Текст книги "Помощник хирурга (ЛП)"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Фаэтон – лёгкая открытая повозка, запряжённая одной лошадью. [?]

Марчелло Мальпиги (1628 – 1694) – итальянский биолог и врач. Один из основоположников микроскопической анатомии растений и животных, проводил исследования в области гистологии, эмбриологии и сравнительной анатомии. Ян Сваммердам (1637 – 1680) – голландский натуралист. Джон Рэй (1627 – 1705) – английский натуралист. Опубликовал ряд важных работ о растениях и животных, а такжеклассическую работу в традиции натуральной теологии – Мудрость Божия, явленная в деле творения (Wisdom of God, Manifested in the Work of Creation, 1691). Рене Антуан Реомюр (1683 – 1757) – французский естествоиспытатель. Матюрен Жак Бриссон (1723 – 1806) – французский зоолог и естествоиспытатель. Жорж Леопольд Кювье (1769 – 1832) – французский естествоиспытатель, натуралист. Считается основателем сравнительной анатомии и палеонтологии. [?]

«Arabia Felix» («Счастливая Аравия») – название, данное античными географами юго-западной части Аравийского полуострова (территория современной Йеменской Арабской Республики и частично Народной Демократической Республики Йемен) [?]

Можно перевести как «со мною вместе в консульство Бьюта». Аллюзия к строфе Горация «O nata mecum consule Manlio» («Со мною вместе в консульство Манлия»), в данном случае имя римского консула заменено названием марки вина. [?]

Eclaircissement – (фр.) объяснение, пояснение [?]

Этьен Жоффруа Сент-Илер (1772 – 1844) – французский зоолог, континентальный предшественник Дарвина и предтеча современного учения об инволюции [?]

Гийом Дюпюитрен (1777 – 1815) – выдающийся французский врач, военный хирург, анатом, учёный, педагог, барон, меценат [?]

Жан-Николя Корвизар (1755 – 1821) – знаменитый французский медик, занимавшийся болезнями сердца. Один из основателей семиотики [?]

Документ, обычно выдаваемый перевозчиком груза грузовладельцу. Удостоверяет право собственности на отгруженный товар и который может передаваться от одного владельца к другому [?]

отрывок из арии доктора Бартоло оперы Моцарта «Свадьба Фигаро». Вероятно, отрывок приведён по той причине, что фамилия оного доктора напомнила имя другого известного человека – Бартоло да Сассоферрато (1313/1314 – 1357) – итальянского юриста, главы целой школы толкователей римского права. Его имя было нарицательным для обозначения учёного законника [?]

Действующее лицо всё той же «Свадьбы Фигаро» Моцарта [?]

Глава 5

– Боже, Мэтьюрин, как же я рада, что ты вернулся. – Диана вприпрыжку пересекла гостиную миссис Фортескью и обеими руками вцепилась в Стивена. – Удачно съездил?

Пойдём в сад, всё мне расскажешь. Миссис Фортескью спустится в любую минуту вместе со своим тошнотворным выводком, не стоит с ними встречаться. Хотя постой, ты выглядишь измотанным. Давай-ка присядем. – Она подвела его к софе. – Что ж, дорогой, как всё прошло?– Да как обычно, – начал он. – Много суеты, масса задержек и под конец осознание того, что всё это можно было провернуть ничуть не хуже, если воспользоваться услугами почты. В Туаме или Атенрае я забыл зубную щётку, а в Дублине – пару прекрасных шлёпанцев. На обратном пути американский бриг-приватир загнал нас в Холихед, где мы вздрагивали от каждого шороха.

Привычка смирила его с нынешней Дианой, и он скорбел о Диане былой лишь когда оставался в одиночестве. По-своему ему даже нравилось сидеть сейчас подле неё, ведь вместе они чувствовали себя свободно, ее приветливость создавала иллюзию возвращения домой. Стивену вновь подумалось, что их брак может оказаться весьма удачным. Он отметил, что Вильерс прекрасно выглядит и совершенно здорова. Безупречный цвет лица, часто присущий дамам в положении, придавал ей особый блеск – очевидно, ей повезло избежать обстипации,[1] хотя этот недуг часто сопровождает интересное положение.

