Текст книги "Хьюстон (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
– Слышала, что велено. Принимайся-ка за работу, а я посмотрю, как ты стараться будешь.
Поняла тут девушка, что юноша с таким же сердцем каменным, как и хозяин дома. Делать нечего. Вытерла она слезы, села за ткацкий станок, и нитка за ниткой узор выплетать принялась. А юноша с делами управившись, за работой ее стал приходить присматривать. Вот день она ковер ткет, ночь и снова день, и снова ночь. Без отдыха, да без сна, совсем изнемогать стала. А время резво бежит, как скакун под эмиром. А ковру тому конца края не видать. Не успеть ей никак к сроку. И силы кончились, утекли как вода из разбитой чаши. Упала она на каменный пол своей темницы и чувств лишилась.
Много ли, мало ли времени прошло, открыла девушка глаза и видит: лежит она на постели, а у станка стоит юноша и нитка за ниткой ковер ткет.
– Что ты делаешь? – спрашивает она его.
– Если в срок не управимся, – отвечает юноша, – то ни мне, ни тебе не сдобровать. Поэтому отдыхай пока, сил набирайся, а я поработаю.
– Да разве ты умеешь? – удивилась девушка.
– Пока на тебя смотрел, научился.
Так и пошло у них дело. И вот чудеса, ковер тот словно сам собой расти стал да расцветать узорами дивными, невиданными. Так что, к приезду богача все уже готово было. Посмотрел он на ковер и воскликнул:
– Ах, красота какая! Аж смотреть больно! Проси у меня, брат, что в награду хочешь за усердие свое!
– Да не нужно мне ничего – отвечает брат – вот если только мастерицу отдашь. Хочу я, чтобы она мне для невесты моей ковер соткала. Чтобы я, как велит обычай, мог ей под ноги его постелить. Чтобы жизнь у нас была долгая и счастливая.
– Забирай, – говорит богач, а сам думает, – лучше этого ковра на свете ничего быть не может. А мастерица та все равно зачахнет скоро. Вон какая бледная стоит и не дышит почти.
Не стал юноша больше медлить, посадил на коня девушку, да в обратный путь отправился. Весь день они ехали, притомились. А как ночь пришла, стали в чистом поле на ночлег устраиваться. Говорит тут юноша:
– Что же мне делать с тобой. Чтобы ты, когда меня сон сморит, домой не сбежала. Ни дверей здесь нет, ни замков, ни решеток! Видно, придется тебя всю ночь самому держать.
Обнял он ее и уснул. И так крепки были его объятия, что пока солнце не встало, да не проснулся юноша, не могла девушка рук его разнять и на волю вырваться. Поутру они снова в путь отправились и к вечеру уже в доме у юноши были. Маленьким был тот дом и бедным, однако нашлась в нем комната для девушки, где она поселилась и за работу принялась. Вот только видит юноша, что девушка с каждым днем все печальней делается. И даже любимая козочка не могла ее развеселить, никакие лакомства не радовали. Как только не пытался развлечь ее юноша, все напрасно: чем ближе к завершению работа, тем бледнее и прозрачнее девушка делается, словно вся красота и сама жизнь ее в ковер переходит. Закончила она его и отдала юноше. И был тот ковер таким прекрасным, как будто, ее душа в нем, в его узорах немыслимых засияла. Долго смотрел на него юноша, потом говорит:
– Все ты сделала, как я просил и свободна теперь, можешь идти куда хочешь. Нет у меня богатства большого, только руки и сердце, нечем мне за работу твою заплатить, но что ни попросишь – сделаю, коли будет это в моих силах. Только надо тебя сначала лекарям показать, чтобы немощь твою исцелили.
– Нет, – говорит девушка, – не помогут мне лекари с их снадобьями, на исходе силы мои и недолго мне на солнечный свет любоваться. И не нужны мне ни серебро, ни золото. Только есть у меня одна просьба. А уж по силам она тебе или нет, сам решай. Позволь мне, перед тем как расстанемся, на невесту твою посмотреть.
– Хорошо, – отвечает юноша, – это проще простого исполнить. Ложись спать, а утром я отведу тебя к ней.
Вот ночь прошла. Пришел, как обещал, юноша за гостьей своей. Да только она так ослабела, что встать не может. Поднял он ее тогда на руки, вошел с ней в свою комнату и говорит:
– Вот смотри на невесту мою. Нравится она тебе?
– Где же невеста твоя? Ведь здесь нет никого, – удивилась девушка.
– Да вот же она, – отвечает юноша. Подошел он к зеркалу, опустил перед ним девушку и, как по обычаю положено, у ног ее чудесный ковер раскинул. Засмеялась девушка, на ковер босыми ногами встала, и в тот же миг все силы и красота к ней вернулись.
