Текст книги "Помощник хирурга (ЛП)"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Глава 10.

За двадцать лет войны немалое количество судов Его Величества затонуло у берегов Бретани, а некоторые оказались захвачены. Так что власти Бреста с ситуацией были знакомы, и без тени неуместного ликования разместили офицеров «Ариэля» в заброшенном женском монастыре, а матросов – в обильно застеленных соломой подвалах обители.

Оказавшись в столь гнетущем положении, люди вполне ожидаемо старались выработать философское к нему отношение. Стивену и раньше доводилось видеть, как сослуживцы с невозмутимым спокойствием принимают немилосердные удары судьбы, но даже с учётом этого был удивлён, насколько быстро моряки воспрянули духом и сделали бравую мину при скверной игре. Выходило, что раз корабль не был захвачен, то и права имущество отобрать нет. То немногое, что удалось спасти, всё ещё им принадлежало, и это несколько смягчало удар, так как к скудным французским пайкам добавлялись еда и питьё по качеству гораздо лучше тех, что им довелось отведать на борту «Ариэля». С другой стороны, осознав, что грабить их не собираются, как и морить голодом, люди начали жаловаться на низкое качество чая. А при первом визите Джека к матросам, те продемонстрировали капитану, что французский хлеб изобилует дырами, и питаться им просто нельзя. Если человек ест воздух, очевидно, что он и сам раздуется как пузырь.

Им также не особо нравилась овсянка, сделанная, вероятно из собранного недозрелым и высушенного в колосьях зерна, как не годился и суп.

Присущие морякам жизнерадостность и чувство юмора вернулись к матросам помоложе вместе с показавшимся солнцем, которое засияло над Брестом с совершенно чистого и спокойного неба сутки спустя их несчастного манёвра у Тегоннека. Комиссар, уполномоченный составить официальный список, который кроме всего прочего включал девичьи фамилии матросских бабушек, даты и места рождения, получил несколько чудных ответов, предоставленных серьёзным и чуточку печальным тоном, что выглядело очень странно, так что комендант порта, адмирал, вызвал капитана Обри к себе.

– Отказываюсь верить, сэр, – сказал он, – что все ваши офицеры ведут род от королевы Анны.

– Жаль вам это говорить, сэр, но королева Анна мертва, – сказал Джек. – По этой причине моё воспитание запрещает мне давать какие-либо комментарии.

– На мой взгляд, – сказал адмирал, – они дали ответы с заслуживающим порицания легкомыслием. Родители вроде короля Морокко, Воробейника Монетного, Гая Уорикского, сэра Юлия Цезаря... Вы можете сказать, что комиссар всего лишь гражданский чиновник, что конечно же правда, пусть так, но я прошу вас призвать своих людей относиться к нему с должным уважением. Он ведь на службе у Императора!

Джека эта тирада не сильно впечатлила, тем более что в голосе адмирала явно недоставало осуждающих ноток. Тот с минуту сверлил пленника взглядом, после чего продолжил:– Однако сейчас я должен поднять гораздо более важную тему. Один из ваших морских пехотинцев, Людвиг Химмельфарт, – бежал. В уборной обнаружили его вещи.

– О, это ужасно неуравновешенный старый вояка, сэр, да ещё и назначенный к нам сверх штата.

Мы и на борт то его взяли только для того, чтобы играть на дудке когда матросы у кабестана.

Сомневаюсь, что его занесли в судовую роль – ведь в числе тех, кому полагается жалованье, его точно не должно быть. Как бы то ни было, сэр, должен заметить, что даже являясь номинальным солдатом, он счел делом чести совершить побег.

– Возможно, – сказал адмирал. – Однако надеюсь, что вы не последуете его примеру, капитан Обри. Мне не особо интересны слабоумные сверхштатники, особенно если они не занесены в судовую роль, хотя конечно же его должны найти, но пост-капитан, офицер с вашей репутацией, сэр, это совсем другое дело. Предупреждаю вас, что при первой же попытке бежать вы будете взяты под стражу и заточены в Битш. В сам Битш!