Однако намётанный глаз также приметил, что за охватившим сейчас Диану напускным воодушевлением и показным удовольствием не всё так радужно. Да что там – совсем напротив. Признаки сильного несчастья было непросто определить, но относительно их наличия не могло быть сомнений. Как и признаков не так давно пережитых раздражения и томления духа.

Причина стала ясна через мгновенье, когда появилась миссис Фортескью со своими детьми. Пятёрка отпрысков показалась Стивену тошнотворной в той же степени, что и любой другой выводок: коренастые, непримечательные, мелкие и сопливые создания с низкими лбами, склонные таращиться во все глаза да совать пальцы в рот, но в общем, ничего криминального. В противоположность им, мать олицетворяла одну из тех флотских жён, само наличие которых наводило Стивена на размышления о нелегкой судьбе моряка. Это была в меру мужеподобная, крупная и незамысловатая женщина с грубой кожей. Дама украсила собственную персону большим количеством булавок, ленточек и брошей, но в сочетании с присущей ей манерой держаться самоуверенно и живо, они выглядели ужасно неуместно. В разговоре тут и там проскакивали морские словечки, подчас даже чаще, чем у большинства моряков. Спустя какое-то время Стивену стало очевидно, что со своей гостьей она установила отношения скрытой враждебности и даже побаивалась Диану. Самого доктора никоим образом не пригласили участвовать в беседе: миссис Фортескью прекрасно разбиралась в морской иерархии и знала своё в ней место как жены капитана с выслугой, так что, услышав, что он всего лишь хирург, тем для разговоров вовсе не нашлось. К тому же Мэтьюрин уделял собственному гардеробу не слишком много времени и сейчас, только вернувшись из длительного путешествия, выглядел особенно потрёпанным и неряшливым, не говоря уж о небезупречной чистоте и небритости.

Стивен задумался о Париже, родригесском дронте и молчаливом бое двух мальчишек Фортескью, который те вели в дальнем углу у жардиньерки: подзуживаемые собственными сёстрами, ребята боролись за предмет, который ему не удалось определить, возможно, носовой платок. В то же время миссис Фортескью и Диана спорили относительно какого-то вопроса, суть которого он не сумел уловить, впрочем, весьма в приличной и цивилизованной манере. Несомненно, стоит добавить кое-какие замечания о страусообразных Новой Голландии... Он понял, что спор подошёл к концу. По-видимому,Диана отстояла свою точку зрения, и миссис Фортескью, совершенно не желая продолжать стычку, решила насолить ей, напав на самого Стивена.

– Скажите, сэр, – окинув доктора сочувственным взглядом, промолвила она. – Правда ли, что на прусской службе от хирургов требуют, чтобы они брили офицеров?

– Более чем правда, мэм, – ответил он. – Но у нас гораздо хуже. Боже, сколько раз мне приходилось чистить ваксой башмаки капитана Обри!

От злости она покраснела, но ответить не успела, так как вошёл капитан Фортескью, и Стивен с интересом наблюдал появившееся на её лице выражение чистой любви, а также вскользь брошенный в направлении Дианы беспокойный и подозрительный взгляд.

Мгновенье спустя миссис Фортескью вновь излучала гнев (опять залившись краской) – с грохотом обрушилась жардиньерка. Оцепенев при виде отца, один из мальчиков разжал пальцы и второй улетел в противоположную сторону. Комнату заполнили шум, обвинения, порицания, отрицания и бесстыдные доносы. Когда хнычущих и завывающих детей вывели вон, чтобы наказать, Стивен с Дианой отправились в сад.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая моя? – прогуливаясь мимо гордости и отрады капитана – цветущих лилий, – спросил доктор.

– Прекрасно, Стивен, спасибо, – ответила она. – Я последовала всем твоим советам, была просто паинькой – лишь бокал вина за обедом, хотя всегда найдётся толпа народу, которые так и подбивают выпить. Вовсе не притрагивалась к табаку, даже нюхательному.

Стивен, ты не мог бы разжечь сигару и выдыхать в мою сторону как только отойдём подальше от дома?

