Текст книги "Югославская трагедия"
Автор книги: Орест Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)
21
Топографическая карта Югославии, которую Баджи Пинч внимательно рассмотрел в соседней комнате, была испещрена различными надписями. Около названия населенного пункта Дьяковац размашисто стояло слово «хром», около Истрии – «бокситы», около Индрии – «ртутный рудник, второй в Европе», около Кутино, Междумурья и по долине Дравы – «нефть», на Копаонике – «уран» и т. д. Отмечены были также месторождения цинка, марганца, вольфрама, фосфоритов, олова, меди, угля. Кружком был обведен в районе Трепч свинцовый рудник и комбинат, на котором Пинч благополучно директорствовал до войны. На полях карты стояли какие-то цифры, позволявшие догадываться, что это указания на результаты геологических поисков, разведок и горноразведочных выработок. Таких подробных сведений о полезных ископаемых, а точнее, о стратегическом сырье, таящемся в недрах югославской земли, не было у Пинча, хотя он и прожил здесь год.
Так вот что за беседа на научную тему была у янки с комиссаром Магдичем, бывшим горным инженером и геологом!
Пинча потрясло неожиданное открытие. Его обуяло чувство жгучей зависти к успехам партнера. Он и сам, правда, при случае не прочь был выйти из круга непосредственных задач офицера связи союзной миссии. Но, судя по всему, Маккарвер занимался своим бизнесом куда с большим размахом и энергией!
С самым решительным видом Пинч толкнул дверь в комнату, где происходил допрос. Дверь не открывалась. Она была заперта изнутри.
Охваченный внезапным подозрением и тревогой, Пинч нервно постучал.
Только через минуту Маккарвер впустил его.
– Мистер фон Гольц просит прощения, – сказал он с улыбкой. – Он переодевается.
Действительно, немец сбросил солдатскую шинель и натягивал на себя офицерскую с бархатным воротником, доходившую ему до пят.
Пинч вперил в коротышку фон Гольца испытующий взгляд.
– Судьба, – горестно осклабился тот, как ни в чем не бывало смотрясь в разбитое гранатными осколками настенное зеркало. – Облетели дубовые листья. Бедный Пауль Бициус! Мой друг, у которого я здесь гостил, уже переселился в мир иной и, может быть, лучший…
Маккарвер, высунувшись в окно, что-то кричал бойцам, возившимся у бронетранспортера. Пинч воспользовался этим и незаметно сунул карту обратно в планшетку американца.
– Сейчас наладят машину, и мы едем в Гламоч, – сказал Маккарвер, отходя от окна. – Итак, в путь, капитан?
Пинч сердито кивнул головой: опять в его отсутствие что-то здесь произошло, как и тогда, у Поповича на Черном Верху.
В дверях появился Катнич.
– Машина готова! Отремонтировали! – объявил он. – Но почему вы спешите, господа? Я распорядился насчет обеда. Обнаружен погреб с замечательными винами. Мы не пьем, но по случаю вашего приезда…
– Нет, нет! Нам некогда. Дела! – решительно отказался американец. – Кстати, капитан, – обратился он к Пинчу по-английски, – берите пример с этого парня. Расторопный и толковый молодчага. Всегда весел и бодр.
– Разрешите ящичек с винами поставить к вам в машину? – не унимался Катнич.
– Это можно! – Маккарвер похлопал его по плечу. – Благодарю вас, друже. Вы хороший парень. Мы с вами еще встретимся, я уверен. Между прочим, вы и оратор неплохой. Имел случай убедиться в этом. Ваша речь с импровизированной трибуны была великолепна. А кто это выступал, когда мы подъехали?
– Политкомиссар роты Корчагин.
– Он что, русский?
– Нет, серб. Корчагин – это его кличка.
– Вот как! Должен вам сказать, что его речь не произвела на меня особо отрадного впечатления. Уж слишком она тенденциозна. Если из трех союзников хвалят одного, то, значит, остальные двое плохи. Такой ведь вывод естественно напрашивается, если послушать вашего Корчагина?
– Согласен с вами, – подхватил Катнич. – Я уже сделал ему замечание.
– А какими материалами он пользовался? – допытывался Маккарвер.
