Текст книги "Югославская трагедия"
Автор книги: Орест Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
5
Мусич, конечно, не знал и не мог рассказать о том, что происходило в Дрваре. Вот уже недели две как туда доставляли из разных мест продукты и вина. Из Черногории везли знаменитую «перепечоницу», с далматинского побережья – многолетние виноградные вина, славящиеся на Балканах. Маклин специально посылал в Каир два грузовых самолета «Дакота» за египетскими апельсинами и бананами, за американскими виски и драй-джином. Кроме того, подарки пришли из Алжира от фельдмаршала Вильсона. А генерал-лейтенант Попович прислал Тито несколько бочонков сливовицы и цветные ракеты для фейерверка.
Пропагандисты Джиласа собирали по окрестным селам музыкантов и певцов, которые готовились показать свое искусство в концерте самодеятельности и в массовом танце «коло». Вытребованы были и загребские артисты, находившиеся при партизанских частях Приморской группы. Заранее составленные поздравительные письма и послания курьеры Ранковича развезли по местам, откуда эти письма и послания уже начали поступать на имя Тито. В общем затевались грандиозный митинг, пир и пышное чествование Тито в день его рождения. Двадцать пятого мая ему исполнялось пятьдесят два года.
В этот день Драгутин и Алекса поднялись, как обычно, до солнца. Чудесны тихие майские рассветы в динарских горах! Серебряным блеском озарилась сперва снеговая вершина Великого Шатора, похожая на часового в стальной каске. Потом солнечные лучи прорвались в ущелья и в долины, залили их радостным теплым светом, и ярко запестрели, умытые росой, ковры приальпийских цветов по склонам гор, бодро затрепетали свежие листья цветущих слив и яблонь. На небе не было ни облачка. Глубокая тишина постепенно вскипала звонким посвистом и щелканьем проснувшейся птицы.
Пастухи только что успели умыться в холодном ручье, когда услышали нарастающий рев самолетов. Они шли с северо-запада. Алекса подумал, что это американские «летающие крепости» направляются на бомбежку Белграда или других городов. Но вот самолеты приблизились, и Мусич вдруг ясно различил на их плоскостях черные фашистские кресты. «Юнкерсы!» Самолеты, заходя от солнца из-за горы Велика Клековица, делали разворот и начали снижаться над Дрваром. Посыпались бомбы. По дрварской долине, как из вулканов, взметнулись черные клубы дыма и пыли, пронизанные огнем.
Мусич сломя голову помчался в Дрвар. Бомбы рвались у здания верховного штаба, и возле пещеры Тито, и у Казарм, и в самом селе. Истребители обстреливали из пулеметов мирных жителей, толпами бежавших по склонам гор. Затем появились транспортные самолеты с планерами. В воздухе раскрылись сотни белых парашютов. Планеры с огромными парашютами торможения на хвостах отцеплялись от самолетов и без виражей спускались прямо на маленькую площадку на берегу Унаца. Высаживался вражеский десант.
Восемьдесят бомбардировщиков перенесли удары на подступы к Дрвару, а в окрестностях села начался ожесточенный наземный бой. Мусич с батальоном охраны верховного штаба тоже принял в нем участие. Арсо Иованович был тут же. Он отдавал распоряжения командиру батальона и офицерам своего штаба. На случай внезапного нападения врага у Арсо был разработан определенный план действий. Десант не оказался для него неожиданностью. Из трофейных документов и перехваченных сообщений он еще раньше знал о намерении гитлеровцев уничтожить верховный штаб и захватить Тито. Самолеты, по одиночке и группами, уже не раз появлялись над районом Дрвара, сбрасывали бомбы, стреляли из пулеметов, вероятно, фотографировали. Агентурная разведка доносила о сосредоточении в Загребе планеров и транспортных самолетов, о том, что для диверсии против верховного штаба немецкое командование собирается использовать бранденбургских эсэсовцев, говорящих на сербско-хорватоком языке, переодетых в одежду партизан.
Предупреждая об этом, Иованович советовал Тито не раздувать численный состав штаба в ущерб его подвижности, не устраивать в Дрваре какой-то постоянной базы – не нужна она в условиях партизанской войны. Однако Тито настоял на своем; ему надоело скитаться по лесам, он стал тяжел на подъем. Опасной и переменчивой, как военное счастье, жизни в лесных хижинах, на виду у войск, он предпочел более спокойное существование в хорошо оборудованной пещере, в кругу своих близких. Он стремился превратить район Дрвара в укрепленный административный центр освобожденной территории, как будто бы партизанская война уже кончилась.
