Текст книги "(Не)Мой (Не)Моя (СИ)"
Автор книги: Оливия Лейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)
– Я присмотрел другой дом, – неожиданно выдал. – Там только коробка. Внутри свободная планировка: можно сделать все по нашему вкусу, – смотрел на меня, ждал ответа.
Я улыбнулась и, обнаженная, поманила Мира за собой. Включила воду и провела ладонями по могучим плечам. Гладила широкую грудь, обмывала своего мужчину. В этом была некая сакральность. Мы не были мужем и женой по документам, мне это и не нужно. Я не лгала матери. Главное, чтобы мы были самыми важными и дорогими друг для друга.
– Выходи за меня, – когда мои ладони оказались на его сердце, прижал их к груди.
– Я и так твоя, – коснулась любимого лица, впитывая в себя каждую черточку, пору, морщинку. Улыбку, полноту губ, колючую щетину. – Я хочу быть для тебя женой и любовницей, – вслед за темной полоской жестких волос скользнула вниз. – Святой и грешницей, – обхватила наливавшийся силой член. – Богиней, которая стоит перед тобой на коленях, – опустилась вниз. – Я твой ад, – сжала мошонку. – Я твой рай… – поцеловала головку, нежно обвела языком уздечку. Мои губы скользили вверх и вниз по стволу. Мне нравилось делать это для него: глухие стоны, мои волосы в мужском кулаке, власть над его блаженством. Мирослав любил оральные ласки, и мы часто занимались этим, но раньше я делала, а он принимал. Сейчас я наслаждалась процессом вместе с ним. Я была оголенным нервом. Я дрожала. Я чувствовала. Я любила. Всемогущая и уязвимая. Заботливая и капризная. Дарящая наслаждение и окутывающая спокойствием. Разная как погода, но постоянная в любви. Единственная пара для своего мужчины.
Больше меня не мучила бессонница, потому что каждую ночь я засыпала в его объятиях…
Глава 38
Яна
Время шло, и я чувствовала себя как женщина, которая действительно вернулась домой, в свою семью. Беременность протекала более-менее нормально: любое даже маленькое отклонение от анализов, и Мирослав бил тревогу. УЗИ сердца и холтер раз в два месяца стали обязательной рутиной. Если матка уходила в тонус, то я лежала на больничном, потому что Мир просто не позволял мне дойти до ситуации с кровотечением.
Единственное, что омрачало наше счастье – страх. Я боялась, что Каминский может вернуться и как-то заинтересоваться моей беременностью. Мой живот начал активно расти: уже все знали, что я скоро ухожу в декрет.
Я не желала и не стремилась к каким-то возвратам и бумерангам. Не хотела, чтобы Мир оказался на моем месте и контактировал с Каминским, как я когда-то с Ликой. Это сложно, это реально очень тяжело.
Я была молода и меня не пугала подобная перспектива: так мне думалось. Я работала с детьми, любила их, ладила – мне не казалось проблемой мужчина с ребенком. О настырной бывшей я тогда даже не задумывалась.
Хотела бы я, чтобы наша жизнь сложилась иначе? Возможно, да. Но мы прошли огромный путь, тяжелый и трудный. Мы выжили! Мы теряли. Приобретали. А главное, мы все еще любили друг друга!
– Все хорошо? – Мир вырвал меня из задумчивости. Я положила голову ему на плечо, а он подтолкнул мне под поясницу подушку.
– Так хорошо, что аж страшно, – вздохнула. Мир знал мои страхи. Я не боялась их озвучивать. Он меня успокаивал. Было бы легче, если бы мы пошли по другому пути, но ничего в жизни не происходило просто так. Я верила, что дети это от Бога, и он меня уже вознаградил: любовью чудесного человека и лучшего из мужчин. Да, для меня Мирослав Нагорный лучший! Мы оба сильно ошибались. Мы не святые. Но другого человека рядом я не хотела бы. Мир тоже. Это я ощущала сердцем.
– Очень здорово получается, – он оценил мои наработки.