Хьюстон замолчал и, неловко двинув рукой, расплескал чай из чашки, тут же покраснел и потянулся за полотенцем. Но Птица, перехватив его руку, спросила с нетерпением:
– Ну, а дальше то, что было?
– Да ничего, кончилась сказка.
– Сам что ли придумал? – Йойо посмотрел на Хьюстона и покровительственно улыбнулся, словно довольный успехами своего ученика наставник. – Какой ты у нас затейник, однако!
– Да нет, где мне! – Хьюстон застенчиво заморгал и опустил глаза. – В книжке одной прочитал. Понравилась просто. Подумал, может вам тоже интересно послушать будет.
Он замолчал и снова погрузился в задумчивость, бросив перед этим быстрый взгляд на Птицу.
– А вот у меня в детстве любимая книжка была, – подала голос Птица. – Она и сейчас есть, у тети. Старая уже, но целая, все странички на месте, только края обтрепались. Ее еще моя бабушка купила своим дочкам, тете и ее сестренке, моей маме, когда они только читать учились. Они ее тоже очень любили. Наверное, поэтому она и сохранилась. Я, когда домой приезжаю, всегда ее заново перечитываю. А когда маленькой была, я помню, мне тетя ее перед сном читала. Ну, когда могла это делать… Когда у ней голова не болела. А я такая глупая была! Нарочно почитать просила. Казалось, она так смешно слова произносит. И немного страшно, от того, что она тогда все роняла и качалась, как будто вот-вот упадет.
Глава 23 Сказка, рассказанная Птицей
Птица немного помолчала, глядя широко распахнутыми глазами в прошлое, потом моргнула, пробуждаясь от его далеких видений и продолжила, взглянув на Хьюстона. Он сидел, подперев голову руками, и слушал ее очень внимательно.
– Книжка небольшая, всего одна сказка. Называется «Почему у снегиря красная грудка». И на обложке нарисованы зимний лес и девочка на поляне стоит. Я ее так часто читала, что наизусть запомнила. Не всю, конечно, а те места, которые особенно понравились. Вот, если хотите, расскажу.
Она снова посмотрела на Хьюстона, так, как будто они были здесь одни, и она только у него спрашивала разрешения. И у Йойо возникло чувство, что Хьюстон и Птица, сидят, держа друг друга за руки. Хотя, он ясно видел, что это было не так. Хьюстон молча кивнул Птице и улыбнулся. И это чувство у Йойо усилилось, ему даже захотелось вмешаться и прервать эту связь. Вот только, разве он имел на это право?
– Начинается она так. – Птица отвела, наконец, взгляд от лица Хьюстона, и принялась рассказывать. – В одной далекой-далекой стране, там, где снег и морозы держат мир в своем плену большую часть года, и где темными ночами метели и вьюги поют свои волчьи песни, жила девочка. Звали ее Тинтин. Так звали ее друзья, лесные птицы, которых она кормила и согревала, когда в лес приходила суровая и студеная зимняя пора. А как звали ее на самом деле, не помнила даже она сама. Жила Тинтин одна в старой бревенчатой избушке в самой чаще большого дремучего леса на маленькой, окруженной со всех сторон высокими могучими соснами опушке. Часто по ночам в соснах тревожно гудел ветер, и тогда Тинтин казалось, что в его неистовом вое слышатся то жалобные, то сердитые голоса. Они то звали ее куда-то, то грозили, то смеялись страшным недобрым смехом, то стонали и плакали. В такие ночи Тинтин долго не могла сомкнуть глаз и все думала про своих родителей. Про то, где они сейчас и что с ними случилось. Родители Тинтин пропали уже очень давно, пошли однажды в лес, может за дровами, может на охоту, и не вернулись. Долго ждала их Тинтин. Да так и не дождалась. Осталась она совсем одна, и только друзья – лесные птички утешали ее своим щебетом и песнями. И вот однажды разразилась в лесу ужасная снежная буря. Весь день и всю ночь завывали в соснах дикие голоса. А уже под утро, когда успокоился, устав носиться по лесу лиходей-ветер, послышались Тинтин в наступившей вдруг тишине голоса ее родителей. Они звали ее откуда-то издалека.
– Я иду, – закричала им в ответ девочка, – я уже иду!
