Текст книги "Югославская трагедия"
Автор книги: Орест Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
18
Катнич квартировал в лучшем доме села, с трубой в виде шахматной туры на черепичной крыше, обнесенном каменным забором, с лепной эмблемой над калиткой: дикий кабан с гусиным пером в спине. Под эмблемой синей краской было выведено: «Дом Душана Цицмила». Сверху на пунцовом поле красовался белый двуглавый орел с короной – символ сербских националистов.
Пропустив вперед Маккарвера и Поповича, Катнич оглянулся на толпившихся в отдалении бойцов, среди которых был и Загорянов, и велел Пантере стать у калитки.
Пантера понимающе козырнул.
Попович остановился у кривого деревца грецкого ореха, растер между пальцами молодые красноватые листья, вдохнул их аромат.
– Мы ненадолго? – тихо спросил он американца. – Возможны бомбежки.
Маккарвер насторожился:
– Вы настолько информированы?
– Прошу без намеков! – Ветка в руках комкора с хрустом переломилась. – С прежним, как вы знаете, все уже покончено. Это просто чутье.
– Не беспокойтесь, Кобра! – Пронзительные глаза приблизились к самому лицу Поповича. – Даже если и не совсем еще покончено… Я вас вполне понимаю. Человек, пересаживающийся в нашу шлюпку, естественно, оставляет на тонущем корабле часть своего багажа… Мы улетим отсюда, как только вы исполните мои маленькие поручения…
И Маккарвер повернулся к подошедшему Катничу.
– Угостите нас чашкой кофе, дружище? Хочется полчасика отдохнуть. Я вам привез настоящий кофе в подарок. Бразильский!
– Сердечно благодарю! – Катнич подхватил мешочек и взял гостя под руку. – Кстати, у моего хозяина сегодня день славы, день святого патрона, шефа семьи, так сказать. Древний сербский праздник.
– О! Это интересно! – Маккарвер украдкой бросил взгляд на предусмотрительно вырытую под деревьями глубокую щель.
– Мы, сербы, очень привержены к старинным обычаям. Даже пословица есть: «Где слава, там и серб», – сказал Катнич.
– У наших народов много общего, дружище!
– Очень приятно! Прошу вас, мистер Маккарвер. – Катнич распахнул дверь дома и подбежал к комкору. – Прошу.
Но тот отрицательно мотнул головой и пренебрежительно процедил сквозь зубы:
– Я похожу немного здесь. Мне нужно сосредоточиться.
Поповичу хотелось остаться наедине со своими мыслями…
Навстречу американцу, наспех застегивая сюртук, устремился хозяин Душан Цицмил, багроволицый, с выпуклыми бусинами глаз, похожий на вареного рака.
– Пожалуйста! Кто к нам в этот день приходит, тот желанный гость, – нараспев произнес он и поклонился.
– Крестьянин? – спросил Маккарвер.
– Да, типичный, – ответил Катнич. – С небольшой склонностью к торговле. Так сказать, сторонник свободного предпринимательства. Руководитель местного комитета народного освобождения. А это его супруга.
Высокая сухая брюнетка в лиловом платье с поясом, украшенным оранжево-красными, со стеклянным блеском камнями, сделала нечто похожее на книксен.
– О! – Маккарвер поправил галстук. – Извините. Я по-походному, без претензий… Солдат!
Хозяйка поднесла ему на медном блюде плоский круглый кулич с узором в виде цветка посередине и чашку с чистой водой и чайными ложечками.
– Предлагается это отведать, – шепнул Катнич. – Таков обычай.
И, показывая пример, взял ложечкой кусочек кулича, причмокивая, положил его в рот, а ложечку опустил в чашку с водой.
Прежде чем взять ложку, Маккарвер смиренно возвел очи горе и сотворил молитву «Сильны во спасение», возблагодарив бога за благодать, ниспосланную путешествующим. Затем он произнес по обычаю «Сретна вам слава», [64]64
Счастливой вам славы.