Вопрос с домом уже решенный. Еще несколько месяцев назад мы, посоветовавшись с детьми, решили купить новое жилье. Сейчас там активно шел ремонт. Я освоила программу по разработке дизайна интерьера и кайфовала от процесса. Мир одобрял все, что я делала, но иногда помогал, направлял и подсказывал.
Сейчас мы устроились на диване в маленькой гостиной и обсуждали проект: исключительно визуальный ряд. Инжиниринг – это вообще не мое. Рома сидел на полу и строил на ковре большую башню из конструктора. Губик ему помогал. Очень дружелюбный кобелек. Николь ушла на первое свидание.
Да, мальчик из класса пригласил в кино. Его папа должен ее вот-вот вернуть домой. Хороший паренек, и я не понимала, отчего Мирослав так хмурился и постоянно смотрел на часы.
– Ну все, – поддела за нос, – скоро будет дома, она же написала, – папаша готов отстреливать всех потенциальных женихов.
– Если бы ты позволила перевести ее в другую школу… – завел старую песню.
Мир собирался выполнить свою угрозу: отправить дочь с нового учебного года в обычное общеобразовательное учреждение. Я отговорила. Зачем? Ники все лето занималась с репетитором, да не с одним! Подтянула английский, математику и информатику. А шестой класс закончила без троек: нет, там были спорные моменты – 3,7 – это тоже 4 за четверть, но это знания именно на 3,7. Сейчас Николь закончила первую четверть на 4–5, твердые. Ребенок старался, причем без особой помощи родителей: с ней занимались специально обученные люди, а домашнюю работу делала в школе, учителя проверяли. Я подтягивала с ней только устный английский: мы разговаривали и практиковались.
– Я дома! – услышали голос Николь, и я толкнула Мира локтем в бок. Что, спрашивалось, переживал? – Привет, – она заглянула к нам.
– Не приставал? – Мирослав включил отца на максималках.
– А приставать – это как? – тут и Рома заинтересовался. – Как в том видео, что ты смотрела? – подколол сестру и, схватив Губика, начал имитировать слюнявый поцелуй. Я валялась. Мирослав хмурился. Николь была возмущена до крайности.
– Яна, скажи им! – я оказалась третейским судьей.
– Так, все! – строго посмотрела на сына. Не подействовало, но я пыталась. – Мир! – ущипнула за бок. – Отстаньте от человека!
– Хорошо, – и он полез ко мне целоваться, тоже очень слюняво. Я хохотала до слез. В итоге мы решили посмотреть семейный фильм вчетвером.
То воскресенье не отличалось от других, кроме как муж был странно довольный, но суетливый. Мирослав несколько раз поднимал вопрос о свадьбе, но я не хотела делать этого наспех, вроде как пока живот не так заметен: желтая пресса и так разрывала господина Нагорного. Он сухо и строго не давал никаких комментариев. Сейчас у меня тридцать шестая неделя беременности, и все всем стало понятно.
Мирослав надел мне на палец кольцо, а официальная роспись дело десятое. Для меня это было неважно и… Я хотела, чтобы у него был выбор: любить меня – это одно, а принять моего ребенка искренне – это сложно, для кого-то практически невозможно. Я хотела, чтобы Мир мог быть свободным от всех обязательств, если поймет, что ему тяжело. Он имел на это право. Он не должен больше всех спасать. Ведь решение сохранить плод принимала я.
– Помнишь, ты хаш сварила, когда Ромкой беременна была?
Мы тихо делились старыми секретиками, мягко высказывали о наболевшем, говорили о страхах и сомнениях. О том, о чем умалчивали. Что-то грустно, а что-то смешно.
– Да, – кивнула, – а что?
– Он так отвратительно вонял бараном… – скривился. – Ты не чувствовала, а я вешался.
Да, у меня тогда что-то странное с обонянием творилось и со вкусом тоже.
– Почему ты молчал?! Ты же ел?!
– Не хотела тебя расстраивать, но ты это… больше не готовь баранину, ладно?