Вскочила она со своей уютной лежанки, накинула легкую серую шубку, которую сшил для нее отец, повязала на голову теплый пуховой платок, связанный руками матери, спрятала маленькие ножки в большие старые валенки и отправилась искать своих родных. К тому времени все тропинки в лесу засыпал густой снег, и замела своим ледяным подолом вьюга. Но Тинтин была очень храброй и очень любила своих родителей. И ее не пугали ни снег, застилавший ей глаза, громоздивший у нее на пути высокие сугробы, ни мороз, сердито щипавший ее за щеки, коловший ее ледяными иглами сквозь одежду, ни ветер, сурово толкавший ее назад, сбивавший с пути, зловеще свистевший ей в уши: никого не спасешь, лишь сама пропадешь… Тинтин согревала мысль о близких, о том, что возможно, они думают о ней в эту минуту, ждут ее помощи. И она бесстрашно шла все дальше и дальше, через глубокие овраги, крутые скалы, сквозь дремучую чащу. Она звала маму и папу, но ее тонкий и слабый голос заглушал лихой разбойничий свист ветра. Долго блуждала Тинтин, пытаясь отыскать следы своих родителей, но все было тщетно. И как ни была она отважна и терпелива, как ни пыталась сопротивляться напору ветра, мороза и снега, они почти одолели ее. Ведь была Тинтин еще очень мала, а лес суров и огромен, и хозяйничала в нем зима. Он был ее законной вотчиной, а девочка пыталась бросить ей вызов. Да как она посмела! Вместо того, чтобы, трепеща от страха, жаться ближе к горячему очагу в своей убогой хижине, все шла и шла наперекор вьюгам и морозу – верным слугам зимы.
Рассердилась зима, разбушевалась, такую метель наслала, что померк белый свет, и не осталось в нем ничего, кроме сплошной снежной круговерти. Так и сгинула бы в ней Тинтин, но спрятала от бури отважную девочку, милосердно прикрыла своими широкими колючими лапами старая раскидистая ель. Целый век жила она на свете, много видела зим, много весен прошумели бурными ручьями у ее корней, много раз летнее солнце ласкало своими горячими лучами ее острую макушку, много молодых и уже не очень молодых елей, ее деток, росло и зеленело вокруг, радуя и веселя ее сердце. Была ель мудрым и добрым деревом, но и она не могла помочь Тинтин в ее беде, не могла ничего рассказать ей о родителях, лишь скрипела жалостно ветвями, да стонала горестно над ее несчастной судьбой. Когда стихла метель, выбралась девочка наружу из елового шалаша, поблагодарила свою спасительницу. Вот только идти ей было некуда. Заледенело сердце у Тинтин, устало биться, опустились руки, закрылись глаза, совсем не осталось сил, чтобы дальше сражаться с морозом и ветром. Заплакала Тинтин и стала прощаться с белым светом. Но вдруг услышала, как позвал ее чей-то звонкий, тонкий голосок: Тинтин-Тинтин! И снова: Тинтон-Тинтон!
Открыла Тинтин глаза, видит, сидит на еловой ветке маленькая птичка и крылышками взмахивает. Перышки на спинке и крылышках пестренькие, а на голове и грудке – серенькие, глазки – черные, блестящие, как бусинки, смотрят на нее, а острый клювик выговаривает: Тинтин – Тинтон! Перепархивает птичка с ветки на ветку, зовет девочку за собой. Побежала за ней Тинтин, откуда только силы взялись. Долго шла она за своей крылатой спутницей по заснеженной чащобе, и вдруг стала Тинтин замечать, что лес поредел, стал прозрачным и светлым. Деревья больше не цепляют ее колючими ветками, не сбивают с ног торчащими корнями. Дружелюбно шелестят они ветвями, на которых с изумлением и радостью увидела Тинтин набухшие почки. На глазах у нее пробивались наружу острые как птичьи клювики кончики молодых листьев, и расправляясь начинали светиться изумрудной зеленью. Потеплело, и вскоре услышала она журчание и плеск быстро льющейся воды. А дорогу ей то и дело стали преграждали неширокие, но бурные и говорливые весенние ручьи. На проталинах под деревьями в густой мшистой зелени ярко сияли россыпи белоснежных жемчужин с дивным ароматом – лесных ландышей. Незаметно, снег совсем исчез. И теперь Тинтин шла по упругой, густой, влажной от росы траве, через поляны, сплошь усыпанные цветами, над которыми деловито жужжали шмели и порхали крупные пестрые бабочки, через древесную чащу, где тени были легки и прозрачны.
