ответил я, и тоже облизал губы. В горле как-то вдруг сухо стало. В последний раз я пил дожедевую воду, сладковатую, с химическим привкусом, когда нас вытащили из грузовиков, и выстроили вдоль дороги. Тогда, когда застрелили «туберкулезника». – Откуда ты знаешь, что этот знак... горит?

– Ты на животе лежал, – дернул плечом Вениамин. – Майка задралась, да и... честно, заинтересовался я. Извини, – он отвел взгляд.

От этого я совсем уж почувстовал себя не в своей тарелке. Веня, конечно, нормальный мужик, башковитый. Но он что, рассматривал меня, пока я был в отключке?

– Они проступили четче, линии узора стали рельефными, – продолжал он. – И добавились новые. Я смог прочесть символ «в отражении – сила», но это сложно, потому что линии можно трактовать по-разному ,а я не такой уж знаток, – он стер крупные капли пота со лба. – И еще: «самое дорогое отдай врагу».

– Немного же там смысла, в этих узорах, – только и сказал я. – Вот дураки люди, а? Убивают зачем-то друг друга. А всего и надо, что оторвать у себя самое дорогое. Кстати, для большинства мужиков, самое дорогое это пенис. А вот...

– НЕ ПАЯСНИЧАЙ! – взревел Веня. И тогда я понял, что не в своей тарелке как раз ВЕНЯ. Крыша поехала.

Я всегда называл вещи своими именами.

– Вовсе и не шучу. Какому врагу? Что я должен отдать? Какое отражение?

– Ты должен взять самое ценное, что у тебя есть и отдать врагу. Ты должен использовать отражение... Ты рисуешь. Вот! – он сунул руку в карман, и я почему-то подумал, что он сейчас вытащит оттуда змею или гранату, или дохлую крысу. Но нет – он вытащил карандаш. Обычный, желтый, с розовой стеркой на конце.

– Откуда он у тебя? – улыбнулся я. – Мой карандаш... Точнее, похож на мой старый.

– Бери.

– Нет, где ты его нашел?

– Где нашел – там уж нет, – фыркнул Вениамин. – в твоем подсознании зашифрован ключ. Но ты сам не должен его увидеть. Слушай, ты не читал в детстве мифы и легенды древней греции? Минотавр, Персей, в частности?

– У тебя точно не болит голова? – я попробовал подушечкой большого пальца острие, повел по шероховатому дереву.

– Слушай... Вот твое главное оружие, – он кивнул на карандаш.

– Мамонта завалю, думаю, – протянул я. – Погоди, причем тут Геракл?

– Сейчас не время для шуток, – отмахнулся он. – Не про Геракла я говорю, а про Персея.

– И все-таки, что там со стигматом, – поморщился я, пытаясь дотянуться до того самого места, заветного – между лопаток. Больше всего горело как раз там, а ведь раньше выше поясницы не поднималось. Неужели и впрямь узор «вырос»? Собственно, горело и раньше, в предыдущие дни, но я как-то не особо обращал на это внимание. Да ведь и не заглянешь, на спину-то. В детстве, помню, пытался сцепить на спине руки, в замок – и то с трудом получалось. – Посмотришь еще? Может, считаешь какую-то дополнительную информацию? Моделирование какое-то...

– Дело не в этом. Королева – все равно, что эта тварь, медуза Горгона. Только обращает она в камень не людей, а их сознание. Она должна увидеть свое отражение, и только ты сможешь подставить ей «зеркало», понимаешь? Она должна обратить на себя свое влияние, Ром!

Завертелся ключ в замке. По спине сразу побежали мурашки, а кожу на спине прямо покалывало чувствительно.

На пороге возник жирдяй. Черная майка натянута поверх плотной куртки, которая топорщилась комками. На лице жирдяя бродила ухмылка, а на животе красовалась желтая рожа, с глазами-крестиками.

За спиной толстяка маячил тип, с сильно выдающейся вперед нижней челюстью, и тускло поблескивающим «калашом» в руках.

– Привет, ребятки, – кивнул он нам. – Как делишки?

– Лучше не бывает, – ответил я, все еще переваривая речь Вениамина. Что он имел в виду? Персей, Горгона... Не иначе, у него съехала крыша. Писатель то же еще, фантаст.

– Королева ждет тебя, – рожица на майке жирдяя как будто подмигнула. – Давай, на выход.

Я оглянулся на Вениамина. На спине продолжали гореть «иероглифы-стигматы».

Королева ждет. Ну, если ждет...

Когда мы шли по коридорам, в компании толстяка-фаната «Нирваны», и бугая с выпяченной челюстью, меня охватило дежа вю.

Все холоднее и холоднее, и сырость, сырость опять...

***

Оранжевые языки лизали небо, бензин тек по асфальту, и радужная лужа тут же вспыхнула. Айзек заслонился ладонью от зарева, пахнуло мазутом и гарью. Огонь порыкивал, схлестнувшись с ветром.