Я вспыхнула, вспомнив, что Мирослав так нахваливал мои кулинарные способности и ел кавказский суп с таким удовольствием, что я месяц его готовила! Пока Николь не высказалась, что наш дом пропах зверями.
– Не буду, – показательно накуксилась. – Мир, я хотела сказать, – взяла его за руку, – я хочу, чтобы ты знал: если после родов ты поймешь, что… – я стала такой ранимой и плаксивой: – Что не можешь, скажи мне. Я не хочу, чтобы тебя мучило это. Обещаешь?
– Яна… – обреченно покачал головой и осторожно сгреб меня в охапку, устраивая у себя на коленях. Да, меня попросили говорить и не молчать, и теперь меня не заткнуть и мои капризы тоже: и маленькие и большие. – Я отвечаю за свои слова. Всегда. Ты моя женщина, – погладил живот и она, девочка, пнула в ответ: мы оба почувствовали. – Она тоже моя.
– Тебе не тяжело? – поерзала на коленях. – Я такой бегемот.
– Нарываешься на комплимент? – прикусил мочку уха.
Я действительно не сильно поправилась: только живот и грудь стали сильно больше, в остальном в пределах нормы.
– Ром! – распахнул окно и крикнул сына. Они с Губиком вышли на прогулку во двор, как раз снег пошел.
– Чего? – нос красный, щеки алые. Губик тоже красавчик в вязаных сапожках и собачьей шубке.
– Скажи, что мама у нас самая красивая?
– Самая-самая, – ответственно заявил. Я была довольна. Очень приятно, когда семья тебя любит даже бегемотиком, а муж не терял мужского интереса. Вагинально мне уже нельзя, но способов получить удовольствие обоим хватало. Я может и подросла в размерах, но Мирослав так хорош, что я надышаться им не могла. Мы очень много времени проводили вместе. Меньше внимания условностям и больше семье. Сейчас в городе тихий период или низкий сезон, хотя перед новогодними праздниками светские рауты один за одним, но сейчас было существенное «но». Мне нельзя волноваться, а господин Мирослав Нагорный без меня отказывался посещать мероприятия: их либо отменили, либо проводили без присущей помпы.
– Болит? – Мирослав тут же всполошился, когда я потерла грудь в области сердца, успокаивая одышку. С каждым днем она проявлялась все сильнее и даже в покое.
Кардиологи сказали, что мне нужна операция по замене сердечного клапана на протез. Обычной пластикой не обойтись. Операция назначена сразу после кесарева сечения. Мой акушер надеялась, что я дохожу до тридцати восьми недель, но готовыми нужно быть всегда. Прогнозы, что я не доношу беременность до положенного минимального срока, слишком велики. Сумка у меня давно собрана.
– Все хорошо, – не хотела его пугать. – Чуть-чуть колит.
– Поехали-ка… – я приложила к его губам палец.
– Я хочу встретить Новый год дома с вами и родителями.
Мы пригласили самых близких. Его маму и мою. Отца нет. Мама больше с ним не общалась, после ссоры с Мариной в больнице. Он промолчал тогда, никак жену не приструнил (слова мамы), не объяснил, что у них есть я, и они не чужие люди. В общем, больше она его на порог не пускала, жалобы не слушала и не кормила своими обалденными пирожками. Тут я маму поддержала: это ее право. Папа много лет назад ушел, но все пытался сохранить что-то вроде запасного аэродрома, хотя бы в качестве жилетки.
Мирослав только тяжело вздохнул. Врачи наготове и доступны по первому звонку, даже московский светило с практикой в Штатах вылетит в Петербург за несколько дней до установленного врачами срока, а если экстренно, то самолет Нагорных на данный момент использовал постоянным хабом Шереметьево и подхватит врача с командой по первому приказу. Тут Артур Самойлов поспособствовал. Вражда с Нагорными действительно осталась в прошлом. Москва и Петербург теперь дружили: в столице были отличные кардиологи и Артур помог нам проконсультироваться с каждым и выбрать лучшего.