– Вероятно, просто излагал последние радиосообщения.
– Нельзя, нельзя так. Надо контролировать. Вы комиссар батальона. Это ваша обязанность. Кстати, – Маккарвер порылся в планшетке и достал брошюрку. – Вот вам руководство по использованию информационных материалов. Правда, оно издано для наших армейских лекторов и капелланов, но, видите, мы перевели текст на сербский язык. Рекомендую, у нас богатый опыт политической обработки.
– Я воспользуюсь вашим советом.
– Мы будем держать с вами крепкую связь, комиссар. Я всегда охотно помогу вам. Между прочим… – Маккарвер перешел на полушепот. – Мне хотелось бы иметь что-нибудь из трофеев на память о нашей встрече, о взятии Синя. У меня в нью-йоркской хижине масса сувениров. Собираю со всего света.
– Понимаю. Все, что угодно. – Катнич с тоской нащупал в своем кармане золотые часы, снятые с руки полковника СС. – Фотоаппарат? Бинокль?
– Нет, это громоздко.
– Браслет, часы?
– Вот-вот. Что-либо в этом роде.
Разговаривая, Маккарвер и Катнич вышли из комнаты. Пришел Радович с бойцами, и те увели фон Гольца. А Пинч все ходил из угла в угол, пытаясь найти объяснение странному поведению Маккарвера. Янки так стремился в Синь, интересовался пленными, а во время допроса не проявлял к полковнику СС никакого любопытства. Но когда они остались с глазу на глаз?.. Несомненно, за всем этим что-то кроется. Они о чем-то успели переговорить. Связь с врагом – это в порядке вещей. Разведка есть разведка… Но какие у них дела?
Под окном раздался нетерпеливый и протяжный рев клаксона. Капитан выглянул в окно. Маккарвер уже сидел за рулем бронетранспортера, а несколько бойцов – охрана – влезали на заднее сиденье. Пинч быстро сбежал по лестнице и почти на ходу вскочил в кабинку машины.
Маккарвер дал полный ход.
Он полулежал за рулем. Пилотка – на затылке, в зубах – сигарета. Управлял он машиной лениво, еле-еле, как будто не имел к ней никакого отношения, а она мчалась, тарахтя и подпрыгивая.
Пинч был зол на себя. У него из головы не выходила топографическая карта американца. Этот янки всюду успевает делать свой бизнес!
– А куда теперь мы отправимся? – вдруг, спохватившись, с раздражением осведомился Пинч. – Мне надоело это путешествие в неопределенном направлении.
– В Дрвар полетим, капитан. В верховный штаб. Домой!
– Наконец-то! В таком случае давайте уточним маршрут.
– Со мною, сэр, не заблудитесь.
– Познакомьте меня с маршрутом по вашей карте.
– У вас есть своя.
– Я ее потерял. Позвольте взглянуть на вашу. Жесткое, встревоженно-лихорадочное выражение лица Пинча рассмешило Маккарвера.
– Пожалуйста, капитан. Это ничего не меняет. – Он подал ему карту и нажал на педаль.
Бронетранспортер прибавил ходу. Карта запрыгала перед глазами Пинча. На ней ничего нельзя было разобрать. Но Пинч и не всматривался в текст.
– Так… Напрямик хотите лететь? А не лучше ли по-над берегом моря? Прекрасные пейзажи! Небольшой крюк, но зато… А что это за надписи тут у вас? Совершенно невоенного содержания. Бокситы, хром… Что это такое?
– Невоенного содержания? – Маккарвер рассмеялся. – Вы наивны, как вольтеровский Кандид! Хотел бы я знать, как работали бы ваши военные заводы в Бирмингаме и Шеффильде без этих невоенных ископаемых?.. Впрочем, я могу удовлетворить ваше любопытство. Я изучаю геологические особенности здешней местности. От вас, капитан, у меня нет секретов.
– Надеюсь… – Пинч придал своему тонкому голосу оттенок строгости. – В противном случае это было бы не по-джентльменски и нарушало бы элементарные требования союзнического долга… Но я не понимаю, к чему сейчас изучать здесь геологию?
– А к чему вы стремитесь изучить югославское побережье? Порты, бухты, заливы, острова? Почему ваш блокнот заполнен всевозможными географическими названиями?!