Солнце просвечивало сквозь молодую листву, и Тинтин казалось, что множество озорных зеленых и золотых солнечных зайчиков с тихим смехом, вторившим звонким птичьим трелям, резвится вокруг нее, кувыркается в траве и кронах деревьев. Так и шла Тинтин, любуясь красотой необыкновенного леса. Совсем не чувствовала она усталости, а напротив было ей как никогда хорошо и спокойно. И казалось, что сам чудесный, напоенный ароматами трав и цветов, воздух волшебного леса дает силы, так что не хотелось ни пить, ни есть, а только идти все дальше и дальше по едва заметной в густой высокой траве тропинке. И если останавливалась иногда Тинтин, то только затем, чтобы лучше рассмотреть какой-нибудь чудесный цветок или окунуть руки в прохладную и чистую, словно горный хрусталь, воду лесного ручья, послушать его веселое, словно песня, журчание.
Когда солнечный свет стал меркнуть и в тени деревьев начали просыпаться сумерки, тропинка привела Тинтин на просторную зеленую опушку, в самой середине которой возвышался большой красивый дом, а на его крыльце, держа друг друга за руки, стояли ее мама и папа. Они бросились к ней, радостно и громко повторяя ее имя, и Тинтин, сама не своя от счастья, побежала к ним навстречу. Родители привели Тинтин в дом, и когда немного утихло волнение, она спросила, что это за место, и почему они не вернулись к ней. Папа и мама стали целовать и ласкать Тинтин, пока печаль, что неотлучно жила в ее сердце совсем не исчезла, не растаяла как снег под жаркими солнечными лучами.
– Это – Зачарованный лес, – поведали они ей. – А владеет им Золотой всадник. И даже ночи здесь полны света. Луна словно добрый друг смотрит с небес на спокойно спящую землю. Необыкновенно яркие и крупные звезды шлют сюда свой волшебный серебряный свет, прогоняя ночные страхи. В траве и среди деревьев сияет множество светлячков. Так, что кажется, земля стала небом, а звезды ожили и танцуют, радуясь и веселясь.
Родители сказали, что они заблудились в лесу, попав в снежную бурю. А сюда их привел солнечный луч. Когда они совсем выбились из сил и потеряли надежду, озорным золотым зайчонком появился он перед ними и поскакал вперед, показывая дорогу. И было им тут очень хорошо, но они все равно грустили, потому что и днем, и ночью думали о своей бедной маленькой дочке, которая осталась совсем одна, и некому было о ней позаботиться. Часто бродили они по Зачарованному лесу и звали ее, но в ответ слышали только птичье пение. Но ее мама и папа продолжали звать Тинтин, надеясь, что когда-нибудь легкокрылый ветер донесет до нее их зов.
Тинтин осталась с родителями и была очень счастлива. Все лесные обитатели, звери и птицы, полюбили ее и часто приходили на опушку, где стоял их новый дом. Они рассказывали ей увлекательные истории и сказки, открывали секреты Зачарованного леса, вместе играли и веселились. А еще она помогала маме и папе ухаживать за волшебным лесом, а вечерами часто сидели они на крыльце и, тесно прижавшись другу к другу, любовались чудесным танцем светлячков.
Но вот, как-то раз прилетела к их дому птичка, что вывела ее из зимнего леса и рассказала, как плохо приходится ее прежним друзьям. Пришла к ним зима такая лютая, что померкло в небе солнце, спрятала его зима за угрюмыми снеговыми тучами, а сама воцарилась в лесу на вечные времена и грозит всем погибелью. Видно, совсем забыло про них солнце, и некому помочь им в беде, некому с зимой справиться. Опечалилась Тинтин, заплакала от жалости к своим друзьям, побежала в Зачарованный лес и попросила солнечных зайчиков, что резвились в траве, проводить ее к Золотому всаднику. Поскакали солнечные зайчики по тропинке, привели ее к дому Золотого всадника. Стоял дом тот на скале посреди Зачарованного леса. И была эта скала такой высокой, что не видно было ее вершины.
– Как же мне наверх подняться, как найти Золотого всадника! – воскликнула Тинтин и вновь заблестели на ее глазах слезы.
– Не плачь, – сказала птичка, – я помогу тебе. Вот возьми мое перышко и вплети себе в волосы.
Так и сделала Тинтин. В ту же минуту обернулась она птицей и стрелой взмыла вверх. Долго летела Тинтин, и чем выше поднималась, тем жарче горело в ее душе желание помочь своим друзьям, сразиться с зимой, освободить лес от снежного плена. Встретил Тинтин на пороге своего сияющего дома Золотой всадник, выслушал ее просьбу, засмеялся весело и беспечно. И тут же вспыхнули в синеве неба, радостно запрыгали, закружились в ослепительном хороводе вокруг Тинтин совсем юные, только что рожденные, солнечные зайчики. Покружились и разлетелись кто-куда. А Золотой всадник спросил:
– А не страшно тебе будет? Ведь ты так мала и слаба?