– Кто там? – удивилась, услышав писк замка на воротах. Мирослав держал брелок при себе и нажал на него, не задумываясь. Он знал, получается, что к нам гости.
– Это смой сюрприз, – помог подняться. – Пошли встречать.
Мы вышли в холл, когда парадная дверь хлопнула. Шум, гам, мороз, детский смех и забавный детский, девичий лепет. Давно такого не слышала… Я поспешила в коридор.
– Ярина! – бросилась обнимать подругу. – Святик!
Ульяна уже играла с Губиком, а Рома непонимающе хлопал глазами. Немного подзабыл родственников.
Это был отличный подарок. Мы постоянно с Яриной были на связи: я занималась некоторыми вопросами ее музыкальной школы, но так давно не виделись вживую.
– Ну как ты? – мы отправились шептать на кухню.
А я еще и думала, почему Мир заказал такой большой обед из ресторана. Он отделался каким-то «на несколько дней» и Марта будет только к Новому году… Да, она попросила несколько выходных для поездки к родне, а потом уже праздники.
– Более-менее… – схватилась за поясницу и закатила глаза. У Ярина пока только дочь, но, думаю, второй бэбик не за горами. – Тяжело ходить.
– Да это понятно! – согласно кивнула. – Как вообще? Как с Николь? ЭТА не объявлялась? – даже имени бывшей жены Мирослава не называла, презрительно кривясь.
– Ники с ней никак не контактирует.
Да, меня в принципе удивила эта девочка. Она умела отрезать лишнее, безжалостно и беспощадно, как не нужный рудимент. Ее очень сильно задели брошенные матерью слова. Я сама не спрашивала, не ковырялась в ране, это Мирослав рассказывал.
– Лика вышла замуж и уехала на Урал с губернатором Каминским. Стараниями и твоего мужа в том числе! – рассмеялась я. Это братья Нагорные вместе устроили и провернули.
Я спрашивала у Мирослава про Лику. Должна была знать, к чему готовиться: я могла тысячу раз доверять ему, но не этой женщине. Мир заверил, что ее в нашей жизни больше не будет. Она мать Николь, этого не изменить, но для него она никто, это главное. В нашем Петербурге для Лики Полянской закрыты все двери, салоны, студии и даже рестораны. Ей здесь делать нечего. Такой клич был брошен в городе. Может, это жесткое самоуправство, но у Нагорных были на это ресурсы и власть. Ей здесь даже руки не подадут, так велел Мирослав Константинович Нагорный.
Зачем мне все это, если не использовать для спокойствия семьи?
Он так сказал. Он так сделал. А я больше не в белом пальто, чтобы охать и ахать над произволом сильных мира сего.
– Ты счастлива? – Ярина улыбнулась, нарезая красную рыбу на маленькие канапе с авокадо.
– Да, – ответила честно. – Ой… – низ живота потянуло. – Яри, больно… Позови Мира….
Глава 39
Мирослав
– Не бойся, – поцеловал Яну во взмокший висок, хотя в машине совсем не жарко. – Я с тобой. С тобой, слышишь? – погладил бледное лицо.
Она буквально лежала на заднем сиденье, головой на моих коленях. Воды не отошли, но схватки начались. Ей было очень больно, губы разодраны в кровь, фарфорово-бледное лицо, глаза закрыты, ресницы дрожали. Ее пальцы сжимали мою руку, оставляя лунки, заполненные кровью. Если можно было бы забрать эту ношу, риск, боль, страх – сделал бы без вопросов. Рожать детей – что может быть естественней, но не в нашем случае. Если я потеряю жену… Я даже не знаю… Ей страшно. Мне страшно. Только я не имел права бояться. Яна будет бороться за дочь, а я буду бороться за нее, жену.
– Почти приехали, малышка. Скоро не будет больно, – и посмотрел на Святослава, уверенно правившего по улицам родного Петербурга.
Мы не стали ждать скорую, у меня тоже есть мигалка. Руслан Загоев достал на крайний случай. Я не борзый ленивый чиновник: мне понтоваться или бесить народ на дорогах удовольствия мало. Это мера для экстренной ситуации. Но даже со специальными сигналами поездка казалась запредельно долгой.