– Для вас это не тайна. Мы, англичане, сторонники вторжения в Европу не с Запада, а через Балканы. А для того, чтобы высадиться здесь, естественно, нужно в первую очередь подготовить порты и авиационные базы.
– Да, да, – понимающе мотнул головой Маккарвер. – Ваш премьер-министр уже второй год носится с этим планом.
– Чтобы врезаться клином в уязвимое подбрюшье Европы…
– Знаю, знаю, что за этим скрывается! Вы хотите с помощью нашей техники прийти сюда раньше русских. Хитро, ничего не скажешь! Надо отдать вам справедливость! Вы умеете удачно выбирать себе союзников.
– Я с вами взаимно откровенен, полковник. Наш долг – освободить страны Юго-Восточной Европы, – монотонно закончил Пинч.
– Добавляйте уж: и оккупировать их, ваши любимые Балканы! Ведь мы ничего не скрываем друг от друга! – И Маккарвер громко расхохотался.
Пинч хотел было что-то сказать, но сделал только презрительную мину и молча пожевал губами.
Бронетранспортер вздрагивал, шел крутыми зигзагами, будто и он смеялся заодно со своим водителем.
– Эх, капитан, капитан! Хороший вы парень, но близорукий! Дальше своего «подбрюшья Европы» ничего и не видите, – снова заговорил Маккарвер, когда машина, на полном ходу миновав Трнову Поляну, медленно поползла в гору. – Балканы, как плацдарм, вы правы, надо готовить, но не так быстро, как вы хотите, и не к этой войне, а к той, которая будет, черт возьми, действительно самой решающей и самой тяжелой. Маленькие планы – это маленький бизнес, а большие планы – это большой бизнес, они нам поют песни сирен…
И Маккарвер, нажав кнопку клаксона, дал такой продолжительный гудок, что Пинч вынужден был заткнуть уши. Едва гудок умолк, англичанин буркнул, покосившись в сторону подполковника:
– Опасные фантазии, сэр! Британцы более благоразумны и практичны.
– Увы, мой дорогой. Если судить по результатам, которые вы извлекли из нашей совместной поездки, то, мне кажется, это про вас сказал Шопенгауэр: для практической жизни вы так же годитесь, как телескоп для театра.
Слова эти были грубы, кроме того, они косвенно подтверждали жгучие подозрения Пинча, но он промолчал, чтобы не уронить окончательно своего достоинства. Носатое лицо англичанина снова приняло зеленый оттенок. Его нестерпимо мутило от тряски, запаха бензина и рева мотора.
И вдруг Пинч больно ударился о крышку лобового люка. Машина со скрежетом затормозила, резко пошла в сторону и остановилась у самого края канавы, переходящей в глубокую, заваленную снегом ложбину.
Лицо Маккарвера побледнело, руки, вцепившись в баранку, вздулись от натуги. Вобрав голову в плечи, словно защищаясь от нависшей опасности, он выглянул из кабины и испуганно посмотрел назад.
Бойцы из охраны с улыбкой переглянулись. На дороге валялась свекла, отдаленно похожая на маленькую противопехотную немецкую мину…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
«…Не успела еще вьюга замести следы, оставленные на дороге трофейным бронетранспортером, как в батальон вернулся гонец, посланный Катничем к Ранковичу с донесением о победе. Он привез приказ, который круто изменил планы Вучетина: хорошенько снарядиться и обмундироваться за счет трофеев, вооружить батальон артиллерией и тяжелыми пулеметами. Начались спешные сборы, и мы покинули Синь налегке в тот же вечер.
Коце Петковский и братья Станковы с досадой, чуть ли не со слезами, расстались с тремя горными пушками. Мы захватили с собой только то, что смогли унести на плечах и в торбах. А черногорцы, перегруженные трофеями, боевой техникой и пленными, остались в городе. Нам предстоял форсированный марш через Динарский хребет.
Мы шли всю ночь. Было сыро, мрачно и очень холодно. Клейкая, полусмерзшаяся грязь налипала на обувь в таком количестве, что трудно было отрывать ноги от земли. Резкий ветер сек лица острым снегом, принесенным с горных высот, спирал дыхание. Мучителен был каждый шаг. На остановках по команде «одмор» [40]40
Привал, отдых.
