Текст книги "Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани"

Автор книги: Патриция Хилсбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Джон Кински не в духе: ему не нравятся длинные мундштуки, слишком белые облака, грязные и даже чистые руки. – Сложные операции на сердце можно делать и короткими пальцами. – Неприятный сюрприз для Джона, или то, о чем не хотелось бы говорить доктору Корнеру. – Вести разговоры о жизни и о смерти лучше всего вдвоем. – Доктор Корнер не хочет тревожить Стефани Харпер. – Гарди пробует заманить Джона под нож бутылкой французского бренди.

После встречи с владельцем галереи Джон Кински был не в духе. Он шел по улицам, разглядывая свое отражение в больших витринах магазинов.

Джон то и дело останавливался, разглядывал манекены. Его взгляд цеплялся за всякие мелочи, на которые он раньше не обратил бы внимания. Он везде замечал несоответствие. Вот, например, возле входа в один из самых шикарных отелей Сиднея, оформленного лучшими дизайнерами Сиднея, стоит попрошайка с ужасно грязными руками.

Его следовало бы прогнать отсюда, но, кажется, его никто не замечает. И чего он только стоит? Ведь никто ему так и не подал денег. А он стоит и ждет неизвестно чего.

«Какое мне до него дело? – подумал Джон Кински. – Может, я тоже раздражаю кого-нибудь своим видом? Может, кому-либо не нравится, что у меня руки слишком чистые?»

Потом его взгляд зацепился за размалеванную проститутку. Джон Кински улыбнулся.

«Она очень похожа на куклу. Ей бы стоять в витрине галантерейного магазина, тем более что сейчас день, даже, можно сказать, утро, а она вырядилась в вечернее платье. И эта ее дурацкая сигарета с мундштуком… Ну разве может быть мундштук такой длины? Она же вся напрягается, когда затягивается дымом, и делается непривлекательной».

Джон Кински посмотрел на небо, но и там нашел к чему придраться: облака показались ему слишком белыми, слишком воздушными.

«Так не бывает, – сказал себе Джон, – так рисуют только бездарные художники. Вот если бы я рисовал облака… – мечтательно подумал Кински, – они были бы совсем как настоящие, даже лучше, если вообще можно нарисовать что-либо лучше, чем оно есть на самом деле…»

Но он тут же спохватился:

«А если нарисовать гроздь винограда? Рисовать ее долго-долго, вытачивать каждую деталь и нарисовать ее лучше, чем есть на самом деле? Но все равно ее не захочется съесть. А если нарисовать бокал с вином? Все равно в нем не будет прохлады и веселья. И вообще, у меня, наверное, наступил очередной кризис. Снова мне ничего не нравится, ничто меня не привлекает. Может, это уже старость, и поэтому я становлюсь сварливым?»

Но тут Джон вновь улыбнулся. Он вспомнил сегодняшнюю ночь.

«Нет, старостью это назвать нельзя. Это, скорее, вторая молодость, – но такое признание его не могло утешить. – Вторая молодость? – призадумался он. – Все-таки вторая, а не первая».

Он посмотрел на часы и понял, что опаздывает. Ведь у него на сегодня был назначен прием у доктора Корнера, который не любил ждать. Многие знаменитости и богатые люди были его пациентами.

Но тут Джон Кински нашел, чем утешить себя.

«Я не богат и пока еще не очень знаменит. А с доктором Корнером меня связывает старая дружба».

И он пошел быстрее. На улице его уже никто не обгонял, наоборот, он протискивался сквозь снующих по тротуару пешеходов.

«Какого черта он пригласил меня к себе в клинику? Мы могли бы встретиться у меня дома или в мастерской. Или же у него поиграть в шахматы, в карты, выпить немного, поговорить обо всем между делом. А так я буду чувствовать себя неуютно. Я должен буду сидеть и рассказывать ему о всех своих недугах. А вспоминать об этом не хочется, хоть и чувствую я себя ненамного хуже, чем в прежние годы. Это всегда, когда нет работы, начинаешь прислушиваться к своему телу. Ладно, поговорю с ним, а потом будет видно».

