Текст книги "Югославская трагедия"
Автор книги: Орест Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
10
«…Кончились дневные занятия. Между бойцами шла беседа, навеянная моей лекцией.
– Я с закрытыми глазами пришел в партию, – говорил Джуро, сосредоточенно наморщив лоб. – А сейчас я мало-помалу начинаю кое-что понимать. – Он посмотрел на товарищей и энергично взмахнул рукой. – Теперь мы знаем, какая у нас после войны будет жизнь. Советская! Так я говорю?
– Тако, тако, – подтвердили бойцы, удивленные тем, что всегда молчаливый Джуро взял да и выразил складно их общую мысль.
– У меня два сына, – продолжал тот с улыбкой. – Они будут учиться… Вот для их счастья мы и пошли в партизаны. Взяли топоры, ножи и пошли.
– А про палки и вилы забыл? – Кумануди выдвинулся из угла, где немножко вздремнул. – Забыл, да? Эх ты, голова еловая!
– Да ведь ты с нами сразу не пошел, – осерчал Джуро. – Ты тогда в Сараево сидел и эти самые бонбоны делал.
– Святая богородица! Что он мелет? И вложила же матерь божья душу в этакий пенек! – Бранко в изумлении выкатил свои желтые глаза. – Как же я мог делать бонбоны, чудной человек, если немцы все у меня отобрали: и лавочку, и сахар, а самого посадили в тюрьму?
Неожиданно Милетич толкнул меня локтем и глазами указал на дверь. В глубоком дверном проеме стоял Вучетин и с ним какой-то высокий худощавый командир в меховой куртке до колен и в опанках.
– Встать! – скомандовал Милетич бойцам. – Это начальник верховного штаба, – тихо сказал он стоявшим поблизости, хотя многие уже узнали Арсо Иовановича.
– Здраво, друзья! – негромко приветствовал нас Арсо.
Партизаны ответили хором:
– Здраво!
Я не спускал взгляда с Арсо. Он приблизился к нам, аккуратный, подтянутый, обликом похожий на кавказца, с проседью в темных волосах. Большие черные глаза его на продолговатом обветренном лице смотрели с чуть смущенной улыбкой.
– У вас опор? – Арсо с любопытством глядел на Кумануди. – Лавочку, значит, отобрали и в тюрьму посадили, говоришь?
– Да, – ответил Бранко робея.
– Из тюрьмы, конечно, удачно бежал и к нам пришел, не так ли? И за что же ты сейчас борешься?
– Как за что? – Бранко взглянул уже смело, по обыкновению чуть нагловато. – Мы боремся так: все, разумеется, за социализм, а, кроме того, каждый имеет в виду еще и свое. У меня, например, есть в Сараево маленькая лавчонка – кондитерская.
– Он лавочником был, народ обманывал, – заметил кто-то.
Лоснящееся лицо Бранко побагровело.
– Я честно торговал, но, ясно, свою выгоду соблюдал, а то зачем же и торговать, – сердито возразил он.
– Понятно, – сказал Иованович. – А ты за что воюешь? – повернулся он к Филипповичу.
Джуро потер хрящеватый нос, собираясь с мыслями, и, подумав немного, ответил:
– За свою землю, друже Иованович. Хочу, если бог даст, свою землю пахать, а не кулацкую.
– А зачем тебе земля? – ехидно поддел его Бранко. – Ты же лесоруб. И потом скажи, куда ты дел свою землю, если она у тебя вообще когда-нибудь была? Пропил?
– У меня была не земля, а горе пополам с камнем, да и ту кулак взял за долги, когда случился неурожай.
– Ну, конечно. Всегда вы так, голанцы. [56]56
Голые, бедняки.
[Закрыть]А вот мой отец – тоже селяк, но мудрый, бережливый и экономный – умеет скопить копеечку на черный день. Меня вот в люди вывел и сам на жизнь не жалуется. Есть где попасти коз и нарубить дров, а землицы у него не так много, всего восемнадцать рал. [57]57
Около трех десятин.
[Закрыть]
– Восемнадцать рал? – изумились бойцы. – Это ж на целую неделю пахоты! Сколько у твоего отца работников, признавайся?
– Не считал, но летом бывают, убирают на поле хлеба, а в саду сливы.
– Постой! А как он после войны в новой Югославии собирается жить? – спросил Филиппович.
– Еще лучше.
