Текст книги "Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани"

Автор книги: Патриция Хилсбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

– Пить виски с утра – скверная привычка. – Бывает и так: жил, жил человек да вдруг помер! – Билли обдумывает, как бы намазать Луизу на хлеб. – Если не считать разбитой машины и забинтованной головы, то со Стефани Харпер все в порядке. – Чаку начинает нравиться запах цветных девочек. – Даже суслику нельзя подолгу смотреть на движущиеся предметы. – Оружие в руках и мрачные мысли в голове.

– Мама!..

Его бескровные губы едва прошептали это слово. Оно прошелестело и сорвалось, сливаясь с шумом набегавшей волны.

– Какая я тебе мама? – громко, прямо в ухо Джону закричал хромой мужчина. – Парень, не надо было пить виски с утра. Не надо, это очень скверная привычка – напиваться спозаранку, тем более на таком солнце. Вот ты и отрубился. Наверное, ты начал еще вчера.

Хромой мужчина присел на корточки возле Джона и принялся трясти его за плечи:

– Очнись! Очнись! А то на этом солнце ты отдашь Богу душу.

– Душу… – повторил Джон Кински, – душу…

Он еще разговаривает! Напился и разговаривает! Во дает! – хромой огляделся по сторонам. – Эй, ребята! – громко закричал он, обращаясь к Чаку и Билли. – Это не ваш приятель так нализался?

Чак и Билли, перегнувшись через перила пристани, глянули на берег. Рядом с распростертым телом Джона Кински стоял вчерашний собутыльник Чака и звал их.

– Чего тебе? – закричал Чак.

– Да вот, ребята, может, это ваш приятель? С утра, наверное, перебрал виски, а сейчас помирает.

Чак посмотрел на Билли, тот глянул на Чака.

– Слушай, что с ним такое?

Чак пожал плечами.

– Может, действительно перебрал?

– Да нет, он не пил, я наблюдал за ним.

– Что тогда с ним могло случиться?

– Не знаю, может быть – солнечный удар, – сказал Билли.

Чак пробежал по гулкому настилу и, перепрыгнув через перила, заспешил к хромому и Джону Кински. Он стал на колени, взял руку Джона и нащупал пульс.

– Э-э, приятель, да ему совсем скверно, – он с тревогой глянул на хромого.

Тот развел руками, дескать, а я тут при чем – ваш приятель, вы его и забирайте.

– Да мы его не знаем, он из отеля. Слушай, давай посадим его.

Чак и хромой мужчина взяли Джона Кински под мышки и оттащили в тень под причал.

– Сбегай скорее в отель, позови доктора.

Хромой глянул на свою ногу.

– Ты сбегай, у тебя это получится быстрее.

Чак расстегнул пуговицы на рубахе Джона, подложил ему под голову ярко-красную кепку.

– Приятель! Приятель! – похлопал он Джона по щекам. – Очнись!

Джон слышал, как до него долетали мужские голоса, но что они говорили, он не понимал.

– Очнись! Очнись! – повторил Чак.

Билли остановился в двух шагах.

– Что с ним, Чак?

– Не знаю, наверное, прихватило сердце. У него едва прощупывается пульс.

Билли профессионально приложил два пальца к артерии на шее и глянул на свои часы.

– Ого! Да он почти мертвец, – спокойно констатировал Билли, – такое у нас было в тюрьме. Один мой приятель отрубился на прогулке, его сердце стучало точно так, как у этого.

Чак бросился к отелю. Он вбежал в широкую дверь и сразу же закричал:

– Где здесь врач? Где врач?

Портье поднялся со своего стула и испуганно глянул на Чака.

– Врач? Вторая комната по коридору.

– Срочно вызови «скорую»!

– А что такое? Что, ваш приятель сломал ногу? – портье попытался улыбнуться.

– Да нет, с моим приятелем все в порядке. Вашему постояльцу плохо.

– Постояльцу? Мистеру Кински?

– Ну да, наверное, мистеру Кински или черт его знает как его там… Возле причала.

Портье, вместо того чтобы броситься к телефону, подошел к двери и выглянул на улицу. Он увидел Билли и хромого, которые стояли у причала возле неподвижно лежащего Джона Кински.