На втором этаже клиники доктора Корнера его ласково встретила секретарша:

– Доктор уже ждет вас.

Она провела Джона сквозь приемную и открыла перед ним дверь кабинета, на котором блестела золотом табличка: «Доктор Корнер».

Гарди Корнер не был похож на обычного врача. На нем нелепо смотрелся белый халат. Он был невысокий, абсолютно лысый, с глубоко посаженными глазами-буравчиками, его уши смешно оттопыривались на шишковатом черепе. Его руки постоянно искали себе место: он то сцеплял пальцы, то закладывал руки за спину.

Джон Кински любил следить за движениями Гарди. Его пальцы были суетливы, но точны. Он всегда завязывал какие-нибудь узелки, скручивал бумажки, ломал канцелярские скрепки.

И хотя во всех этих движениях не было никакого смысла, они были точны и молниеносны. Джон всегда удивлялся, как это Гарди умудряется такими короткими пальцами делать столь тонкие операции на сердце. А о том, что Гарди был одним из лучших хирургов Австралии, говорили все.

Гарди Корнер суетливо поднялся из-за своего стола и заспешил навстречу Джону.

– Гарди, что за спешка? Почему ты вызвал меня прямо в свою клинику? Ты же ведь знаешь, что я не люблю ходить по больницам.

– Знаю, знаю, присаживайся.

Джон Кински уселся в удобное кресло, обитое белой кожей, и осмотрелся. Он бывал несколько раз в кабинете своего друга. Но сейчас здесь все выглядело несколько по-иному: появились белые стеллажи, заставленные книгами, а на стене красовалось несколько новых картин.

– Ты что, Гарди, хочешь похвастаться новыми приобретениями? – спросил Джон, разглядывая картины.

– А что, разве они плохи?

– Да нет.

Джон поднялся с кресла и бросил профессиональный взгляд на две небольшие картины в тяжелых рамах.

– По-моему, ты сделал прекрасные покупки.

– Да, я за этими двумя пейзажами очень долго гонялся.

Гарди Корнер и Джон Кински познакомились очень давно. Это было на одной из выставок: они, ни с того ни с сего, вдруг принялись спорить о достоинствах и недостатках одной картины.

После спора разговор перешел на общие темы, и мужчины спустились в бар выпить шампанского. За бокалом вина они и познакомились. После было ещё много встреч. Они начали наведываться друг к другу в гости. Как правило, говорили об искусстве, о достоинствах той или иной картины, о том или ином авторе.

Их споры бывали бурными, потому что взгляды Джона Кински и доктора Корнера были диаметрально противоположны. Но они оба любили искусство и поговорить им всегда находилось о чем.

– Джон, а почему ты не пришел ко мне поиграть в шахматы?

– Я был очень занят. Эта выставка… подготовка к ней, развеска, разговор с владельцем галереи – все это очень тягостно и занимает много времени. А у меня его, как ты знаешь, почти никогда не хватает.

– Да ладно тебе, ведь ты иногда ничего не делаешь целыми днями.

– Бывает и такое, Гарди.

– А у меня, – сказал доктор, – свободного времени вообще почти не бывает: каждый день операции, каждый день работа.

– Ну что ж, ты сам себе выбрал такое занятие, и сейчас, по-моему, поздно жаловаться на судьбу.

– Да, пожалуй, поздно. Присаживайся удобнее. Может, выпьешь чего-нибудь?

Джон пожал плечами:

– Что-то пока не хочется. Да и на улице жара.

– Да, погода стоит чересчур жаркая. Ты никуда не собираешься поехать?

Джон Кински внимательно посмотрел на доктора:

– А откуда ты знаешь, что я куда-то собираюсь?

– Ну как, об этом в городе говорят все твои знакомые художники.

– А они откуда знают?

Доктор пожал плечами, и его пальцы пробежали по крышке стола, как по клавишам рояля.

– Ну как же, все тебе завидуют, говорят, что ты женился на вполне молодой, очень красивой, и самое главное, очень богатой женщине.

– Ну да, женился.

– А из этого можно сделать вывод: вы поедете в свадебное путешествие.

