Текст книги "Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани"

Автор книги: Патриция Хилсбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

– При соответствующем настроении пустая мастерская художника может напомнить о могильном склепе. – Красный блик на лице мистера Кински. – Все думают о смерти, но никто не любит о ней вспоминать. – Чтобы заработать быстро и много, приходится рисковать. – Два надмогильных камня, почти одинаковые, разные лишь имена и даты рождения. – Две земные жизни мистера Кински, одну из которых он уже прожил. – Жаль, что по телефону нельзя увидеть лицо собеседника.

Выйдя из клиники Гарди Корнера, Джон ощутил страшную усталость и душевную опустошенность.

«Неужели это так просто – взять и умереть? Какой-то идиотский клапан, которого я даже в глаза не видел. Он прячется в глубине моего тела и в любой момент может отказать. Перекроется всего лишь одна артерия в моем организме, кровь перестанет совершать свой кругооборот, а я почувствую удушье.

Так не может быть!

Не может сердце человека зависеть от такой ерунды. В это невозможно поверить. Но Гарди – человек осведомленный, он же разбирается в подобных вещах лучше меня. Скорее, я совсем в них не разбираюсь. Хотя в вопросах жизни и смерти лучше всех разбираются священники. Но и они никогда никого не спасали от гибели. Они только могут читать морали, впрочем, как и Гарди.

Видите ли, нельзя много курить, много пить, нельзя много всего делать и обязательно нельзя делать приятное.

А зачем тогда жить, если приятное запрещено? Это просто существование, а не жизнь. Действительно, в жизни важна каждая мелочь. Она может привести или к успеху, или к падению, а возможно, к смерти. Нужно быть готовым ко всему. Нельзя забывать о том, что жизнь рано или поздно кончится, и лучше надеяться на то, что она кончится завтра, чем на то, что она вообще никогда не кончится. Ведь бесконечное – это ничто, это бессмысленность».

Джон Кински вошел в автобус, уселся возле окна и стал смотреть на пылающий блеск улиц, площадей, на сутолоку пешеходов, суету машин, на сияние витрин, на манящие кафе и рестораны, на все то, что проплывало за окном.

Уличный шум был оглушителен, свет солнца ярок до умопомрачения. Под навесами кафе, за маленькими столиками, сидели люди и тоже смотрели на толпы пешеходов, на машины и автобусы, проносившиеся мимо них.

«Каждый находит себе укрытие, – думал Джон, – и следит с радостью за суетой других, надеясь, что его никогда не затянет в этот водоворот по-настоящему, что он-то сам всегда сможет вернуться в свое укрытие, найти спасение».

Автобус остановился, раскрылись двери, дома за окном застыли.

Джон Кински, как бы убегая от кого-то, заспешил по улице, свернул во двор и поднялся по лестнице на второй этаж. Он замешкался, вставляя ключ в дверь, наконец, отворил ее и вошел в мастерскую.

Он сбросил с себя пиджак – ему показалось, что в мастерской ужасно жарко, прошел из угла в угол по своему ателье. Сейчас мастерская, из которой вывезли большинство картин, постель, на которой он еще не так давно лежал со Стефани, недопитый бокал красного вина – все вызывало у него раздражение.

А мастерская почему-то казалась пустой и гулкой, напоминала собой могильный склеп. Он нервно ходил от стены к стене, иногда останавливался у окна и невидящим взглядом осматривал улицу, как бы пытаясь кого-то увидеть.

«Неужели все будет кончено в один миг, вот так: я буду ходить по мастерской из угла в угол, сердце остановится, и я, даже не успев ни о чем подумать, рухну на пол?

Или нет.

Возможно, это произойдет совсем по-другому. Возможно, в людном месте, например на вернисаже…»

Джон задумался.

«…да, на вернисаже. Он будет в черном смокинге, при бабочке, и ему мгновенно станет плохо, высокий бокал с шампанским разобьется у его ног, и кто-нибудь подхватит его под руки. Но будет поздно».

Нет, и этот вариант Джон отмел, слишком уж он был красивым и обычным.

«А возможно, это произойдет и иначе. Допустим он будет идти по улице, споткнется и больше не встанет. Конечно, его поднимут, приедет машина скорой помощи, полиция; возможно, у него в кармане будут какие-то документы, и все узнают, что художник Джон Кински умер от сердечного приступа или от чего-нибудь еще. И для всех эта новость будет путающей, и каждый задумается о своей жизни, но для него – Джона Кински – смерть новостью не будет. А вообще, пусть все идет как есть».