Остроумный ответ так и вертелся у Джека на языке, одна из лучших фраз, которую он когда-либо произносил: «тогда я и правда был бы облапошен» или «это бы подпортило мои шансы»,*1] по крайней мере, что-то не менее остроумное. Однако желание как-то словесно обыграть английское нелитературное «bitch» и французское «chienne» несколько его озадачило. Преждевременная улыбка померкла и он выдавил из себя:

– Что до этого, сэр, то вероятно я останусь вашем гостем до самого конца войны. Будем надеяться, что конец этот наступит достаточно скоро, до того, как я исчерпаю ваше гостеприимство.

– О, не беспокойтесь! – сказал адмирал. – Император добился прекрасных результатов на севере. Австрийцы раздавлены.

– Меня грозились заключить в Битш, – промолвил Джек, вернувшись в монастырь. Его намерения были абсолютно ясны, ведь Верден и Битш являлись основной темой разговоров уже в течение последних пяти дней, исключая только разговоры о ходе войны, насколько можно было судить по размещённой вMoniteur информации, и о юной особе, приносившей Ягелло еду.

Верден был городом, где держали военных заключённых. Битш – крепость, в которой в заключении находились решившиеся совершить побег. Относительно обоих мест ходило множество слухов как о крайне неприятных заведениях на далеком северо-востоке Франции, холодных, влажных и дорогих. Но едва ли кто-либо из состоявших на службе знал их не понаслышке, ведь Бонапарт отрицал обмен пленными в обычном смысле этой процедуры, и так как в действительности очень немногим посчастливилось быть обменянными, почти никто из попавших туда уже не возвращался обратно. Однако среди этих немногих счастливчиков оказался Хайд, который старшим мичманом сбежал сначала из первого места, а потом в компании троих приятелей, и из второго, и в конечном счёте пешком вышел к Адриатике.

Его рассказы слушали с предельным вниманием, что несколько восстановило уничтоженную самооценку лейтенанта – среди всех пленников он единственный оказался слишком ослабленным, слишком несчастным и печальным, чтобы дать комиссару обычные шутливые ответы: выданные им подробности были ясны, скучны и абсолютно правдивы. Джек вновь попросил его рассказать о крепости, особо остановившись на любых средствах для побега, и Хайд описал вздымающуюся скалу песчаника, укрытые проходы, защищённые от гранат окопы и чрезвычайно глубокий ров:– Что до побега, сэр, главное в этом конечно же деньги, карта и компас. Когда днём приходится отлёживаться, пригодятся сушёная говядина, сухари, тёплое пальто и крепкие ботинки. Но главное – всё же деньги. С ними можно сделать почти всё, и даже одна гинея заведёт очень далеко, английское золото здесь очень высоко ценится...

Джек улыбнулся. На удивление, у него в кармане этого золота лежало достаточно, вполне хватит, чтобы с умеренным комфортом обеспечить «ариэльцев» в этом путешествии. И он знал, что Стивен скрыл за пазухой приличное количество гиней, которые ему выдали на Балтику на случай необходимости, и которые остались нетронуты вовсе.

– Добрый нож и драёк, ну или хотя бы свайка, очень пригодятся, – продолжил Хайд. – И...

– Юная особа к мсье Ягелло, – с ухмылкой воскликнул караульный. Он отошёл от двери, в которую вошло юное создание, держащее в руках покрытую тряпкой корзину и в смущении склонившее свою прелестную головку. Остальные отошли к окну и завели отстранённый разговор, как им казалось, вполне естественный. Но лишь некоторые смогли удержаться, чтобы исподволь не бросать взгляды на деву, а уж слов Ягелло не пропустил ни один:

– Но дорогая моя мадмуазель, я просил чёрный пудинг и яблок, только и всего. А тут фуагра, лобстер под сыром, куропатка, три сорта сыра, пара сортов вина, клубничный пирог...

