Текст книги "Югославская трагедия"
Автор книги: Орест Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)
8
«…Снег шел почти беспрерывно целый месяц. Темно-лиловый лес над рекой стоял глубоко в снегу. Елки, словно в маскировочных халатах, притаились у опушки, низко свесив отяжелевшие лапы в снежных нарукавниках. Заиндивевшие березы, все в игольчатых хрусталинках, казались нарисованными тонкими штрихами. А старые пни молодцевато нахлобучили на свои лысые головы белые папахи. Ну, совсем как у нас подо Льговом в эту же пору – берендеева чаща!
Сникшие ветки каштанов в аллее под окнами школы, где мы жили, уже совсем растеряли свои красновато-коричневые листья, и лишь самые цепкие из них, те, что сохранили бледную зелень возле прожилок, еще робко трепетали от ветра.
Вдоль улиц намело волнистые сугробы, карнизы домов окаймились спокойными белыми линиями; рельефно выделялись балюстрадные колонки, украшавшие террасы, ярче горели цветные стекла окон.
Городок выглядел светлым, обновленным.
Снегопад и метели приостановили передвижения и операции противников. Наш батальон, расположившийся гарнизоном в Горном Вакуфе, получил передышку и взялся за учебу.
Занятия проходили по программе, составленной Вучетиным с моей помощью, регулярно, по расписанию. Если прежде учеба ограничивалась лишь политбеседами, то сейчас бойцы изучали саперное дело, маскировку, топографию – все это, конечно, в пределах общих сведений. Я припоминал положения наших советских военных уставов, пособий и руководств. На мои уроки обычно собиралась чуть ли не вся рота.
На передней парте у самой доски обычно располагался Васко Христич. Он интересовался всем, жадно вникал в каждую новую мысль и часто по-детски переспрашивал: «А что это такое?». Рядом с ним сидел Томислав Станков. Томислав все еще грустил после гибели старшего брата, но трогательная дружба с Васко, завязавшаяся в последнее время, несколько смягчала тяжесть его утраты. Оба они мечтали научиться стрелять из всех видов оружия, чтобы не стыдно было вместе с русскими солдатами пойти и на Берлин. У них был общий букварь, и они с гордым видом уже писали на классной доске слова: «Советский Союз», «Москва», «Красная Армия». Буквы выходили неровные, однако даже такой грамотей, как Бранко Кумануди, не мог найти ошибок в этих словах. Успехи друзей вызвали и у Джуро Филипповича желание научиться читать и писать. Он не расставался с тетрадкой и толстым трехцветным трофейным карандашом.
Двадцать третьего февраля, в день двадцать шестой годовщины Красной Армии, к нам в класс на последний урок пришли бойцы и командиры даже из других рот. Праздничное настроение людей выразилось в особой подтянутости, в том чутком внимании, с каким они на меня смотрели, ожидая услышать что-то необычное.
Двадцать шестая годовщина Красной Армии! Третья военная годовщина! «Где-то сейчас моя дивизия, – думал я, – какие рубежи она уже преодолела?»
Мои мысли были с боевыми друзьями-однополчанами. Я уже не мог говорить в этот день лишь об отклонениях магнитной стрелки компаса или о способах маскировки. Да и не за тем собралось сегодня столько народу! Волнуясь, я рассказывал о большом и славном пути Красной Армии от дня ее рождения – двадцать третьего февраля 1918 года, когда молодые красноармейские отряды, впервые вступившие в войну, разбили под Псковом и Нарвой немецких захватчиков, – до недавних всемирно исторических ее побед под Сталинградом и Курском. Я говорил о великой битве под Москвой, где был развеян миф о непобедимости немецко-фашистской армии; говорил о героях-панфиловцах, о Николае Гастелло и Зое Космодемьянской, о высоких моральных качествах советских людей, их непреклонной воле, незнании страха в борьбе; говорил об особенностях нашей армии, воспитанной в духе интернационализма, в духе любви и уважения к трудящимся всех стран, в духе сохранения и утверждения мира между народами.
Когда я кончил, все одобрительно захлопали, зашумели, а громче всех – Бранко Кумануди.
– Хвала, хвала, велика хвала русским! – кричал он, прорываясь ко мне. – Я всегда говорил, что с вами не пропадем. Когда мы шли через гору Игман, было холодно, ночевали в снегу. А как вспомним про русских, так и легче станет. Бога му, легче!