[Закрыть]чем окончательно покорил хозяев, и, откушав, с удовольствием огляделся.
В комнате стоял полумрак, пахло ладаном и елеем. На столе горели толстые восковые свечи, увитые бумажными цветами. Узкие струйки солнечного света, в которых золотились пылинки, проникали сквозь спущенные жалюзи. По стенам пестрели раскрашенные фотографии: виды Венеции, Генуи… Вдоль карниза шли неуклюжие, словно намалеванные рукой ребенка, рисунки: косматый лев, играющий в мяч, белка, грызущая орех, всадник с копьем, толстым, как бревно, птица с письмом в клюве, адресованным «Душану Цицмилу», и, наконец, сербский королевич Марко с палицей в руках, дерущийся, как о том свидетельствовала надпись, с турком Мусом Кеседжием.
– Истинно сербский национальный орнамент, – пояснил американцу Катнич.
Хозяйка вновь подошла с подносом. Бокалы с виной, отварная сладкая пшеница, заправленная орехами и изюмом, варенье. Затем последовали стаканы со сливовицей и жареный поросенок.
Маккарвер охотно все пробовал, пил, ел; облизываясь, превозносил народный обычай – славить имя святого, в данном случае Георгия; сербское гостеприимство сравнивал с великолепным гостеприимством старого американского Юга; расшаркивался перед хозяйкой и уверял, что бесконечно рад случаю познакомиться с жизнью и бытом поселян, что сам он тоже в высшей степени простой человек, демократ…
Между тем Коча Попович, задержавшись в садике, бродил по дорожке, усыпанной красным песком, и нервно обрывал листья с кустов, напряженно обдумывая создавшееся положение.
Приближается Красная Армия! Она уже вышла на реку Прут, на границу, откуда немцы начали свое вторжение в Советский Союз. В Италии же, судя по сводкам, союзники действуют лишь патрулями и артиллерией, отбрасывая разведывательные отряды врага, а Эйзенхауэр все еще совершает инспекционную поездку по Англии. Медлят западные друзья… А советская военная миссия в Югославии уже приступила к работе. Узнают о ней бойцы – начнут, чего доброго, соваться к русским представителям со всякого рода просьбами, жалобами и кляузами… Недавно при встрече с Марко Поповичу бросилась в глаза его повышенная нервозность… Ранкович явно обеспокоен присутствием советской миссии. Он старательно держится от нее в сторонке, памятуя золотое правило: «Всякий, кто оказывается на виду, подвергается изучению». Все же вероятно, что советские люди будут интересоваться историей жизни некоторых лиц из окружения Тито и в том числе любопытной биографией Ранковича. Будут спрашивать, где и что он делал до войны, как ему удалось бежать из гестаповской тюремной больницы. Пожалуй, еще навяжут ему своего офицера связи… Хорошо, что у Ранковича дело так поставлено, что вряд ли к русским допустят какого-нибудь жалобщика, вряд ли хоть одна подозрительная бумажонка проскользнет мимо его бдительного ока. Но разве можно совершенно обезопасить себя от тех, кто видит и знает больше, чем полагается? Во всяком случае, надо утроить, удесятерить осторожность, конспирацию…
– Друже командир, – послышалось, – вас просят.
Попович нетерпеливо отмахнулся, и Катнич исчез за дверью, поняв, что генерал-лейтенант раздумывает над чем-то исключительно важным.
…Перучицу нужно убрать. С ним невозможно поладить. Он любимец Арсо Иовановича. Послать его учиться на курсы что ли? – продолжал соображать Попович. – Нужно исподволь заменять и таких командиров, как Вучетин. Заменять более податливыми и верными людьми, на которых можно положиться в предстоящих внутренних преобразованиях… Последние инструкции Ранковича на этот счет суровы и категоричны. Необходимо взять в ежовые рукавицы бойцов и командиров в батальонах. В корне пресекать всякие попытки самоинициативы. Для этого у Ранковича в распоряжении достаточно сил и средств. Да, ОЗНА шутить не любит! В общем можно было бы и не очень тревожиться за свое благополучие, но… черт принес тогда под Бор этого нахального американца: не дает покоя. Хорошо в глухом Врбово: и сытно и спокойно. Можно даже заняться поэзией, конечно, настоящей поэзией, а не той, что Зогович [65]65
Родован Зогович – крупнейший сербский поэт, преследуемый титовцами.