Я взглядом показывал Святу, что мы черепахи, но вслух был спокоен и уравновешен. Яна и без моих нервов напугала. Моя маленькая девочка и сильная женщина. Моя жена! Не хочет она замуж за меня, глупышка! Вот выпишемся из больницы и не то что в загс, в церковь пойдем! Я люблю ее. Очень люблю. Все что с ней связано люблю. И эту девочку, которая сегодня должна родиться, тоже буду любить. Она ее, а на остальное плевать!
– Мир… – позвала с искаженным болью лицом.
– Я здесь, – перебирал густые длинные волосы, мне тоже нужно успокоиться. – Я с тобой.
В Москву я позвонил: самолет готовился к вылету вместе с командой врачей. Адам Сафаров, светило отечественной хирургии. Он работал в Москве, в Штатах, у нас в клинике год, сейчас опять вернулся в столицу. Меня уверили, что операция хоть и сложная, но сегодняшняя медицина помноженная на квалифицированных врачей снижала риски до минимума. Даже вскрывать грудную клетку нет необходимости! Яну это пугало. Она боялась нового шрама. Такая глупость, когда речь шла о здоровье и жизни, но для нее это важно. Яна много лет комплектовала из-за этого и не хотела снова проверять свои нервы на прочность. Она женщина, ей важна эстетика, это понятно. Адам Булатович заверил нас, что шрам будет под грудью, даже под микроскопом через год не найдем его! Мы много консультировались и за границей и у нас – если есть возможность сделать все идеально, почему бы не сделать. Лучшее для лучшей.
Меня лично пугало другое – кома. План операции составлен давно и с несколькими вариантами развития событий. Наш таков, что Яну после кесарева погрузят в медикаментозную кому, а утром проведут операцию. Это безопасно, но меня пугало до чертей. Кома… Четыре буквы и самые дурные ассоциации.
– Позаботься о детях, если что… – Яну увозили в операционную.
– Глупостей не говори, – погрозил дрожащим пальцем. – Я люблю тебя, – поцеловал в губы. Ее увозили с большими испуганными глазами, а я схватил халат – буду контролировать! – Я останусь на ночь, – повернулся к брату. – Поезжай домой.
– Уверен? – Святослав сомневался.
– Да, – мы обнялись, поддерживая друг друга. – Успокой детей.
Я и сам пока никому не звонил, не предупреждал. Все потом: пусть сначала родит и спокойно уснет. Я буду рядом, одну не оставлю. Буду охранять свою прекрасную королеву.
Операционная, яркий свет, бледное лицо. Я сжимал кулаки до хруста, сердце заходилось в бешеном ритме и замирало до полной остановки, зубы скрипели и мысленно крошились. Яну погружали в медикаментозную кому, подключали искусственную вентиляцию легких, готовили ко сну.
– Не бойтесь, Мирослав Константинович, – тихо произнес главврач, – это абсолютно безопасно. Она просто спит.
Я повернулся и смерил его стеклянным взглядом. Глаза пустые, я ощущал это: когда мне страшно, а рядом чужак – только так и нужно. Завтра важная операция, затем период восстановления и только потом можно будет расслабиться – ее сердце будет биться до старости для нас обоих.
– А доченьку вашу выходим, – меня, кажется, пытались подбодрить и утешить.
Я перевел взгляд на неонатолога за стеклом: он поместил совсем крошечный сверток в больничной пеленке в кувез.
– Она не дышит? – метнул взгляд в главврача. Почему младенца тоже подключали к ИВЛ?! – Почему?!
– Мирослав Константинович, малышка родилась недоношенной: легкие не до конца раскрылись, незрелая нервная и пищеварительная система.
Я начал хмуриться. Нет уж! Девочка должна чувствовать себя хорошо. Ее мама так рисковала ради этой малышки. Яна обязана проснуться и взять ее на руки!
– Вы только не нервничайте: степень недоношенности не критична, выходим! Через пару недель и дышать и кушать сама будет.