– Постой! – остановил его Филиппович. – Что ты говоришь? Тебя ведь тогда с нами не было…
– Не было, а я все знаю, слышал. Снегу-то сколько навалило в ту зиму! Помню, в Сараево идешь, бывало, по тротуару – справа дом, а слева снежная стена, другой стороны улицы не видно…
– Да замолчи ты, – зашумели бойцы на Бранко, но тот увлекся воспоминаниями и потащил Джуро за собой к окну, продолжая что-то горячо рассказывать.
Уже смерклось. В классе зажгли лампы.
Приближался торжественный час.
Милетич с Лаушеком принесли радиоприемник и установили его на столике перед классной доской. Подключили антенну и заземление. Лаушек, совсем оправившись от ран и всего пережитого, был, как прежде, хлопотливо-весел, шутил.
– Тише, тише, – твердил он, вставая перед радиоприемником на цыпочки. – Не шумите! Внимание!
Нетерпение собравшихся росло.
И вот наконец-то: «Говорит Москва…»
Воцарилась необычайная тишина. Трудно было поверить, что класс до отказа наполнен людьми.
Четкий, знакомый всем голос московского диктора зазвучал в классе по-праздничному взволнованно.
Каждое слово приказа Советского Верховного Главнокомандующего рождало счастливое предчувствие скорой конечной победы.
«Советские воины завершают очищение от фашистских извергов Ленинградской и Калининской областей и вступили на землю Советской Эстонии.
Развернулось массовое изгнание оккупантов из Советской Белоруссии… гитлеровская Германия неудержимо движется к катастрофе…»
А когда прозвучало сильное: «приказываю», бойцы и командиры, затаив дыхание, еще плотнее столпились у радиоприемника.
«…Партизанам и партизанкам…»
– Это к нам! О нас! – вырвалось дружным вздохом.
«…нападать на штабы и гарнизоны противника, громить его тылы, разрушать его коммуникации и связь, лишать его возможности подтягивать резервы».
Последние слова приказа «Смерть немецким захватчикам!» слились с торжественно-клятвенным возгласом всего зала: «Смерть фашизму, свобода народу!»
А двадцать артиллерийских залпов в Москве отозвались в наших сердцах победоносными громами советских батарей на фронтах и выстрелами партизанских винтовок в горах и лесах Югославии. Неожиданно кто-то обнял меня за плечи. Командир Вучетин! Глаза его ярко блестели. Он горячо сказал:
– Спасибо вашему народу, друг мой. Спасибо за все!..»
9
Начальник верховного штаба Арсо Иованович и Ранкович в сопровождении охраны торопились засветло попасть в Горный Вакуф, чтобы провести с партизанами вечер и следующий день, а затем продолжать путь в район Коницы, куда подтянулась из-под Ливно бригада Перучицы.
Выбравшись на приречную дорогу, Арсо пришпорил коня. Оглянулся. Неотступно рысивший позади Ранкович, встретившись с его взглядом, ласково улыбнулся.
«Зачем он увязался со мной?» – подумал Арсо.
– Нам по пути, друже. В компании веселей. Хочу побыть немного с народом, с бойцами, – сказал Ранкович, присоединяясь к начальнику штаба перед самым его отъездом.
Последнее время Марко старательно демонстрировал чувство любви к Советскому Союзу, дружескую симпатию к окружающим и особенно к Арсо. Но Иованович этой перемене не очень радовался. Он хорошо помнил прежнее неприязненное отношение к нему Ранковича. Правда, объяснить это можно было просто: член Политбюро, строгий блюститель чистоты партии, очевидно, не совсем еще доверяет бывшему офицеру королевской армии. Но вот явилась советская военная миссия, и Ранковича словно подменили…
Тито за последние дни тоже немного переменился к лучшему, хотя свойственные ему высокомерие и раздражительность остались. Арсо давно уже чувствовал себя в его присутствии стесненно. Все труднее было разговаривать с Тито в обычном деловом, спокойном тоне. Отчужденность росла. Особенно отчетливо она начала проявляться с той поры, как в ставку вернулись из поездки в Хомолье члены англо-американской миссии Маккарвер и Пинч. Тито охотно принял тогда Маккарвера и долго с ним беседовал. После этого во многих поступках маршала стала ощущаться какая-то неуверенность, нервозность. Он часто придирался к Арсо, не утверждал проекты приказов, отдавал противоречивые распоряжения, а когда Арсо осторожно указывал ему на это, терял всякое самообладание и впадал в бешенство. Однажды ни с того ни с сего он вдруг предложил Иовановичу более внимательно прислушиваться к мнениям Ранковича и Карделя – они мол лидеры партии, и к советам американцев – они мол опытные офицеры, и, кроме того, дескать, нужно учитывать и трезво оценивать особые политические и стратегические интересы США на Балканах. Арсо удивился этому заявлению Тито: ведь сами американцы утверждали, что они ни в какой степени не заинтересованы в балканских делах, что они бескорыстно помогают Югославии в борьбе с фашизмом. И вот тебе на – особые интересы! Какие же? И чем, собственно, эти интересы отличаются от так называемого традиционного тяготения Британии к бассейну Средиземного моря? На этот вопрос Тито не ответил. Сказал только: «В свое время все увидишь и поймешь». Об англичанах он отозвался с неожиданным пренебрежением: они, дескать, уже спели свою песенку, сыграли свою роль и должны рано или поздно уступить дорогу Америке.