Джон посмотрел на доктора и кивнул головой:

– Правильно, Гарди, поедем. Но мы пока еще не решили, куда и когда ехать.

Доктор поднялся из-за стола, подошел к стеллажу и вытащил толстую папку, а Джон тем временем вновь принялся оглядывать кабинет своего друга.

«Интересно, – подумал Джон, – это кабинет врача, хирурга, но хозяин совершенно не похож на лекаря. Это помещение больше напоминает комнату какого-нибудь искушенного коллекционера».

Доктор Корнер открыл папку, положил ее перед собой:

– Послушай, Джон.

– Я весь внимание.

– Если хочешь, можешь закурить.

Джон вытащил из кармана пачку сигарет и закурил.

– А ты ведь раньше не курил.

– Да, я и сейчас почти не курю, Гарди, но иногда хочется.

– Что ж, твое дело.

– Так ты слушаешь меня?

– Да я слушаю тебя очень внимательно.

– Я посмотрел все эти бумаги, – доктор побарабанил пальцами по листам, которые лежали перед ним, – ознакомился с результатами всех анализов, с рентгеновскими снимками, с кучей бумажек…

– Ну и что? К чему это ты?

– Я говорю все это потому, что тебе не помешало бы лечь ко мне в клинику.

– Мне? В клинику? – Джон даже приподнялся со своего кресла.

– Да, тебе, нужно лечь на пару недель.

– Ты с ума сошел, что я у тебя забыл?

– Ты не кипятись, Джон. Дело куда более серьезное, чем ты думаешь.

– А я вообще не думаю, честно тебе признаюсь, дорогой Гарди.

– А стоило бы задуматься. Вот посмотри, – он повернул один из листков к Джону и провел пальцем по строке, – смотри сюда, видишь – это результаты анализа, а вот это, – он положил сверху второй лист, – это результаты ультразвуковых исследований.

– Извини, я в этом ровным счетом ничего не смыслю.

– Ты не смыслишь, да тебе и не нужно разбираться в этом, а я смыслю, и довольно неплохо.

– Конечно, ты же врач, а я художник, я разбираюсь в других вещах…

– Подожди, сейчас разговор не об этом. Дело серьезное, говорю тебе.

– Что? Ты обнаружил у меня злокачественную опухоль и хочешь сказать, что я скоро отдам Богу душу?

– Нет, никакой раковой опухоли я у тебя не обнаружил…

– Ладно, Гарди, ну были у меня какие-то недомогания, пожаловался я тебе, имел такой грех, но из этого ничего, по-моему, не следует.

– Это ты так думаешь, Джон, что это ничего не значит. А я думаю, что это очень серьезно, – он поднял телефонную трубку и попросил секретаршу принести рентгеновские снимки Джона Кински.

Через несколько минут снимки лежали на рабочем столе доктора. Он взял снимок, подошел к окну, приложил его к стеклу:

– Смотри сюда…

Джон посмотрел.

– … это твое сердце.

– Ну да, я вижу, что этот мешочек мускулов – мое сердце.

– Так вот этот мешочек у тебя слегка барахлит.

– Барахлит? Честно говоря, я тебе на него не жаловался.

– Возможно, ты и не жаловался, но приборы показали, что у тебя не все там в порядке.

– Да ладно тебе, успокойся, – Джон немного заволновался.

Ему очень не хотелось слышать что-нибудь о своем здоровье, ведь последние недели он чувствовал себя просто великолепно. Он был на каком-то физическом подъеме.

– Посмотри, – доктор застучал пальцем по одному из клапанов, – вот эта штучка может в скором времени неожиданно отказать.

Джон Кински поднялся, подошел к стеклу и посмотрел на негатив:

– Вот эта?

– Да, вот эта маленькая вещь, деталь твоего организма. И тогда, если она неожиданно откажет, ты будешь покойником.

Джон побледнел:

– Гарди, но ведь я никогда не жаловался на сердце. Я говорил, что у меня немного побаливает в груди, и поэтому я попробовал бросить курить.

– Скорее всего, Джон, что одно с другим не связано. Но с сердцем тебе нужно разобраться. Я предлагаю лечь в клинику немедленно.