– Это как же – лучше?
– Друг Тито даст каждому хозяину трех-четырех немцев в работники. Платить им, ясное дело, не надо будет.
– А зачем твоему отцу работники, когда у него отберут лишнюю землю?
– Кто отберет? Ты что ли? – Бранко недобро взглянул на Филипповича. – Святая богородица! Ну и брякнул, видишь, даже сам сконфузился. Забыл, небось, что говорил политкомиссар Катнич. Разрешите, я ему напомню. – обратился он к Иовановичу, щеголяя вежливостью. – Ведь мы с тобой, Джуро, единое целое: твой отец – селяк и мой отец – селяк. Крестьяне, бедные и богатые, все сейчас воюют с немцами. Как же ты отберешь у моего отца землю? Это ж и моя земля!
Джуро не находил подходящих слов, чтобы возразить Бранко и отстоять свою точку зрения. Он растерянно взглянул на Иовановича.
Тот вместе с Вучетиным подсел ближе.
– Как их звать? – спросил он нахмурившись.
Вучетин назвал имена спорящих.
Бойцы вплотную окружили Арсо, ожидая от него убедительного разъяснения.
А он, немного помолчав, сказал:
– Я вам расскажу такой случай. Был в Белграде один фабрикант, делал кастрюли. Немцы отобрали у него мастерскую и стали в ней собирать минометы. Да еще изнасиловали дочь фабриканта. В общем здорово обидели его, и он со зла на них ушел в партизаны. Или вот другой случай: жил торговец, любил короля, уважал Гитлера, но немцы, не считаясь с этим, взяли его сыновей в заложники, а потом расстреляли их, – и он тоже подался в партизаны. Таким образом, и фабрикант, и торговец пошли против фашистов, но только из чувства личной мести. Оба они оказались даже в компартии. Но я думаю, что партия от этого мало выиграла. Они могут быть, впрочем, хорошими бойцами, а вот насчет того, чтобы стать настоящими коммунистами, – тут я сомневаюсь. В будущем нашей партии как бы не пришлось освобождаться от них, а возможно даже повести с ними борьбу. А сейчас не страшно, что они с нами. Важно, чтобы потом они не увлекли за собою простых людей, не искушенных в политике. А этого не случится, потому что наши простые люди доверяют одной только коммунистической партии, которая последовательно отстаивает их интересы.
– Правильно, – убежденно подтвердил Джуро.
– И только в союзе с рабочим классом…
– С тобой, Томислав, – улыбнулся Джуро Станкову.
– …под руководством коммунистической партии, – продолжал Арсо, тепло взглянув на Филипповича, – мы будем после войны строить самое справедливое на земле общество – социалистическое. И неверно, что крестьянство – это единое целое. Одни из крестьян, такие, как Филиппович, не выдерживая конкуренции, разоряются и бросают землю, уходят в батраки или на промыслы, пополняют собой ряды рабочего класса. А другие скупают землю, богатеют еще больше и с помощью денег стараются протолкнуть своих сынков в среду буржуазии. Они цепляются за свою собственность, как рак за гнилое мясо. Да-а, – протянул задумчиво Арсо. – И тебе, Кумануди, и тебе, Филиппович, еще многое нужно понять, очень многое… Жаль, что в батальоне у вас, видимо, плохо занимаются политграмотой…
– Что же? Значит, мы не можем быть в партии? – с затаенной иронией спросил Бранко, подняв глаза.
– Я этого не говорю. Но если уж выяснилось, что ты член партии, то скажи, как ты в нее попал?
– Я? – Бранко огляделся. – Мне предложили записаться.
– И ты, конечно, не отказался? Так. Понятно. Так вот и те двое. – Арсо помолчал. – Конечно, неправильно думать, что в партию вступают люди с уже сложившимися качествами большевика. Эти качества нужно воспитать. Вся жизнь партии, вся ее работа – это большая марксистско-ленинская школа, и многие из нас еще находятся в ее подготовительном классе. Учиться трудно, но не бойтесь трудностей, друзья, не бойтесь неудач, – говорил Арсо, словно отвечая на какие-то свои глубокие мысли. – Старайтесь только, чтобы этих неудач было поменьше. Будьте честными и правдивыми, терпеливыми и настойчивыми. Взвешивайте каждый свой поступок, каждое свое слово…
– Вот тут, – Иованович достал из полевой сумки газету, – напечатана статья о том, каким должен быть член коммунистической партии. Самое важное здесь – слова Сталина. Я подчеркнул их карандашом. Ты можешь, Филиппович, прочесть?
