Текст книги "Помощник хирурга (ЛП)"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Hogland – остров в Финском заливе, принадлежащий России. Русское название острова –

Гогланд – с первой буквой «g» в английской транскрипции – часто использовалось на старых картах и по этой причине было в ходу и на Западе. Гройн («The Groyne») – архаичное название испанского города Корунья (LA Coruna»), вероятно происходящее от французского «La Corogne». [?]

–

–

, 1763 – 1844) – маршал Франции, участник революционных и наполеоновских войн, князь Понтекорво (с 1806 года), впоследствии король Швеции и Норвегии (с 1818

года), основатель династии Бернадотов. После смерти при подготовке к бальзамированию на его руке обнаружили татуировку на французском языке: «Смерть королям!» [?]

Вифред I Волосатый (погиб 11 августа 897) – граф Урхеля и Сердани (с 870), граф Барселоны (с 878), Жероны (878—889 и с 890) и Осоны (с 885). Последний граф Барселоны, назначенный на эту должность королями Западно-франкского королевства, первый маркграф Испанской марки, сделавший свои земли наследственным владением. С

именем Вифреда Волосатого средневековые испанские хроники связывали образование Каталонии как самостоятельной области и возникновение её герба. [?]

Вероятно, имеется в виду Лорд Питерборо – Мордаунт Чарлз (1658—1735) и посвящённые ему Джонатаном Свифтом хвалебные стихи. [?]

«Давно ль бойца страшились жены» – ода Горация (пер. И.Ф.Анненского) [?]

«около пятидесяти лет» – строфа из оды Горация [?]

Томас Парр (1483(?) – 1635) – английский крестьянин, который, возможно, прожил 152 года. Родился, по его словам, в 1483 году в Волластоне. Парр вступил в армию в 1500 году и не женился до 80 лет. Со своей первой женой он прожил 32 года. У него было двое детей, оба умерли в младенчестве. Когда ему было около 100 лет, он якобы имел роман и стал отцом ребенка, рождённого вне брака. После смерти жены в 1603 году, 122-летний Томас женился в 1605 году во второй раз. В возрасте 130 лет он ещё работал на ферме, пахал и собирал виноград. Когда его предполагаемый возраст стал широко известен, стал национальной знаменитостью и Рубенс и Ван Дейк написали его портреты. В 1635 году Томас Говард посетил Парра и доставил его в Лондон для встречи с Карлом I. На Парра в Лондоне ходили посмотреть как на спектакль, но изменения в питании и обстановке, повидимому, надломили его здоровье. Он стал слабеть и умер через шесть недель, повидав за свою жизнь девять королей Англии. Уильям Гарвей (1578 – 1657), врач, открывший кровообращение, выполнил посмертное вскрытие Томаса Парра. Результаты былиопубликованы в приложении к книге Джона Беттса «De ortu et natura sanguinis». Он осмотрел тело Парра и нашёл все его внутренние органы в идеальном состоянии. Не было видной причины смерти, и считалось, что Старый Парр просто умер от старости.

Современная интерпретация результатов вскрытия показывает, что Томасу Парру, вероятно, было менее 70 лет. Вполне возможно, что Парра спутали с его дедом. Парр не помнил известные события XV века. [?] «пощади, молю, молю» – строфа из той же оды Горация. [?]

«Лунь Юй» – (кит. «Беседы и суждения», «Аналекты Конфуция») – наряду с «Ицзином» и «Дао Дэ Цзином» – один из наиболее знаменитых текстов Восточной Азии.

Главная книга конфуцианства, составленная учениками Конфуция из кратких заметок, фиксирующих высказывания, поступки учителя, а также диалоги с его участием. [?]

Ориген (ок. 185 – ок. 254, Тир) – греческий христианский теолог, философ, ученый.

Спал на голой земле, постился, не носил обуви, не имел смены одежды. Пользовался популярностью у женщин и не хотел, чтобы это неправильно истолковывалось. Есть версия, что, поняв буквально слова Иисуса: «Есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного» (Матфея 19:12), – он оскопил себя, хотя официальных подтверждений или опровержений этому нет. [?]