Арсо принял все меры по защите Дрвара от нападений немецких войск, чьи аванпосты находились поблизости. Подступы к селу с севера были надежно прикрыты частями пятого корпуса, которым командовал ученик Арсо – герой Боснии двадцатисемилетний генерал-майор Славко Родич. Южнее, в нескольких часах ходьбы от Дрвара, в пункте Мокры Ноги, располагался со своим штабом Коча Попович. По его вызову из Конины спешил к именинному торжеству и Перучица с половиной своей бригады. Кроме того, Маклин обещал со дня на день снабдить охрану верховного штаба минометами и вьючной артиллерией.
И вот случилось то, чего Арсо опасался. Ни минометов, ни орудий, ни самого Маклина, ни Хантингтона, ни Рандольфа Черчилля не оказалось в Дрваре в момент высадки десанта. План эвакуации верховного штаба был сорван. Тито отказался покинуть свою неуязвимую с воздуха пещеру. Бойцам охранного батальона пришлось наспех занимать оборону, чтобы не допустить десантников к пещере. На помощь к ним по зову Арсо подоспели слушатели высшей офицерской школы, дислоцированной недалеко от Дрвара. А Перучица задержался. Попович приказал охранять дорогу, по которой должен был отступить верховный штаб.
Начался неравный бой. Немцев, вооруженных автоматами, гранатами, пулеметами и минометами, высадилось более тысячи человек. С воздуха их поддерживали истребители; они прижимали партизан к земле, не позволяли им перейти в контрнаступление. Стоявшие на высотах вокруг Дрвара крупнокалиберные пулеметы, обротанные недавно советскими транспортниками, сделали по нескольку одиночных выстрелов, потом замолчали. Кто-то распорядился снять их с позиций. Авиация врага совсем обнаглела: снижалась до бреющего полета, в упор расстреливала даже отдельных бойцов, двигавшихся или залегших за камнями на склонах горы.
Тяжелый бой длился целый день. Бойцы и офицеры, один за другим выбывая из строя, самоотверженно защищали верховный штаб. Не раз противник уже почти прорывался к пещере. Но Арсо, лично руководивший боем, контратаками отбрасывал его в исходное положение к авиаплощадке. Он то и дело сообщал Тито о ходе сражения, об огромных потерях, настойчиво предлагал ему быстрее уходить в сторону Велика Клековица. Однако Тито, Ранкович и Кардель упорно продолжали отсиживаться в своем убежище.
К вечеру положение стало отчаянным. Арсо решился на крайнюю меру. Он взял с собой нескольких офицеров и солдат-коммунистов и под пулеметно-минометным обстрелом пробрался к пещере. Войдя в нее, Иованович повторил свое предложение о немедленном отходе.
Тито промолчал. Он сидел за столом, ярко освещенным сильной лампой от аккумулятора, и нервно рвал бумаги, которые ему подавал Ранкович. Может быть, приветственные письма и послания…
За него ответил Кардель:
– Мы не можем рисковать жизнью маршала.
– Подождем ночи, – хмуро промолвил Ранкович.
– Я вас вполне понимаю, – вскричал Арсо с иронией. – Над вами свод горы в триста метров твердой породы. Не возьмет никакая бомба! Но пещера открыта с земли. Немцы могут подвести орудия прямой наводки.
Но и этот довод не подействовал.
Тогда Арсо кликнул своих людей, и они чуть ли не насильно, на веревках, спустили Тито из пещеры в ущелье, а за ним – Ранковича, Карделя и остальных. По кустам их провели в лес, а оттуда под надежной охраной отправили дальше к Велика Клековица.
Прикрыв отход верховного штаба, Перучица с двумя батальонами сделал под покровом ночи бросок к Дрвару. Еще шла борьба за село. Пролетарцы окружили немецких десантников. Тут в командование войсками вступил генерал-лейтенант Коча Попович. Он действовал нерешительно, а, получив тревожные известия о приближении немецких полков, приказал своим частям отойти в лесной массив к горе Велики Шатор. Путь к Дрвару с юга был открыт, и от Книна к нему устремились по шоссе немецкие 118-я дивизия и 92-й моторизованный полк. С севера, от Бихача и Босански Нови, прорывались части 313-й и 382-й дивизий. Их натиск героически сдерживал пятый корпус Славко Родича. А с востока из районов Сараева и Яйце к Дрвару уже подходили части 7-й дивизии СС.