Джон взял бокал с недопитым вином и посмотрел сквозь него на свет: в стекле колыхнулась ярко-красная жидкость. Красный блик пробежал по лицу Джона.

Зазвонил телефон, Джон неохотно подошел к нему и поднял трубку:

– Алло?

– …

– Да, Стефани, это я. А кто же ещё может быть у меня в мастерской?

– …

– Ты мне звонила? Меня не было? Да, я встречался с владельцем галереи.

– …

– Нет, никаких неприятностей не произошло.

– …

– Почему у меня такой голос? Честно говоря, не знаю, по-моему, вполне нормальный голос.

– …

– Да нет, Стефани, я не выдумываю, все нормально. Только, мне кажется, надо ехать отдохнуть.

– …

– Где я был? Я встречался с одним приятелем. Помнишь, я тебе о нем рассказывал – Гарди Корнер?

– …

– Да-да, врач, хирург, у него клиника. Да, именно к нему я заходил.

– …

– Говорили о живописи. Он рассказывал мне о своих проблемах, я – о своих. В принципе, ни о чем.

– …

– Нет, я не обманываю, мы действительно поговорили обо всем и ни о чем. Он купил на аукционе два замечательных пейзажа и, по-видимому, ради них и пригласил меня к себе.

– …

– Да, пейзажи стоящие.

– …

– Пообедать? Нет, мне что-то не хочется.

– …

– Я тоже, дорогая, скучаю и хотел бы встретиться с тобой.

– …

– Да, согласен.

– …

– Хорошо, Стефани.

– …

– Значит, встречаемся.

Джон положил трубку.

Ещё разговаривая со Стефани, Джон понял, что ему хочется только одного – выпить виски. Он подошел к бару, открыл его, но там стояли только две бутылки сухого красного вина.

«Нет, вино это не то, что мне сейчас нужно».

Он схватил пиджак, быстро надел его и покинул мастерскую. Выйдя на улицу, мистер Кински осмотрелся – до ближайшего кафе было ярдов двести. Джон прошел это расстояние, вспотели затылок и лицо, даже ладони стали потными.

«Что-то я сильно разволновался и начинаю нервничать. Надо выпить».

Он вошел в кафе и уселся за угловой столик. Тут же подошел официант:

– Слушаю вас.

– Мне, пожалуйста, виски и кофе.

Официант удалился. За соседним столиком, буквально в одном шаге от Джона, сидел пожилой небритый мужчина, почти старик, и молодой черноволосый парень. Они разговаривали очень громко, перед ними стояло несколько пустых стаканов. Джон прислушался.

– Вы американец? – спросил парень.

– Да, – ответил старик, – я жил там сорок лет назад.

Старик был смуглым, а его борода поблескивала серебристой щетиной.

– Ну и как?

– Что, «как»? – спросил старик.

– Понравилось в Америке?

– Да, я жил в Калифорнии. Очень нравилось.

– А чего же вы уехали?

– Что вы говорите? – старик явно был немного глуховат.

– Я спрашиваю, почему вы приехали в Австралию?

– A-а. Я приехал сюда жениться. Я собирался уехать назад, но жена моя не любит путешествия. А вы откуда?

– Я из Сиднея.

– Из Сиднея… А я бывал в Чикаго, Канзас-Сити, Сент-Луисе, Лос-Анджелесе, Денвере… – старик тщательно перечислил все города.

– А долго вы прожили в Америке?

– Пятнадцать лет. Потом приехал обратно и женился. Выпьем?

– Давай, сказал парень. – А как в Америке с выпивкой?

– О-о, сколько угодно, – сказал старик, – были бы только деньги.

– Так зачем вы приехали сюда?

– Сюда? Я же говорил тебе, что я приехал, чтобы жениться.

– Но вы сказали, что уже женаты.

– Был женат. Но жена умерла, и теперь я свободен, – старик поднял дрожащей рукой свой стакан и выпил.

«У всех проблемы, – подумал Джон, – но почему-то никто не любит говорить о смерти. Никто о ней не думает. Да, доктор, ты поставил меня перед неприятным выбором, но его придется делать».

Чтобы прекратить эти свои невеселые размышления, Джон допил виски, расплатился и поднялся, почувствовав, что ему стало немного легче.