– Не умею, – смущенно пробормотал Джуро. – Бранко вот грамотный.
Кумануди потянулся было за газетой, но Томислав Станков перехватил ее.
– Можно я?
– «Мы, коммунисты, – читал Станков взволнованным голосом, – люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы – те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина… Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин… Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии».
Прочтя это, Томислав провел ладонью по лбу, глаза его блеснули гордостью. Джуро взял у него газету и, отойдя к окну, бережно ее разгладил на подоконнике. Как он жалел сейчас, что не умеет читать!..
11
«…В большой актовый зал гимназии сквозь стрельчатые окна с цветными стеклами наверху потоками вливался свет мартовского солнца. Небо было такое яркое, такое синее, будто снег и вьюги только и делали, что весь месяц начищали его до блеска.
И солнце и небо – все было подстать праздничному, приподнятому настроению, не покидавшему людей с прошлого вечера, когда они встретились и поговорили с Арсо Иовановичем. И даже необходимость явиться на собрание к назначенному часу скрытно, поодиночке, и строгий, придирчивый контроль у дверей, где с грозным видом стоял ординарец Катнича Пантера, не могли испортить настроения участников партийного собрания. Иован, уходя, сказал мне, что ему нужно побывать на колокольне церкви, где у нас был наблюдательный пункт. Под разными предлогами исчезли из взвода Филиппович, Кумануди, Станков и другие бойцы.
Внезапно за мной пришел Вучетин и обрадованно сказал, что мне, как русскому коммунисту, тоже разрешено присутствовать на партийном собрании, которое созывалось в секретном порядке. Я уже и прежде немало удивлялся тому, что состав партийной организации был засекречен, членских билетов не существоало. Трудно было отличить партийного бойца от беспартийного. Человеку приходилось просто верить на слово. О том, кто у меня во взводе коммунист, я узнал лишь теперь.
В первом ряду стульев Катнич поставил два больших плюшевых кресла – для Иовановича и Ранковича. Оглянувшись на меня и Милетича, он приник к уху Ранковича и с виноватым видом принялся было что-то нашептывать ему, но тот брезгливо отстранил его.
– Опять Марко у нас, – тихо сказал Милетич. – Но сейчас он что-то уж слишком тихий…
Когда члены президиума заняли места за узким длинным столом, Мачек суетливым жестом указал Иовановичу на покрытую ковром кафедру и торжественно объявил:
– Слово предоставляется начальнику верховного штаба Народно-освободительной армии и партизанских отрядов Югославии другу Арсо Иовановичу.
Катнич первый захлопал в ладоши и скривился в полуулыбке:
– Просим, просим.
Бойцы слушали Иовановича с восторгом. Он рассказал о международной обстановке, о положении на фронтах, о том, как Красная Армия неуклонно продвигается вперед, идет на север, идет на запад и на юго-запад – в направлении Балкан.
– А наши западные союзники?.. – вскользь заметил Ранкович, чуть выпрямляясь в кресле. – Они героически рвутся к Риму!
– Скажу сейчас и о них, об их героическом рвении, – Арсо насупил широкие черные брови. – Для точности я приведу последние высказывания генерала Эйзенхауэра. Вот его слова на пресс-конференции военных корреспондентов в Лондоне. – Арсо перелистал записную книжку. – Вот. «В основном, – сказал он, – войны выигрываются общественным мнением. Если вы, – обратился Эйзенхауэр к корреспондентам, – в такой же степени, как я, полны нетерпением выиграть эту войну и покончить с ней, то больше нам не о чем беспокоиться».
– Вот тебе и раз! – насмешливо сказал Вучетин. – А мы-то, чудаки, тут беспокоимся.
Бойцы заулыбались. Джуро смущенно потер пальцами нос. Уши его горели. Он, видимо, чувствовал себя неловко в президиуме. Кича Янков то и дело снимал очки, чтобы их протереть. И лишь Айша держалась непринужденно, и звонкий смех ее раскатывался по всему залу. Кажется, она смеялась впервые после гибели Петковского.
Ранкович не спускал с Иовановича удивленно-вопросительных глаз. На его губах застыла невеселая, странная улыбка.