– Бред какой-то... – прошептал Пантелеев. – Всякое видал в жизни, но такое... От чего ж они с ума сходят?

Рамис что-то бормотал на своем, губы как резиновые, Сандро все посмеивался.

– А если бы в грузовике была наша малышка?

Айзек оглядел «командиров». Они и еще сейчас еще не все поняли. Людей собрали, это хорошо, но не понимают, что чем ближе...

И вот второй грузовик за сутки. Плюс, десять человек застрелилось, а еще трое занялись членовредительством, и истекли кровью.

– Поражающие факторы ядерного оружия, – сказал Сандро, – всем известны?

– Сейчас не время, – оборвал Пантелеев.

– Мы не будем брать... Нет! Я не согласен! – Рамис ударил себя кулаком в грудь. – Надо быть дауном, чертом последним, чтоб бомбу с собой брать! Она рванет, жи! Надо подальше отнести, а то все... Всех, кого мы собирали, они жи на воздух полетят! – он сбивался, с трудом находил нужные слова, то и дело вставляя гортанные возгласы, и Айзек глядел на него с легкой улыбкой.

«Генеральный штаб» в поле, возле трассы. Полыхал грузовик, коптила резина, и кто-то из солдат все еще пытался потушить горящий остов, зашвыривая его землей. Чуть поодаль с криками носился силуэт, объятый пламенем. В небо плыли клочья черного дыма, с хлопьями от сгоревшей резины, едкий запах выдавливал из глаз слезы, и от него спирало горло.

Силуэт носится и только усугубляет этим положение: ему бы упасть и кататься по мокрому асфальту. Вопли силуэта взрезали барабанные перепонки, и солдаты сбивали с него пламя брезентом – тоже ошибка.

Но вот силуэт упал и затих.

Дурачье, наконец, догадалось залить его водой. Лохмотья одежды зишипели, вплавляясь в кожу, силуэт взбрыкнул ногами, а его все поливали.

Колонна стоит. До Королевы километров сорок, не больше, а «войско» замерло всей кавалькадой. В воздухе витал гул, какой можно услышать возле трансформаторной будки, ветер разносил запах сгоревших котлет. Айзек проглотил слюну, и поморщился. Кажется, уже лет сто назад он не то что ел, а хотя бы видел отбивные или те же котлеты.

Гудение вилось над головами, висело, как назойливая туча комаров.

– Видите, я же говорил, – Айзек пожал плечами. Выдержка, выдержка. – Чем ближе, тем хуже. Дальше ехать опасно, пойдем пешком. Тут не так уж далеко, и как мы поняли, у каждого человека свой запас прочности, что ли.

– Мы вообще никуда не пойдем! – заорал Пантелеев, брызгая слюной. – Мы только людей губим, понимаешь ты?!

– Отпусти.

Здоровяк, кажется, сам не заметил, что схватил Айзека за воротник. Схватил и тряс, тряс, и даже теперь пальцы не разжал. И выкрикнул вдруг:

– Из-за тебя все... Ты с ней заодно! – А потом Пантелеев засмеялся, захохотал. Из глаз у него побежали крупные горошины слез, а изрезанное морщинами лицо мигом покраснело.

Выдержка. Выдержка.

Бомба и весит-то всего-то тридцать восемь килограмм. Не ядерная, естественно, и с детонатором, а мощности хватит, чтоб сравнять с землей Королеву и ее подданных.

– Первый поражающий фактор – ударная волна, – сказал Сандро. У него чуть подергивалось веко. – Второй – световое излучение. Оно такое яркое, что сетчатка сгорает, как целлофан.

От стоящих чуть поодаль солдат, отделился один, наиболее смелый. Пантелеев все хохотал, цепляясь за Айзека, потом стек вниз, на грязный асфальт, чуть не стаскивая с того штаны.

– Извините... Разрешите...

– Говори.

– Айзек... Товарищ, или как правильно? Извините... Что мы будем делать дальше? Какие будут приказания?

– Перерыв полчаса – отдых, потом сборы. Идем пешком, сорок километров, и мы в гостях у сказки. Грузовики оставить, гаубицу тоже. С собой берем оружие и ручную кладь. Понятно?

Солдат косился то на Айзека, то на Пантелеева. Рамис молчал, покусывая изнутри щеку. Сандро спросил у солдата:

– Ты знаешь третий поражающий фактор? Ядерного оружия?

– Нет... То есть – никак нет! – поправился «солдат». Какой-то мальчишка вообще, ему и восемнадцати нет, наверное. Видно, что не знаком с бритвенным станком.

– Проникающая радиация. А ты знаешь, что в конструкции немецких автобанов заранее предусмотрены места для установки ядерных фугасов? Крутотень, да?

– Да... То есть, никак нет!