– Что, настолько все серьезно? – вдруг спросил Джон Кински.

– Ты знаешь, да, очень серьезно.

Джон подошел к столу, сел, взял сигарету, которая лежала на краю пепельницы, и глубоко затянулся. Доктор Корнер вытащил из пачки сигарету и тоже закурил. Несколько минут мужчины молча поглядывали друг на друга.

– Гарди, – задумчиво спросил Джон, – значит, ты говоришь, что это очень серьезно, и в любой момент я могу умереть?

Доктор пожал плечами и кивнул лысой головой.

– С этим, Джон, ты можешь прожить и долгие годы, а можешь умереть и через час. Я ни за что не поручусь, если ты не ляжешь в мою клинику.

– Каждый из нас может умереть завтра, – сказал Джон, – и мне не хочется думать о смерти.

– Каждый может умереть, – вздохнул доктор Гарди, – но ты-то знаешь об этом, знаешь, откуда тебя подстерегает опасность. Признайся хотя бы сам себе, можешь не признаваться мне, с тобой ведь не все в порядке? Ты временами чувствуешь головокружение, временами к тебе внезапно приходят мысли о смерти.

Джон Кински молча курил.

– И ты только что сказал мне, Джон, что пробовал бросить курить.

– Конечно, от таких разговоров можно не только бросить курить, можно подумать и о самоубийстве, – зло сказал Джон.

– Я предлагаю тебе уменьшить риск, только и всего. Тебе нужно вставить искусственный клапан в сердце, и ты вновь будешь спокоен.

Доктор Корнер взглянул на Джона и довольно долго глядел ему прямо в глаза, медленно, в тяжелом раздумье покачивая головой.

Джон Кински отвел взгляд.

– А кто из нас не думает о смерти? Ты, скорее всего, тоже задумываешься о ней.

– Джон, я вижу смерть почти каждый день. Я, в отличие от тебя, знаю, что делается внутри человека, и поэтому знаю о смерти больше твоего. Внутри нас все так ненадежно…

– Гарди, а какие могут быть гарантии, что все пройдет успешно?

– Гарантии, – усмехнулся Гарди, – мой талант.

– И сколько времени займет операция?

– Два дня – подготовка, день уйдет на операцию, а через две недели ты сможешь встать на ноги.

– Через две недели… – задумчиво проговорил Джон Кински. – Ты знаешь, Гарди, сколько всего можно наворотить за две недели?

– Я вижу, ты и в самом деле задумался о смерти, – сказал Гарди. – Две недели можно пропьянствовать, проваляться в постели. И скорее всего, ты этим собираешься заняться. Но, честно говоря, Джон, все не так уж и плохо.

– Ты имеешь в виду мое сердце?

– Да, и тебя самого тоже. Главное – радоваться жизни, Джон. Побольше положительных эмоций, поменьше волнений, поменьше спиртного и табака.

Гарди взял недокуренную сигарету из пальцев Джона и загасил ее в пепельнице.

– А как насчет секса?

– Я же говорил тебе: побольше положительных эмоций. Только, смотри, не переусердствуй, не строй из себя эдакого супермена.

– Гарди, ты просто мне завидуешь, – уже развеселился Джон Кински.

Но доктор Корнер вновь вернул его мысли в серьезное русло:

– Джон, всего лишь две недели, а потом ты не будешь думать об этом никогда.

– Ты собрался меня зарезать?

– Нет, я собрался тебя разрезать, раскрыть твою грудную клетку и заменить маленькую детальку в расшатавшемся организме.

– Нет, Гарди, это все заманчиво, но я не согласен.

– Почему?

– Если я буду абсолютно здоров, то мы качнем реже встречаться, – отшутился Джон Кински, – а мне бы хотелось видеть тебя почаще.

– Если ты, Джон, умрешь, то мы встретимся еще только один раз – на твоих похоронах. А на кладбище я ходить не люблю.

При слове «кладбище» лицо Джона Кински напряглось. Он сделался задумчивым.

– Ну ладно, извини, если я тебя чем-то расстроил.

– Да нет, наоборот, ты заставил меня задуматься, а это полезно иногда делать.