– А что она будет есть?
– Грудное молоко через зонт.
– Чье? – не понял… Она должна питаться молоком матери!
– В отделении много рожениц, а в первые часы жизни малышке хватит десяти грамм.
– То есть вы возьмете молоко каких-то чужих женщин?! А они здоровы? У них есть справки? СПИД, ВИЧ, гепатит и бог знает какой заразой?! – завелся не на шутку. Пока Яна не могла дать свою материнскую любовь и заботу, за этого ребенка отвечал я! Каюсь, мне пока сложно почувствовать себя отцом для этой крошки. Не поэтому что в ней какая-то чужая кровь, просто я слишком переживал за Яну. Сейчас в моем сердце не было места для кого-то еще. Только она. Все отошла на второй план.
– Уверяю вас, что наши роженицы здоровы и обследованы, – главврач тоже занервничал. Да, я сегодня полный неадекват. – Хотите увидеть дочь? – неожиданно предложил.
Дочь…
Я растерялся. Полная дезориентация. Но кивнул, послушно двинувшись за ним. Мы оказались в отделении детской реанимации: здесь было тихо, тепло и пахло кисленькой сладостью.
– Добрый вечер, Станислав Григорьевич, – засуетилась медсестра. Возрастная, опытная, кругленькая. Такая должна любить детей.
– Малышку недоношенную привезли. Нагорная, кило девятьсот, – выдал сухие факты главврач.
Нас подвели к кувезу, где под десятком трубок, каких-то пластырей и в памперсе явно не по размеру спала крошечная девочка с русым пушком на голове.
– На последнем УЗИ говорили, что вес плода два триста, – заговорил, полностью поглощенный хрупкостью малышки. – Почему она родилась меньше?
– Иногда из-за обилия околоплодных вод и их мутности могут быть погрешности в оценке роста и веса, – ответили тихо.
– Когда моя жена сможет… – почему-то голос охрип. Девочка открыла глаза и смотрела на меня: голова на бочок, губки бантиком, личико сморщенное, но ничего, симпатичное. Маленький гномик.
– Думаю, через пару дней нужно будет пробовать сцеживаться и кормить малышку через зонт. Через неделю, надеемся, молодая мамочка приложит дочь к груди, – ответила медсестра. Я улыбнулся. – А глазюки ваши, – неожиданно хмыкнула. – Папкина девчуля.
Я тихо засмеялся. Стало приятно, хотя и невозможно. Но этой девочке нужен папа. Детям всегда нужны родители.
– Имя придумали? – медсестра разговаривала со мной так просто, что стало легче на душе. Все будет хорошо! Просто не может не быть!
– Аврора, – посмотрел на малышку. – Тебя зовут Аврора Мирославовна Нагорная.
Заря. Новый день. Свет и Надежда.
– Хорошее имя, – благосклонно кивнула нянечка.
– А можно? – дотронулся до стеклянной крышки. Не знаю зачем, но мне захотелось коснуться крохотных красных пальчиков.
– Нет, – покачал головой Станислав Григорьевич.
– Малышке нужен температурный режим, – ответил подошедший мужчина, который в операционной принимал Аврору. – Сомов Лев Игоревич, – протянул руку, – неонатолог.
Я пожал ее, затем главврачу и поблагодарил медсестру. С неонатологом мы отошли на разговор.
– Ребенок здоров? – первое, что интересовало. Я не знал могли ли проблемы с сердцем передаваться по наследству и тем более в душе не ведал, что там с генетикой у Каминского.
– Никаких патологий, угрожающих жизни нет. Недоношенность второй степени, – я слушал и кивал. – Тридцать четыре недели – это рановато, но у нас бывали и более недоношенные пациенты, – пытался подбодрить меня. – Ваша девочка вне опасности.
– Тридцать шесть с половиной, – поправил его. У меня с математикой всегда было на отлично, а эту беременность контролировал больше, чем врачи.