– Я его сама испекла, – прощебетала юная леди.

– Уверен, просто пальчики оближешь. Но я не могу себе всё это позволить.

– Вам нужно набраться сил. Заплатите позже, ну или как-то ещё рассчитаетесь, как вам угодно.

– Как же? – искренне удивился Ягелло. – Вы имеете в виду долговой распиской?

– Давайте прогуляемся во дворе, – сказала она, залившись краской.

– Ну вот опять, – утянув Стивена в другую комнату сказал Джек. – Вчера это был громадный пирог с трюфелями. Завтра отведаем свадебного пирога на сладкое, не иначе. Никак не пойму, что они в нём находят? Почему же все Ягелло, а остальным ничего? Вот Фентон, к примеру, отличный крепкий юноша с бакенбардами, которыми можно просто гордиться и густой бородой, будто кокосовой – ему бриться дважды в день приходится, – силён как конь и прекрасный моряк. Но к нему ни одна Пэтти не приходит. Собственно, я хотел рассказать тебе новости. Полковник сбежал.

– Я знаю, – сказал Стивен, которые посещал крепость вместе с хирургом «Ариэля».

– Я так и думал, – кивнул Джек. – Не похоже, чтобы это тебя очень уж заинтересовало.

– Ну да, – Стивен мгновенье поразмыслил. – Ты не знал его в лучшие дни. В море он сам не свой. Много болтает, и ты даже мог принять его за жалкого blateroon.*2] Но уверяю тебя, дорогой, как герильеро ему нет равных, на суше это настоящий лис. Он ускользнёт в безопасное место, будто змея, и пока ты будешь топтаться, рассматривая окопы, будет прятаться в стогу сена, в миле от тебя. Я знаю, что он сумел пробраться от Таррагоны до Мадрида, при том, что за его голову была назначена награда в сотню унций золота, и там перерезал горло изменнику, пока тот спал в своей постели. Не беспокойся, денег у него достаточно, как и опыта. Он будет за границей к тому времени, как мы достигнем Вердена.

– Прошу прощения, сэр, – Хайд открыл дверь. – Обед на столе.Они принимали пищу в общей монастырской трапезной, весьма аскетичной комнате, едва ли сколько-нибудь переменившейся с момента постройки, разве что оконные проёмы укрепили балками, во внешних дверях сделали просмотровые окошки. Да добавились надписи по-английски: «Дж.Б. любит П.М», «Бейтс – дурак», «Вот бы сюда Аманду», «Летиция прекрасна», «Пом.штурмана Дж.С., 47 лет». Теперь их рацион стал разнообразным: еду поставляли лучшие городские заведения, рекомендованные адмиралом, тогда как Ягелло, напротив, выбрал самую дешёвую харчевню, хотя этот выбор вовсе не заставил его ударить в грязь лицом – пара окуней, две пары цыплят, седло барашка, полдюжины гарниров и мусс.

– Баранина сносная, – сказал Джек, переходя к десерту, – хотя смородинового соуса маловато.

Французы могут говорить что хотят, но они ничего не смыслят в пудинге, пусть и считают себя великой нацией. Это не фруктовый пудинг, а какая-то жалкая жижа с пеной.

Стивен оторвал взгляд от тарелки и заметил, что смотровое окно позади Джека потемнело. В нём показался чей-то глаз и детально, без всяких эмоций, осмотрел компанию. Спустя некоторое время он сменился другим, голубовато-серым, тогда как первый был тёмным. Эти глаза по очереди наблюдали за ними на протяжении всего обеда, который увенчался порцией бренди. И хотя доктор не поворачивал головы, чтобы удостовериться, Стивен почти наверняка знал, что и другие окошки заняты наблюдателями, ведь через них комната просматривалась под другими углами. Вследствие этого он был совершенно не удивлён, когда в кабинет адмирала вызвали сначала его и Джека, а потом и Ягелло, как и тому, что отношение адмирала, до этого весьма любезное, если не откровенно дружелюбное, теперь переменилось.