– длинная грубая рубашка из волос или козьей шерсти. Аскеты носили её на голом теле для умерщвления плоти. [?]

Несс – кентавр, убитый Геркулесом отравленной стрелой за то, что он оскорбил жену его Деяниру. Умирающий Несс дал Деянире своей крови, говоря, что при помощи ее она может вернуть любовь Геркулеса, если когда-нибудь утратит ее. Заподозрив Геркулеса в измене, Деянира напитала кровью Несса одежду и послала ее своему мужу, но так как кровь кентавра была сильным ядом, то Геркулес должен был умереть. [?]

En flute (фр.) – французский термин, позже перенятый другими странами. Означает парусный линейный корабль (обычно двухдечный) с сокращенным вооружением. В типичном случае при вооружении en flute пушки нижнего (гондека) полностью снимались, а на верхнем (опердеке) сохранялись только в районе бака и шканцев. [?]

Нор – (англ. Nore) якорная стоянка в устье Темзы, названа по одноимённой песчаной банке. [?]

Очередной «обриизм». В оригинале Джек говорит «a feather in the cap is worth two in the bush», что является симбиозом двух идиом: «a feather in one’s cap» (означает какое-то достижение, «перо в шляпе», возникло в связи с обычаем индейцев носить в головном уборе столько перьев, сколько убито врагов) и «a bird in the hand is worth two in the bush» (наша «синица в руках лучше чем журавль в небе»). [?]

Литания – молитва, которая читается или поётся во время службы. [?]

Глава 7

Навстречу «Ариэлю» не вышло ни одного «голландца» с острова Тексел или из реки Шельда, как и ни одного приватира. Зато датчане не отличались большой любовью в королевскому флоту с тех самых пор, когда их столица подверглась бомбардировке и был захвачен их флот. Опасность лежала впереди, и шлюп шёл своим курсом, ежедневно ожидая с ней встретиться.

К собственной радости, Джек обнаружил, что ему досталась команда лучше, чем он ожидал. Канонир служил у Броука, овладев своим ремеслом на старине «Друиде». Двое из его помощников ходили на «Сюрпризе», когда тот достался Джеку. И хотя Дрейпер, его предшественник, не желал или не хотел тратить много пороха на стрельбу, по крайней мере он подогнал замки и порты для девятифунтовок, а его офицеры, весьма достойная компания юношей, горели желанием соответствовать представлениям нового капитана о том, как должно быть поставлено артиллерийское дело на корабле его величества.

«Ариэль» шёл на норд, окутанный постоянно обновляемым облаком порохового дыма, с нерегулярными интервалами грохоча днём и ночью, что также являлось лучшей тренировкой действий в неожиданной ситуации. И хотя Джек не мог и надеяться достичь той скорости, которая появлялась, если он командовал судном достаточно долго, как и той меткости, на которую способна команда – ведь кроме всего прочего эти короткоствольные карронады просто не были рассчитаны на ведение столь же точного огня, как как длинноствольные орудия пока он был доволен результатами и не сомневался, что «Ариэль» хорошо покажет себя в честной схватке. На самом деле он молил о стычке, не только из собственной любви к битвам и безмерному веселью, придающим жизни вкус, – но и потому что «ариэльцы», хотя и являлись крепкой командой, всё же делились на три группы и не составляли единого целого. На протяжении всей своей морской карьеры Джек наблюдал, как между людьми, вместе прошедшими через серьёзную морскую битву, возникает привязанность, даже некая близость, а отношения между членами команды и офицерами значительно улучшаются, сплачивая их . К примеру, между ним, Рэйксом и помощником канонира Харрисом ощущалась некая связь, потому что их вместе изрядно потрепал французский линейный корабль в Индийском океане: морские традиции вычеркнули многие условности в их общении, но особые отношения и уважение несомненно вносили свой вклад.

– Вот она – жизнь настоящего мужчины, – заметил Джек Стивену, заглушая разносящееся по всей Гельголандской бухте эхо очередного залпа.