Через полчаса немолодой врач со старомодным саквояжем в руке вышел из номера Джона Кински и спустился в бар. За столиком сидели Чак, Билли, хромой, а рядом с ними примостилась на краешке стула Луиза.

Все четверо вопросительно посмотрели на доктора. Тот пожал плечами.

– Ну, что я могу вам сказать, господа, такое иногда бывает. Солнце… Возможно, он вчера перепил виски и вот результат – слегка зашалило сердце. Это, думаю, не смертельно.

– Какое к черту сердце! – сказал хромой. – Скорее всего, он перебрал виски и перегрелся на солнце. И ходят же, придурки, без кепки! Я себе никогда этого не позволяю, – он погладил измятую шляпу на своем колене. – И ты молодец, – он обратился к Чаку, – кепку надел, а то мог бы лежать сейчас на причале.

Луиза посмотрела на Билли, тот пожал плечами.

– Да, я тоже думаю, что ему солнце напекло голову. Он сидел неподвижно, наверное, целый час, пока я выуживал огромную рыбу. Ты бы только видела, какую я поймал рыбу! Это был настоящий гигант, крокодил. Я думаю, что никто еще у вас никогда не ловил таких больших рыб, правда, Чак?

– Да, Билли. Луиза, он действительно поймал огромную рыбу.

– Ты бы видел, что он вытворял вчера! – смеясь, сказал Луиза.

– А что он такое вытворял вчера? – поинтересовался хромой.

– А вам это не обязательно знать. У вас все равно не получится.

Мужчина мерзко захихикал. Чак засмеялся громко, на весь бар. Билли даже покраснел от удовольствия – он любил, когда женщины его хвалят.

– Послушайте, – поинтересовался врач, – а где его жена?

Чак и Билли напряглись. Луиза заметила, как дрогнули пальцы Билли и как Чак сжал кулаки.

– Его жена. Это такая симпатичная женщина? – спросил хромой, обращаясь к Луизе.

– Ну да, миссис Харпер, она очень красивая. У нас давно уже в отеле не было такой красивой женщины.

– Она села на машину и куда-то поехала, – сказал Билли, – это было, когда мы с тобой, Луиза, болтали в баре, помнишь?

– Да, да, помню, болтали.

– Ты тогда еще разговаривала с Чаком, ведь правда, Чак?

– Да, было такое, – Чак одним глотком допил виски из своего стакана.

Хромой вопросительно посмотрел на бутыль, которая стояла рядом с Чаком. Билли взял бутылку, налил из нее в стакан и подтолкнул его хромому. Тот судорожно схватил его, но не расплескал ни капли и опрокинул в рот.

– Луиза, а ты выпьешь?

– Ты что? Я только после работы могу выпить, у меня такой закон, после работы могу выпить сколько угодно, а сейчас ни капли.

– Доктор, – Чак громко, через весь бар, позвал пожилого врача, – может, и вы выпьете с нами за здоровье мистера Кински или как там его?

– Да-да, мистера Кински, – врач подошел к их компании.

Луиза быстро сбегала к стойке, принесла стакан.

– Мне еще, пожалуйста, минералки, если она у вас, конечно, холодная, лучше – ледяную, – попросил врач.

– Секундочку, – Луиза прибежала с бутылкой, покрытой бисеринками влаги.

Доктор отпил немного, потом опустошил почти целую бутылку минеральной, раскланялся с мужчинами, приветливо кивнул Луизе и вышел из бара.

– Представляешь, Луиза, жил, жил человек, хороший веселый, общительный, богатый, а вот так посидел, позавтракал, вышел на бережок и вдруг помер.

– Да что, Билли, успокойся, ведь он не помер.

– Ну да, не помер, а мог и помереть – ударился бы головой об этот большой белый камень, раскроил бы череп и помер.

– Слушай, угомонись, – зло сказал Чак.

– Конечно, я могу заткнуться, но почему я не имею права порассуждать?

– Билли, мне совсем не нравятся твои рассуждения.

– Не нравятся, тогда иди к стойке и работай. Что ты здесь расселась? Ведь ты на работе не пьешь.

Луиза обиженно поднялась из-за стола и, вихляя бедрами, направилась к своему рабочему месту.

– Зря ты так, – сказал хромой, обращаясь к Билли.

– Что зря?

– Ну зря, хорошая девчонка, очень даже аппетитная.