– Конечно, – кивнул Стивен. Последовал ряд вопросов о её физическом состоянии, после чего Мэтьюрин сменил тему. – Ты видела Джека?

– О, да! Если только он был не занят в городе, Джек с Софи приезжали почти каждый день, пока его не вызвали в Дорсет по причине болезни отца. После этого Софи появлялась так часто, как могла – она просто душка, ты ведь знаешь, Стивен, – и мы просто молча сидели друг с другом словно пара кастрированных котов, ведь наши мужчины так далеко от дома. Между прочим, ты так и не сказал мне, почему тебе пришлось уехать.

Стивен очень редко мог позволить себе ответить на подобный вопрос с такой прямотой, так что сделал это с чувством громадного облегчения.

– Я отправился с целью официального установления границ в округе Джойс в Ирландии.

Границ владения, которым владел мой кузен Кевин. Оно было конфисковано в начале девяносто восьмого, но так как кузен погиб на австрийской службе, сражаясь против Бонапарта, имение вернули. Во Франции я увижу его отца и передам эти прекрасные вести. И для тебя тоже есть хорошие новости, Вильерс, – ощупывая карман, добавил он.

– Вот приказ о твоём освобождении. Кое-какие ограничения ещё остались, ведь тебе позволено жить только в Лондоне или окрестных графствах, но я не думаю, что ты захочешь жить где-то ещё. Ты не рада, Вильерс?– Что ты, конечно рада, Стивен. Восхищена. Очень мило с твоей стороны было решить эти проблемы. Я бесконечно тебе обязана, дорогой. Сама мысль о том, что можно покинуть этот отвратительный дом, с этими мерзкими детьми... Стивен, закури сигару, Бога ради. – Окунувшись в облако дыма, Диана сделала глубокий вдох, побледнела и опёрлась о его руку.

– Похоже, отвыкла.. Стивен, я не могу жить в Англии, – повернув к доктору своё измождённое лицо, продолжала Диана. – Достаточно того, что приходится потакать россказням о случившемся в Индии. Что же начнётся, когда дойдут слухи из Галифакса?

Я со многими знакома. Множество из них в стране, в столице – сотни. Мне и так стоит многих сил ходить по Хэмпширу с поднятой головой. Представь, что начнётся в Лондоне через несколько недель – Диана Вильерс с огромным пузом, но без мужа. Ты прекрасно знаешь как тесен мир – кузены, знакомые или родственники, куда ни плюнь. Я не смогу сходить в театр, оперу или приличную лавку, не столкнувшись с кем-то из знакомых. А можешь ты представить меня запертой на какой-то богом забытой ферме, из-за боязни быть узнанной не решаясь встретиться ни с одним цивилизованным существом, даже священником? Или в каком-нибудь закутке Суррея? От уныния я просто сойду с ума.

– Несомненно, создание твоего светского нрава нуждается в компании. – Всё так, без общества Диана бы зачахла. – Но решать тебе. Одна чисто номинальная церемония могла бы положить конец этим неудобствам. В качестве миссис Мэтьюрин ты бы разрешилась от бремени в кругу друзей и в приличной части города.

– Стивен, – она повысила голос. – Будь я проклята, если выйду замуж за мужчину, нося ребёнка от другого. Ты не избавил меня от него, когда я просила, и взял обещание не пробовать сделать это самостоятельно. Я уважаю твои просьбы, так что и ты уважай мои, дорогой Стивен. Милый, прошу, возьми меня с собой в Париж!

– Не будут ли высказанные тобой возражения иметь место и во Франции? И сможешь ли ты спокойно жить на родине неприятеля?