– Конечно, сложность конструкции даже судна с таким количеством мачт, как у этого, со всеми этими верёвками и парусами, к которым они крепятся – просто ничто по сравнению с трудностями жизни на суше, – поднимая воротник, ответил Стивен.

Он неоднократно замечал, что Джек становится в море другим человеком, более важным, способным одинаково ловко справляться со странными неожиданными ситуациями и ежедневными рутинными делами, и конечно же, более счастливым, однако никогда эта разница не бросалась в глаза так, как в этот раз. Со стороны Северо-Фризских островов налетело облако мелкой мороси, из-за коротких перекрёстных волн за наветренным бортом квартердека время от времени продолжали вздыматься тучи брызг. Совершенномокрое, но испускающее свет не хуже восходящего солнца лицо Джека сияло над купленным в спешке куцым бушлатом.

– Вероятно, это в какой-то степени связано с особой простотой нашей диеты, которую мы вынуждены блюсти, и с тем, что трапезы следуют с определёнными интервалами. В то время как на суше пища зачастую принимается сообразно желанию, когда желудочные соки ещё недостаточно активны. Но нет сомнений, что более важным фактором на берегу является присутствие противоположного пола, активизация аппетитов иного рода и наличие целого букета социальных и даже моральных ценностей.

– Ну да, – промямлил Джек. В этот самый момент он вытягивал шею, пытаясь разглядеть салинг фор-стеньги, так что мыслями был далеко. – Мистер Роуботем, – прокричал он мичману на подветренном борту, – отправляйтесь на салинг фок-мачты, передайте мистеру Ягелло мои наилучшие пожелания и скажите, что я бы хотел с ним поговорить как только он освободится. И вот что, мистер Роуботем, проследите, чтобы он спускался через «собачью дыру», вы меня слышите? Никаких проказ, никакого скольжения по бакштагам.

– Да, сэр! Так точно, сэр! – гаркнул мистер Роуботем и ринулся вверх по такелажу с той же скоростью, да и почти с той же грацией, что кошачий лемур его кузины.

– Прошу прощения, – сказал Джек, – но я просто не могу позволить этому литовцу находиться на такой высоте, у всех над головами, с его-то раненой рукой. Он не слишком удачлив и непременно свернёт себе шею.

Действительно, Ягелло уже падал за борт, угодив в незалатанную прореху в сетке для гамаков, откуда его со смехом вытащили, удачно бросив лаглинь. В тот единственный раз, когда палубный люк остался открытым, он умудрился в него провалиться, не пострадав лишь из-за того, что упал на груду пустых мешков. В другой раз литовец едва не испустил дух, когда Неуклюжий Мозес уронил между собственных ног шлагтов крюйс-брамстеньги с такой высоты, что этот внушительный кусок железа разнёс палубу не хуже книппеля. А не далее как вчера, когда ему демонстрировали механизм замка девятифунтовки, тот соскользнул со спускового рычага, почти отрезав бедняге один из пальцев и изрядно повредив остальные. Команда испытывала к Ягелло симпатию: матросы любили его не только из-за того, что его стараниями Неуклюжий Мозес избежал наказания, но и потому, что он всегда был весел, и, судя по всему, напрочь лишён чувства страха. Офицерской кают-компании он нравился, потому что был душой общества, любил слушать анекдоты и смеялся остротам. Офицеры поглупее, вроде мистера Хайда, всё ещё обращались к нему громким голосом и чётко артикулируя, в той манере, как обычно разговаривают со слабоумными и иностранцами, однако хирург Грэм, в трезвом виде любящий почитать, и второй лейтенант Фентон утверждали, что нельзя человека, способного так играть в вист и готового любого обставить за шахматной доской, считать неумехой и простофилей. И в любом случае, конечно же его невероятная привлекательность и неописуемая мягкость манер несомненно производили свой эффект.

– А, мистер Ягелло, – воскликнул Джек, – как любезно, что вы к нам присоединились.

Перво-наперво, почтите ли вы нас своим обществом за обедом? Мистер Хайд, этот вопрос адресован и вам. А во-вторых – скажите, имеете ли вы какие-либо военные связи вГётеборге? Порох в нижнем погребе изрядно подмок, и мне бы очень хотелось его заменить.