Так началось седьмое и, может быть, самое мощное наступление немцев на НОВЮ.
Верховный штаб тем временем скрывался в лесу возле Потоци, где Арсо Иованович заранее подготовил запасный командный пункт. Немцам донесли об этом. Они начали охотиться за верховным штабом. Не раз штаб попадал под обстрел и бомбежки, не раз его окружали. Храбрые бойцы и офицеры, прорывая кольцо, уводили руководство НОВЮ все дальше, в район Стекеровцы. Пересекли открытую каменистую долину севернее Гламочко Поле и направились к горе Велики Шатор.
Спасаясь от преследования, Тито потерял управление войсками и всякую связь с ними. Днем отлеживались, а по ночам двигались.
Посоветовавшись между собой, Тито, Кардель и Ранкович решили эвакуироваться из Югославии в более безопасное место. Они запросили штаб балканской авиации о присылке самолетов. Арсо с такой же просьбой обратился к советской военной миссии. Она тотчас же связалась по радио со своей небольшой базой в итальянском порту Бари. И на следующую ночь был передан сигнал: ждите самолета. На Купрешко Поле, среди гор, были разложены костры. Русский самолет летел через Адриатическое море, через высокие горы. Небо было в густых облаках, дул сильный ветер. По звуку моторов и с помощью радиолокации немцы обнаружили самолет и стреляли по нему. Но, несмотря ни на что, советские пилоты точно посадили машину у последнего костра, возле обрыва горы. Здесь их встретили офицеры из верховного штаба.
Тито же ждал американских спасителей и медлил с отлетом. Он в растерянности стоял перед лесенкой советского самолета, играл в благородство: пусть, мол, сперва улетают сотрудники штаба, раненые и больные, а он, капитан, последним покинет тонущий корабль. Он был уверен, что «корабль» гибнет, и боялся, что советские летчики доставят его не туда, куда ему хотелось бы. Но тут была получена радиотелеграмма от англо-американцев: прилететь не смогут, так как посадку в указанном районе из-за плохой погоды произвести нельзя. Тогда уж Тито сдался на уговоры и с готовностью согласился улететь первым.
«…Мусич, остававшийся все это время в охране верховного штаба, видел, как Тито садился в самолет, слышал, как визжала его собака Тигр, которая не хотела лезть по трапу. Арсо Иованович распоряжался погрузкой архива штаба. Заметив Мусича, он подозвал его к себе, отвел в сторону и спросил: «Ты коммунист?» «Да», – ответил Алекса. Арсо достал из сумки бумаги и, вручив их ему, сказал: «Вот тебе мое поручение, друже. Эта директива уже разослана по частям с курьерами, но на всякий случай даю и тебе. Иди в район Дрины и Злотиборья, там стоят наши, отыщи штаб, передай это, пусть доведут до сведения командиров и бойцов. Ты меня понимаешь?»
Алекса клятвенно обещал выполнить поручение. Взревели моторы. Самолет оторвался от земли и, сделав разворот, чтобы миновать гору, скрылся в сплошных облаках.
Той же ночью советские летчики вернулись и взяли на борт самолета оставшихся сотрудников штаба и членов военных миссий. Молодцы русские! Герои! Ничего не боятся. Спасли верховный штаб. Такие простые, веселые, молодые ребята. Мусич их никогда не забудет.
Зашив бумаги в шапку, он оделся пастухом, взял посошок и зашагал на восток. Перебирался через Врбас, через Дрину, шел по самым пустынным местам. Разыскал, наконец, штаб восьмого корпуса. Командир корпуса Владо Четкович, черногорский рабочий, очень хорошо принял Мусича и внимательно прочел бумаги. После этого дал ему верховую лошадь и сказал, что штаб Первого корпуса находится в районе Врбово. Мусич немедля поехал туда. Привели его к командиру. Прочтя директиву, Попович с недоверием посмотрел на Мусича и сквозь зубы процедил: «Хорошо, я выясню». В это время в помещение вошел какой-то краснощекий иностранный офицер. Командир с возгласом «А, мистер Маккарвер!» поспешил ему навстречу, а Мусич, воспользовавшись моментом, вышел на улицу, сел на коня и поскакал дальше.