– Аппетитная, это я и без тебя знаю, что она аппетитная. Знаешь, такая аппетитная, что даже можно намазывать на хлеб.

Хромой ехидно ухмыльнулся.

– А ты что, пробовал?

– Конечно, – Билли расплылся в самодовольной улыбке, – я вчера с ней такое выделывал, что тебе и не снилось.

– Ну что ж, я рад за тебя. Хотя с виду ты далеко не жеребец.

– Это-то он не жеребец? – Чак толкнул в плечо Билли, – по-моему, самый настоящий, к тому же племенной.

А вот эта шутка Билли уже не понравилась – здесь был явный перебор, и он недовольно посмотрел на своего приятеля.

Мужчины еще раз наполнили стаканы, выпили. Хромой, поняв, что ему больше не нальют, поднялся, распрощался и, припадая на правую ногу, двинулся к выходу.

– Мы еще с тобой встретимся! – крикнул ему вдогонку Чак.

– Конечно, я же тебе обещал дать свой катер, если надо. Поплавай, можешь даже половить рыбу, можешь даже его разбить – он застрахован.

– Разбить – это я всегда пожалуйста, – Билли помахал рукой ковыляющему мужчине.

Тот не ответил и покинул отель.

– Слушай, Билли, а что с ним такое? – глядя прямо в глаза приятелю, спросил Чак.

– А черт его знает. Не могу сказать, но мне кажется, он чуть не отдал концы.

– Да, и у меня такое чувство. Представь себе, и без нашей помощи.

– Ты думаешь, без нашей помощи? – Чак вновь пристально посмотрел в глаза Билли.

– Ну, а что мы делали? Ловили рыбу, кричали, ругались, ты, сволочь, отпустил добычу в океан.

– Да нет, я, Билли, думаю о другом.

– О чем это?

– Возможно, Кински почувствовал – что-то произошло с его женой и ему стало плохо.

– А что, такое бывает? – спросил Билли.

– Думаю, что бывает, но не у таких твердокожих, как ты.

– Ты, наверное, Чак, думаешь, что очень чувствительный?

– Да нет, я ничего не думаю, мне просто скверно. Скверно до чертиков, наверное, я сегодня напьюсь.

– О! Вот это мысль. Мне она нравится. А можно, я напьюсь вместе с тобой?

– Посмотрим. Надо еще дожить до вечера. Может, нам придется сматывать удочки и уезжать отсюда как можно дальше и скорее.

– Не хотелось бы. Я люблю, когда на меня ругаются девицы – видишь, как надулась Луиза, смотри, как у нее вздымается грудь. Меня это очень возбуждает.

– Ты опять за свое, Билли, ты несносный.

– Будет тебе, Чак, все нормально.

– Смотри! – вдруг сказал Чак, толкнув Билли ногой под столом.

Билли сразу же осекся и повернулся к двери. В бар зашел Джон Кински. Его лицо было бледным, но шел он уверенно и как будто бы с ним ничего не случилось.

Луиза замерла за стойкой со стаканом в руке: она смотрела на Джона Кински так, словно перед ней было привидение.

Джон улыбнулся.

– Мне два виски, только со льдом.

– Мистер Кински, может, не надо?

Но тот остановил ее движением руки.

– Я не для себя.

Луиза растерянно огляделась по сторонам, но Джон тут же уточнил:

– Я хочу угостить вот этих парней за то, что они помогли затащить меня в номер.

Джон подошел к столу, за которым сидели Чак и Билли.

– Меня зовут Джон Кински, – сказал он и протянул им свою холодную руку.

Первым ее пожал Чак, за ним Билли.

– Не стоит благодарности, – Билли пригласил Джона Кински присаживаться, но тот отказался.

– Я уже успел поговорить с портье, а теперь прошу и вас: ничего не говорите моей жене о том, что со мной случилось.

Чак, Билли и Луиза переглянулись.

– Ну, конечно, мистер Кински, – сказал Чак.

– Мистер Кински, – сказала Луиза, – я все-таки думаю, вам будет лучше самому сказать ей, потому что кто-нибудь обязательно проболтается.

– Я об этом подумал, – слегка улыбнулся Джон, – мы, скорее всего, сегодня же с ней уедем.

– Это правильное решение, – оживился Билли, – здесь такое солнце… Лучше всего сменить обстановку.

Чак недоуменно посмотрел на своего приятеля.