На некотором отдалении от адмиральского стола сидел среднего возраста гражданский в потрёпанном тёмном сюртуке и красивом белом шейном платке. У него были седые волосы и тёмные глаза. Лицо показалось Стивену смутно знакомым. Он не принимал участия в расспросе, но внимательно наблюдал, впрочем, делая вид, будто происходящее его ничуть не интересует.

Сам адмирал скрывал собственное смущение за некоторой строгостью и формальным подходом, но полностью в этом не преуспел. Он задал Джеку несколько явно заранее подготовленных вопросов о походе – откуда тот начался, куда, каким курсом следовали, в какие даты, попросил охарактеризовать конвой и так далее.

Поведение Джека без промедления приняло столь же формальную и холодную манеру, что и у адмирала, хоть и в большей степени. Он бросил холодный взгляд через стол и сказал:

– Сэр, я выполнял приказ моего короля. Я уже изложил вам состав и число членов команды «Ариэля». По военным законам ни один из захваченных в плен офицеров не обязан сообщать что-либо ещё. Со всем уважением, сэр, я должен отказаться отвечать на эти вопросы.

– Запишите этот ответ, – сказал адмирал секретарю и повернувшись к Стивену продолжил: – Не вы ли тот джентльмен, что недавно был приглашён выступить в институте?

– Мне жаль разочаровывать вас, сэр, – сказал Стивен. – Но мой ответ будет таким же, как у капитана Обри.

Они испытали несколько беспокойных мгновений, ожидая ответа Ягелло. Но юноша был не дурак.

Он повторил их слова с такой же уверенностью.

– Должен вам сказать, что мы находим ваши ответы неудовлетворительными, – заключил адмирал. – Вам придётся проследовать в Париж для дальнейшего разбирательства.Он позвонил в колокольчик и велел ординарцу собрать вещи пленников.

– Немедленно, сэр? – воскликнул Джек. – Но вы ведь позволите повидаться с моими людьми до отъезда? Я ещё не видел как их снабжают продовольствием! Обращаюсь к вам, сэр, как к офицеру и моряку, мне нужно хотя бы словом с ними перекинуться, по крайней мере дать им немного денег на расходы. Разве вы сами поступили бы иначе, сэр: капитан не может бросить своих людей в беде.

– Времени нет, – отрезал адмирал. – Экипаж уже ждёт. У меня свои приказы. Если я не получу удовлетворительных ответов, вы отправитесь в Париж.

– По крайней мере, сэр, – сказал Джек, достав кошелёк и положив его на стол, – я любезно прошу приказать доставить им это – через человека по имени Витгенштейн, – с моими инструкциями поделить деньги честно в соответствии со старшинством.

Адмирал бросил взгляд на гражданского, тот пожал плечами.

– Хорошо, капитан. Желаю вам приятного дня. Месье Дюамель проводит вас до экипажа.

Во время путешествия, днём и ночью Стивен прокручивал в голове сложившуюся ситуацию. У него была масса времени, так как присутствие Дюамеля делало невозможным любые откровенные разговоры, сам же француз едва ли произнёс больше нескольких слов. Это не означало, что он оказался неприятным, грубым или суровым, но действительно был молчалив и скрытен. Француз сидел в своём углу и рассеянно рассматривал пейзаж или их многочисленный вооружённый конвой, но впечатление враждебности всё же не проходило. Скорее он старался остаться беспристрастным, будто наблюдал за происходящим со стороны, созерцая пленников как естествоиспытатель наблюдает за микробами в микроскоп. Время от времени Стивен перехватывал на себе взгляд Дюамеля и, казалось, различал некое скрытое внутреннее изумление, понимание факта, что один профессионал столкнулся с другим, оказавшимся в весьма щекотливом положении. Однако эта искра заинтересованности тут же пропадала в тёмных глазах, и француз возвращался к наблюдению за сменяющимися за окном пересекаемыми ими провинциями. Дюамелю, казалось, вовсе не знакома скука, его не утомляли долгие перегоны, у него не было человеческих слабостей, кроме разве желания принять пищу.