– Нет, – покачал головой Сомов, – после тридцати шести недель младенец с легкой степенью недоношенности. Дыхание и пищеварение сформировались…
– А вы брали кровь на анализ? – да, я заинтересовался. Неонатолог кивнул. – Какая у малышки группа?
Он порылся в документах, пока не нашел лист с натуральными каракулями.
– Четвертая положительная.
Я задумался. У меня тоже четвертая. И у Яны. Неужели и у Каминского? Хотя может быть и третья… Не помню точно, как там образовалась группа. Жаль, что биология не мой конек и познания весьма общие. Но ведь, если подумать и учесть ошибку с установкой срока беременности, то…
Возможно, стоит сделать тест ДНК? Конечно, я всего лишь человек, и если девочка моя, то это будет просто фейерверк счастья! А если нет? Я принял ситуацию и не обманывал, когда говорил, что готов растить малышку как свою.
Яна не раз делилась и переживаниями и сомнениями относительно моего решения. Я понимал: заслужил, чтобы мне не доверяли. Яна проявила какую-то запредельную фантастическую чуткость: не озлобилась, не тыкала в мои косяки, не вспоминала нелепый финт с бывшей женой. Мне кажется, мало какая женщина способна прощать. Прощать искренне, по-настоящему; верить, не оглядываясь на прошлое; любить на все времена: в дождь, в метель, с весенним запахом сирени и в летний зной. Да что женщина! В принципе не каждый человек на это способен! Я мог только стараться соответствовать планке, которую моя Яна задала, и никогда больше ее не огорчать. Нет, не предавать! Именно так это называется. Не легкое – ошибка, оплошность, слабость. Это была измена, а измена это предательство. Признаю и помню. Пусть Яна забыла, а мне нельзя. Это крест предателей: не забывать, что грешен. Если помнишь, то не повторишь. А если тебя любят, то можно жить и мучиться чуть меньше. Совсем от мук совести избавиться не выйдет, разве лет через сто. Если Яна будет со мной, то я готов.
Так стоила ли вера женщины, ее чувства, уязвимость моего спокойствия? Нет, я не хочу обидеть свою хрупкую Яну метаниями. Это моя дочь. Моя маленькая Аврора. Розовый рассвет. Прекрасное зимнее утро. Дочь, общая и прекрасная.
Я смогу защитить наш маленький мир от всего из вне. Никого не пущу в свою семью. Но это все потом, сегодня главное, чтобы операция прошла так, как задумано. Вместе мы все сможем.
– Мирослав Константинович, – ко мне подошел кто-то из персонала. Я уже не разбирал лиц. Ночь не спал, охранял сон жены, а утром ее увезли на операцию, – может, приляжете? Сколько уже на ногах…
Операция длилась больше заявленных в среднем четырех часов. Я сидел возле дочери и смотрел. Возможно, мешал персоналу детской интенсивной терапии, но я не мог находиться где-то в другом месте.
Детей и родню убедил, что все нормально, и у нас теперь есть девочка Аврора. Я даже улыбался, пытаясь скрыть волнение. Но…
– Почему так долго, а? – спросил у крошки Авроры. Она много спала, почти постоянно, но иногда открывала глазки, хныкала котенком, кушала через тонкую трубку, но совсем мало. Как Дюймовочка пол зернышка в день. – Это вы? – узнал медсестру, с добрым круглым лицом и… пирожками.
– Поешьте хоть, – протянула мне один. – Лица на вас нет.
– А какого цвета у новорожденных глаза? – поинтересовался, откусив большой кусок. Аппетитный, румяный, с капустой.
– Голубые. У всех голубые.
– А у моей серые, – с набитым ртом.
Женщина усмехнулась и покачала головой.
– Пусть будут серые.
– Как вас зовут? – мне стало чуточку легче.
– Любовь Васильевна, – и еще один пирожок протянула. – Иди, поспи, Мирослав Константинович, а я покараулю дочурку твою.
Я не успел ответить: увидел, что за мной пришли.
– Охраняйте, – попросил и бросился на выход. Операция закончилась, меня проводили к Сафарову. – Адам… – только имя. Ну что он молчит?!