– Итак, – говорил Арсо с серьезным лицом, – полный боевого нетерпения, Эйзенхауэр пока что ни о чем не беспокоится. Обратимся теперь к последней сводке с фронта. Вот. Главный штаб войск союзников в Италии сообщает: «На всех участках фронта действуют патрули и производятся вылазки… Мы молим бога, чтобы была хорошая погода, которая позволила бы нам проводить морские и воздушные операции».
– Молят бога! – опять кто-то прыснул смехом в зале.
– Ждут у моря погоды.
– Так-то они рвутся к Риму!
Катнич с беспокойством оглядывался, пытаясь установить, кто подает голоса.
– Прекратите выкрики с мест! Выскажетесь после доклада, – сердито бросил он. – Тише!
– Я думаю, – чуть заметно улыбнулся Арсо, – для наших западных союзников хорошая погода скоро установится. Уже и теперь ясно, другови, что у Советского Союза достаточно сил, чтобы и без второго фронта и при неблагоприятной погоде выиграть войну: разгромить гитлеровскую Германию и освободить Европу. Тот же Эйзенхауэр во вчерашнем приветствии Красной Армии назвал ее гигантское наступление «великой военной эпопеей». Так позвольте же мне, другови, преклониться перед творцом советского военного искусства товарищем Сталиным, перед его гениальной стратегией, преклониться перед русским солдатом, который и в прошлом уже не раз бескорыстно освобождал порабощенные чужие земли и моря…
Зал всколыхнулся, все вскочили с возгласами «Живее Сталин!»
Милетич громко выкрикнул:
– Восходит над всем миром солнце победы! Советское солнце!
– Восходит! – горячо подхватил Арсо Иованович и, когда шум в зале несколько улегся, со спокойной убежденностью продолжал: – Мы все верим в Красную Армию. Я твердо убежден в том, что не за горами тот день, когда на Дунае появится наш великий славянский брат и протянет нам руку помощи. Мы все верим, что всякая борьба вместе с Советским Союзом неизбежно должна принести победу. За наше счастье советские бойцы проливают свою кровь на бесчисленных фронтах. И тут, на святой земле нашего отечества, тоже льется братская кровь русских людей, бежавших к нам из немецкого плена.
Я верю, что возникнет новая Югославия и родится нерушимое братство и единство не только наших югославских народов, но и всех южных славян, всех балканских народов. И это братство и единство останется вечно, ибо оно является залогом нашей свободы, независимости и лучшего будущего. Свободную Югославию нельзя иначе и представить себе, как в братском сотрудничестве и в дружбе с соседними народами и с Советским Союзом. Благодаря борьбе Советского Союза мы смогли создать свою народную армию, в которой насчитывается уже почти триста тысяч бойцов. Благодаря победам советских бойцов мы сумели здесь кое-что сделать к этому знаменательному дню. Мы сорвали шестое неприятельское наступление, перешли в контрнаступление и заняли в Боснии семь городов. Наши части ведут сейчас бои на фронте вдоль всего горного хребта от Словении до албанской границы. Наши знамена развеваются на одной трети всей территории страны. Но достаточно ли этого? Можем ли мы теперь, в решающие месяцы войны, ограничиться только ожиданием выручки со стороны Красной Армии, только обороной освобожденных территорий и разрозненными операциями, не подчиненными единой большой стратегической идее?
– Нет! Нет и нет! – раздались дружные крики в разных углах зала.
– В таком случае, – повысил Иованович голос, – я не считаю нужным скрывать от вас эту идею. Она не является тайной. Она живет в наших сердцах. Ее поймет каждый боец. – Арсо говорил отрывисто, возбужденно, точно торопился высказать, наконец, самое главное, ради чего он сюда приехал. – Товарищи! Братья и сестры! Через нашу страну проходят вражеские коммуникации. Мы должны сделать так, чтобы ни одна немецкая часть не ушла отсюда из-под удара наступающей Красной Армии. Вот в чем эта идея!
Голоса в зале не умолкали:
– Не пустим! Уничтожим фашистов!
Ранкович молча кивал головой.