– О, никто и никогда не считал Париж вражеским городом. Мы воюем с Наполеоном, а не с Парижем. Погляди – стоит провозгласить мир, и все стремятся попасть туда при первой возможности. Я и сама была там с беднягой кузеном Лоундесом, тем, что считал себя заварочным чайником, если помнишь. Решили, что ему как-то сможет помочь гипнотизёр, и в то время Париж был просто наводнён англичанами. Это было как раз перед нашим знакомством. Так или иначе, я многих там знаю: возвратившихся emigres[2] и несколько дюжин друзей, с которыми познакомились ещё до войны, когда жила вместе с отцом. В Париже всё это не имело бы никакого значения – никто не знает или не интересуется тем, что уже прошло. Я вдова, и вообще любовная связь в Париже вовсе не событие – отношение к таким вещам там совсем другое. Кроме того, война скоро закончится: король вернётся – в Хартвеле д’Авре представил меня ему, ну ты понимаешь – и вновь появится старая добрая Франция. Умоляю, возьми меня с собой, Стивен.

– Что ж, хорошо, – согласился он. – Я зайду за тобой утром, в половине одиннадцатого. А вот и капитан Фортескью. Как ваши дела, сэр?– Я сожалею о том адском грохоте, которому вы стали свидетелями, – сказал капитан.

– Но такие происшествия неотделимы от семейной жизни. А раз наш долг плодиться и размножаться, то приходится с этим мириться. Вы восхищаетесь моими лилиями, как погляжу. Не правда ли, они великолепны? Вот эта вас точно заинтересует, доктор, – весьма редкая, привезённая мне из Кантона племянником, состоящим на службе в Компании. О боже, только не снова, – сощурясь и наклонившись к лилиям, воскликнул он. Горстка красных жучков спаривалась у него на виду, плодясь и размножаясь. – Собаки, подлые французские паразиты! Хотя этого тоже не отнять от садоводства.

Простите, я должен сходить за жидкостью для распыления.

***

Париж купался в очаровательном блеске: зелёные деревья, ласково припекающее солнце, практически голубая Сена, полные красок улицы. Многие оттенки этих красок составляли бессчётные мундиры, и все эти мундиры принадлежали врагу. Но разница между формой, которую войска Бонапарта и его союзники носили на грязном поле боя и тем полным облачением, что (они) надевали на усладу парижан, была столь разительна, что казалось (казалась – (форма казалась принадлежащей), принадлежащей вовсе не неприятелю. Она выглядела лишь чуточку воинственной и создавая ощущение грандиозной, великолепно срежиссированной постановки на блистающей своим великолепием огромной сцене.

Диана внесла свой вклад в этот водоворот цветов, надев васильково-голубое платье от матам Делонэ, изумительную шляпку, несколькими часами ранее купленную на Вандомской площади, и чёрный, больше похожий на шарф, кашемировый платочек – одеяние, заставлявшее многих ощутить уважительное почтение:(если последующее перечисление описаний разных джентельменов – то после каждого описания должна стоять точка с запятой, если описание одних джентельменов собирающих в себе все описания – то запятые – но тогда следует перестроить фразу или сделать из одной две) изысканных джентльменов в латунных шлемах с плюмажем из конского волоса; в серебряных нагрудниках, со звенящими клинками и шпорами, ташками;[3] шапками из медвежьего меха; в наброшенных лишь на одно плечо курточках-ментиках, как правило с золотым шитьем; в любопытных шляпах с квадратным или круглым верхом с алыми, пурпурными или вишнёво-розовыми сумочками. Величественные фигуры в до блеска начищенных сапогах с бакенбардами поворачивались к ней или начинали усиленно крутить усы. А Диана со Стивеном бродили по городу, показывая друг другу знакомые по давним временам дома, постоялые дворы и места игр.

– Здесь, – сказала Диана на Лебедином острове, – тут я и научилась играть в marelle[4] с девочками Пенфао. Мы чертили линии от балюстрады до того куста – боже, как он подрос! Последний квадрат, который мы звали «раем», почти под ним скрылся.

Стивен, как по-английски называется эта игра?

– Я точно не знаю, – немного поразмыслив, сказал он.Чтобы не выделяться из толпы они, с момента высадки с неприметного судна, которое курсировало между двумя странами с весьма частыми интервалами, нарочито игнорируемое властями и военно-морскими флотами обеих держав, говорили по-французски. Судно это вряд ли можно было считать полноценно картельным (ведь Бонапарт не осуществлял обмена пленными) или нейтральным, но оно часто перевозило полу-квази-псевдо-переговорщиков, обменивающихся информацией о военнопленных, известных писателей или натурфилософов, а в направлении Дувра доставляло красиво наряженных куколок, без которых английские дамы не были бы в курсе последней моды.