«Особые интересы! Политические и стратегические!.. – думал Арсо Иованович, не замечая, как его лошадь перешла на шаг. – Что кроется за этими понятиями? Не имеет ли к ним какого-нибудь отношения поддержанный полковником Хантингтоном английский план операции под условным наименованием «Ратвик» – операции, предусматривающей массовое разрушение важных коммуникаций страны.
Слишком ретивое выполнение такого плана может привести лишь к подрыву экономики страны. И это – накануне освобождения! Что за странные разговоры о геологических картах и профилях? О «коврах» бомб, которыми западные союзники в порядке оказания военной помощи обещают устлать оккупированные югославские города и в первую очередь Белград? А чего стоит, наконец, этот рекомендуемый Маккарвером чуть ли не в консультанты штаба пленный полковник СС фон Гольц! Теперь этот эсэсовец до небес превозносит полководческие таланты Тито и, заискивая перед американцами, болтает о какой-то мировой межконтинентальной стратегии, о воротах в широкий мир, которые откроют янки, обогатив старые прусские традиции теорией нового времени!..»
На душе у Арсо стало спокойнее, и даже в самом верховном штабе словно посвежел воздух, когда прибыли русские представители. И сейчас теплело на сердце при одном воспоминании об этих простых, отзывчивых и храбрых людях. Встречи с офицерами Красной Армии Арсо ждал долго, нетерпеливо. Едва они прилетели в Бари и установили контакт с верховным штабом НОВЮ, Арсо сам связывался с ними по рации, сам распоряжался насчет расчистки посадочной площадки на Медано Поле, возле Босански Петроваца. Как он волновался в те дни! Все уже было готово к приему самолетов, но то погода в Италии вдруг портилась, то здесь аэродром заносило снегом. Русские, однако, нашли выход из положения. Двадцать третьего февраля самолеты доставили из Бари планеры, и на них советская миссия спустилась на заснеженном Медано Полье. Как раз в годовщину Красной Армии.
То-то был праздник в Петроваце! Народ тепло и радушно встречал русских. Вечером состоялось торжественное заседание. А на другой день в Дрваре, в здании верховного штаба, был устроен официальный прием, на котором присутствовали члены англо-американской миссии во главе с Маклином. Маклин прочитал приветственную телеграмму от Черчилля. Премьер сообщал, что «замечательные армии Соединенных Штатов, которые находятся здесь или прибывают к нам, и наши собственные войска, лучшие по подготовке и снаряжению из всех, какие мы когда-либо имели, стоят плечо к плечу, равные по численности и объединенные истинной дружбой». Стоят!.. В том же духе выдержал и Маклин свою длинную речь за ужином.
Зато глава советской военной миссии сказал коротко, но дельно: «Мы прибыли сюда, чтобы помочь Народно-освободительной армии Югославии в ее героической борьбе!»