[Закрыть]люди мгновенно валились в колючие кусты у дороги и впадали в сонное оцепенение.
Куда шли и зачем, никто не знал. Мы выполняли приказ Ранковича. Догадывались лишь, что задача, должно быть, очень важная и крайне срочная.
Стараясь объяснить бойцам смысл нашего форсированного марша, Милетич говорил на ходу:
– Надо ко всему привыкнуть, другови. Закалимся, как сталь. Мы войско легкое и быстрое. Еще одна гора, еще одна долина. Выполнить приказ – вот наша задача. Где мы остановимся? Нам этого не нужно знать. За нас думают и решают в верховном штабе.
Кто-то громко вздохнул:
– Ой-ли? Знают ли там вообще, что из Синя бежим почти голышом?
– И куда? Кажется, обратно в Ливно?
– Бросив орудия?! – высоким гневным голосом сказал Петковский.
– Знать бы хоть куда. Все было б легче!
Колонна глухо роптала в темноте.
– Они правы, – шепнул мне Милетич, зашагав рядом. – Конечно, лучше, если солдат понимает свой маневр. Но если этот маневр – тайна? Если…
Не досказав чего-то, Иован опять отстал, и снова я услышал его бодрый голос в хвосте роты:
– Не отставать, другови, не нарушать строя. Еще разок покажем, что мы из 1-го Шумадийского, что мы тверже камня, терпим все и под дождем и под снегом. В старой песне поется: «Юнаки плачут, а воюют; ружья у них на голых плечах, пистолеты на голой груди, сумки с порохом на голых бедрах». Так и мы… Пройдем сквозь сито и решето, а своего добьемся. Ведь мы союзники непобедимой Красной Армии. С нею наша сила и длинна и широка. [41]41
Сербская поговорка.
[Закрыть]
Говорок опять прошел по колонне, но уже совсем иной. Корчагин все-таки нашел нужные слова, сумел ободрить бойцов, влить в них свежие силы.
Партизаны начали вслух вспоминать свои удачи, из которых и сложилась победа в Сине.
Общее воодушевление и подъем, естественно, вылились в любимой песне, которую затянул Байо:
С Дона, с Волги и с Урала…
И я пел от всей души. Успех боя окрылил и меня.
Друзья мои, мои далекие боевые товарищи по дивизии, вот я и с вами! Я снова нашел себя, свое место среди бойцов справедливой битвы. Теперь, думал я, не стыдно будет смотреть в глаза товарищам.
Вдруг послышался конский топот и яростный окрик Катнича.
– Замолчать! Где командир?
– Мрачило налетел, – буркнул Байо. – Кончай петь, ребятки…
– Друже Янков! – раздраженно заговорил Катнич. – Вот не ожидал, что эта опера у тебя в роте! Черт знает что такое! Ты забыл о бдительности. Выясни, кто запел, доложи мне.
Песня затихла.
Кича продолжал идти впереди роты не оборачиваясь. Он не хотел выяснять, кто запел.
Дорога, сузившись, вползла в густой хвойный лес. Шли, спотыкаясь о корни, цепляясь за сухие еловые ветки. Слышался треск рвущейся одежды.
Лес оборвался ущельем. Перешли клокотавшую речку, потом заскользили по льду на каком-то крутом перевале.
Начинало светать. На востоке розовел сплюснутый облачком оранжевый комок солнца. Еще немного, и облако опало, как вата, в которую завернули пламенеющий уголь. Солнце ослепительно озарило снеговой Динарский хребет.
Скомандовали привал.
И здесь, на высоте, на пронизывающем ветру, бросавшем в лицо твердый, зернистый снег, кое-как одетые и измученные усталостью, люди шутили и смеялись, подбадривая друг друга и согреваясь играми.
Стороной прошли затем мимо Ливно. А в полдень перед нами уже расстилалось огромное Дуваньско Поле, окруженное крутыми горами, кое-где щетинившимися голым лесом.