Так вот, из-за того, что с момента высадки они говорили только по-французски, кое-какие редко используемые слова на родном языке уже начали вылетать из головы.

Они пересекли мост и остановились около высокого дома с большой мансардой на улице Жилекер. В этой самой мансарде Стивен обитал ещё студентом.

– Подо мной жил Дюпюитрен.[5] Мы вместе анатомировали трупы. Теперь, моя дорогая, если ты не слишком устала, мне бы хотелось съездить в предместье Сен-Жермен. У меня там друг, Адемар де Ламот, у которого огромная пустующая усадьба. Вполне возможно, ты решишь там пожить. Он с нетерпением этого ждёт и с радостью пригласит тебя занять один из верхних этажей, а его тётки порекомендуют верных служанок.

– Мадам де Ламот дружелюбная женщина?

– Никакой мадам де Ламот не существует. В этом-то всё и дело, Вильерс. Адемар – старый холостяк. Давным-давно была одна попытка, но ничего не вышлю, и та бедная леди смогла в Риме выхлопотать декрет о расторжении брака: увы, труд оказался напрасным, так как её повели на гильотину спустя пять минут после вручения бумаг – логично, ведь дев-мучениц всегда изображают с веточкой пальмы, знаешь ли.[6] Сам он весьма цивилизован. Живёт музыкой и рисованием и влюблён в женщин как в друзей.

Красивых женщин, которые умеют одеваться. Я думаю, он тебе понравится.

– Ну, раз и тебе он нравится... – с сомнением протянула Диана.

– Знакомство с ним сделает твою жизнь интереснее: он, помимо прочего, довольно богат и общается в Париже со всеми, кто обладает хоть каким-то вкусом и чувством стиля.

Кроме всего этого, хотя он сам не занимает никакой официальной должности и не проявляет политической активности в любой форме, люди его пристрастий образовывают что-то типа тайного общества, почти франкмасонство. Они знают друг друга и подчас умеют найти ухо, в которое можно шепнуть нужное словечко, тогда как человек посторонний будет стараться впустую. В девяносто четвёртом именно эти знакомства спасли ему жизнь, тогда когда большая часть семьи взошла на эшафот. Кстати, именно поэтому его дом так пуст. Что бы ни стряслось, его защита может оказаться полезной.

Говорю это тебе, Вильерс, так как знаю, что могу рассчитывать на твоё благоразумие.

Будет неловко выказать хоть какую-то осведомлённость о его наклонностях: пусть в каких-то вопросах он весьма смышлён, но тут слепо верит, что остаётся незамеченным.

Адемар очень боится скандалов, и чтобы ввести в заблуждение свет, играет страсть к жене банкира мадам Дюрок. В чём дело, Вильерс? Почему ты остановилась?

– Прости, Стивен. Просто хотела показать тебе дом, в котором жила в детстве.– Но это же отель д’Арпажон, – сказал Стивен, внимательно разглядывая серое здание с внутренним двором, с трёх сторон защищённым стенами, стоящее довольно далеко от дороги. – Я всегда знал, что ты превосходно говоришь по-французски, но даже не думал, что ты учила его в отеле д’Арпажон – том самом отеле д’Арпажон, клянусь честью.

– К слову не пришлось, а ты не спрашивал. Ты задаёшь не так много) вопросов, Стивен.

– Никогда не считал расспросы либеральной формой беседы.

– Что ж, тогда расскажу без всякого вопроса. Мы жили здесь долгое время – отцу пришлось на несколько лет покинуть Англию из-за долгов. Мне они показались вечностью, хотя кажется, их было всего три: приехали, когда мне было восемь, а когда уехали – одиннадцать. Отец был влюблён в Париж, как и я. Вон моё окно, – указала Диана. – Третье от угла. Мы занимали всё левое крыло. Но Стивен, что необычного в том, что я учила французский в отеле д’Арпажон?