– Я буду счастлив, сэр, – ответил тот. – Большое вам спасибо. Что до Гётеборга, – я знаком с комендантом. Уверен, он с удовольствием снабдит вас порохом, тем более, что его мать шотландка.

Капитанский обед стал прекрасной иллюстрацией словам Стивена о простоте морской диеты. Не беря в расчёт открывший пиршество приправленный хересом и сгущённый дроблёнными сухарями «морской клей», скрупулезно разделённую Стивеном на четыре высохших и отдающих смолой кусочка чахлую дичь и небольшую порцию отваренного в мешочке до однородной массы лежалого высушенного гороха, это была всё та же солонина и сухари, которыми питались кают-кампания, мичманы и команда. «Ариэль» так спешил выйти в море, что времени для пополнения частных запасов попросту не осталось.

Всё, что было в наличии, уничтожили к 54°с.ш., и теперь всей команде приходилось довольствоваться пищей, предоставленной провиантским департаментом, по крайней мере до тех пор, пока они не достигнут вод Швеции.

– Будьте так любезны, порежьте говядину для мистера Ягелло, – попросил Джек мистера Хайда, кивнув на забинтованную руку гостя.

– Конечно, сэр, – воскликнул лейтенант и приступил к этому сложному заданию.

Говядина совершила путешествие до Вест-Индии и обратно, так что теперь, в сыром виде, на ней вполне можно было вырезать ножом и вытачивать какие-нибудь затейливые орнаменты. Даже вымоченный на протяжении нескольких часов кусок, а после хорошенько вываренный, всё ещё сохранял сердцевину, по твёрдости не уступающую дубу. Стивен заметил, что мистер Хайд левша, что позволило ему орудовать в более свободном пространстве. Его левая была сильна и привычна к солонине. Используя большое давление, он разделял порцию на подходящие кусочки. Закончив процесс, он шёпотом спросил Ягелло:

– Надеюсь я не причинил вам неудобств?

– Вы очень добры, сэр, – ответил литовец. – Пустяки. Должен признаться, что этим утром побриться и надеть бушлат мне было весьма непросто, но доктор Мэтьюрин – кивнув на Стивена – и доктор Грэм...

В этот момент кусок говядины с удивительной скоростью полетел Джеку в грудь. Джек сказал Хайду, что его стоит непременно повесить за то, что он направил заряженное оружие на старшего офицера, и вся компания дружно расхохоталась. Сам же бедняга Хайд едва улыбался, и когда трапеза возобновилась, передал гороховую кашу Ягелло, тихим грустным голосом спросив:

– Сэр, не желаете «табачьей суши»? Я хотел сказать «собачьей туши»?[1]

Стивен отметил, что Хайд оговорился не впервые, и стал размышлять, могло ли это как-то быть связано с тем, что он левша – может ли путаница права и лева (а он видел, как Хайд обходил порт с неправильной стороны) быть связана с перевёртыванием звуков, особеннокогда тот чувствовал себя смущённым. Доктор не стал слишком углубляться в эти размышления и спросил:

– Если не ошибаюсь, мы поднимали вопрос отношений между полами. Но теперь, поразмыслив, мне кажется, что это не подобающая тема для капитанского стола, за которым даже разговоры о политике и религии табу – темы, которые приветствуются на палубе, запрещены под ней.

– Кажется, припоминаю, как за столом вели подобные разговоры, – заметил Джек.

– Мои наблюдения основаны на чувствах свободы и упрощения. В этом ковчеге наше плавучее общество состоит сплошь из одного пола, но что бы стряслось, будь мы поровну разделены между полами, как это примерно есть на суше?

Он обращался по большей части к Ягелло, который залился краской и пробурчал, что затрудняется с ответом.

– Я очень плохо знаю женщин, сэр, – ответил литовец. – С ними нельзя водить дружбу: они – иереи в нашем мире.

– Иереи, мистер Ягелло? – воскликнул Джек. И посмеиваясь себе под нос добавил: – Было бы очень странно, если бы это оказалось правдой.