[Закрыть]занимается, хотя в глаза приходится хвалить его грубые стихи – под Маяковского. Разве наши неучи могут понять что-нибудь изысканное? Вот французы, Рембо – это поэзия действительно тонкая. И про кошачьи хвосты умеют писать поэтично. «Ке-ча ты мой – мой кошачий хвостик», – вспомнил Попович, так называла его прекрасная Люси… Но как бы и в самом деле не оказаться в хвосте событий? Он опять вернулся к мыслям, которые его назойливо беспокоили.
К чему, например, американец потащил его на самолете в район Коницы? Все носится со своей так называемой операцией «Ратвик», детально разработанной в тыловом штабе англо-американской миссии, в Бари. План предусматривает разрушение железнодорожной линии Скопле – Ниш – Белград и других важных коммуникаций противника. Но Маккарвер, кроме того, хочет еще до основания разрушить мосты, виадуки, тоннели и железнодорожные узлы на магистрали Мостар – Сараево. Правда, в этом нет особой военной необходимости; здесь немцы передвигаются мало. Но что поделаешь, если вся Югославия по плану западных союзников и с согласия Тито уже разделена на секторы; за разрушение объектов в каждом секторе отвечают партизанский командир и находящийся при нем офицер связи союзной миссии. Сколько хлопот и неприятностей со всем этим! У Раштелицы он, Попович, и Маккарвер приземлились в полной уверенности, что сюда будут сброшены продукты, динамит и взрывные машинки, а получили одну чепуху – портянки какие-то… Конфуз перед бойцами… Ну «Ратвик» – это еще туда-сюда. Пусть подорвут хоть все сооружения из кирпича, камня, бетона и железобетона. Они же, американцы, все разрушенное обещают восстановить после войны. Янки, как настоящие бизнесмены, уже теперь заботятся о приложении своих капиталов в мирное время. И пусть наживаются, лишь бы не мешали ему, Поповичу, добиваться своей цели. Маккарвер заплатит ведь не какими-нибудь динарами или марками, а долларами. Затем, может быть, еще и министерским портфелем. А там, вероятно, и прежние миллионы в карман вернутся. Уж так надоела эта игра в бескорыстие! «Все надоело!» – думал о себе Попович, этот отпрыск сербского плутократа, от безделья бросившийся сначала в сюрреализм, потом решивший сыграть роль героя в Испании и «ненароком» забредший в гестапо.
Теперь, не щадя себя в самоанализе, как человек раздвоенный и внутренне не слишком уверенный в себе, он и пугался своих новых сложных обязанностей перед Маккарвером, и цепко держался за него, как за спасательный круг.
В раздумье генерал-лейтенант шагал все медленнее, не замечая, что он сошел с дорожки и топчет ранние цветы.
А какова в сущности позиция самого Тито? Он, Попович, не так близок с маршалом, как с Марко. Но по некоторым намекам последнего ясно, что Тито разделяет чаяния сербских деловых кругов – создать великое Балканское государство под эгидой Америки.
Попович помнил, как Вилли Шмолка еще во Франции, в лагере для интернированных, выболтал ему о существовании в нацистских кругах идеи создания Балканской или Дунайской конфедерации во главе с Югославией, которая примыкала бы к Федеративной Великой Германии в рамках новой государственной и промышленной организации Европы на основе больших пространств.