– Билли, – он допил виски, оставив на дне стакана кубики льда, – по-моему, нам нужно пройтись.

Чак поднялся из-за стола.

Но тут возле отеля остановился тяжелый грузовик. За ним на длинном тросе тянулся джип с надписью на дверце «Гараж Томпсона». У Чака все похолодело внутри.

Дверца грузовика раскрылась, молодой темнокожий шофер обежал машину, распахнул вторую дверцу и помог спуститься из кабины на землю женщине с забинтованной головой. Она сразу же качнулась, и парень поддержал ее под руку.

– Стефани! – крикнул Джон и бросился навстречу своей жене.

Он прижал ее к себе и принялся ощупывать ее голову.

– Что случилось, Стефани?

– Ничего, – прошептала она, – ничего не случилось, я просто чуть не погибла.

– С тобой все в порядке?

– Почти, – кивнула Стефани, – только ужасно болит голова и плечо.

– Нужно позвать доктора!

– Да нет, Джон, все в порядке. Мы уже были у врача. Мне просто нужно лечь, а потом делай, что хочешь.

Джон, поддерживая Стефани под руку, провел ее в отель. Чак и Билли молча стояли, облокотясь о поручни террасы.

Шофер отвязал трос от джипа и забросил его в кузов грузовика. Он, перекидывая зажженную сигарету из одного уголка рта в другой, сказал:

– Представляете, парни, я такого никогда не видел. Ее джип висел над пропастью, а сама она была без сознания. Казалось, дунь ветер – и машина сорвется. Хорошо, что я поссорился с женой и уехал из дому немного раньше, чем собирался.

– Да-а, – протяжно сказал Билли, – всякое бывает. А чего ее занесло к обрыву?

– Оторвалось колесо, – развел руками темнокожий шофер. – Там крутой подъем и ни одного года не обходится без аварий. В прошлом году у приезжего на спуске тоже отказали тормоза, но тот разбился в лепешку – чуть сложили. А эта женщина, наверное, родилась с серебряной ложкой во рту. Она проехала ярдов двести, царапая бетон крылом. Смотрите, как помяло машину, а ей хоть бы что – пара царапин.

– Пара царапин? – переспросил Чак.

– Конечно, она больше перепугалась, чем пострадала. Как ненадежны эти машины, которые дают напрокат! Вот моя машина – другое дело, я каждую гайку в ней проверяю сам, да и дороги тут, будь они прокляты…

Парень сел в машину и уехал. Чак проводил его машину задумчивым взглядом. На стоянке остались стоять только зеленый «форд» и покореженный джип из гаража Томпсона.

Билли нервно барабанил пальцами по перилам.

– Что скажешь? – спросил Чак.

– Скажу, что снова ничего не получилось, – Билли закусил губу. – Но в следующий раз…

Чак оборвал его.

– Что в следующий раз?

– В следующий раз я сделаю такое, что чертям станет тошно.

– Ты уже два раза сделал, а тошно стало только мне и тебе. Так что в следующий раз буду действовать только я, Билли, я один. А ты, если хочешь, можешь отправляться в Сидней.

Билли зло выругался, а потом махнул рукой.

– Знаешь, Чак, она, наверное, точно родилась с серебряной ложкой во рту.

– Скорее всего, с золотой, – улыбнулся Чак.

– Черт ее знает! – Билли уселся на перила.

Его короткие ноги даже не доставали до пола.

– Ты, Чак, сегодня напьешься?

– Конечно, – кивнул тот.

– А девочки?

– И девочек тоже напою.

– Ну, тогда я пойду скажу Луизе, чтобы пригласила свою подругу, – Билли спрыгнул с перил, – для тебя, Чак. Ведь тебе очень нравится запах цветных.

– Сегодня мне все нравится, – холодно ответил приятелю Чак.

Стефани, подложив подушку, сидела на диване со стаканом виски в руке. На дне стакана позвякивали мелкие кусочки льда.

– Чертова машина! – первое, что сказала Стефани.

– Машина, наверное, ни при чем, Стефани.

– Как это ни при чем?

– Мне кажется, что тебе не стоило садиться за руль. Ведь ты не привыкла водить автомобиль сама, за тебя это делали шоферы.

– Да, Джон, наверное, ты прав, мне не стоило садиться за руль, лучше бы машину вел ты.