– То есть евреи, – поправился Ягелло. – Нельзя дружить с евреями. Их так долго унижали и притесняли, что они теперь самые настоящие враги, вроде лаконских илотов, хотя можно считать, что их женщины оказались илотами домашними задолго до этого.

Между врагами нет дружбы, даже во время перемирия, обе стороны всегда начеку. А если не о дружбе, то о чём же можно говорить?

– Некоторые говорят о любви, – предложил Стивен.

– Любовь? Но ведь любовь это плод времени, а дружба – вовсе нет. Вот и ваш Шекспир говорил...

Моряки так и не узнали, что же сказал их Шекспир, потому что вошёл отправленный вахтенным офицером мичман и доложил, что в рассеявшемся с подветренной стороны тумане разглядели двадцать восемь парусов «купцов», охраняемых фрегатом и бригом, вероятно «Мелампом» и «Дриадой».

– Несомненно, балтийский конвой, – сказал Джек. – «Мелампа» трудно не узнать. Но всё же стоит увидеть своими глазами. Доктор, побеседуйте пока с мистером Ягелло, мы скоро вернёмся. Очень надеюсь, что нам удастся закончить обед чем-нибудь повкуснее этого негодного эссекского сыра.

– Мистер Ягелло, – начал Стивен когда моряки ушли, – мне бы хотелось расспросить вас о древних литовских богах, которые, насколько мне известно, продолжают своё призрачное существование в умах ваших невеж, о поклонении дубам, белохвостом орле и plica polonica,[2] бобре, норке и зубре или европейском бизоне. Но сначала, пока я не забыл, должен вам сказать, что у меня есть для вас сообщение, которое я должен доставить в самой тактичной и дипломатичной манере, чтобы оно некоим образом небыло воспринято как приказ – а приказывать гостю просто непростительно – но так, чтобы оно имело ту же силу и эффект. Ваше резвое перемещение по верхнему рангоуту достойно восхищения и уважения, дорогой сэр. Но в то же время, вызывает немалую тревогу, пропорциональную тому, насколько высоко вас ценят. Капитану было бы очень приятно, если бы вы переместились на платформы пониже, которые здесь называют марсами.

– Он считает, что я могу упасть?

– Капитан Обри считает, что законы гравитации более суровы к солдатам, чем к морякам. А раз вы кавалерист, он убеждён, что вы сорвётесь.

– Я поступлю как он хочет, конечно же. Но он ошибается, знайте: герои не падают. По меньшей мере, не на смерть.

– Я и не знал, что вы герой, мистер Ягелло.

«Ариэль» неожиданно накренился, поймав порыв ветра в бакштаг, так что поставили брамсели и штормовые лисели, и с хорошими десятью узлами ринулся навстречу «Мелампу», зарываясь подветренными реями в пене. Ягелло хорошенько схватился на стол, но из-за крена всё же соскользнул на палубу, где какое-то время барахтался, запутавшись в циновках.

– Конечно же я герой, – поднимаясь и от души смеясь, сказал он. – Каждого можно назвать героем собственной повести. Конечно, доктор Мэтьюрин, каждый считает себя мудрее, разумнее и добродетельнее остальных, но часто ли вы видели того, кто считает себя злодеем или даже второстепенным персонажем? Вы должно быть замечали, что герои никогда не проигрывают. На какое-то время их могут выбить из седла, но они всегда поднимаются вновь и женятся на достойной юной даме.

– Действительно, нечто подобное имеет место быть. Некоторые удивительные исключения конечно же случаются, но в целом я убеждён в вашей правоте. Вероятно, именно это делает эти ваши романы или повести немного скучными.

– О, доктор Мэтьюрин! – вскричал Ягелло. – Если бы я только мог найти амазонку, одну из того племени женщин, которых никогда не угнетали, ту, с которой мог бы дружить на равных или даже любить!

– Увы, мой дорогой, мужчины истребили амазонок две тысячи лет назад. И боюсь, что ваше сердце останется свободным до самой могилы.

– Что это за шум, будто медведь по крыше топчется? – сменил тему Ягелло.