Чак подъехал на машине к углу сквера. Билли уже давно поджидал его и тут же подсел в машину. Чак, не говоря ни слова, захлопнул дверцу и выехал во второй ряд.

– Ты узнал, кто это? – наконец-то спросил Чак.

– Конечно, это было несложно, с помощью моих старых знакомых в полиции. Они сразу же нашли владельца машины с этим номером. Все обошлось в пятьдесят долларов.

– Немного, – заметил Чак. – Так кто же все-таки наш заказчик?

– Управляющий компанией «Харпер Майнинг». Некий Леонард Смайлз.

– Чем он занимался раньше?

– А вот за эту информацию, Чак, я заплатил чуть больше. Учтешь это, когда будем делить деньги.

– Хорошо-хорошо. Что ты узнал про этого Леонарда?

– Ты знаешь, он ничего примечательного из себя не представляет. Мелкие аферы на бирже, но ни одного крупного дела. Думаю, что сейчас он пошел ва-банк, и ему просто нужно убрать Стефани Харпер, которая, скорее всего, пронюхала про его делишки. Хотя это всего лишь наши догадки, и нам это не облегчает работу.

– Как знать, – ответил Чак, – всегда нужно быть как можно полнее осведомленным, особенно о заказчике.

– И ещё одна маленькая деталь, – Билли мерзко улыбнулся. – Ты сейчас узнаешь, почему они вышли на тебя. Ты когда-нибудь имел дела с Робертом Прайзом?

Чак напрягся, его голова даже вжалась в плечи. Он ничего не ответил Билли. А тот развязно похлопал его по плечу.

– Ну, конечно же, имел. Так вот одно время и Роберт Прайз, и Леонард Смайлз были компаньонами. И скорее всего, Роберт и дал Леонарду твой телефончик. Мир тесен, Чак. Готовься к самому худшему, ведь Роберт Прайз не подарок – за ним тянется след самых гнусных дел, какие только творились в Сиднее.

– Билли, я об этом как-то не подумал. Дело начинает приобретать рискованный оборот.

– А наша работа всегда такая. Чтобы заработать быстро и много денег, нужно рисковать. Если не хочешь – займись чем-нибудь другим, а мне такое – по душе.

– Нет, Билли, я не стану уходить в сторону. Мне сейчас нужны деньги, и большие.

– А зачем? – поинтересовался Билли. – С девочками ты не замечен, живешь довольно скромно.

– Не знаю, Билли, поймешь ли ты меня, ведь у тебя нет семьи?

– А, конечно, вспомнил, у тебя же жена и дочка, а у меня кроме девочек никого.

– Билли, когда я вчера вернулся домой, то понял, что самое дорогое для меня, это моя дочка. И я готов сделать для нее все.

– А что с ней? – забеспокоился Билли.

– Ей нужна операция, к тому же срочно. А это стоит немалых денег.

Улыбка сошла с лица Билли:

– Теперь я понимаю, почему ты взялся за этот заказ.

– А что ты узнал ещё?

– Это все. Разве мало?

– Билли, я хочу, чтобы ты вечером меня подстраховал.

– А в чем дело?

– У меня встреча с Леонардом Смайлзом, он должен отдать мне аванс – пятьдесят процентов суммы.

– Наличные я люблю…

– Рано радуешься.

– В чем дело?

– Почти все уйдет на мою дочь, я имею в виду аванс.

– Ну ладно, уговорил: расплатишься со мной попозже.

– Нет, Билли, какую-то часть ты получишь и с аванса, я не люблю носить чужие деньги.

– Хорошая привычка, мне бы такую.

Мужчины молча колесили по городу.

– Чак, остановись-ка, пожалуйста, здесь.

Чак резко нажал на тормоза:

– Что такое?

– Погоди минутку, – Билли распахнул дверцу машины, пересек тротуар и быстро вбежал в дверь огромного магазина. Через пять минут он возвратился, держа под мышкой большого ярко-красного плюшевого медведя.

– Что это с тобой, Билли? Ты променял девочек на игрушки? – пошутил Чак.

– Нет, завези эту игрушку своей дочери. Ведь ты пойдешь к ней в больницу?

– Конечно, – Чак принял игрушку из рук Билли, погладил мягкого медведя и положил на заднее сиденье.

– Спасибо тебе, Билли.