С самого начала он заявил, что всем будет гораздо проще, если пленники дадут честное слово не пытаться бежать во время путешествия – чистая формальность, ведь экипаж охранялся целым конным отрядом, – и компания обедала и ужинала в лучших городских кабаках по пути. Гонца отправляли вперёд занять отдельную комнату, заказать нужные блюда, которые от города к городу несколько менялись, и убедиться, что с пищей будет подано приличное вино. Дюамель не ел с друзьями за одним столом, как не снимал и своей непроницаемой маски, хотя особенно удачные блюда отсылал пленникам – «сладкое мясо» под мальвазией,*3] порцию потрохов, от которой невозможно оторваться, пирог с филе из жаворонков – и в конце концов они полностью доверились его вкусу, хотя ему по душе было заказывать множество блюд, которые он поглощал без остатка, обтирая тарелку куском хлеба с выражением молчаливого удовлетворения на лице.

Он был худощавым человеком, но его, казалось, вовсе не беспокоило то количество еды, которое он поглощает, как и то, что он пил дважды в день: ни намёка на больную селезёнку или поджелудочную, ни печёночных колик или тяжести в желудке. Это было выдающееся зрелище. И еда замечательная. Так что спустя пару таких банкетов (их вполне стоило таковыми считать), нрав Ягелло, подавленный было молчанием спутников, начал брать верх и он тихонечко стал напеватьсебе под нос. После следующей трапезы литовец принялся наигрывать в рожок, подарок одной дамы в Ламбале, пока отблески солнца не заставили его опустить стекло в карете с намереньем отсалютовать небесам.

Дюамель восседал с напускным безразличием, переваривая съеденного индюшонка, однако наполовину опущенное окно полностью не исключало возможности побега для худощавого и подвижного юноши, и в руке француза тут же возник пистолет, направленный прямо на Ягелло.

Стивен заметил, что ствол окрашен в матовый серый цвет.

– Сядьте, – сказал Дюамель.

Ягелло немедленно сел.

– Я всего лишь хотел отсалютовать, – сказал он испуганным голосом, с гораздо большим достоинством добавив – Вы должно быть забыли, что я дал слово.

Проблеск звериной жестокости оставил лицо Дюамеля, на смену ему пришёл скептический и апатичный вид.

– Отсалютуете на полустанке, – сказал он. – Только не в экипаже. Этим джентльменам, возможно, стоит подумать.

Кроме сна заняться особо было нечем. Джеку в этом плане повезло: ему не только было что навёрстывать, но из-за огромных порций еды, которые он поглощал, устраивая странное соревнование с флегматичным французом, его веки прямо-таки наливались свинцом. Такой режим сказывался и на печени, напрочь расстроив внутренние механизмы: ещё до того, как компания покинула Бретань, большинство соусов оказалось основано не менее чем на пинте сметаны. В Нормандии тенденция сохранилась, и остановки стали более частыми. Хотя они путешествовали с двумя ночными горшками под сиденьем, скромность Джека не могла согласиться на меньшее, чем живая изгородь или по крайней мере приличных размеров куст, так что недовольный форейтор был вынужден сворачивать в сторону через каждые несколько миль.

Потом в Алансоне чутьё Дюамеля дало промашку. Войдя на кухню очередной харчевни, его острый глаз заприметил кадку с речными раками, и хотя приём пищи был не настолько давно, чтобы успеть переварить съеденное, он приказал немедля их отварить.

– Отварите лишь слегка, только окатите кипятком, вам понятно? Просто преступление портить вкус таких дородных и упитанных тварей.

Стивен, занятый собственными мыслями, особого аппетита не проявил. Но Ягелло, который не испытывал нужды размышлять, съел несколько штук, а Джек, пробормотав, что нужно превзойти француза, налёг изо всех сил. В его уже несколько расстроенном состоянии, ему стало крайне дурно очень быстро и очень явно прямо посреди пустынной дороги, так что под конец Дюамель предложил доктору принять какие-то меры, прописать лекарство, в общем, как-то помочь. Стивен давно этого ждал.