– Лишь то, что мой кузен Фицджеральд тоже тут жил – полковник Фицджеральд с которым мы встретимся завтра, отец Кевина. Конечно, ничего совсем странного тут нет.

Ведь твой отец был военным, как и мой кузен. Солдаты склонны собираться вместе, и что может быть более естественным, чем когда один занимает жилище после другого?

– Интересно, встречалась ли я с ним когда-нибудь? К отцу приходило множество английских офицеров, и как правило, в форме, так что мне были знакомы все мундиры.

– Вполне возможно. Высокий худой человек с одной рукой и шрамом на лице. Шрамом побольше, чем у Джека Обри. Лицо вытянутое, увидишь такое – и подумаешь, что перед тобой лошадь, если исключить отсутствующую руку. Но он бы не стал носить английскую форму, потому что состоял в Ирландской бригаде, на службе французского короля – в полку Диллона.

– Да, я видела кого-то из них. Помню форму. Но все они были двурукими. Что стало с ним дальше?

– Когда бригаду расформировали, он был уже слишком стар и болен для того, чтобы отправиться в Кобленц вместе с другими, – ирландцы не воевали против короля, как ты помнишь, так что он уехал в Нормандию. Он всё ещё там живёт, разводит лошадей. Тебе он тоже понравится.

По улице Гренель провозили батарею полевой артиллерии.

– Надеюсь, это не из его лошадей, – сказал Стивен на ухо Диане, заглушая грохот колёс.

– Полковник ненавидит проклятого тирана не меньше моего.

Пара отправилась дальше.

– Он тебе тоже понравится, – повторил Стивен. – Прости, но я спланировал твоё пребывание здесь, даже не посоветовавшись: жизнь в городе, в отеле де Ламот – кроме друзей, которые у тебя уже есть, там всегда что-то происходит: Адемар каждую неделю даёт концерты. А когда тебе надоест город, есть полковник со своей сельской фермой, зелёными просторами, реками и пастухами. Что до твоих родов, я консультировался сБоделоком, несомненно, лучшим акушером в Европе. Мы давние друзья, и он будет ждать когда ты будешь готова – лучших рук не стоит и желать. Я ужасно несведущ в акушерстве и часто волнуюсь, когда для этого нет никаких причин.

Тема оказалась не слишком приятной, так что блеск в глазах угас, а лицо Дианы, излучавшее счастье от вновь обретённой свободы, восхищения от возвращения в Париж и нового наряда, несколько помрачнело.

– Это было любопытное совпадение – я про отель д’Арпажон, ведь так? – произнесла она.

– Удивительное, – кивнул доктор. – Всё же можно сказать, что жизнь – это хитросплетение удивительных совпадений: к примеру, только мы решим перейти дорогу, тут же появляется редкий экипаж, запряжённый шестёркой. Хотя и кажется невероятным, но факт остаётся фактом. А эта лысая голова принадлежит месье де Талейран-Перигор, – Стивен снял шляпу и лысый мужчина повторил этот жест. – Совпадения бывают просто невероятные – в тот самый миг, когда мы будем входить во двор усадьбы Ламота, это здесь недалеко справа – не вляпайся в ту кучу, Вильерс, – какой-то купец может заходить в свою контору в Стокгольме, а Джек Обри – седлать лошадь для охоты на лис.

Хотя если поразмыслить, Джек вряд ли бы стал охотиться на бедняжку лису в это время года, но общая идея должна быть понятна. Ты можешь возразить, что абсолютное большинство совпадений остаётся незамеченным, и это конечно же правда. Но они происходят постоянно, и в то мгновенье, когда я собираюсь постучать в дверь, какой-то бедняга в Китае испускает последний вздох.

***

Джек конечно же не охотился на лису, но и вправду седлал лошадь – принадлежащую отцу могучую серую кобылу, – намереваясь доехать до Блэндфорда и сесть там на почтовый дилижанс до дома. Генерал Обри показался лишь украдкой, поддерживаемый под руки парой краснолицых пузатых парней. Остальные безучастно наблюдали за сценой прощания из бильярдной.

– Ты ещё здесь, Джек? – спросил генерал. – Стоит поспешить. Счастливого пути и не порань кобылу удилами.