Тито, кажется, уже подхватил суть этого плана. Среди его приближенных ходил в свое время слух о том, что когда Влатко Велебит договаривался в долине Рамы с немцами о перемирии, Тито будто бы соглашался вообще прекратить борьбу, если Гитлер его не тронет и разрешит ему создать в Югославии свое правительство, которое будет сотрудничать с немцами. Сейчас, как видно, этой же идеей, и не без успеха, соблазняют Тито англо-американцы. И прекрасно! Тито явно метит в балканские фюреры. Полуграмотный фанфарон, болтун, вообразивший себя государем макиавеллиевской выучки! Ему бы лишь позолоченное кресло да почету побольше.
Попович с завистью и ненавистью думал о тех, кто опередил его на дороге славы.
Но все же с таким, как Тито, жить можно, – пришел он к выводу. – Ворон ворону глаз не выклюет! Ранкович от имени Тито уже обещал ему, Поповичу, дать в скором времени армию, а впоследствии, может быть, и пост начальника генерального штаба. С Арсо Иовановичем Тито вряд ли поладит… Н-да, с Тито жить можно. Нужно только быть предельно осторожным и ловким. Следует брать пример хотя бы с тех же американцев. Вот Маккарвер! Юлит, подделывается под демократа, лезет к народу, стремится казаться ни в чем не заинтересованным: я, мол, только помогаю и содействую. А исподтишка суется во всякое дело, даже в геологию забрался… Корчит из себя знатока поэзии и философия. А читал ли он вообще когда-нибудь Шопенгауэра или Ницше? Болван!
Попович с раздражением сплюнул. Он любил поиздеваться над всеми, ибо еще Конфуций советовал: «Да не ослепляет тебя ни дружба насчет недостатков твоего друга, ни ненависть насчет хороших качеств твоего врага». Однако куда же все-таки его самого-то, Поповича, кривая вывезет?
Получается совсем по Гёте: «Ты думаешь, что двигаешь: тебя двигают»!
Опять, как и на Черном Верху, он вынужден лавировать между противоречивыми указаниями: с одной стороны, Арсо Иовановича, чьи мысли удивительно совпадают с желаниями бойцов, с другой стороны, Ранковича, чьи замыслы он, Попович, полностью разделяет и которого боится. Кроме того, надо ублажать еще и Маккарвера, который все чаще и все настойчивее требует «ничтожных услуг для союзников». Трудно быть слугой трех господ, а иначе нельзя… Недавно в штаб корпуса приезжал Иованович, дал ряд указаний и распоряжений. Надо скорее подготовить дивизию для отправки в Сербию, доукомплектовать се, назначить надежных командиров и проинструктировать их. А Ранкович, сопровождавший Арсо, как-то туманно намекнул, что пока спешить с этим не надо, хотя отправить дивизию придется. Он сам назвал фамилии командиров и политработников, которых следует назначить в ней на ответственные посты. Как быть? Марко сказал, что нужно снабдить дивизию вооружением в такой мере, чтобы не ослаблять остальные соединения и корпуса. Что это значит?.. Видимо, эту дивизию не стоит так вооружать, как советует Арсо… «А людей подобрать своих…» Это можно.
Попович вслух повторил стихи, к которым никак не мог подобрать последующего четверостишия:
Меня везде встречают бурно,
На Монпарнасе и в лесах.
И вплоть до самого Сатурна
Мой отблеск разлит в небесах…
Никак не получалась строчка с рифмой к слову «Явление». «Сновиденье, бденье, привиденье? – перебирал поэт… – Нет, все не то. Стихи не даются!» Он с досадой махнул рукой. До стихов ли теперь, когда нужно подумать еще об увязывании предстоящих операций в Сербии с Дапчевичем. Prose! [66]66
Проза (фр.).