– Так, значит, ты не согласен, Джон?

– Конечно.

– Ну что ж, пеняй на себя. Правда, чтобы очистить свою совесть, я возьму с тебя обещание.

– Охотно дам его тебе, если это не займет у меня много времени.

– Я знаю, конечно, как уговорить тебя, но я не хочу прибегать к запрещенным методам.

– И чем же ты собирался на меня подействовать?

– Я бы мог сообщить о твоей болезни твоей жене, но это испортит настроение ей, она испортит настроение тебе, а ты, разозлившись, придешь ко мне и испортишь настроение мне. А я хочу себя чувствовать отлично.

– Так в чем я тебе должен поклясться? Что я должен пообещать?

– Единственное, что тебе потребуется – это изредка звонить мне и сообщать, как ты себя чувствуешь.

– Изредка – это как?

– Ну хотя бы раз в неделю. Такой вариант тебя, наконец, устроит?

– Конечно.

– А теперь, Джон, когда ты окончательно отказался от операции, ты должен мне признаться и абсолютно искренне: ты действительно чувствуешь себя хорошо?

Джон задумался:

– Мне не хотелось бы тебя обманывать.

– Ну я же говорил…

– Я могу тебе сказать, но только теперь уже ты пообещай мне, что больше не будешь уговаривать меня ложиться в твою клинику.

– Хорошо, договорились.

– Слушай, Гарди, если бы не Стефани, я согласился бы на что угодно. Ты мог бы меня разрезать, сшивать, вновь разрезать, склеивать – словом, делать все, что ты умеешь. А теперь я должен просто отдохнуть. Я хочу побыть с женой. Я хочу, чтобы отдохнула Стефани, чтобы она привыкла ко мне, а я к ней.

– Я понимаю. Потому тебя и позвал. Должен же я был предупредить?

– Спасибо, конечно, должен был. А ты придешь на мою выставку?

– Постараюсь. Но все эти картины я видел у тебя в мастерской и поэтому ничего нового сказать не смогу.

– А мне и не нужно, чтобы ты что-то говорил мне. Я просто хочу выпить с тобой.

– Выпить можно и сейчас. У меня сегодня нет операций. А на выставку я постараюсь прийти, во всяком случае я позвоню тебе. Но ты, Джон, не сказал мне о своем самочувствии, ты же обещал быть со мной искренним. И если ты все время уходишь от ответа, то я начинаю подозревать неладное.

– Хорошо, Гарди, я постараюсь как-то сформулировать то, что чувствую. Да, у меня частенько бывало как-то странно на душе. Бывало и, к сожалению, бывает, – тихо и сосредоточенно проговорил Джон Кински. – Временами мне кажется, будто я стою возле раскаленной печки или у огня – таким жаром вдруг полыхнет. Сначала я чувствую этот жар в ногах, потом он поднимается выше. И с этим ощущением связан какой-то гул во всем теле. Не только в голове. Я чувствую этот гул повсюду. Он очень странный, и одновременно у меня идут круги перед глазами. Они разноцветные, иногда даже очень красивые, и это меня пугает.

– Говори дальше, я слушаю. И наверное, после этого ты не слышишь того, что звучит вокруг тебя?

– Да, – удивился Джон, – точно, я перестаю слышать. Я многого сам в себе не могу понять. Даже когда я стою за мольбертом, со мной случаются неприятности. Иногда, например, – я потом сам это замечаю – у меня вдруг выпадает из рук кисть, а я продолжаю водить рукой, как будто она у меня есть, и мне кажется, что на полотно ложатся новые и новые мазки.

– Так, значит, я прав. Тебе кажется, что кисть выпадает из руки, а ты не сразу это замечаешь.

– По-моему, все что я тебе говорил, Гарди, – это по части психиатра, а не по твоей.

– Нет, это как раз по моей специальности.

– Ну вот, я тебе все рассказал. А ты обещал что-то насчет выпить.

Доктор быстро встал из-за стола, блеснув лысиной, отворил дверцы старинного секретера и достал фигурную бутылку бренди.