– Все хорошо, – улыбнулся довольный. – Внуков еще дождетесь с супругой.
– Бля, напугал! – и обняла его как брата. За такие новости и расцеловать не грех.
Я смог увидеть жену только на следующий день, когда ее перевели в палату кардиохирургии. Бледная, но ее глаза улыбались.
– Выспалась, засоня? – взял за руку. Я так и не спал, но домой съездил: помылся, побрился, переоделся. Детей обнял, мать и тещу, готовившихся принимать младшую внучку, Ярину, которая присмотрела за Ромкой и Ники. Ну и брата, не давшего бабьему царству скатиться в хаос.
Я был счастлив. Искренне и по-человечески. Давно так легко на сердце не было. С души ушел самый большой страх – страх смерти любимой женщины, жены, матери твоих детей. Теперь можно жить и не бояться! Сафаров обещал нам совместную пенсию и внуков!
– Домой хочу, – тихо произнесла Яна. – Как дети?
– Тебя ждут, – сжал ее руку, – все трое, – сокровенным шепотом.
– Как она?
– Хорошо, – и рассказал, что было пока она спала. – Тебе уже можно вставать, но сегодня не получится подняться в детское отделение. Нужно расхаживаться постепенно, – и протянул ей телефон. – Я снимал для тебя Аврору.
Еще мне в срочном порядке оформили свидетельство о рождении: мы родители маленькой госпожи Авроры Мирославовны. Она наша дочь, в этом ни у кого не должно быть сомнений!
– Такая маленькая… – Яна нахмурилась. – Как курочка. Она должна быть такой? – и на меня большими серыми глазами посмотрела. С такой бешеной надеждой. Только за этот взгляд, словно только я мог исправить любое горе, отдать душу можно.
– Это нормально. Аврора здорова, а маленькая, потому что ей всего тридцать четыре недели.
– Тридцать четыре? – Яна удивилась. Как и я, собственно. – Но в обменной карте…
– Немного ошиблись.
– Насколько? – очень тихо.
– Две-три недели.
Яна задумалась, затем нахмурилась, кажется, вспоминала что-то.
– Мир, – сжала мою руку, – а если… – и мы без слов поняли друг друга.
– Ян, она и так моя. Мне это не нужно, – я для себя уже все решил. Смысл усложнять?
– Я хочу… – наши пальцы переплелись. – Я очень этого хочу… – Яна верила и надеялась.
А что думал я? Понятно что. Я подарю ей счастье и безопасность, вне зависимости от результата теста.
– Я люблю тебя, жена, – нежно поцеловал в губы. – Ты же помнишь, что обещала? – напомнил, что после рождения мы должны повенчаться.
– Помню, – улыбнулась, мягко зевая. Мне практически силой пришлось вырывать это обещание. Могучая жесткая щекотка!
Через два дня в моих руках был конверт с результатами теста ДНК. Руки тряслись, в голове шумело, сердце отбивало чечетку. Чтобы я не говорил, но тоже надеялся…
Я вскрыл его и пробежался глазами по стандартной шапке медицинского бланка. Главное. Мне нужно главнее!
Вероятность отцовства – 99.999 процентов.
Впервые в жизни мне хотелось плакать и смеяться одновременно! Судьба хорошо поиграла с нами, но раз сжалилась, значит, мы настоящая пара, которая прошла огонь, воду и медные трубы. Нас благословили, а мне лично дали шанс и обнулили грехи.
Прежде, чем пойти к Яне, которая с сегодняшнего дня начала сцеживать молоко для нашей дочери, сходил в маленькую часовню на территории больницы. В самый темный час людям нужна надежда и Бог.
– Клянусь, больше не предам, – поставил свечку и перекрестился.
Я вышел в зиму и глубоко вдохнул морозный воздух нового года. Осталось девчонок своих забрать и жить эту прекрасную жизнь.
– Пап! – крикнул Рома. Они с Николь рвались навестить Яну и сестренку. – Ну мы идем? Мама ждет.
– Идем, – обнял детей. – Да, наша мамочка ждет!