Путь этот уводил нас вглубь Боснии. Вот она, гордая, во всей своей дикой красе передо мною! Если в Сербии деревушки среди фруктовых садов напоминали мне украинские хутора; если Герцеговина с ее суровым пейзажем была похожа на Кавказ, то здесь остро пахнуло на меня старой Бухарой. Села – ряды серо-желтых глухих стен маленьких низких домов, стоящих плотно друг к другу, без единого окна на улицу. Ворота заперты; садов и деревьев мало. По всем правилам мусульманской строгости законопаченная жизнь. Но все же и тут к нам присоединялись новые бойцы в фесках, обмотанных сверху шалью, они собирались вокруг старика Али Фехти, который шел с нами от Трновой Поляны и храбро сражался в Сине.
Когда миновали одно такое село у начала Дуваньско Поле, Катнич со своим ординарцем поскакали вдруг вперед.
– На разведку! Политкомиссар сам хочет выяснить обстановку! – крикнул нам Пантера, обернувшись и лихо щелкнув плеткой.
Вот они уже обогнали головное охранение и скрылись из виду.
Протяжно сопя и отдуваясь, Бранко Кумануди говорил Филипповичу:
– Ты смотри, какой наш политкомиссар храбрый! Бога-му, до чего храбрый, да хранит его святая дева. А ты что молчишь? Тебе языком дернуть, наверное, так же тяжело, как повернуть камень, что ли? Эх, необразованность! Никакого чувства, никакого понятия нет!
Джуро понуро молчал. Знамя вяло болталось за его спиной. Он то и дело поднимал голову, тревожно посматривая на совершенно ясный небосвод.
Солнце заливало поле теплом. Слепящие блестки рассыпались в ложбинках, где лежал ноздреватый, размытый дождями снег. Погода была, точно по заказу летчиков.
Нами всеми овладевало смутное сознание опасности. Колонна шла медленно, растянувшись по дороге. Бойцы едва плелись.
Я подошёл к Вучетину. Он тоже был обеспокоен. На его лице лихорадочно блестели запавшие глаза. Болезнь давала себя знать. Он мог бы сесть на лошадь из обоза, но никогда не делал этого на марше.
Я осторожно высказал ему свои соображения.
– Зачем же ночью мы сломя голову мчались через лес и по ущельям, а сейчас ползем? – говорил я. – Не лучше ли было бы равномерно организовать марш и притом таким образом, чтобы днем идти лесом и по горам, а ночью по открытой долине? Раз существует опасность нападения с воздуха, то именно днем следует передвигаться скрытно и быстро, в расчлененных походных порядках, а ночью заботиться о сбережении сил бойцов, но не наоборот.
– Так вышло, – смущенно сказал Вучетин. – Говорил об этом, но… – и он оборвал себя на полуслове, с досадой махнув рукой.
Я понял, что к спешке его понуждал Катнич, и посоветовал Вучетину на всякий случай расчленить батальон повзводно и двигаться по обочинам дороги, оставляя середину свободной. Он поторопился сделать необходимые распоряжения.
Дорога все время шла плоской обнаженной долиной, заваленной камнями, местами заболоченной и пересеченной множеством ручьев. Скорей бы добраться до подножия лесистой горы Вран!
Но увы! Вран был еще далеко, когда на горизонте показались три самолета. Они прошли над горным отрогом к хребту, покружились там, очевидно, обследуя перевалы, затем повернули на Дуваньско Поле. Они летели вдоль дороги, прямо на нас.
– Воздух! Ложись! – закричали командиры.
Бойцы разбегались в стороны, втискивались в малейшие углубления почвы, в канавы, прикрывались шинелями. А самолеты уже разворачивались, заходя от солнца, снижались.
Я легко узнал «Хеншеля-126», маленькие самолеты-разведчики с тупыми носами, с длинными «ногами» на колесах и отогнутыми, как у стрижей, крыльями. Обычно немцы их применяют для наблюдения за дорогами.
В том, что летчики нас заметили, не было ничего удивительного.
Самолеты начали пикировать. От них отделились легкие бомбы, белые, сверкающие на солнце. Они неслись с нарастающим воем и шипением. Земля охнула, словно покачнулась, заволакиваясь клубами смрадного черно-рыжего дыма. Вокруг мягко пошлепывали земляные комья, камни взлетали ввысь, осколки с шуршанием и свистом разрезали воздух.