[Закрыть]Арсо поехал отбирать у Дапчевича одну или две дивизии. Но тот себя в обиду не даст. Коча хорошо знал Дапчевича еще по Испании: эгоист, трус и карьерист; не одну голову снес, чтобы пробить себе дорогу. Он и в Испании увиливал от передовой, предпочитая смотреть голых танцовщиц в анархическом клубе в Барселоне. Все же странно, если подумать, что этот Пеко, вчерашний студент-недоучка, носивший полосатую куртку горохового цвета, словно старорежимный полицейский шпик, теперь тоже генерал-лейтенант! Вот до чего раздули! Герой гражданской войны в Испании, бесстрашный защитник какого-то холма на побережье Средиземного моря, который испанцы будто бы назвали в его честь «Монтенегро» – Черной горой. Выдумали, что он при побеге из тюрьмы в Германии сумел даже уничтожить две немецкие фабрики и т. д. Сплошные титовокие «утки». Но именно эти «ужи» и позволяют Дапчевичу метить сейчас в полководцы…
– Sapristi! [67]67
Черт возьми! (фр.)
[Закрыть]– воскликнул Попович, останавливаясь перед каким-то кустом с растопыренными ветками. – А не пообещал ли Ранкович и Дапчевичу в будущем должность начальника верховного штаба? Правда, он твердо обещал это мне, Коче, но, может быть, и Пеко – тоже? Что Марко, что Пеко – помесь лисы со змеей. Им палец в рот не клади.
– Ну ничего, и мы тоже с усами, – погладив усики, проговорил про себя Попович, на этот раз с удовольствием вспомнив о Маккарвере.
Отвлекаясь от своих мыслей, он взглянул на безоблачное небо и ускорил шаги. Обогнул цветочную клумбу, устланную бурыми полусгнившими стеблями прошлогодних цветов, и вошел в дом.
19
Маккарвер полулежал в кресле, закинув ноги на подлокотник, Цицмил тянулся к нему большими мясистыми руками:
– Из бокальчика пресвятого, пожалуйста. Чтобы мои бочки всегда были полны вином, житницы – хлебом, а дом – всяким благополучием. Пьем, пьем дочиста, помоги пречиста! Во имя отца и сына, с божьей помощью, во благоденствии и живот, и пусть сам святой Георгий молится за нас. Многая лета! На здравле, благороднейший мистер Маккарвер!
И Маккарвер пил. А Катнич, самодовольно улыбаясь, перекатывал в зубах мундштук из рога северного оленя.
– На здравле! – поощрял он американца. – Предлагаю еще выпить за город, в котором мы скоро будем. За Сараево!
– О! – Маккарвер потянулся за блокнотом. – Говорят, дивный город!
– Сердце Боснии! Чудесное местечко! Причудливое сочетание Европы и Азии. На одной и той же улице вы увидите старинную мечеть, одну из самых величавых и изящных на всем Балканском полуострове, и дансинг-модерн, ослика с поклажей и трамвай, босняка с чубом, в цветных шальварах и в феске, и денди в шляпе.
– Это не так существенно!
– А горячие серные источники возле Сараево, под горой Игман? Первоклассный курорт!
– Это важнее. Есть, значит, где подлечиться? – Маккарвер записал.
– Вива! – Цицмил опять сунулся к нему с бокалом. – Жить в Сараево – моя мечта, благороднейший сэр! А знаете что? Я тоже пойду с вами в Сараево! Пока там еще не расхватали магазины прежних владельцев… Иду! Докажу, что я – истинный серб и родолюб! Клянусь своим святым. Забираю все запасы – вино, солонину, муку – и еду с вами.
– Браво! – одобрил Катнич. – Будешь у нас в бригаде главным интендантом. – Увидев вошедшего Поповича, он вскочил: – Друже генерал, вы разрешите этому пылкому патриоту вступить к нам в войско на должность интенданта? Достойнейший человек!
Попович полунасмешливо пожал плечами.
– Жена! – закричал обрадованный Цицмил, пьяно улыбаясь. – Ты понимаешь? Все решено! Я уезжаю с войском, теперь я партизан! Прости и благослови!
Супруга смотрела на него в тупом недоумении.
Попович прошел на террасу и незаметно поманил за собой Катнича.