Случайно он встретился с Милетичем и Лаушеком. Сразу узнал их: вот радость-то была! Вместе нашли штаб бригады; он только что прибыл и расположился в глухом лесу на берегу Уваца, а два батальона еще подтягивались. О директиве Арсо Перучица уже знал. Он посоветовал Мусичу отправляться с нею дальше по батальонам. Милетич отдал письмо Янкова Магдичу, и все втроем выехали из штаба. Едва переправились через речку, как их начали настигать всадники. Окликнули Мусича. Тот, чутьем поняв, что это не к добру, хлестнул лошадь и помчался быстрее. Не понравились ему всадники, хотя они вовсе не походили на четников, – у тех бороды, а эти все были бритые. Милетич с Лаушеком чуть задержались; оглянувшись, сразу поняли: погоня. Совсем близко затрещал раздираемый кустарник, заржал конь, ударила короткая очередь из автомата. Пули защелкали в листве…
В каком-то глухом ущелье переждали ночь, а утром снова увидели на единственной тропе тех же конников. Пришлось карабкаться на кручи, уходить неизвестно куда. Несколько дней блуждали по незнакомым местам, наконец, добрались до Златара. Только тут прекратилась погоня.
– Несомненно, выбритые четники, но как смело ездят! – заключил Алекса».
6
«Выслушав рассказ Мусича, Радович поднялся и на все пуговицы застегнул свою старую, выгоревшую шинель.
– Ну что ты теперь скажешь? – нетерпеливо спросил Янков. – Будем выполнять директиву Арсо?
– У наших бойцов, Кича, одни мысли и одно стремление, – твердо ответил Радович.
– Я знал, что ты так решишь, – сказал Кича и внезапно замолчал.
Все насторожились.
В тишине позднего вечера раздавался стук конских копыт. Мы вышли из пещеры. Полная луна заливала поляну пепельно-зеленым светом. Снизу, от речки, белым косяком поднимался туман. В чуткой тишине был слышен шорох гальки, что перекатывалась по дну речки. Теплый, будоражащий запах растений и земли плыл отовсюду, и какая-то муть, словно тополевое семя, плавала в воздухе.
С невольным ощущением беспокойства мы прислушивались, как отфыркивались лошади. На опушке леса завиднелись в лунном свете силуэты нескольких всадников. Они двигались по лагерю, будто обшаривали его. Росистая трава альпийской луговины ложилась позади них темными полосами.
– Кто здесь ездит? – крикнул Иован патрульным.
– Свои.
– Откуда?
– Из штаба бригады.
– Посмотри-ка! – шепнул мне Иован. – Похожи на тех, что за нами гонялись.
Один из всадников направился в нашу сторону. Рядом с ним торопливо шагал Катнич.
Все эти дни политкомиссар просиживал в укромном уголке под маслиной, а то просто покуривал в тени или загорал на солнышке, ничем больше не занимаясь. Но я приметил: чуть только раздастся в лесу шум или конский топот, как он мгновенно встрепенется, насторожится. Он явно чего-то ждал. Может быть, решения своей судьбы. От Мачека он, наверное, знал о письме Янкова Магдичу. И вот, наконец, дождался. Катнич первый встретил начальника бригадного ОЗНА Громбаца.
– Я должен вас обрадовать, – сказал Громбац. – Вы остаетесь в батальоне.
– Я так и думал, – с облегчением произнес Катнич. – И до каких же пор?
– До победы, комиссар! – Громбац заметил нас. – Доброй ночи, друзья. Кто здесь Корчагин?
Иован весь сжался:
– Я.
– У меня для вас отличные новости. Поздравляю, лейтенант Корчагин. Вы теперь офицер. У нас, как и в Красной Армии, введены офицерские звания. Началось их присвоение.
Громбац повернулся ко мне:
– И о вас не забыли, Загорянов! Вы утверждены в должности командира роты. А вот вам, друже Янков, не повезло. Штаб корпуса вас не утвердил командиром батальона. Командовать Шумадийским батальоном будет капитан Вуло Куштринович. Личное распоряжение генерал-лейтенанта Кочи Поповича.