И, действительно, оперативная работа в верховном штабе сразу же приобрела размах, обогатилась глубоким теоретическим обобщением, стали намечаться более активные операции крупных соединений. Весь ход партизанской борьбы направлялся к определенным стратегическим целям…
Арсо улыбнулся, вспоминая об этом, и перевел коня на ровную рысь. Но мысль то и дело беспокойно возвращалась к плану «Ратвик», к англо-американской тактике бомбежек. Арсо с нежностью и тревогой думал о Белграде, где провел долгие годы. Полюбились ему широкие, прямые и вместе с тем уютные улицы с нарядными киосками на углах, с красивыми домами-виллами, сплошь увитыми диким виноградом и плющом. Будто зеленые ковры, переливающиеся то желтым, то оранжевым оттенком, с прорезями-окнами, свисают летом со стен. Шумно и весело было до войны на этих улицах. Иовановпч любил пройтись вечером мимо оперного театра, мимо Александро-Невской церкви, построенной на том месте, где в 1876 году находилась походная церковь русских-добровольцев, воевавших с турками, – там еще и сейчас хранятся русские боевые знамена. Затем он опускался к Дунаю, над которым стояла нерушимая тишина. Река, как бы впитавшая в себя последние лучи солнца, золотистой лентой вилась среди сизых берегов, обласканных зеленью плакучих ив, тополей и туй, похожих на маленькие пирамиды. Постепенно гасли огненные краски, сумрак окутывал древние стены крепости, и в маленьком романтическом садике появлялись влюбленные парочки, радовались своему счастью и были полны надежд. Когда-то, в студенческие годы, и Арсо сказал здесь свое первое «люблю». Неужели теперь Белград, родной и милый, разбомбят по плану «Ратвик»? И кто? Союзники, американцы! Зачем? Какую оперативную или стратегическую выгоду это даст? Немецких войск в Белграде немного, промышленных предприятий, имеющих военное значение, там нет. Разве только земунские кирпичные заводы?! Бомбить же самый Белград – это значит избивать мирное население…
– Остановитесь! Обождите меня! Я сменю лошадь! – вдруг услышал Арсо позади себя раздраженный голос.
Он оглянулся.
Ранкович, грузно сидя боком в седле, набил спину своей караковой лошади, и так сильно, что она начала приседать.
– Я поеду шагом, догоните! – ответил Иованович, махнув рукой.
Дорога пошла в гору. Порошил небольшой снежок. Под пологом ветвистых кизиловых деревьев черные дрозды подбирали опавшие ярко-рубиновые ягоды.
Арсо с удовольствием прислушался к чувыканью птиц, поддаваясь новым мыслям и давно забытым желаниям. Потянуло на болота, заросшие высоким золотистым камышом и осокой. Там, в зарослях тростниковых стеблей, уже выбросивших часть своего пухообразного семени, улетавшего с ветром, на открытой, почти никогда незамерзающей воде, ютятся, кричат на разные голоса и хлопочут нырки, лысухи, бакланы и утки. Туда бы с ружьем! Хотя бы на час забыться от всех тревог!
Полной грудью Арсо вдохнул в себя свежий морозный воздух. Справа от дороги тянулся по взгорью голубовато-серый от инея лес. По вершинам деревьев изредка пробегал шумок от прорвавшегося из ущелья ветра. Слева глухо ворчал Врбас, подернутый пеленой тумана. И небо, как туманом, было затянуто мутными облаками.
В сопровождении ординарца Арсо медленно поднялся на увал. Беспокойные думы опять завладели им.
Перед отъездом из Дрвара он крупно поспорил с Тито. Едва прорвался к нему: эта его истеричка-секретарша Нинчич, как овчарка, стережет маршала, требует оказания ему почестей, заставляет часами ждать в приемной. Тито был не в духе. Он проиграл партию в шахматы полупьяному молодому Черчиллю. Арсо начал с того, что посоветовал Тито обратить серьезное внимание на развитие народно-освободительного движения в Сербии; послать туда часть войск из Черногории и Боснии. Маршал, выслушав, отрицательно покачал головой. Он думал о чем-то своем.
Тогда Арсо, подойдя к карте фронтов, терпеливо объяснил положение. Красная Армия, говорил он, приближается. Она уже взломала оборону немцев на всем притяжении Днепра от Жлобина до Херсона и устроила гитлеровцам новый Сталинград на правобережье Днепра под Корсунь-Шевченковским. Скоро начнутся весенне-летние операции. Весьма вероятно, что Красная Армия появится в ближайшем будущем и у границ Югославии.
– А готовы ли мы ее встретить, готовы ли помочь ей, хотя бы теми операциями, которые уже намечены по совету русских представителей? – спросил Арсо. – Советская военная миссия должна убедиться в том, что слова у нас не расходятся с делом. Ведь начальник миссии будет сообщать обо всем своему Верховному Главнокомандующему.