– Мало это сказать, другови, – продолжал Арсо. – Главное, нужно покрепче бить врага – бить его так, как это делают славные советские воины, бить по всем правилам современной военной науки. За минувший год мы прошли достаточную боевую выучку, поднялись еще на одну ступеньку в военном искусстве. И я думаю, я хочу быть уверенным в том, что больше не повторится что-либо похожее на Сутеску, где храбрость и мужество партизан были принесены в жертву нашему неумению воевать…
Иован схватил меня за руку.
– Сутеска! Слышишь?! Это – самое страшное…
– Да, да, неумение воевать, – твердо повторил Арсо.
Вучетин не выдержал:
– Это неумение обнаружилось, между прочим, и у нас совсем недавно, при взятии Горного Вакуфа, – сказал он. – А с Синью могло случиться еще хуже…
– Что вы имеете в виду, говоря о Сине? – резко спросил Ранкович, чуть привстав в кресле.
– Я имею в виду случай с двумя черногорцами, – ответил Вучетин. – Совместные действия нашего батальона с Черногорским едва не были сорваны.
– Гм! – Ранкович пожал плечами. – Ну, так я вам скажу, что виноваты в этом вы сами. Зачем допустили расстрел?
– Что-о? – Вучетин поднялся из-за стола. – Кто допустил? Был вынесен приговор… именем народа и выполнен так молниеносно, что мы не успели не только что-либо предпринять, но даже опомниться.
Ранкович с досадой махнул рукой.
– Произошла ошибка. Чудовищная ошибка! Секретарь трибунала упустил при переписке текста слова «считать приговор условным». За свою преступную оплошность он наказан. А председатель корпусного трибунала Громбац смещен мной с должности и назначен к зам в бригаду начальником ОЗНА. Я очень сожалею, что вам не удалось предотвратить расстрел, раз он показался вам несправедливым, – добавил Ранкович и снова откинулся в кресле.
Вучетин смертельно побледнел. В зале стояла такая же тишина, как тогда на поле перед Синью…»
12
«…Прошло некоторое время, прежде чем мы пришли в себя от горестного изумления.
Арсо подтвердил сказанное Ранковичем.
– Но бой за Синь, – добавил он, – показал врагу, что мы сильны своим национальным единством, которого нельзя нарушить. Что же, однако, произошло дальше? Почему к Горному Вакуфу вы бежали скопом, как горные олени, подставив себя под бомбы?
Ночной бой за город Арсо назвал сумбурным, плохо организованным, а предварительную диверсию счел ненужной, неумной выдумкой политкомиссара.
– Здесь партийное собрание, и нам стесняться нечего, – сказал он Катничу, который мрачно уткнулся в свой блокнот. – Я еще и не то с вас спрошу. Я что-то не вижу, чтобы в батальоне хорошо велась агитационная и культурно-просветительная работа. Занимаются ли у вас с коммунистами? Почему они не знают основ политграмоты? Более того. Им преподносятся совершенно неверные понятия, противоречащие марксистско-ленинскому учению… А что делают скойевцы? [58]58
Члены союза коммунистической молодежи.
[Закрыть]Их и не слышно. И почему у вас нет политкружков? Почему не проводите регулярных занятий с неграмотными? Не устраиваете общеобразовательных лекций?! Совсем нет бесед по национальному вопросу, а он имеет для нас важнейшее значение? Случай под Синыо подтверждает это. И, наконец, к чему вы держите стенгазету под таким контролем и цензурой, что она у вас на ладан дышит?!
– Под орех разделывает.
– Далековид! – слышался шепоток в зале.
При каждом вопросе Катнич привставал и, переглядываясь с беспокойно ерзавшим на стуле Мачеком, проводил ладонью по лбу, порываясь что-то сказать, но, не промолвив ни слова, садился на место.
– Жизнь батальона, – закончил Иованович, – и на походе и в селах можно сделать интересной, содержательной, кипучей. Была бы лишь инициатива. А без нее любое полезное мероприятие станет казенно-скучным и заглохнет. Вспомните слова нашего замечательного черногорского поэта Петра Негоша: «А удар находит искру в камне, иначе она бы в нем заглохла». Жизнерадостность, воодушевление, подъем настроения – вот что нам необходимо, чтобы с честью выполнить стоящую сейчас перед нами большую боевую задачу.
– Верно! – раздался голос Ружицы.
– Я все сказал, другарица, и готов вас выслушать, – обратился к ней Иованович.
– Мы, скойевцы, хотим работать, очень хотим. Но нам трудно. – Она замялась.