Громбац привстал на стременах, скрипнув кожаной подушкой седла.
– Имеются важные предписания, поэтому прошу зайти к новому командиру. О своем назначении он уже знает.
Куштринович действительно поджидал нас в своей палатке. Перед ним на ящике от итальянского пулемета «Бреда» лежала большая карта, и он на ней что-то размечал.
– Салют, друзья! Входите! – сказал он густым, довольным голосом. – Присаживайтесь.
Крупное лицо его, с багровым рубцом во всю щеку, уже слегка опушенное рыжей бородкой, выражало чувство полного удовлетворения: наконец-то он занял командный пост в партизанской армии!
Приказ за подписью Поповича, что привез Громбац, резко расходился с указаниями Арсо Иовановича. Командир корпуса писал:
«Приказываю всем частям оставаться на своих местах и отражать нападения противника. Строжайше запрещаю какие бы то ни было передвижения без моего ведома. В случае нарушения виновные будут немедленно и беспощадно наказаны».
Куштринович прочел это с чувством, с расстановкой и добавил:
– Я предвижу, что западные союзники скоро придут на Балканы. Мало вероятно, чтобы советские войска их опередили. Что касается Тито, то он был, как сообщил мне Громбац, в Бари, а сейчас находится на острове Вис в полной безопасности, под охраной английского военно-морского флота и авиации. Все хорошо!
Когда мы с Кичей возвращались в роту, он сказал с горечью:
– Вот и кончилось мое командование. Возвращаюсь в исходное положение. Ну, что же, это даже лучше! – Он оглянулся по сторонам. – Знаешь, Николай, я начинаю что-то плохо разбираться в том, что происходит. – Он присел на пень. – Почему Тито уехал из Бари на остров Вис, а не вернулся к армии?
Он посмотрел на темное небо, на запутавшийся в черной хвое сосен светлый рожок месяца.
– Вис… Далеко это. Далеко от нас. И знаешь, что меня еще удивляет? Почему некоторые главные магистрали в восточных районах, где немцы интенсивно маневрируют, оказались почти не разрушенными, а там, где противник мало передвигается, например, на линии Сараево – Мостар, все сметено по этому идиотскому плану «Ратвик»?..
Кича помолчал.
– Видно, только историк во всем этом разберется… А сейчас, пока я официально еще не сдал командования Батальоном Куштриновичу, приказываю тебе; езжай скорей к Перучице. Скажи ему, что все бойцы горят желанием идти в какой угодно трудный бой, чтобы выполнить директиву Иовановича, а комкор велит стоять на месте. Кого слушать? Куштринович, конечно, будет выполнять приказ Поповича. А это значит – дать немцам возможность свободно тут маневрировать. Положение серьезное.
– Если бы мне связаться с нашими из миссии! – невольно вырвалось у меня.
Кича встал.
– Я к тому и клоню, Николай! Из штаба бригады это легче сделать. Ты должен обо всем рассказать советским товарищам. Добирайся к своим. В добрый час, дружище! Лаушек знает дорогу, поезжай с ним.
Нечего и говорить, с какой радостью я вскочил на коня, захватив с собой письма в адрес советской военной миссии и на имя Арсо Иовановича.
Милетич и Радович проводили меня до границы лагеря. Мы с Лаушеком покидали его украдкой.
– Возвращайся! Выручай нас! – шепнул мне Иован».
7
«…Под копытами наших лошадей с хрустом ломался валежник. Хвоя высокого лохматого можжевельника колола нам лица, дубы и орешник выбрасывали поперек тропы свои тугие, хлесткие ветки – только успевай нагибаться.
Было уже около полуночи, когда мы с Лаушеком услышали, наконец, рокот бегущего по камням Уваца. Раздались окрики часовых. Я сказал пароль.
– Смерть фашизму! – отозвался один из часовых, когда мы подъехали совсем близко.
– Свобода народу! – ответил уверенно Лаушек.
Нас внимательно оглядели и после коротких объяснений пропустили на залитую ярким лунным светом поляну. Мы спешились. Под вековым дубом стояла пастушья колиба, [75]75
Колиба – хижина.
[Закрыть]в которой помещался штаб бригады.