– Да брось ты, Чак, ведь мы же старые друзья и должны помогать друг другу.

– Конечно, Билли. Где тебя высадить?

– Подбрось меня ещё пару кварталов, а потом я выйду.

– Хорошо.

Чак запустил двигатель, и его машина быстро понеслась по улице.

Билли вышел, сунул голову в дверцу:

– До вечера.

– Встречаемся на улице возле дома международной торговли.

Билли кивнул и заспешил к бару.

Чак развернулся и поехал в больницу к дочери.

В палату его провела пожилая медсестра. Первое, что бросилось ему в глаза, – это бескровное лицо дочки, сидящей в постели. Он подошел к ней и положил на одеяло большого ярко-красного медведя.

– Это тебе.

– Спасибо, папа, – сказала девочка.

– Ничего не бойся, я с тобой.

– А я все равно боюсь.

– Не бойся. Смотри, какой замечательный медведь.

– А как его зовут?

– Кого?

– Как зовут медведя?

– Медведя? – Чак задумался. – Его зовут Билли.

– Билли… – повторила девочка, поглаживая ладошкой по мягкой ткани, – он такой большой и хороший. А можно я буду с ним спать?

– Правильно, маленькая, он будет охранять твой сон. Спи.

Неслышно в палату вошла сестра милосердия и тронула Чака за локоть:

– Пойдемте, пусть девочка спит. У нее была очень тяжелая ночь, не надо ее волновать.

– Извините, – сказал Чак, виновато улыбнулся дочери и покинул палату.

– Скажите, действительно все так серьезно?

Сестра кивнула головой:

– Насколько я знаю, все очень серьезно.

Чак, убитый горем, медленно двинулся по коридору.

Джон Кински и сам не помнил, как он оказался у ограды кладбища. Только сейчас он понял, где находится.

«Ведь я же совсем не пьян, почему же тогда я не понимаю, что делаю?»

Ноги сами вели его ко входу на кладбище. Он не спеша пошел по центральной аллее, остановился у небольшой часовни из белого мрамора. Потом, рассеянно разглядывая белые кресты, читая про себя имена, даты, Джон подошел к могиле дочери и жены – замер возле двух невысоких могильных камней. Они были почти одинаковые, разные лишь имена и даты рождения.

«Почему, почему я не принес сегодня цветы? – вспомнил Джон. – Правда, я же и не собирался приходить сюда. Но я здесь».

И вдруг в глазах мистера Кински поплыли цветные круги, и он вновь вернулся в тот день, когда впервые пришел в себя после аварии.

Джону было не ясно, когда и как он узнал, осмыслил и распределил все эти сведения: время, которое прошло от виража, место его пребывания, операция, которой он подвергся, причина долгого беспамятства. Настала, однако, определенная минута, когда все эти сведения оказались собранными воедино. Он был жив, отчетливо мыслил, знал, что поблизости Магда и дочка, знал, что последнее время приятно дремал и что сейчас проснулся. А вот который час – было неизвестно.

Вероятно, раннее утро.

Лоб и глаза ещё покрывала повязка, мягкая на ощупь, темя уже было открыто, и странно было трогать частые колючки отрастающих волос. В памяти у него, в стеклянной фотографической памяти Джона Кински, глянцевито переливался цветной снимок – изгиб белой дороги, черно-зеленая скала слева, справа – синеватый парапет, впереди – вылетевшие навстречу велосипедисты – две пыльные обезьяны в красножелтых фуфайках.

Резкий поворот руля, автомобиль взвился по блестящему скату щебня, и вдруг на одну долю мгновения вырос чудовищный телеграфный столб, мелькнула в глазах растопыренная рука Магды и раздался пронзительный крик дочери. Волшебный фонарь мгновенно потух.

Дополнялось это воспоминание тем, что вчера или ещё раньше – когда, в точности неизвестно – рассказывала ему Магда, вернее, ее голос…

«Почему только голос? Почему я так давно не видел ее по-настоящему?… Да, повязка, скоро, вероятно, можно будет ее снять…»

Что же Магдин голос рассказывал ему?

«Если бы не столб, мы бы, знаешь, через парапет и в пропасть… Было очень страшно… У меня весь бок в синяках до сих пор… Дочка, дочка… Автомобиль перевернулся, разбит вдребезги… Он стоил все-таки пятнадцать тысяч долларов».

Джон встряхнул головой, наваждение отошло в сторону.