– Пошел вон, – устало махнул Сандро. – Чему вас теперь только учат, щеглов?

Скинуть бомбу на сам город Королевы невозможно. Было несколько попыток, в итоге разбились три самолета, еще на подступах. Из чего Айзек и сделал вывод, что влияние сучки увеличивается, по мере приближения к ней самой. Иначе, почему с приближением к ее логову, все больше и больше людей отрезают себе яйца (членовредительствуют)? Разгоняюся на грузовиках, вместе с пятьюдесятью «приятелями» и летят в кювет? Поджигают себя и бегают, объятые пламенем?

Солдат испарился. Пантелеев теперь лишь всхлипывал в луже, как девочка, над которой надругались, и только порванной юбки ему не хватало.

Даже у самых сильных сдают нервы, но не у Айзека. Пока что.

– Какой идиот понесет бомбу в руках, – покачал головой Сандро и поскреб щетину. – Да прекрати ты выть уже!..

Налетел легкий ветерок, и взъерошил волосы «генштабу». Солдаты если и разговаривали, то как-то мельком, никакого там смеха, или обычных переругиваний. Пантелеев размазывал кулаком грязь по лицу, бледный Рамис, какой-то восковый даже, вновь что-то шептал.

По небу плыли безмятежные облака, как будто... и не происходит на земле ничего такого.

– Мы заставим... закашлялся Пантелеев. – Я их, тварей, землю жрать заставлю! – голос у него сорвался на сиплый вой.

– Нет смысла, – Сандро провел лаонью по щеке и щетина заскрипела. – Если мы оставляем технику... Тут вообще нет смысла. А если они друг друга перестреляют, через пару километров-то? Что тогда? Если и они и нас грохнут? Что интересно, ты будешь делать тогда, Айзек? Ну-ка, скажи?

– Бомбу повезу я, – отозвался Айзек. – Не надо никого заставлять. А что будет... Желающие могут идти куда угодно. Я никого не держу.

– Я могу пиридать твай приказ сваим людям? – Рамис скривил рот.

– Конечно, – кивнул Айзек. – Те, кто не может или не хочет идти дальше – свободны! – проорал он зычным, с хрипотцой голосом. Многие обернулись на знакомые звуки: сколько раз они слышали песни, исполненные Айзеком?

«И эта, кажется последняя», – подумал он. «Лебединая песня».

Он хотел еще что-то добавить, но махнул рукой и вразвалку побрел к Попсу.

– Сейчас даже твое выступление не поможет. Сейчас... нужен голый энтузиазм, – усмехнулся Сандро. Пантелеев поднялся, и, прихрамывая, побрел за Рамисом. Солдаты меж тем развертывали подобие полевой кухни, хотя в воздухе продолжал витать запах горелого мяса и резины, отбивая всякий аппетит.

Тот паренек, который не знал о таком поражающем факторе, как проникающая радиация, отшкребал от асфальта подгоревшую лепешку товарища, саперной лопаткой.

Сандро скрестил руки на груди.

– Айзек? Знаешь, оставшиеся поражающие факторы? Так вот, они для нас будут не важны. Если мы сделаем так, как ты хочешь.

– Я хочу обычную бомбу.

– Но ведь мы везем и «малышку» тоже. Нам лучше развернуться. Даже великие полководцы умели признавать свои ошибки, а сейчас так и вовсе, нет смысла рисковать своей шкурой. Мы должны посмотреть, что будет дальше, как... все устаканится, – бархатистый голос Сандро баюкал, укутывал. – Понимаешь? Зачем рыпаться без толку? А с такой армией мы можем отвоевать себе ресурсов. Можем создать целый город. С наложницами и рабами. Город, в котором не будет стариков, болезней. Там будут только наши правила. Черт, да ты хоть думал об этом? – Сандро хлопнул Айзека по плечу.

– Думал.

– Ну! А ты вместо этого предлагаешь... Эй! Айзек, ты чего? Убери! Игрушка тебе, что ли? – Сандро прищурился. – А, понятно. Святошу из себя корчишь. Ну конечно, ты стал заниматься музыкой, чтоб сеять доброе, чистое, светлое – так? А совсем не для того, чтоб драть фанаток! Ну, поправь меня, если я ошибся! Ты ведь для этого начал заниматься музыкой, да? И людям мозги пудрил ты тоже для этого? Мы не ничего не знаем, пойми ты! А если подойдем еще ближе, то... все превратятся в зомбаков. Перережут друг другу глотки. Пони...

Грянул выстрел. Голова Сандро взорвалась, как спелый арбуз, тело взмахнуло руками и развалилилось на асфальте. Ноги несколько раз конвульсивно дернулись, одна согнулась в колене, как будто обезглавленное туловище еще могло встать. Обрубок шеи толчками выдавливал кровь, заливая асфальт, а следом и землю на обочине.