Тито еще глубже задумался. Лицо его омрачилось. Он стремительно прошелся по пещере, отбрасывая носком сапога шахматные фигуры, валявшиеся на полу, резко остановился и ударил ладонью по столу:
– Будь по-твоему. Ты прав. Нам нельзя подрывать безграничного доверия к нам советских людей, – напыщенно заявил он. – Этого доверия мы добились честной, самоотверженной борьбой за правое дело, и друзья пришли нам на помощь, мои старые, милые друзья. Да, ты прав, Арсо. Твое предложение я утверждаю. Поезжай в первый и второй корпуса, поговори с Кочей и с Пеко. Наметь, какие дивизии мы можем выделить для усиления наших войск в Сербии. Вообще, действуй. Но смотри… – и Тито потряс кулаком перед лицом начальника штаба.
Иованович догадывался о значении такого жеста, но не мог полностью расшифровать это «смотри», и потому от беседы с Тито у него осталось какое-то неприятное, тревожащее ощущение. Спустя час он узнал, что в поездке на восток Боснии и в Черногорию его будет сопровождать Марко со своей свитой. «Тито мне не доверяет», – эта мысль теперь прочно укрепилась в сознании Арсо. Он еще раз оглянулся. Ранкович, размахивая плеткой, уже догонял его на другом коне. «Впрочем, может быть, это и к лучшему… – подумал Иованович. – Поможет, как член Политбюро, воздействовать на Пеко Дапчевича. Наверное, этот самонадеянный наполеончик сельского масштаба будет всеми мерами препятствовать изъятию частей из своих войск к отправке их в Сербию. А если же, выполняя приказ, и передаст какую-либо дивизию, то так ее переформирует, что она окажется малобоеспособной. То же самое, вероятно, сделает и его приятель – «философ» Попович. С обоими «феодалами» нужно быть очень осторожным, чтобы не вызвать бури и скандала и направить в Сербию все-таки полноценные войска. Ведь им придется совместно с Красной Армией идти на Белград! Наконец, следует еще разъяснить на местах, как нужно выполнять этот план «Ратвик», почти ультимативно навязанный союзниками, выполнять с толком, сообразуясь с военной необходимостью, и так, чтобы не вышло большого вреда для Югославии».
– О чем задумался, Арсо?
Иовановнч вздрогнул и подобрал поводья.
Ранкович ехал рядом.
– Так, о многом… О семье…
– А-а… – Ранкович пристально посмотрел на Арсо, – «Уклоняется…»
Он вспомнил поручение Тито, которое тот дал ему перед отъездом: «помочь» Иовановичу в его работе; подобрать и расставить доверенных людей в дивизиях, отправляемых в Сербию. Намекнуть Коче Поповичу о возможности назначения его в скором времени комендантом Главного штаба Сербии. Как на это посмотрит сам Коча, и находит ли Ранкович его кандидатуру подходящей? Еще бы! Коча – вполне свой человек!
Кроме того, Тито поручил Марко проследить за наиболее полным и беспрекословным выполнением плана «Ратвик» и посоветовал держать пока в секрете от рядовых бойцов прибытие советской военной миссии.
«Посмотри там, – сказал Тито, – как бы Арсо не наломал дров. От моего имени можешь отдавать соответствующие распоряжения и все исправлять на месте».
Теперь, следуя с Иовановичем, Ранкович хотел бы точнее узнать о его намерениях для того, чтобы заранее сообразить, как лучше и незаметнее помешать ему выполнить то, что Тито не одобряет. Он спросил:
– Как по-твоему, Арсо, с чего бы начать в первом корпусе у Поповича?
– Начнем с того, – улыбаясь, ответил Иованович, – что объявим радостную новость: с нами теперь советские офицеры!
– Ты хочешь разгласить военную тайну? – грозно насупился Ранкович.
Арсо в первый момент даже растерялся и уронил поводья.
– Разве это тайна?
– Пока да. Смотри, я советую тебе быть осторожнее… Всякое может быть.
Опять это предостерегающее: «Смотри!» У Арсо защемило сердце. Он вздохнул и погнал коня.
По сторонам шоссе слегка покачивались от ветра высокие заснеженные шелковицы. Казалось, что их окунули в белый воск. Аллея вдали суживалась, и в конце ее уже проглядывала окраина Горного Вакуфа, задернутая сеткой лениво падавшего снега.