Из колибы отчетливо доносился торжественно-мерный и гулкий бой часов, сопровождаемый короткими гудками автомобилей. Это такое до боли знакомое, родное… Кремль… Москва… Я мгновенно перенесся воображением за тысячи километров отсюда, на Красную площадь, к старинным зубчатым стенам, к мавзолею Ленина и стройным голубым елям возле него. Сердце усиленно застучало… Когда же, наконец, я увижу все это?!
Лаушек взял меня за руку.
– Москва! – прошептал он. – Как будто она совсем рядом…
– Москва, – повторил я одним дыханием, вкладывая в это слово всю силу своей тоски по родине, всю боль разлуки со своими близкими.
И это слово укрепило меня в принятом решении. Я переступил порог колибы, освещенной несколькими лампами.
В хижине было людно. Командиры слушали гимн стоя, сняв пилотки, в глубоком молчании. Когда прозвучал последний протяжный аккорд, Перучица, сразу узнав меня, подошел ко мне сияющий и радостный.
– Здраво, друже лейтенант! Каждую ночь мы слушаем голос Москвы, узнаем о ваших победах. Каждую ночь! – с горячим чувством произнес он.
Перучица показался мне в этот раз особенно симпатичным. Было в нем что-то энергичное и твердое, ощущалось сознание силы и веры в себя. «С ним легко будет договориться», – подумал я. Совсем иное впечатление производил Магдич. Он был, видимо, чем-то удручен. Ничего не сказал мне, только пожал руку.
– Замечательные вести! – восторженно говорил Перучица. – Все события на Западе – мелочь по сравнению с русским наступлением! В Белоруссии окружено тридцать немецких дивизий, взято огромное количество пленных. Сейчас борьба идет на границах Восточной Пруссии на реке Висле. Удар направлен в самое сердце Германии. Сталинский удар… К нам приближается Третий Украинский фронт! Да! Знакомьтесь, другови! – спохватился Перучица, обращаясь к находившимся в колибе работникам штаба. – Это советский офицер Загорянов.
В смежной комнате за дощатой перегородкой затрещал настраиваемый радиоприемник. И вдруг оттуда донеслось:
– Нельзя ли потише, орлы!
Люди, окружившие меня, смущенно примолкли.
Магдич с озабоченным видом ушел в соседнюю комнату. Радиоприемник перестал трещать, послышались позывные английской радиостанции «Сандей таймс».
– Грубый человек наш новый начальник ОЗНА, – сказал мне Перучица, покосившись на перегородку. – Он был председателем корпусного трибунала, но после того случая под Синью – помните? – Ранкович понизил его в должности и недавно прислал к нам. И кличка у него подходящая: Громбац – Громовержец. Он только что вернулся из вашего батальона. Наверное, кратчайшей дорогой-то вы не вместе приехали.
– У меня есть поручение от Янкова информировать вас о наших делах, – понизил я голос и рассказал о Куштриновиче и Катниче, которых бойцы не хотят признавать своими командирами.
Выслушав меня, Перучица грустно развел руками:
– Что поделаешь! Мы с Магдичем стояли за то, чтобы батальоном командовал Кича Янков, а политкомиссаром был Корчагин. Но Громбац, связавшись непосредственно со штабом корпуса, сообщил, что наше решение отменено. Ведь всеми кадрами у нас ведает Ранкович. С ним не поспоришь. Тут уж ничего не поделаешь…
– А где сейчас советская военная миссия? – спросил я с нетерпением.
– Точно сказать, где она, трудно! По-видимому, на Висе. У нее много дел! – оживился Перучица. – Шутка ли, организовать снабжение нашей армии из баз, которые находятся где-то на Украине. Самолетам надо ночью перелететь через Балканы и успеть вернуться. Англичанам и американцам, должно быть, стыдно! Русским летчикам приходится возить за тысячу километров то, что наши западные союзники за один час могли бы доставить со своих итальянских баз. Но это между прочим. А вам не терпится своих увидеть? Понимаю. К сожалению, это пока невозможно.
– Но почему, почему, друже командир?
– Во-первых, потому, что до верховного штаба добраться сейчас не так-то легко. А во-вторых, начальство желает, чтобы вы и впредь передавали свой опыт непосредственно бойцам.
– Ну, а письма вот эти отправить как-нибудь можно?
– Постараюсь. Не унывайте, – подбодрил меня Перучица. – Может быть, в скором времени дело обернется иначе… Главное – мы теперь все вместе… Что там, на втором фронте? – обратился он к Магдичу, вышедшему из-за перегородки.