– Хорошо, – сказал он, записывая что-то на положенной на колено бумажке. – Если вы будете так добры и попросите одного из солдат отнести эту записку аптекарю, думаю, мы сможем продолжить путешествие в условиях, более походящих на комфортные.Дюамель взглянул на эти загадочные закорючки, задумался и согласился. Один из конвойных ускакал прочь, вернувшись с лошадиных размеров клизмой и множеством бутылочек, некоторых побольше, а некоторых просто крошечных. Поездка продолжилась. Неожиданные остановки прекратились, как и крики «вон там впереди куст!». Джек дремал большую часть пути под воздействием любимого препарата своего доктора – опиумной настойки – снадобья, действие которого во время эмоциональных потрясений чуть не положило конец карьере самого Стивена, но которое он всё же считал одним из наиболее ценных лекарств в фармакологии.

Стивен был рад увидеть пузырёк настойки, ведь хотя он избавился от своего пристрастия, ему нравилось иметь некоторое его количество под рукой. А когда недалеко от Вернейля съеденным ракам поддались сначала железные кишки Ягелло, а потом и Дюамеля, он дал каждому по дозе.

Таким способом можно было покончить с французом, ведь заодно Стивен пополнил свою аптечку ядом, и с помощью одного лишь пузырька мог уладить проблему с пятьюдесятью Дюамелями, причем ещё бы осталось. Однако с таким эскортом ничего путного из этого не вышло бы, да и как врач он никогда не смог бы преднамеренно причинить человеку вред. Доктор сомневался, что сумел бы заставить себя пойти на это, насколько плачевной ни оказалась бы ситуация.

Компания ехала через Иль-де-Франс, трое – в дрёме и вынужденно постясь, – так что доктор вернулся к своим размышлениям. Одно из затруднений было связано с тем, что он уже некоторое время не следил за делами в Европе и был не в курсе последних новостей во французских делах, особенно тех, что связаны с различными операциями разведки. Конечно, ему было известно, что французские службы в этом ревностном соперничестве, борьбе за власть и контроль над тайными финансами, сложностью своей структуры переплюнули даже английские. У армии и флота имелась собственная разведка, как и у Большого Совета, министерства иностранных дел, министров императора, юстиции и полиции, и никто из них полностью друг другу не доверял, не говоря уж о самостоятельных агентах, выходцах из secret du roi,[4] которые должны наблюдать за всем и за каждым, – псы стерегут псов. Создавалось впечатление, что половина нации состоит из информаторов. Ему было известно, что Талейран, Фуше и Бертран формально не состояли в разведке, но не знал, как велико их влияние, и как обширна сеть их агентов, хотя и не сомневался, что имя им – легион. Однако кто сейчас обладал основным могуществом, Стивен не ведал, как и не представлял, чьими пленниками они оказались.

Доктор был практически уверен, что попади они в руки армии, пыток бы избежать не удалось. То же самое казалось возможным и в случае с преемником Фуше, хотя бы из чувства мести – именно это министерство больше всего пострадало от деятельности Стивена, – но в случае с армейскими такой исход был почти гарантирован. Главным доводом военных всегда служила физическая сила, во всех армиях, а не только французской, что подразумевало использование пыток. Стивену однажды пришлось пройти через это, хотя и в несколько щадящем режиме, и повторения совсем не хотелось. Это случилось в Порт-Маоне, но тогда он был моложе, не так потрёпан и имел крепкую мотивацию – от его действий непосредственно зависело сохранение каталанского подполья, ничуть не меньше. В своём поведении сейчас Мэтьюрин был не уверен:

никто не способен сохранять мужество постоянно, а испытывая крайние мучения можно не выдержать и начать истошно вопить, превратившись в забитое животное, и желая сделать любое признание, которое в данный момент требуется. Он надеялся, что сможет выдержать. Такое развитие событий казалось возможным, особенно если запастись злостью и презрением. Но он был рад, невероятно рад, что теперь у него есть тёмно-зелёный пузырёк, который может предоставить ещё один выход.Без всяких сомнений, привязанность Стивена к жизни была уже не настолько сильна, как во времена Порт-Маона, когда, не считая страсти к политическим интригам, он всем сердцем принадлежал Диане. Но конечно же ему не хотелось отдавать богу душу в убогой комнате пыток, окруженным низким возбуждением палачей и потоками ненависти – ведь мучители находят оправдание в ненависти к своей жертве, и конечно же, эта ненависть становится обоюдной. Диана Вильерс... Во время происшествия в Порт-Маоне они не были помолвлены, Диана жила с Ричардом Каннингом, но просто удивительно, какой поддержкой она для него оказалась – своего рода путеводной звездой, твёрдо указывающей верное направление, чья роль, однако, сильно уменьшилась, когда власти Дианы над ним пришёл внезапный конец.

Он всё больше думал о ней по мере приближения к Парижу. Конечно, она обитала там, в отеле де-ля Мот, а не в пригороде. Немалых трудов стоило переместить Диану от скопления самых модных лавок в мире после столь долгого от них воздержания и хотя очевидно, что она никогда не расстанется со своим большим бриллиантом, стоящим целое состояние, то продав другие её драгоценности можно было кутить ещё долгие годы. Её связь с ним, если брать в расчет Париж, являлась крайне незначительной – как с попутчиком, как доктора с пациенткой, не более. И даже если полиция знала больше, в чём он сомневался, жизнь под протекцией ля Мота уберегла её от всего, кроме формальных запросов, с которыми она умела управляться. По его мнению, репутация французской полиции, исключая уголовные расследования, была раздута. Он находил ее достаточно медлительной и неумелой, нерешительной, если к делу оказывалось причастно обеспеченное лицо, ограниченной в средствах, не способной достойно соперничать, и зачастую коррумпированной.

Движение в обе стороны стало плотнее. Мысли Стивена вернулись к анализу возможных причин их текущего положения, вероятных вариантов защиты. Собственный арест он мог понять, но казалось, что Джек и юный Ягелло в оборот попали скорее случайно. Если только... разум перебирал возможные предположения, не находя ни одно достаточно убедительным.

После Версаля, где поток транспорта стал ещё плотнее, Дюамель запер двери кареты изнутри.

– О боже, – прогоняя дремоту сказал Джек, – мне нужно выйти.

– И мне, – поддакнул Ягелло.

Дюамель колебался, вертя ключ в руках и выглядывая из окна, ведь та же самая насущная нужда терзала и его. Однако сейчас ничего нельзя было поделать. Клонящееся к закату солнце позолотило дорогу, забитую экипажами и бредущими по обочинам людьми, не было видно ни кустика, ни единого укрытия, за которым можно спрятаться. Он крикнул форейторам ехать быстрее, а эскорту – расчистить экипажу путь.

– Теперь уже недолго, – с волнением воскликнул француз, продемонстрировав первую по-настоящему человеческую эмоцию за всё путешествие, и юркнул обратно в свой угол, прижимая руки к многострадальному брюху и плотно стиснув бледные губы.

Для чего брать Джека под арест? Стивен никак не мог понять. Он помнил всеобщий ропот, который поднялся при взятии под стражу и почти наверняка убийстве капитана Райта в 1805. А ведь бедняга Райт был всего лишь коммандером, тогда как Джек – настоящий пост-капитан с выслугой. Пусть не такая уж и шишка, не адмирал, но человек достаточно значимый, чтобы обеспечить подобающее к себе отношение, если только у тюремщиков нет довольно убедительного повода. Что до самого Стивена, то в научных кругах его имя было вполне известно.Конечно, он и близко не обладал репутацией Деви*5] в Европе, но даже так... Если бы только можно было сделать своё присутствие гласным, это бы уже послужило достаточной защитой.