– Говори прямо, не бойся, – подбодрила ее Айша.
– Я скажу. Почему нам нельзя иметь баяна, например? Разве песни и музыка могут отвлечь нас от серьезных задач? Потом еще… – Ружица приблизилась к Арсо и, словно доверяясь ему одному, тихо проговорила: – А если девушка не захочет обрезать свои косы или если она полюбит, это разве очень большое преступление?
И, не дожидаясь ответа, Ружица села на свое место.
– Что вы так всех запугали? – повернулся Арсо к Катничу. – Это не метод воспитания нравственности. И откуда вы взяли, что боец во время войны должен отказаться от всех своих привычек и склонностей, подавить в себе самые естественные чувства и превратиться в ходячую, показную добродетель? Если у вас и есть какие-либо инструкции на этот счет, то, очевидно, вы их неправильно поняли, – сказал Арсо, заметив, что Катнич то и дело поглядывает на Ранковича, будто ждет от него поддержки. – В таком случае, друже Катнич, не желаете ли вы взять слово для объяснений?
– Я готов, – Катнич уныло взошел на кафедру.
Бойцы с любопытством глядели на него. Сунув в карман френча мундштук с недокуренной сигаретой, он кротко, умиротворяюще улыбнулся и, к общему удивлению, начал сразу же откровенно признаваться во всех своих ошибках и упущениях. Его речь изобиловала такими выражениями, как «не учел», «упустил», «не доглядел», «погорячился». Все это было так непохоже на его обычные самохвалебные фразы: «Я так и знал», «Я редко ошибаюсь», «Я предупреждал!»
– Ваша справедливая критика, друже Иованович, нам очень поможет, – заявил он, постепенно овладевая собой и переходя с покаянного на свой обычный, менторский тон. – Постараемся не повторять ошибок, хотя от них никто, к сожалению, не застрахован. – Катнич не спускал глаз с Ранковича. – С другой стороны, я хочу кое-кого предупредить…
Он замялся, как плохой оратор, потерявший шпаргалку.
Я взглянул на Ранковича, который сидел близко от меня. Глаза его были полузакрыты. Он подставил лицо солнечному лучу, бившему через красное стекло, и нежился в его тепле и даже как будто чуточку подремывал. Но вот голова его слегка наклонилась. Это можно было принять и за утвердительный кивок и за «клевание» носом. Но Катнич вдруг вызывающе выпрямился. Он явно почувствовал безмолвное поощрение.
– Я хочу предупредить товарищей партийцев, – повторил он окрепшим голосом, – что прибегать к критике надо умело и осторожно. А не то, вы сами понимаете, могут найтись люди, тайные агенты империалистов, которые будут рады случаю подорвать авторитет нашей партии, наших руководителей, подкопаться под них, наклеветать… Да, да, наклеветать, а тем самым ослабить и разоружить наши ряды!..
Иованович морщился, слушая его выступление. Сгорбившись, он сидел среди бойцов и, несомненно, заметил, как в их глазах погасло воодушевление. Никто после Катнича не пожелал взять слова, и Мачек второпях объявил партийное собрание закрытым.
Когда все расходились, Вучетин задержал меня, сказав, что Иованович хочет побеседовать со мной.
В небольшой классной комнате Арсо Иованович усадил меня рядом с собой и положил руку на мое плечо.
– Вучетин рассказал мне о вас, друже Загорянов, – начал он с приветливой улыбкой. – Я вас позвал, чтобы…
Раздались чьи-то мягкие шаги, на пороге появился Ранкович.
– Ты неосторожен. Арсо! – сказал он весело. – Окно выходит во двор! Конспирация, конспирация!..
Ранкович сдвинул шторы и сел у окна, как страж.
– …чтобы, – продолжал Иованович, несколько замявшись, – поговорить с вами по душам.
– Кстати… Ты меня извини, – бросил Ранкович в его сторону. – Не хотите ли вы, Загорянов, перейти в роту, которую мы сформировали из русских военнопленных, бежавших к нам из концлагерей? Будете среди своих.
– Не советую, – сказал мне Иованович и повернулся к Ранковичу. – Зачем всех собирать в одно подразделение? Я бы распределил русских по ротам, пусть они везде передают нашим людям свой боевой опыт.
– Ты забываешь, Арсо, что русские есть разные… Не все еще проверены… – тихо промолвил Ранкович. – Но если вы не хотите, Загорянов, я не настаиваю. Вам лично мы доверяем целиком и полностью.