Джон, не поворачиваясь к жене, смотрел на покореженный джип.

– Я такое пережила, когда оторвалось колесо и машина начала скатываться вниз! Но я ничего, Джон, не могла сделать, меня буквально парализовало. Я вцепилась в руль и молила Бога, чтобы машина остановилась, а она падала, падала, падала… Я ничего не могла сделать, я даже не успела подумать о том, что можно выпрыгнуть, хотя дверца, насколько я помню, открылась сама.

– Такое бывает, я это знаю.

– Что ты знаешь, Джон?

– Я знаю, что такое автомобильная авария.

– Откуда? Ведь тебя не было со мной?

– Стефани, в моей жизни была одна страшная авария. Я давно хотел тебе об этом рассказать, но не было подходящего случая.

– У тебя? У тебя была авария?

– Да, я после нее чуть не погиб. Я несколько месяцев ничего не видел и лежал с забинтованной головой – вот почти как ты сейчас, только без сознания. А когда пришло сознание, то перед глазами – полная темнота, и я узнал, что моя жена и дочь погибли в той проклятой аварии.

– Ты вел машину?

– Да, Стефани, я вел машину. Выскочили два каких-то придурка-велосипедиста, и я свернул в сторону. Это было ужасно. Но самое ужасное началось потом.

– Я понимаю, Джон, – тихо проговорила Стефани.

– Нет, этого никто не может понять, это было действительно ужасно. Я как будто провалился в черную бездонную пропасть, не было ни просвета. А потом, когда сорвали эти идиотские повязки и бинты, я не мог работать целый год. Представь, я целый год не мог прикасаться к полотну. Мне казалось, что я сошел с ума, что из меня выкачали всю кровь. Я сидел в мастерской на стуле и смотрел на стену. Я снял со стен все картины – они меня раздражали. Я сидел и молчал, молчал почти целый год.

– Джон, подойди ко мне.

Джон оторвался от окна, подошел к Стефани и присел на край дивана. Она взяла его руку и нежно погладила.

– Джон, успокойся, не волнуйся.

– Сейчас, Стефани, я уже успокоился. Но тогда, поверь, это было ужасно.

– Верю, верю. Ведь что-то похожее было и со мной – я тебе рассказывала – помнишь? Об этой страшной реке, об иле и крокодилах, о старом отшельнике… Но видишь, я нашла в себе силы и ты нашел, значит, мы с тобой сильные люди.

– Да нет, Стефани, ты никогда не поймешь меня, ты не знаешь, что такое потерять себя и потерять всю семью.

– Мне очень жаль, – сказала Стефани, – что я заставила тебя вспомнить это.

– А я, – Джон тяжело вздохнул, – никогда об этом не забывал.

Чтобы как-то оборвать этот тяжелый разговор, Джон спросил:

– Стефани, а ты нашла ту бухту?

– Какую бухту?

– Ту, о которой ты мне рассказывала, ту, где никогда нет волн.

– Я не доехала до нее, и мне туда совершенно не хочется.

– Ты думаешь, Стефани, нам стоит вернуться?

– Я сейчас вообще ни о чем не могу думать, но знаю точно: возвращаться еще рано. Мне хочется уехать куда-нибудь где не будет вообще никого – только я и ты.

– Стефани, я думал о том же самом, но меня остановило только одно…

– Что же?

– Я подумал о том, кто нам будет готовить? Ведь ты совсем не умеешь, а то, что смогу приготовить я – ты есть не станешь.

Стефани улыбнулась.

– Думаю, мы все-таки не умрем с голоду. Сейчас нужно только лечь и успокоиться, забыть приключение.

– Я чувствую себя виноватым, – сказал Джон, – потому, что не поехал с тобой.

– Если хочешь искупить свою вину, – улыбнулась Стефани, – то сходи в бар и принеси мне холодного вина.

– Какого?

– Все равно.

– Тебе, Стефани, все равно, что пить?

– Нет, Джон, я не собираюсь пить, я просто приложу холодный стакан к своему разбитому лбу.

Джон улыбнулся.

– Хорошо, тогда я принесу и себе, но свое вино я все-таки выпью.

Он вышел из номера.

Стефани удобнее устроилась на диване. Она понимала, что если ляжет, то усталость не даст ей подняться вновь.