«Боже мой, что я такое думаю? Почему я вспоминаю трагедию сейчас так, как будто она произошла вчера? Почему я слышу голос жены и мне кажется, что она уцелела? Ведь они погибли обе, Магда и дочь. Вот эти памятники – это свидетельства. Свидетельства того, что их уже нет. Но моя память – она всегда будет возвращать меня в тот страшный день, когда мы перевернулись на машине. И ради чего? Ради того, чтобы сохранить жизнь этим велосипедистам? Почему я решил тогда, что их жизнь важнее наших жизней? Я имел право рисковать собой, но не женой и дочерью. А получилось так, что я остался жив, а они погибли. Помнят ли те велосипедисты о том, что я спас им жизнь ценой смерти жены и дочки, самых близких мне людей?»

И вновь Джон Кински вспомнил все до мельчайших подробностей. Он вспомнил голос жены, смех дочери. Вспомнил, как он с разбитым черепом долго лежал в больнице. Сознание полной слепоты едва не довело Джона до помешательства. Раны и ссадины зажили, волосы отросли, но адовое ощущение плотной черной преграды оставалось неизменным.

После припадков смертельного ужаса, после криков и метаний, после тщетных попыток сдернуть или сорвать это что-то с глаз, он впадал в полуобморочное состояние. Потом снова нарастало паническое, нестерпимое что-то, сравнимое только с легендарным смятением человека, проснувшегося в могиле.

Он вспомнил, как мало-помалу эти припадки становились все более редкими, как часами он лежал неподвижно на спине и слушал шум ветра за окном.

Вдруг ему вспомнилось то утро, когда жена и дочь собрались за город, и от этих воспоминаний хотелось стонать. Потом вспомнил небо, зеленые холмы, на которые он так мало смотрел, и опять поднималась волна могильного ужаса.

Джон Кински открыл глаза: перед его взором все ещё плыли цветные круги, и свет прямо-таки ослепил его. Свет исходил от двух белых надмогильных камней.

«Боже, – подумал Джон, – ведь я же тогда мог остаться слепым, я бы не смог писать, и жизнь для меня потеряла бы всякий смысл – сделалась бы невыносимой. Значит, Господу было угодно, чтобы я остался жить, чтобы сохранилось мое зрение, и эта трагедия была предупреждением мне… и вот вновь меня предупредили. На этот раз Гарди. Я не могу уйти от этих мыслей, они преследуют меня, возвращая в те дни, когда я был счастлив. А теперь я решил ещё раз попытаться найти свое счастье. Но так не бывает в жизни, чтобы все повторилось, но только без трагического конца».

Джон Кински ощупал карманы, вытащил сигареты и закурил. Дым, подхваченный ветром, летел над могилами, и Джону казалось, что его дыхание сливается с кладбищенским спокойствием и он здесь не гость.

Он снова прикрыл глаза, но солнце даже сквозь плотно прикрытые веки ослепляло Джона. Он щурился все сильнее и сильнее, и вновь разноцветные круги закружились в его сознании, относя его в прошлое, там, где он был счастлив, но не знал, что его ждет впереди.

И сейчас Джон вновь видел себя со стороны, видел жену и дочь.

«Его машина медленно и не без труда выбиралась из небольшого прибрежного городка. Он чуть-чуть добавил ход, благо шоссе было прямое и пустынное. О том, что происходило в недрах машины, почему вертелись колеса, он не имел ни малейшего понятия, знал только, что произойдет, если он дотронется до того или иного рычага.

– Куда мы, собственно, едем? – спросила его тогда Магда, сидевшая рядом.

Джон пожал плечами и оглянулся на дочь, сидевшую на заднем сиденье.

– Папа, мы едем к океану?

– Да, – бросил тогда Джон и вновь посмотрел на белую дорогу.

Они выехали из городка, где улочки были узкими, где приходилось сигналить рассеянным пешеходам, вообразившим, что можно ходить где угодно. Тогда они катили по шоссе. Джон беспорядочно и угрюмо думал о самых разных вещах, о том, что дорога постепенно идет в гору и что начнутся повороты. У него было тяжело и смутно на душе, словно он предчувствовал что-то недоброе.

– Хотя мне, честно говоря, все равно куда ехать, но я бы хотела знать, Джон, куда мы собираемся? И пожалуйста, держись правой стороны. Ты едешь, черт знает как.