Я решил воспользоваться случаем.
– А нельзя ли, – спросил я, – каким-нибудь образом сделать так, чтобы и в Советском Союзе узнали о том, что русские пленные, попавшие в Югославию, сражаются в рядах вашей армии, что мы живы?
– И чтоб об этом узнали ваши родные? – угадал Арсо мое невысказанное желание. – Можно. Мы постараемся это сделать.
Он задумался, глядя на меня.
Я вспомнил все, что слышал об этом замечательном человеке. Чуткий, внимательный друг партизан… Бесстрашный, умный стратег… Сын бедного крестьянина, он еще в довоенное время стал, благодаря своим исключительным дарованиям, капитаном генерального штаба, создал первый труд по тактике югославской армии. Когда в 1941 году армия капитулировала перед немецким агрессором, Иованович ушел в лес, но не к Драже Михайловичу, как многие другие кадровые офицеры, а к простым людям – партизанам. В тяжелый, начальный период борьбы вступил в коммунистическую партию и выдвинулся как герой и талантливый организатор. Он создавал Народно-освободительную армию Югославии из разрозненных партизанских отрядов. Он провел все основные успешные операции НОВЮ против немцев. Если были операции, в которых НОВЮ нападало, а не оборонялось, то проводил их Арсо. На нем держится верховный штаб. Арсо – его сердце и мозг. Арсо не раз останавливал командиров соединений да подчас, говорят, и самого Тито, от слишком поспешных и непродуманных распоряжений. Говорят еще, что прямота, честность и бескомпромиссность Арсо несколько отчуждают его от некоторых влиятельных лиц в армии, о которых давно известно, что они отчаянные карьеристы. Они-то, наверное, и оттесняют его от Тито, и потому Арсо часто уезжает из верховного штаба руководить операциями на периферии.
Я смотрел в открытое, смуглое лицо Арсо, в его умные, глубокие глаза и с нетерпением ждал, что он мне еще скажет.
– Вы, я слышал, из Москвы, друже?
– Да, я там учился.
Лицо Иовановича посветлело.
– Моя мечта – побывать в Москве. Поступить в военную академию, хотя бы даже в простое военное училище. Пройти в колонне счастливых людей по Красной площади, увидеть товарища Сталина…
– Да, – кивнул Ранкович. – У себя в Белграде мы тоже заведем такой обычай: и салюты, и фейерверки, и трибуну устроим на Теразии. [59]59
Площадь в центре Белграда.
[Закрыть]
Арсо чуть заметно усмехнулся.
– Главное – учиться, – задумчиво сказал он. – Бойцам нравятся ваши уроки, – обратился он снова ко мне. – Я благодарю вас за них. Мы с радостью учимся у советских людей сталинской науке побеждать. Россия – искони могучая военная держава, давшая миру непревзойденных полководцев. А нам, нашей народной армии, учиться тем более необходимо, что солдатами и командирами у нас стали недавние лесорубы, горняки, крестьяне, студенты. Они проходят суровую школу борьбы, мужеством достигают побед, а из-за неумения воевать часто несут большие жертвы. – Иованович углубился в себя, даже как-то сгорбился, сидя на стуле. – За это неумение мы жестоко платимся!.. А многое в практике нашей борьбы, особенно бой у Сутески, ничем нельзя оправдать, нельзя забыть…
– Сутеска? Я слышал об этом сражении.
– От кого? – быстро спросил Ранкович, мягким движением спрыгнув с подоконника.
– Сегодня на собрании, – нашелся я, скорее инстинктивно, чем сознательно умалчивая о Милетиче. – Вы сказали, друже Иованович, что у Сутески храбрость партизан была принесена в жертву неумению воевать. Вот и сейчас повторили это.
– Неумению, да! Может быть, и так…
Скорбная морщинка на переносице у Арсо стала еще глубже.
Ранкович постучал ладонью по подоконнику.
– Пора, надо спешить.
Иованович, покосившись на него, встал:
– Ну вот, мы и поговорили, – сказал он с грустной улыбкой. – Напишите мне, если в чем-либо будет нужда. А в Москве встретимся, уж побеседуем на досуге, как следует. Хорошо?
Крепко пожав мне руку, Иованович вышел, а за ним медленно последовал Ранкович…»