Зазвонил телефон. Она потянулась рукой к трубке и медленно поднесла ее к уху.

– Я вас слушаю.

– Это говорит доктор Годхайм.

– Слушаю вас, доктор, – растерянно произнесла Стефани, думая о том, что кто-то уже успел рассказать местному врачу о ее аварии, но абсолютно неожиданно услышала:

– Как чувствует себя мистер Кински?

– Мистер Кински? – задумалась Стефани. – По-моему, прекрасно.

– Так ему уже лучше?

– Да.

– Простите, но с кем я разговариваю?

– Это его жена.

– Миссис Кински, так ему уже лучше?

Стефани не стала исправлять ошибку доктора.

– А почему, собственно говоря, ему должно быть плохо? Плохо мне, а не ему.

– Извините, но я не совсем понимаю, в чем дело, – признался доктор Годхайм, – я полтора часа тому назад сделал внутривенную инъекцию мистеру Кински, потому что его состояние внушало мне серьезные опасения.

– Извините, теперь я уже не понимаю, в чем дело, – сказала Стефани. – Меня здесь не было, и что-то произошло с мужем?

На другом конце трубки воцарилось молчание, и наконец доктор Годхайм сказал:

– Ваш муж потерял сознание на берегу.

– И что? – спросила Стефани.

– Как что? Вызвали меня, я сделал ему внутривенную инъекцию, его занесли в номер. Я предлагал, чтобы мистера Кински увезли в больницу, но он отказался.

– Отказался?

– Отказался наотрез. Очень категорично. Он сказал, что это легкое недомогание.

– А вы, мистер Годхайм, что вы думаете?

– Мне тяжело сразу поставить точный диагноз и ответить на ваш вопрос. Но скорее всего – сердечная недостаточность.

– Это очень серьезно?

– Я не могу ответить на ваш вопрос, я не могу сказать, насколько это серьезно, но все, что связано с сердцем – всегда серьезно. Вам не мешало бы принять меры.

– Какие меры?

– Во-первых, вашему мужу нельзя перегреваться на солнце, нельзя употреблять алкоголь, нельзя курить. Если он позволяет себе употребление алкоголя, то его нужно ограничить до минимума.

– Но ведь он мне никогда ничего не говорил, доктор.

– Возможно, возможно, миссис Кински.

– Не знаю…

– Так вы говорите, ему лучше? Он лежит?

– Да нет, доктор, он ушел в бар.

– В бар? – доктор настороженно ждал ответа.

– Ну да, в бар, я попросила его принести мне стакан холодного вина.

– Миссис Кински, я посоветовал бы вашему мужу серьезно обследоваться. Шутки с сердцем могут очень скверно закончиться. Я уже пожилой человек, и у меня большая практика. Я просто вам настоятельно советую.

– Спасибо, доктор Годхайм.

– Всего доброго, миссис Кински. Если что-нибудь случится – звоните, всегда буду рад помочь.

– Спасибо, – проговорила Стефани Харпер, медленно опуская трубку.

Она прижалась спиной к подушке.

– Боже мой, – прошептала она, – почему он мне ничего не сказал, ни одного слова. Ведь ему тоже было плохо, как и мне, в одно и то же время. Неужели это как-то связано? – Стефани приложила руку ко лбу.

Она вновь почувствовала, как болит голова.

«Сейчас, когда придет Джон, я обязательно должна с ним поговорить. Поговорить надо серьезно. Мне все это очень не нравится. Почему он не договаривает? Почему не рассказал мне о том, что случилось с ним? Наверное, жалеет меня и не хотел расстраивать. Какой же он все-таки добрый».

Дверь номера открылась, и вошел Джон с двумя высокими бокалами вина.

– Джон, только что звонил доктор Годхайм.

– Доктор Годхайм, – повторил Джон, протягивая бокал Стефани.

– Да, звонил доктор Годхайм.

Джон сел в кресло и пожал плечами.

– И ты ничего не хочешь мне сказать, Джон?

– Но ведь ты, Стефани, и так все знаешь. Я думаю, доктор рассказал тебе все куда более подробно, чем мне.

– Но, Джон, почему я должна узнавать все от доктора, а не от тебя?

– Почему от доктора? Потому что он доктор, я ведь не врач и ничего в этом не понимаю. Хочешь, Стефани, я расскажу тебе о живописи? Вот там я профессионал и кое-что понимаю.