Послышался отчаянный визг. Я бросился сквозь густой дым в том направлении, думая, что кто-то ранен. За мной, волоча винтовку, бежал Васко. Он еще при появлении самолетов очутился возле меня. Он был испуган, смертельно бледен, но у него хватила храбрости встать и побежать за мной.
Я лег, когда при новом развороте «Хеншелей» опять взвыли бомбы. Васко упал тоже, прижимаясь ко мне всем телом. Кажется, только один Али Фехти не лег, он стоял на коленях с воздетыми руками, как будто молча молился или проклинал… Мы с Васко добрались, наконец, до кричавшего благим матом человека. Это был Кумануди. Распластавшись на самой дороге, он лежал, уткнувшись головой в локоть согнутой руки, и бормотал с воплями и стонами: «Спаси, матерь божия! Пронеси мимо. Нас тут горстка, а самолетов сотня». Плечи Бранко судорожно вздрагивали.
Я ощупал его рыхлое тело, раны нигде не было. Я закричал ему на ухо:
– Самолеты улетели!
Бранко поднял круглое лицо, вымазанное в мокрой глине, и вдруг глаза его забегали, он заметил ироническую улыбку Васко.
– Не бойся, – сказал тот. – Вставай. Авионов [42]42
Авион – самолет.
[Закрыть]всего три.
Он даже помог ему встать и отряхнуться.
Отстранив мальчика, Бранко пробурчал:
– Я не слепой, вижу чего сколько! – и вытер усы.
Командиры собирали подразделения в колонну.
– Отсюда нужно поскорее убираться, – говорил Вучетин.
– В этой проклятой долине мы, как на сцене в театре, – язвительно заметил Кича Янков.
По-сербски это звучало: «Као на позорнице».
Бомбежка нас подстегнула, и мы могли бы пойти быстрее, но теперь нас сковали раненые. Айша и Ружица с ног сбились, оказывая им первую помощь. Бойцы-мусульмане с воплями окружили Али Фехти, мудрого старика, за которым они шли, как за пророком. Он был пронзен осколками. Айша, убедившись, что он мертв, разрыдалась. Пересиливая себя, со слезами на глазах бинтовала она руку и плечо у тяжело раненого парня из новичков и, чтобы утешить его, шептала:
– Пусть твоя боль перейдет ко мне.
Парень стойко переносил страдание, даже силился улыбнуться. «Только не бросайте меня», – говорил его взгляд.
На взмыленных, храпящих лошадях подскакали Катнич с ординарцем. Я невольно подумал: «Вот кому действительно повезло: вовремя отправились в разведку». Привстав на стременах, политкомиссар огляделся, точно оценивая последствия бомбежки.
– Друже комиссар, – решительно обратилась к нему Айша, – дайте своих лошадей для раненых.
– Раненые? – рассеянно спросил Катнич. – Их как будто не так уж много, к счастью. А убитых?
– Убито шестеро бойцов. Лошадей скорее! – Айша нетерпеливо потянула за стремя.
Спешившись, Катнич грубовато взял ее за подбородок.
– Ну и девойко! Гайдук! Это мне нравится. Всегда так поступай. Спасение раненых – святое дело…
Затем он подошел ко мне.
– Вот какие у нас замечательные девушки, друже Загорянов. Настоящие патриотки!
Катнич улыбался, но глаза его оставались холодными.
– А я, признаюсь, беспокоился за тебя, – продолжал он ласковым голосом. – Этот неожиданный налет… Почему-то всегда вот так: стоит мне только отъехать, как с батальоном непременно что-нибудь случится. Но мы все же отлично умеем применяться к местности при бомбежке, ты заметил?
– А далеко ли нам еще до цели? – поинтересовался я.
– До цели? – глаза Катнича колюче блеснули. – Это военная тайна, и я не советую ее выпытывать… По секрету, как брату, скажу одному тебе, – он наклонился к самому моему уху: – Хорошего марша еще на сутки.
Я не успел ничего ответить, как он вдруг рассмеялся:
– Думаешь, не выдержим? Эво! Плохо ты знаешь наших бойцов, наших юнаков!»