Хотя, конечно, в случае с ним нужный повод найти гораздо проще. Он всегда был готов к тому, что его раскроют. С некоторым удовлетворением Стивен подумал, что во время своего визита в Париж им так и не удалось поймать его даже на малейшем нарушении строгого нейтралитета.

Однако это чувство не продержалось долго. Всё решал повод, а некоторые лжесвидетельства и вымыслы быстро бы его обеспечили: герцога Энгиенского поймали с поддельными документами, а это была во много раз более важная персона, чем Стивен. Это следствие того, что диктатуры до смешного чувствительны к общественному мнению, которое они постоянно попирают. Им всегда требуется быть правыми, морально непогрешимыми. В этом была одна из причин того, что тем, кому довелось быть изуродованными во время допросов, редко удавалось остаться в живых, не важно, выдали они данные или нет. Сколько на самом деле им известно? И кто эти люди? Ему вспоминался каждый полунамёк, смущение адмирала, отношение Дюамеля к пленникам, текущий ход войны по статьям в Moniteur, лица людей, которых они видели, обрывки услышанных бесед. Экипаж уже давно пересёк реку, и доктор старался проследить путь по освещёнными фонарями улицам Парижа. Определив, какая из тюрем из уготовлена, он бы многое понял. Дюамель издал сдавленный стон.

Экипаж проехал поворот, который привёл бы их к Фэзандери и Стивен кивнул. По крайней мере, пока они не пленники генерала Дюмениля. Возница не стал пересекать реку, чтобы отправиться к Консьержери, миновал Шатле, и наконец, стремительно свернув налево, что вызвало ещё один сдавленный стон, остановился в тёмном внутреннем дворе, который мог принадлежать только Тамплю, хотя в темноте строения казались искривлёнными и странным образом деформированными. Тампль – самая настоящая тюрьма, но по крайней мере не армейская.

Их появление в мрачной древней крепости оказалось для Стивена новым опытом. Дюамель выскочил за дверь до того, как карета остановилась, за ним бросились Джек и Ягелло, последний налетел на Стивена, в спешке расколотил несколько крупных склянок и бросился в просторную караулку со сводчатыми потолками, где в окружении строительных лесов и кадок находились те, кто занимался приёмом пленных. С неодолимой стремительностью они промчались мимо заместителя коменданта, его секретаря, тюремщиков и бежали дальше, бледные и серьёзные, вниз по тёмному коридору, Дюамель прилично впереди.

Стивен остался у кучи древних камней среди удивлённых гвардейцев.

– Что это с мсье Дюамелем? – спросил заместитель коменданта, держа в руках какую-то бумагу.

– Полагаю, у него срочное дело, – ответил Стивен. – Скажите, сэр, что делают со старым добрым Тамплем?

– Увы, сэр, его наконец сносят, – ответил заместитель и затем, с любопытством посмотрев на Стивена, добавил: – Кажется, не имею чести быть с вами знакомым.

– Ничего, скоро это будет исправлено, – с поклоном ответил Стивен. – Моя фамилия Мэтьюрин, к вашим услугам.

– А, мсье Мэтьюрин, – воскликнул чиновник, просмотрев свой список. – Вот оно что. Простите, я принял вас за... Потрудитесь пройти с теми джентльменами для выполнения необходимых формальностей.Стивен бывал в нескольких тюрьмах, но все они были подземными, так что когда после этих самых формальностей, которые также включали в себя весьма профессиональный обыск, его вместе со спутниками повели дальше, ему показалось крайне неестественным подниматься пролёт за пролётом по видавшей виды каменной лестнице. Они поднимались и поднимались, миновали коридор с блуждающим эхом и вошли в три соединяющиеся между собой комнаты.

Насколько удалось разобрать в свете тусклых фонарей, две из них были устланы соломой, в третьей стояла кровать. Тут друзей и оставили в полной темноте.