– Джон, не уходи от разговора, не уходи. Что с тобой случилось?

Джон сделал судорожный глоток, ему показалось, что вино застряло где-то в середине груди и не проходит.

– Я не знаю, Стефани, что тебе сказать.

– Как это не знаешь? Тебе было плохо?

– Да, мне было не очень хорошо, но сейчас уже все прошло.

– Джон…

– Стефани, тебе было куда хуже моего. Ты могла погибнуть, а я просто потерял сознание.

– Он просто потерял сознание… – Стефани чуть не вскочила с дивана.

– Да, я сидел на берегу, любовался переливами волн, и у меня закружилась голова, случился обморок. А здесь подняли такую панику. И ты, Стефани, ты же умная женщина, зачем паника?

– Какая паника, Джон? Я хочу знать все.

– Все? Все, Стефани, не может знать никто. Вернее, все знает Бог, да и то, если он существует.

– Ты все-таки уходишь от разговора, Джон, что с тобой случилось в самом деле? Я же волнуюсь.

– Не надо волноваться, Стефани. Просто закружилась голова, на солнце перегрелся. Хочешь, я объясню тебе, как это происходит.

– Только не надо говорить мне ерунды. Ты бы не мог по делу?

– Стефани, ты, наверное, знаешь, что нельзя подолгу смотреть на движущиеся предметы.

– О чем это ты?

– Из-за этого я потерял сознание. Со мной случилось то, что бывает с сусликом.

– С каким еще сусликом? – изумилась Стефани.

– С самым обыкновенным сусликом. С сусликом, который живет возле железной дороги.

– Какие суслики? Джон, ты что говоришь?

– Ты просила меня рассказать, что со мной случилось. И я пытаюсь тебе втолковать. Представь себе, возле железной дороги живет суслик. Проходит поезд, суслик вылезает из норки, становится на задние лапки…

Джон вышел на середину номера и с бокалом в руках изобразил, как стоит суслик.

– …и смотрит на мелькающие вагоны. А они мелькают, мелькают, глупый суслик крутит головкой из стороны в сторону, провожая каждый вагон взглядом. Когда поезд проходит, голова у него настолько закружена, что он теряет сознание и падает…

Джон картинно рухнул на пол.

– И тут к нему можно подойти и взять в руки. Я так делал в детстве.

Стефани не выдержала и рассмеялась.

– Теперь я вижу, Джон, что с тобой все в порядке. Но завтра мы с тобой уедем в Сидней, я покажу тебя своему врачу.

Джон сел рядом со Стефани.

– Куда ты спешишь, Стефани? Я вижу, ты нашла очень удобный повод снова вернуться к работе. Делаешь вид, будто озабочена мной, а сама только и думаешь о том, как бы скорее усесться в свое президентское кресло.

Стефани вспылила.

– Джон, как ты можешь так говорить? Я сейчас думаю только о тебе. А ты стараешься меня обидеть.

– Ладно, Стефани, прости меня, если я сказал что-нибудь не то, но смысл моих слов правильный?

– Не совсем. Джон, я думаю прежде всего о тебе и о себе, конечно, не забываю. Мне уже трудно представить свою жизнь без тебя.

– Мне тоже, – сказал Джон, – и поэтому я хочу как можно дольше побыть с тобой, чтобы нам никто не мешал и чтобы мы в конце концов могли поговорить с тобой по-настоящему, так, чтобы не оставалось между нами никаких недомолвок.

– Да, – вздохнула Стефани, – это было бы прекрасно.

– И тогда бы мы с тобой могли молчать. Мы бы знали друг о друге все, что необходимо. Мы понимали бы друг друга без слов. А для этого, Стефани, нам нужно побыть вдвоем, вместе. И никакие аварии, никакие неприятности не должны нам помешать, потому что больше у нас, может быть, не будет такой возможности.

– Почему не будет, Джон? Ты что, собрался умирать?

– Ты же мне не разрешишь умирать, Стефани.

– А ты хотел бы?

– Конечно, – задумчиво сказал Джон, – я хотел бы умереть.

– Ты – эгоист, – улыбнулась Стефани, – ты думаешь только о себе и не хочешь подумать обо мне.

– Нет, Стефани, – Джон повторил ее недавние слова, – я хотел бы, чтобы мы умерли в один день.