– Я же сказал, что мы едем к океану.

– К океану! – закричала дочь. – Там такие большие волны! Там так хорошо, там легко дышится!

Джон резко затормозил, потому что невдалеке появился автобус.

– Что ты делаешь? Просто держись правее.

Автобус с туристами прогремел перед самым капотом их машины. И Джон тогда отпустил тормоза.

– Не все ли равно, куда ехать? Куда ни поезжай, везде будет хорошо. Как чудесно зеленеют эти холмы!

– Хорошо, Джон, – жена коснулась его руки, – только, ради бога, сигналь перед поворотом, тогда мы никуда не врежемся. У меня болит голова, извини, если я цепляюсь к тебе. Но я хочу куда-нибудь доехать…

– Куда-нибудь мы доедем, не волнуйся, все дороги здесь ведут к океану, – пробовал успокоить Джон жену».

Джон вновь ощутил на своей руке то давнее прикосновение жены, последнее в их жизни, точнее, последнее в ее жизни. Потом у Джона было много женщин, но лишь только он закрывал глаза, как видел свою Магду. Чувствовал ее прикосновение, то последнее – перед аварией.

«К океану! К океану!» – вновь в голове Джона зазвенел голос дочери.

И вновь перед его внутренним взором открылась белая лента дороги, он вспомнил, как ему тогда показалось, что машина идет свободнее и послушнее. И тогда он стал держать руль не так напряженно…

«Излучины дороги все учащались, с одной стороны отвесно поднималась скалистая стена, с другой – был парапет. Приближался крутой вираж, и Джон решил взять его особенно тихо. И вдруг навстречу выскочили эти двое сгорбленных велосипедистов».

Не в силах больше вспоминать, Джон открыл глаза.

– Простите меня, – прошептал он, резко повернулся и зашагал по кладбищу.

Вдоль дорожки тянулись ровные ряды надмогильных камней, под каждым из них пряталось чужое горе.

«Боже мой, сколько их здесь?» – спрашивал сам себя Джон, шагая все быстрее и быстрее.

Он старался не смотреть по сторонам, а глядел под ноги. Он глядел, как мелькают носки его ботинок, как мелькают каменные плиты дорожки. И вдруг все кончилось.

Он вышел за кладбищенские ворота.

Все осталось позади: и воспоминания, и тяжелые предчувствия. Джон глубоко вздохнул.

«Нужно забыть все. Нужно сейчас же позвонить Стефани. Все это было в прошлой жизни, и не нужно вспоминать, нужно жить. Жить столько, сколько отпущено Богом. Уехать, забыть, остаться вдвоем со Стефани! И пусть у меня будет две земных жизни. Одну я уже прожил, вторую предстоит прожить. И если повезет, я проживу ее счастливо, сделаю счастливой Стефани. В конце концов, не все так плохо. У меня есть работа, есть заказы, есть Стефани. И все, что говорил Гарди, это полная ерунда. Можно бояться смерти, но нельзя ждать ее прихода каждый день».

Джон, завидев кабинку таксофона, заспешил к ней. Он порылся в карманах, ища мелочь, и в его ладони блеснуло несколько мелких монет. Он, торопясь, опустил их в автомат и набрал номер. Не дожидаясь, пока ему ответит Хилари, Джон выкрикнул в трубку:

– Это мистер Кински. Мне срочно нужно поговорить с женой.

– Хорошо, соединяю, тут же отозвалась Хилари.

Раздался легкий щелчок – Стефани подняла трубку.

– Джо, что случилось?

– А почему ты думаешь, что что-то должно было случиться?

– Нет, но ты редко звонишь мне.

– Я хочу тебя видеть.

– Я сейчас занята, но я постараюсь, – ответила Стефани.

– Нет, не нужно ради меня бросать дела. Я хотел сказать тебе, что очень люблю тебя.

– Спасибо, Джон, мне это очень приятно слышать, я тоже люблю тебя.

– Стефани, если нам не удалось пообедать вместе, то давай хотя бы поужинаем.

– Прекрасная мысль. А может, поужинаем дома, вдвоем?

– Да, можно и дома. Давай встретимся вечером и все обсудим.

– Хорошо.

И Джон повесил трубку.

Он, естественно, не мог видеть, каким озабоченным стало лицо Стефани после разговора с ним. Она еще долго держала трубку в руках, не зная, что и подумать.