Обри-старший никогда не был большого мнения о способностях сына в обращении с лошадьми.

– Давай же, Джонс, давай, Браун, – прокричал он своим товарищам. – Мы должны вернуться к работе. Передавай привет жене и отпрыскам, – добавил он, коротко бросив через плечо, словно вдруг вспомнив.

Миссис Обри, мачеха Джека, не показалась вовсе: когда генерал нашёл её на маслобойне и женился, эта энергичная юная особа поклялась, что став леди, никогда не станет подниматься раньше полудня. И уж этой-то клятве она была верна очень строго.Джек уехал не оглядываясь. На душе скребли кошки, и вовсе не из-за здоровья отца, так как старик оправился от болезни столь же стремительно, как и слёг, а его энергия не пострадала вовсе, но скорее из-за странного, хитрого и коварного выражения лица родителя, как и лиц его товарищей. Это были политики или люди из Сити, а может быть и всё вместе. Джек точно не знал их взглядов, хотя было очевидно, что главный интерес составляли деньги: основные темы разговоров – консоли, омниумы[7] да индийские акции. Но даже не будь у него недавнего опыта общения с финансистами, он бы не поверил им ни на грош. Вулкомб-хауз никогда не отличался тем, что под его крышей безукоризненно следовали нормам поведения и морали, особенно после смерти первой миссис Обри, матери Джека. Генерал водил знакомства с множеством мотов, выпивох и игроков, так что заботливые деревенские матери не стремились отправить своих дочерей в этот дом на работу. Но Джек не мог припомнить, чтобы когда-то на порог пускали таких как эти Джонс и Браун. Их радикальные взгляды были ненавистны Джеку, а сами парни казались вульгарны, крикливы и нахальны. У них не было представления о родине. Их уверенный и нахрапистый подход был совсем не тем, что он ожидал увидеть дома. Иные из политиков вроде и ценят гуманность, но грубы и жестоки со своими лошадьми и собаками, а также оскорбительно обращаются с прислугой. В манере этих типов говорить и одеваться сквозило нечто большее, что сложно было описать словами. Конечно, для генерала союз с ними был выгоден. Много воды утекло с тех пор, когда он в последний раз занимал у Джека деньги, а недавно начал расширять Вулкомб до весьма амбициозных масштабов. Вероятно, именно это печалило Джека больше всего. Двести лет назад, только построенный, его родной дом, от души украшенный красным кирпичом с большим числом фронтонов, пролётов и высоких спиральных каминных труб, без сомнений был вульгарным и бросающимся в глаза строением. Но ни один Обри со времён Джеймса не был отмечен особым вкусом по части палладианизма,[8] как впрочем любым вкусом относительно архитектуры вообще, так что местечко чудесным образом расцвело. Теперь, с декоративными башенками и нелепыми подъёмными окнами, оно снова начало привлекать взгляды, будто пошлость новых товарищей заразила разум и самого генерала.

Внутри оказалось ещё хуже. Панельная обивка, старая, тёмная и конечно же, очень неудобная, но прослужившая ни одно десятилетие, была содрана, а её место заняли обои и позолоченные зеркала. Комната Джека уже исчезла и лишь неиспользуемая библиотека, с производящими большое впечатление ни разу не открывавшимися книгами и благородным отштукатуренным резным потолком, смогла избежать этой участи. Он провёл там несколько часов, полюбовавшись, кроме всего прочего, на первое ин-фолио Шекспира, позаимствованное Джеком Обри-предком в 1623 году у кого-то, но так никогда не прочитанное и не возвращенное владельцу. Но даже библиотека была обречена. Казалось, из дома вознамерились сделать фальшивку – древний фасад и никчёмное модерновое нутро: на вершине холма, где он обычно в последний раз оглядывался назад (так как Вулкомб располагался в промозглой низине, вытянутой на север), Джек направил свой взгляд прямо в противоположную сторону, на Вулхэмптон.