– Так вот сегодня, мне кажется, – произнесла Стефани, – мы с тобой оба были не так уж далеки от этого.

– Да, – вздохнул Джон, – наверное, это был тот самый день. Мы должны были умереть. Но мы оказались порознь и поэтому судьба оставила нас живыми.

Стефани положила свою руку на плечо мужа.

– Мы с тобой теперь всегда будем говорить друг другу правду и ничего не утаивать?

– Конечно, – кивнул Джон.

– Тогда я признаюсь тебе в одной страшной вещи.

Джон удивленно посмотрел на жену. По ее тону он понял, что сейчас Стефани скажет что-нибудь такое, что ее волнует по-настоящему. Но все-таки пошутил.

– Стефани, неужели ты изменила мне?

– Это не было бы большой трагедией, – улыбнулась Стефани, – но я сделала то, чего не делала с самого детства.

– И чего же ты не делала с самого детства? Хочешь, я угадаю?

– Нет, этого ты не угадаешь. Я забралась в твой саквояж.

– И что? – Джон спокойно смотрел в глаза жене.

– Джон, я нашла у тебя револьвер, и я очень хочу знать, зачем он тебе. Я испугалась, у меня даже мурашки побежали по спине.

– Стефани, дорогая, ты что, думаешь, я хочу тебя застрелить?

– Нет, Джон. Я просто хотела бы знать, зачем ты возишь с собой оружие?

Джон не нашелся, что ответить. Он пожал плечами, посмотрел в окно. Потом заглянул в бокал, который держал в руке.

– Не знаю, Стефани, я просто не знаю, что тебе ответить.

– Нет, Джон, ты знаешь, но не хочешь в чем-то признаться мне.

– Стефани, а зачем ты носишь украшения, наряды?

– Но револьвер – это не украшение.

– Почему? Может, я захотел поиграть в ковбоя, в частного детектива и ношу с собой револьвер.

– Нет, Джон, ты что-то от меня скрываешь. Ведь он заряжен.

– Да, заряжен. Зачем оружие, которое не заряжено и не может стрелять?

– Джон, ты уходишь от ответа, от честного ответа.

– Стефани, если бы я знал, то сказал бы тебе. Обязательно. Но я не знаю. Это получилось как-то механически, я бросил его в саквояж, вытащив из ящика письменного стола. Я даже сам не знаю, зачем его положил.

– Джон, послушай, ты знаешь, что я сделала?

– Что?

– Твой револьвер не выстрелит.

– Как это не выстрелит?

– Я из всех патронов высыпала порох.

– Ты, Стефани Харпер, умудрилась из всех патронов высыпать порох?

– Да, Джон. Ты тогда куда-то ушел, я расковыряла патроны и высыпала порох. А пустые пули вставила на место. Знаешь, я очень боялась за тебя.

– Стефани, ты что?

От слов жены Джону сделалось как-то легко и хорошо. Он понял, что Стефани волнуется за его жизнь. И что в глубине души она догадалась, зачем он возит с собой револьвер, зачем ему нужно оружие, и такое объяснение без слов его вполне устроило.

Он нежно обнял Стефани за плечи и поцеловал в губы. Стефани чуточку виновато, но радостно улыбнулась ему в ответ.

– Джон, теперь ты из этого револьвера не сможешь убить меня? Не сможешь, да?

– Да уж, теперь этим револьвером уже ничего невозможно будет сделать. Единственное, для чего он годен – это колоть орехи. У него тяжелая рукоятка.

– Отличная мысль, Джон. Мы будем колоть орехи револьвером. Это принесет нам радость и удовольствие.

– Да, будем колоть им орехи. А если хочешь, мы можем выбросить его в океан. Пойдем на пирс и выбросим его подальше в океан.

– Хочу. Я хочу, Джон, чтобы мы выбросили его в океан. И чтобы никогда больше у тебя не было оружия в руках и плохих мыслей в голове одновременно. Я не хочу, чтобы у нас было оружие! Давай пойдем и бросим его в океан!

– Давай! – сказал Джон и погладил Стефани по щеке. – Хочешь, мы пойдем после обеда? Ты немного полежишь, придешь в себя… Мы пойдем на причал и выбросим револьвер в океан.

– Хорошо! Хорошо, Джон, мы так и сделаем.