– Спускают шлюпку. И судя по гомону пехотинцев, десерт мы увидим не скоро. Как насчёт партии в шахматы, чтобы скрасить ожидание? По ней мы конечно не сможем окончательно судить о вашей мудрости, достоинстве или интеллекте, но ничего лучшего, увы, предложить не могу.

– С превеликим удовольствием, – ответил он. – Но если я проиграю, не думайте, что это хоть на йоту изменит мои убеждения.Возможно, партия и не выявила всю мощь интеллекта игроков, но она предоставила явные доказательства того, что добродетели или по меньшей мере любезности, у Ягелло больше, чем у Стивена. Доктор играл на победу, развернув мощную атаку на ферзя. Но развернул её на ход раньше, чем было нужно – мерзкая пешка всё ещё мешала тяжёлой артиллерии – и теперь Ягелло размышлял, как свести партию к поражению, допустив ошибку, которая не показалась бы оппоненту преднамеренной и очевидной. Шахматное мастерство Ягелло оказалось гораздо выше мастерства Стивена. А вот умение скрывать эмоции – наоборот, так что Стивен с долей изумления наблюдал на лице оппонента выражение плохо изображаемой глупости. Как раз в этот момент они услышали, что шлюпка вернулась.

Мгновенье спустя вошёл Джек, а за ним буфетчик, держа в руках кекс со средней величины тележное колесо, и два дюжих матроса с большой корзиной, из которой, когда они ставили её на пол, донёсся звон бутылок, а топот копыт по палубе над головой и блеяние говорило о присутствии как минимум одной обречённой овцы. Ягелло с видимым облегчением отодвинул доску, чтобы освободить место для кекса, таким образом решив свою задачу и собрав все фигуры.

– Извиняюсь, что ожидание вышло столь утомительным, – сказал Джек. – Но уверен, что оно того стоило: «Меламп» всегда набит почище Мэншн-хауса.[3] Нарезайте, мистер Ягелло – это единственное, чем нам предстоит полакомиться до самого Гётеборга.

Вызывающий депрессию и совсем недавно выгоревший более чем на половину, Гётеборг был населён высокими, облачёнными в серую шерсть худощавыми людьми, склонными к злоупотреблению спиртным и самоубийствам (за время короткой стоянки «Ариэля» река выбросила тела троих несчастных), но весьма приветливыми к чужестранцам, раз уж не к себе самим. Комендант без промедления выделил лучший гранулированный порох, а заодно презентовал копчёных оленьих языков и бочонок солёных осоедов. Последний он передал лично Стивену.

– Осоеды, мой милый сэр? – прокричал Стивен, напрочь отбросив своё обычное спокойствие.

– О, не те осоеды, о которых вы подумали, – ответил комендант, – не мохноногие осоеды, не бойтесь. Это длиннохвостые осоеды, уверяю вас.

– Я вам очень признателен и премного благодарен, – сказал Стивен, внимательно рассматривая содержимое бочонка. – Можно узнать как они здесь оказались?

– Я засолил их собственными руками, – с гордостью ответил комендант. – Отбирал каждую особь. Отличные, упитанные птички, поверьте мне на слово.

– Вы сами подстрелили их, сэр?

– Нет, что вы! – возмутился комендант. – Длиннохвостых осоедов нельзя стрелять – это портит весь вкус. Мы их душим.

– Они не вырываются?– Не слишком. Всё происходит ночью. У меня домик в Фальстербю, на полуострове в дальнем конце Зунда, окружённый несколькими деревьями. Осенью туда прилетают птицы, несметные их стаи летят на юг и многие устраиваются на ночлег на тех деревьях.

Их так много так много, что кроны едва видны. Мы отбираем лучших, стаскиваем их вниз и душим. Так заведено. Все лучшие осоеды из Фальстербю. И птицы к такому привыкли.

– Орлы там тоже появляются, сэр? – спросил Стивен.

– О да, конечно же!

– Вы их тоже засаливаете?

– Нет, – с ухмылкой ответил комендант. – Засоленный орёл был бы весьма необычным блюдом. Его всегда готовят в маринаде, в противном случае мясо нестерпимо сухое.