– Это из Франции, – подмигнул доктор Корнер Джону. – Мне подарил его настоящий французский барон. Это из его замка.

– Везет тебе.

– Ты бы тоже мог подарить мне какую-нибудь из картин, а не кривиться на те, что висят у меня на стенах.

– Если, Гарди, ты мне сделаешь операцию, а я после этого смогу держать кисть в руках, то специально для тебя нарисую картину. Ты даже можешь заказать мне сюжет.

– Я хочу, Джон, чтобы ты нарисовал мне океан. Чтобы не было ни берега, ни неба, а только вода.

– Не слишком ли ты, Гарди, многого хочешь?

– Неужели тебе жалко заплатить такую малую цену за свое здоровье, за свою жизнь? – изумился доктор Корнер, и его тонкие губы расплылись в улыбке.

– Вот ты, Гарди, держишь в руках бутылку бренди и не думаешь наливать, а это нагрузка на мое сердце, и я могу захлебнуться слюной.

– Извини, вот от этого еще никто не умирал. Я видел, как люди синели от нетерпения, но чтобы умереть…

Доктор Корнер достал из секретера два хрустальных низких широких бокала и плеснул туда бренди. Джон попробовал напиток и произнес:

– Конечно, это вкусная вещь, но нельзя себя баловать, а то привыкнешь.

– Мы с тобой еще выпьем после операции, опробуем, как будет работать твой новый клапан. Неужели ты думаешь, что этот барон подарил мне только одну бутылку?

– А сколько, если не секрет?

– Нам с тобой хватит на неделю, если больше ничего не делать, кроме как пить.

– Гарди, я понял, к чему ты клонишь. Ты просто вынуждаешь меня идти на операцию, ты хочешь заманить меня под нож бутылкой хорошего бренди.

Мужчины, смакуя, пили напиток, и, наконец, доктор Корнер спросил:

– А куда ты собрался ехать, Джон? Я надеюсь, не в Сахару?

– Да нет, ты же мне заказал сюжет про океан, и я поеду на побережье. К тому же и Стефани этого хочет. Хотя она, может быть, предложит и что-нибудь другое, более экзотическое.

– Так ты обещаешь мне изредка звонить, где бы ни находился?

– Пообещать я могу, но не знаю, как это у меня получится.

– Тогда пеняй на себя. Если умрешь, то я не приду на твои похороны.

– Я это как-нибудь переживу.

Доктор Корнер спрятал бутылку в секретер и вновь повернулся к Джону:

– Кстати, мы с тобой в прошлый раз не доиграли партию в шахматы. Фигуры так и стоят на доске у камина.

Джон прикрыл глаза и мысленно представил доску. Его фотографическая память удерживала мельчайшие детали. Он даже вспомнил, в какую сторону смотрят головы коней.

– Послушай, Гарди, я хожу, насколько ты понимаешь.

– Конечно, Джон, ход за тобой, я это прекрасно помню.

– Тогда я хожу конем на f4, а теперь ход за тобой.

Доктор наморщил гармошкой лоб:

– К сожалению, я не обладаю такой памятью, как ты, Джон, и сразу мне тяжело дать ответ. Я вернусь вечером домой, сяду у камина и подумаю. И если ты мне позвонишь, я сообщу свой ход. Ты согласен?

– Конечно, Гарди, о чем речь! Я всегда буду рад доиграть эту партию. Думаю, победа будет на моей стороне.

– А я думаю, Джон, что ты эту партию можешь проиграть или опять будет ничья.

– Послушай, сколько может быть ничьих? Последние три партии были ничейными, и сейчас я хочу отыграться.

– Ну что ж, посмотрим, на чьей стороне будет удача.

– Значит, до встречи.

Доктор поднялся из-за стола и еще раз посмотрел на новые картины, развешанные на стенах кабинета.

Джон проследил за его взглядом.

– Знаешь, они прекрасны, и я все больше и больше прихожу к выводу, что ты – отличный коллекционер, Гарди.

Доктор самодовольно пожал плечами и ухмыльнулся:

– Кое в чем и я разбираюсь.

– Да, понимаешь, слов нет.

Джон пожал руку доктору и не спеша покинул кабинет.