Но и там радоваться было нечему. Спустившись в деревню, он проехал мимо школы, которую посещал ребёнком и где впервые узнал, что такое влюблённость, если не сказать больше: в то время учительнице помогала племянница, весьма милая цветущая девочка, хотя и веснушчатая как дрозд, и юный Джек сразу потерял голову – таскался за ней как щенок и угощал ворованными фруктами. Наследница своей тётки, в окружении учеников,она и сейчас была здесь: притворно улыбающаяся старая дева, все такая же веснушчатая, нелепая и покрытая морщинами, но отчаянно молодящаяся, с плохо покрашенными волосами и в видавшем виды платье. Она спросила о самочувствии генерала и сказала, что капитан Обри – скверный мальчишка, раз не зашёл выпить с ней чаю. С её слов, Джек поступил чудовищно, но в этот раз прощён – она бы простила нашим морским волкам всё что угодно.

Ему стало грустно, и он повернул лошадь направо, на редко используемую узкую дорожку недалеко от зерносушилки и шедшую дальше через поля по горной тропе прямо в Блэндфорд, типичную деревушку, где непременно увидишь колосящиеся поля, прячущихся в стогах сена зайцев и куропаток и леса, знакомые с самого детства. При всём желании, Джека нельзя было назвать интровертом, да и жизнь складывалась так, что особого времени для самокопания не оставалось, но, неспешные и грустные мысли о возрасте, смерти, тлене, переменах, немощи и увядании преследовали его даже в экипаже на пути по большой дороге. «Вероятно, я и сам старею», – размышлял он, по диагонали вытянув ноги. – «Должно быть, ведь я определённо чувствовал себя молодым с той девицей в Галифаксе, а это исключение, которое подтверждает правило». Джек не думал о ней уже давно и какое-то время не мог вспомнить её имя. Но прекрасно помнил взаимную страсть, пять раз охватывавшую их, и хотя умом не одобрял собственного поведения – делить постель с незамужней женщиной чертовски глупо и, надо полагать, аморально, но из раза в раз отходил ко сну с самодовольной ухмылкой, которую на лице другого мужчины счёл бы просто гнусной.

К тому времени, как Джек добрался до Эшгроу-коттедж, даже мимолётное воспоминание о той ухмылке совершенно испарилось. Его ждала приличная пачка бумаг, и повинуясь долгу, первыми он вскрыл письма из Адмиралтейства.

– Полагаю, намерения были добрые и слова подобраны весьма корректно, – сказал он, сидя за столом напротив Софи, – но на самом деле толку от этого мало. Принимая во внимание мою рану – которая тоже немногого стоит, честно говоря, устроит ли меня «Орион» в качестве временного варианта – вот главный вопрос.

– Что это за судно?

– Старый семидесятичетырёхпушечник, брандвахта в Плимуте. Неподвижная, конечно же. Я мог бы ночевать на берегу и набираться сил. И само собой, подразумевается полное жалование.

– Что может быть лучше? – прошептала Софи.

Но её муж, глубоко погружённый в собственные мысли продолжил:

– Мне не нравится отказываться от назначения во время войны – я никогда раньше так не делал и конечно же не отказался бы и сейчас, иди речь о боевом назначении – ухватился бы за любой тяжёлый фрегат на Североамериканской станции, к примеру. Но в этот раз, похоже, стоит молить его лордство о понижении с огромной благодарностью к любезному вознаграждению и твёрдым обещанием, что я полностью поправлюсь к тому времени, когда найдётся любой военный корабль, а это почти наверняка будет линейныйкорабль, знаешь ли. «Орион» не подойдёт: я буду веки вечные мотаться между Плимутом и Лондоном, встречаясь со Скиннером по вопросам тяжбы. Нет. Стоит решить наши проблемы без проволочек, а уже потом ждать подходящего назначения, вряд ли они смогут мне в этом отказать. – Джек замолчал, задумавшись, а после заговорил снова. – Не люблю жаловаться, Софи, но боюсь, что они могли бы оказаться и пощедрее: в конце концов, не каждый день человек, командующий дряхлым корытом четвёртого ранга, топит такое судно как «Ваакзамхейд». Ты скажешь, что хватило лишь одного удачного выстрела, а суровая морская стихия сделала остальное, но даже так...