– Хотел бы я посетить Фальстербю, – сказал Стивен, пока на борт грузили порох.

– Возможно, так и случится, – ободрил друга Джек. – Комендант сказал, что на суше у Белта датчан пруд пруди. «Меламп» сообщил о том же. Так что я склоняюсь к тому, чтобы идти через Зунд. Давай посоветуемся с лоцманом. Мистер Пеллворм, – продолжил он, когда появился старый балтийский лоцман, давний знакомый Джека , которого он безмерно уважал. – Мистер Пеллворм, я думаю пойти через Зунд. Мне известно, что датчане переместили буи, сможете ли вы провести нас через пролив ночью, ближе к рассвету?

– С самого детства, – ответил мистер Пеллворм, – ещё пацаном я ходил через Зунд и знаю его как свои пять пальцев. Как свою пятерню, сэр. Мне не нужны эти их буи, чтобы провести судно с осадкой «Ариэля» даже ночью. Хоть до самого Фальстербю, если это нужно, по шведским маякам.

– А что скажете о ветре, мистер Пеллворм?

– Что ж, сэр, в это время года мы говорим: «входи через Зунд, выходи через Белт»

потому что весты всегда заходят в норду в первом и немного к зюйду во втором. Не бойтесь за ветер, сэр. Он отнесёт нас точно к Зунду за три или четыре дня, или я чёртов голландец.

– На том и порешим, мистер Пеллворм. Дождёмся, когда баржа с порохом отвалит, и вы ночью проведёте нас через пролив.

Судя по направлению ветра, лоцман и правда не был голландцем. «Ариэль» резво шёл через пролив Каттегат. Но с оценкой силы ветра вышла промашка: Джек проснулся во время ночной вахты, послушал журчание воды вдоль бортов судна, надел сюртук прямо на рубашку, в которой спал, и поднялся на палубу. Там его встретил рассеянный лунный свет, спокойная чёрная гладь моря и «Ариэль», идущий на всех парусах со скоростью, вероятно, узлов пять, уж точно не больше. Далеко впереди по левой скуле можно было различить шведский берег – неужто Куллен? Разве он не должен быть уже далеко за кормой? Капитан направился к нактоузу, взял доску с записями, куда мелом были нанесены записи о ветре, курсе и скорости и быстро прикинул расположение судна.

Куллен – несомненно.Лоцман приблизился к капитану и деликатно откашлялся.

– Могу я рассчитывать на свободных от вахты матросов, чтобы прибавить парусов, сэр?

– спросил он.

– Нет, – ответил Джек. – Оно того не стоит. Подождём до восьми склянок.

Отставание от графика уже было приличным, но в данный момент поднимать матросов не стоило: даже с бом-брамселями, трюмселями и лиселями на всех реях им бы всё равно пришлось бы проходить узкий пролив засветло.

– Мистер... мистер Джевонс, это вы? – Джек окликнул мичмана, которого едва можно было различить в сумерках. – Отправляйтесь вниз и принесите непромокаемый плащ, висящий рядом с барометром. И постарайтесь не разбудить доктора.

Облачившись в плащ, Джек стоял у кормового фонаря, наблюдая за небом и судном и прикидывая дальнейшие действия, и кроме всего прочего вновь обдумывая, стоит ли держаться принятого решения или же пройти через Белт. Опасность была не слишком большой, а экономия времени того стоила. В этом плане ему не нравилось лишь то, что датские канонерки из Копенгагена и Салтхолма будут прекрасно готовы его встретить, ведь новости уже дошли до них. А это и вправду могло быть неприятным: судёнышки весьма предприимчивы, и уже смогли захватить некоторое количество шлюпов и военных бригов. Как бы то ни было, Джек решил рискнуть. Прокручивая план у себя в голове, он одновременно размышлял о некоторых аспектах морской жизни и той неизменной рутине, которая есть на каждом корабле, где ему довелось служить: жуткий холод, отсутствие комфорта, надоедающая, подчас монотонная механическая работа, но которая позволяла по крайней мере из хаоса создать порядок. Общепризнанный каркас: приказы сверху, иногда двусмысленные, подчас архаичные, но в основной массе выполнимые и всегда более неотложные и действенные, чем десять заповедей. Внутри этого каркаса, конечно же, существует бесконечная вереница проблем, но порядок способен решить большинство из них. Или оборвать внезапно настигнувшей смертью.