– Так вот…
Генерал напустил на себя серьезный вид, свел брови и, покусывая усики, некоторое время молча разглядывал политкомиссара, с которым, как предупредил Ранкович, можно не церемониться.
– Я давно хотел вас вызвать к себе, друже. Но дела… Большие дела! Приходится лично контролировать снабжение частей. Кстати, я слышал о вас весьма лестные отзывы. Короче говоря, примите к сведению следующее…
Катнич, хотя и не совсем твердо держался на ногах, но сразу же выразил предельную готовность моментально исполнить все, что от него потребуется. Он горел желанием узнать, зачем, собственно, пожаловали высокие гости, почему Шумадийский батальон стал предметом их лестного внимания?
Попович еще суровее сдвинул брови.
– Первое. – Он достал из полевой сумки брошюру. – Возьмите это. Здесь указано, как надо проводить политбеседы с бойцами. Вопросы и готовые ответы. Все радиосообщения и бюллетени должны проходить через ваш контроль.
– Ясно.
– Второе. У меня есть сведения, что Вучетин едва не провалил операцию в Горном Вакуфе.
– Да, – поперхнулся Катнич дымом сигареты. – Хорошо бы вообще заменить его.
– Но кем? – спросил Попович, хотя прекрасно знал, кто именно претендует на место Вучетина.
– Я рекомендую капитана Куштриновича. Старый, опытный офицер. Патриот.
– Куштринович? – генерал-лейтенант сделал вид, что с трудом вспоминает эту фамилию. – А, да! Кажется, мне о нем докладывал Громбац – начальник бригадного ОЗНА. Н-да… Не совсем подходит: бывший четник! Белая ворона… Бойцы, наверное, пальцами на него указывают!
– Недопонимание! – сокрушенно развел руками Катнич.
– Вот то-то и оно. А вы приведите им в пример хотя бы отца Владо, [68]68
Зачевича.
[Закрыть]нашего министра, или, еще лучше, майора генштаба Радослава Джурича: был командиром у Михайловича, а теперь помощник начальника штаба у меня, и неплохой! Я, впрочем, мог бы и этого Куштриновича взять к себе в штаб. Мне нужны военные специалисты, но в батальонах они еще нужнее.
– Вы, безусловно, правы, – согласился Катнич.
– Воздерживайтесь от всего, – продолжал Попович, – что может произвести на бойцов неблагоприятное впечатление. Я имею в виду в данном случае Куштриновича. Тем не менее вы, конечно, найдете возможность использовать знания и опыт кадрового офицера… Все же остальное, связанное с его выдвижением на соответствующий пост, должно произойти естественным образом. Ясно?
Катнич молча наклонил голову, втайне пугаясь этой ясности.
– Третье… Мелочь, но приходится заниматься… – Комкор, потянувшись, сорвал с дерева зеленую ветку и шумно вдохнул в себя ее свежий аромат. – Весна, – проговорил он томно. – Кстати, как настроение этого вашего русского: нервничает?
– Нисколько, – заверил Катнич.
– Это хорошо. Дело в том, что к нам прибыла Советская военная миссия. Мы ей очень рады, но пока этого не следует разглашать. Не стоит будоражить людей. Так вот, в отношении русского. Будьте более осторожны. Обстановка меняется, черт возьми, ежеминутно! Ласка, внимание… Короче говоря, он ни в коем случае не должен отлучаться из батальона куда бы то ни было. Тем более самовольно… Проявите о нем заботу. Человек он молодой и, кажется, хороший боец.
– Уже командир взвода. Назначен Вучетиным.
– Вучетиным? Н-да… Вместо того, чтобы выдвинуть своего… Этот русский все равно уйдет к своим. А наших придется потом учить. Лучше учить их сейчас.
Попович умолк, прислушался. В небе нарастал прерывистый гул. Шли самолеты.
Маккарвер вышел на веранду. Руки Цицмила, как рачьи клешни, тянулись вслед за ним.