Комиссар с досадой махнул рукой:
– В Северной Франции происходит дальнейшее укрепление плацдармов на реке Одон. У Канн несколько продвинулись: взяли какой-то Ла-э-дю-Пью. В общем топчутся на месте, кое-где продвигаясь по километру в день. А в Италии и вовсе увязли на линии Римини – Ливорно. У каждой речушки торчат по месяцам.
– Что и говорить! Успехи «блестящие!» – усмехнулся Перучица. – Создается впечатление, что союзники не желают рисковать. Наверное, ожидают, чтобы за них все сделала Красная Армия.
– Зато бомбят здорово! В Риме разрушен рабочий квартал Сан Джовани. В руинах город Кассино. Теперь обещают уничтожить чуть ли не всю Северную Италию, по зонам. Совсем как у нас… Несчастный Белград! Говорят, в развалинах целые кварталы… Там и моя семья…
– Что поделаешь, война, – вздохнул Перучица.
– Разрушения по плану «Ратвик» совершаются в потрясающих масштабах, – с горечью продолжал Магдич. Он подвел нас к карте. – Вот взгляните: железнодорожная линия Загреб – Огулин, например, разобрана в ста сорока четырех местах! На линии Бихач – Сунья взорвано семь мостов. Уничтожены при этом все путевые технические сооружения. В Словении, чтоб воспрепятствовать переброске неприятельских сил против союзных войск в Италии, разрушен важный виадук – мост Лития через реку Сава на линии Любляна – Загреб. А наше положение никак не облегчается. Немцы все маневрируют. И не только на востоке Югославии, но даже здесь, в районах расположения наших войск. По долине Ибара, недалеко от нас – вот где, в частности, передвигаются немцы.
– Ничего, – сказал Перучица. – Мы этот путь закупорим. Такова директива Арсо. Я уже все продумал. Завтра еду к своему начальству и уверен, что наш план будет одобрен.
Я слушал комбрига, и на душе становилось легче. Я понимал, что именно благодаря замечательным вестям из Москвы Перучица держал себя так уверенно и спокойно.
Все работники штаба находились в возбужденном, приподнятом настроении. То один, то другой как бы про себя произносил слово «Минск». Искали на карте Румынию и, водя пальцами, указывали друг другу пути продвижения Красной Армии на юг, в направлении к Балканам. По тому напряженному вниманию, с каким командиры ловили каждое слово Перучицы, по тому, с какой быстротой и старательностью записывали те или иные фразы, было видно, что все глубоко захвачены перспективой движения навстречу Красной Армии.
– Докажем в этих последних боях, – сказал в заключение Перучица, – что мы сумеем достойным образом продержаться здесь до прихода русских.
– Что у вас тут за совещание? – неожиданно раздался басовитый голос.
Я обернулся. На пороге смежной комнаты стоял Громбац. Втянув голову в плечи и слегка покачиваясь на длинных кривых ногах, он смотрел на меня быстрыми пронизывающими глазками.
Мне стало не по себе.
– А, русский! Как вы очутились здесь? – спросил он, постучав пальцами по кобуре. – Кто вам разрешил покинуть батальон? Или вы ушли самовольно?
– Послушайте, друже Громбац, – обратился к нему Магдич. – Товарищ Загорянов прибыл сюда по нашему вызову. Мы говорим о деле, советуемся…
– Я думаю, что не следует сейчас говорить о планах, составляющих военную тайну.
– Я знаю, о чем говорю и с кем, – отрезал Перучица.
– Ну-ну! В таком случае занимайтесь тут своими делами, – примирительно сказал Громбац и ушел за перегородку.
Тяжело у меня было на сердце. Не повезло. Жаль, что верховный штаб так далеко, где-то на острове, а то бы я непременно до него добрался.
Делать было нечего. Этой же ночью я с Лаушеком отправился в обратный путь.
Перучица, прощаясь со мной, сказал:
– Я буду добиваться разрешения взять вас к себе в штаб. И при первом же удобном случае свяжу вас с советской военной миссией. Нам предстоят сейчас большие дела. Тито на острове Вис… Наверное, там разрабатываются планы решающих сражений, планы установления оперативно-тактического контакта с Красной Армией, – убежденно добавил Перучица…».