Пробили семь склянок и со всех сторон послышались крики: «Всё в порядке».

Восемь склянок, и пока собирали вахтенных левого борта, растрёпанных, тёпленьких, розовых и ещё не умывшихся после своих гамаков, подвахтенный забросил лаг.

– Пошёл, – прокричал помощник. Спустя двадцать восемь секунд старшина-рулевой ответил:

– Есть.

– Сколько? – гаркнул Джек.

– Четыре узла и три фатома, сэр, – ответил мистер Фентон.

Во многом он на это и рассчитывал – устойчивое уменьшение скорости. Не смотря на это, еще можно проползти под защитой шведских батарей, или даже пойти к Хельсингборгу. Пока обе вахты были на палубе, капитан отдал приказ прибавить парусов и вернулся к своей медитации.Небо на востоке посветлело и мытьё и так надраенной до блеска палубы, ставшее ритуалом, было в самом разгаре. Слышался свист помп, всё было залито водой. Джек спустился вниз, чтобы теплее одеться и не путаться под ногами у грот-марсовых, продвигающихся к корме с вёдрами, песком, пемзой и щётками.

«Ариэль» был весьма тесным кораблём, но командир мог им гордиться: кроме «большой» каюты в его распоряжении были ещё две, смежные с ней – спальня и столовая. А учитывая, что все они были загромождены орудиями, потому что «Ариэль» был гладкопалубным судном, места оставалось ровно для того, чтобы подвесить по койке в каждой. Одна предназначалась для Стивена, хотя пришлось отодвинуть обеденный стол.

За этим столом Джек и расположился, пока по ритмичному бренчанию швабр не стало понятно, что палубу, которая не нуждалась в мытье, теперь так же без нужды вытирают.

Капитан вернулся на свой пост, и стал следить за неизменным течением до мелочей расписанной жизни судна, тем, как разгорается день, движением облаков в ожидании возможной смены ветра и за очень медленно проплывающим в стороне берегом.

Джек ещё оставался там, когда появился Стивен, в необычную рань для него, неся в руках позаимствованную подзорную трубу.

– Доброе утро, Джек, – сказал он. Затем, осмотревшись вокруг: – Дева Мария, да тут совсем узко.

И вправду, было очень узко: по левому берегу ходили шведы, отлично видимые в ярком солнечном свете, а по правому – датчане, разделённые лишь тремя милями моря с «Ариэлем» между ними, чуть ближе к шведской стороне, ползущем на юг со скоростью, достаточной лишь для того, чтобы судно слушалось руля.

– Ты их ещё не видел? – спросил доктор.

– Кого это?

– Гаг, конечно же. Разве не помнишь – Ягелло обещал, что мы встретим их в Зунде. Я думал это ты их так пристально разглядываешь.

– Да, я помню, но смотрел вовсе не за ними. Всё же надеюсь смогу показать тебе что-то более занятное. Видишь те зелёные крыши и террасы? Это Эльсинор.

– Сам Эльсинор? Тот самый? Господи помилуй! Как я рад! Какое возвышенное скопление зданий. Говорю со всем уважением. Почти совершенство – тише, не шевелись.

Летят!

Стая уток промчалась над их головами – больших, крепких, тяжёлых особей, летящих клином, – и свернула между замком и судном.

– Это гаги, без сомнений, – сказал Стивен, разглядывая их в трубу. – В основном молодые особи, но вон тот справа, судя по всему, селезень во всей своей красе. Он ныряет, вот показалось чёрное брюшко. Вот уж день, который стоит запомнить.

Струя пенной воды взметнулась над поверхностью моря. Гаги исчезли.– Бог мой! – прокричал доктор, с удивлением глядя на расходящиеся по воде круги. – А это ещё что?