– Во славу и похвалу! Американец, брат мой! Не обижай! – бормотал он, расплескивая вино из бокала.
– Летят! – обрадовался Катнич. – Союзники! Опять сбросят что-нибудь. Браво нашим западным союзникам!
Попович напряженно вглядывался в самолеты.
– Транспортники, как будто. Но почему они не снижаются? – трезвым голосом спросил Маккарвер.
И вдруг он поспешно перемахнул через перила террасы в сад и побежал к щели. Он узнал по звуку моторов немецкие «юнкерсы», и ему сразу же почудилось, что самолеты, повернув тупыми носами вниз, с ревом нацелились на село, и бомбы уже летят, летят, завывая и качаясь.
Попович тоже спустился вниз с террасы.
В этот момент раздался пьяный голос Цицмила:
– Пролетели на Коницу.
Вскоре со стороны города донесся гул бомбовых взрывов, точно по земле колотили гигантскими молотами.
Американец, кряхтя, стал выбираться из щели.
Попович стоял наверху, посмеиваясь и бравируя. Он-то сразу догадался, куда летят самолеты, хотя струхнул все же порядочно. Проклятые нервы! Совсем расшатались.
– Бомбят, кажется, Коницу, – объявил он смущенно улыбавшемуся Маккарверу. – Значит, город уже у нас. Можете поздравить. – И он помог ему выбраться из щели.
Пантера делал отчаянные знаки Катничу, подзывая его к калитке. Кто-то настойчиво стучал снаружи. Катнич с опаской отодвинул щеколду: Вучетин. За ним, заполняя почти всю улицу, толпились бойцы. В радостном возбуждении они окружили верхового. Тот повернул голову, и Катнич узнал комиссара бригады Добривое Магдича.
– Можно к командиру корпуса? – Вучетин отстранил несколько растерявшегося политкомиссара и быстро вошел в садик.
– Друже генерал-лейтенант, – со сдержанным нетерпением обратился он к Поповичу. – Комиссар бригады привез замечательные новости… Оказывается, советская военная миссия уже два месяца находится при верховном штабе! Почему от нас это скрыли? Как только наши узнали об этом, они штурмом взяли Коницу. Город нужно удержать. Я получил от Перучицы приказание идти к нему на поддержку. Разрешите выступить?
Попович, сведя брови, смотрел в сияющие глаза Вучетина.
– Перучица взял Коницу? – Он сказал это почти равнодушно. – Я и не сомневался, что он ее возьмет. Выступить? Разрешаю. И немедленно! Немедленно! – повторил он патетически. – Пусть русские узнают, что мы умеем не только брать города, но и удерживать их.
– Есть!
– Я уверен, – добавил Попович, щеголяя своею властью военачальника, – что вы крепко ухватитесь за успех в Конице, а то как бы он от вас не упорхнул!
– Мы разовьем успех!
– Одобряю, и помните, что военное счастье – это женщина. Ни на минуту не выпускайте его из рук, обращайтесь с ним грубо.
Но Вучетин уже не слышал этих выспренных сентенций Поповича. Ему не терпелось скорее воспользоваться разрешением выступить в поход.
– Постойте, командир! – вдруг воскликнул Маккарвер.
Он провел пальцами по щетинистым усам, очищая их от комочков земли.
– Я тоже скоро отправлюсь в Коницу. Сейчас же пошлю радиограмму в Бари. Надеюсь, на этот раз наш Билл Эллиот без ошибки пришлет все, что вам нужно для закрепления успеха. Все будет о’кэй! До встречи в Конице.
И Маккарвер благосклонно потрепал командира батальона по плечу.
– Они уже знают о советской миссии? – опасливо озираясь, тихо спросил у Поповича совершенно отрезвевший Катнич.
– Да, как видите, слухом земля полнится, – улыбнулся Попович. – И это к лучшему, – повысил он голос, чтобы слышали все. – Присутствие русских нас вдохновляет на подвиги!