– Пусть так, – сказала Тинтин. – Пусть я мала и слаба, и сердце у меня порой трепещет от страха, но я не могу бросить своих друзей в беде. Помоги нам, Золотой всадник!
Вновь засмеялся Золотой всадник и ответил:
– Лети, Тинтин, на помощь своим друзьям! Пусть знают они, что не забыло о них солнце, что не вечна зима. Вслед за вьюгами и буранами придет весна, согреет их своим теплом, порадует светом. Будь крылатой вестницей солнца!
И чтобы сразу было видно, чья Тинтин посланница тронул Золотой всадник ее грудку золотым лучом и заалела она, заполыхала жарко как горячее, любящее сердце Тинтин. Так, что кто ни взглянул бы на нее, сразу становилось ему радостней и теплее. С тех пор, как только начинали волчьими голосами петь в лесу снежные бури да трещать по ночам морозы, вновь прилетала к своим друзьям Тинтин, и отступала перед ней зима, смягчала свой нрав, вспоминая, что есть на свете то, что сильнее стужи и вьюг, сильнее всей ее ледяной мощи.
Закончив говорить, Птица подняла на Хьюстона ярко блестевшие глаза. Щеки ее порозовели, она помолчала, давая улечься волнению, а потом застенчиво и очень тихо спросила у него:
– Я не очень плохой рассказчик?
– Ну что ты! – горячо откликнулся Хьюстон. Он немного подался вперед и накрыл своей ладонью ее руку, слегка пожал, как будто хотел подбодрить. При этом покраснел, но скорее не от смущения, а от удовольствия. – Замечательная сказка. И рассказываешь ты очень хорошо. Я бы слушал и слушал.
Йойо вдруг выразительно закашлял, напоминая о себе. Хьюстон и Птица, увлеченные друг другом не сразу обратили внимание на его кхеканье, и Йойо снова громко прочистил горло, издав при этом звук похожий на хриплое петушиное пение. Лицо у него стало мечтательным и несколько отстраненным. Он улыбнулся в предвкушении и произнес:
– Ну что ж, видно пришла моя очередь сказку рассказывать. Слышь, Птица! Ты вроде как про зеркало хотела историю послушать?
Птица не сразу кивнула, а Хьюстон, неохотно отпустив ее руку, посмотрел на Йойо, незаметно передернув плечами. Ему показалось, что от темного, едва прикрытого узкой шторой окна, легким шепотом пролетел сквознячок, царапнув его шею ледяным коготком, и всколыхнул густые тени, притаившиеся в углах. Он подумал, что, если бы сейчас в комнате вместо электрической лампочки горела свеча, ее пламя непременно бы дрогнуло. Словно в ответ на эти мысли лампочка под потолком несколько раз мигнула в своем простеньком белом плафоне. Он невольно посмотрел наверх, потом на Йойо и Птицу. Но кроме него никто больше не обратил на это внимания.
Глава 24 Сказка, рассказанная Йойо
– Так вот, детишки, – начал Йойо, немного поерзал, удобнее устраиваясь на кровати, сложил на гитару руки и снова откашлялся, окинув Хьюстона и Птицу многозначительным плутовским взглядом. – История эта случилась очень давно. Так давно, что даже внуки тех, кто помнил ее от своих прадедов, успели состариться и позабыть о ней. В одном почтенном семействе у молодой супружеской пары родились близнецы. Однако, братья, хоть и были близнецами, совсем друг на друга не походили. Вот только никто этого не замечал, потому что внешне, они, как и положено близнецам, выглядели совершенно одинаково. Шли дни, младенцы росли и крепли. А на их первые именины фея-крестная подарила братьям зеркало. Волшебное зеркало. Это ведь сказка, как мы помним. А в сказках, так уж повелось, нет простых зеркал, только чудесные. Да и не в обыкновении фей-крестных одаривать своих подопечных предметами из обычных магазинов. (Перед коллегами неудобно: все равно, что свою профнепригодность признать. Попробуй только отделаться от крестника какими-нибудь простыми погремушками из детского отдела, хоть даже самого лучшего да дорого. Сразу слухи пойдут разные, домыслы, пересуды. Особенно опасалась фея-крестная одного очень ехидного волшебника: попади к нему на язык – так ославит, что вмиг заслуженного фейского звания лишишься.) Так что наша добрая старушка уж постаралась, хоть и непросто ей было. Пришлось задействовать кое-какие старые связи и знакомства. В общем, раздобыла она, самый что ни на есть, волшебный предмет.
– Странный подарок, – подумали между тем родители братьев, которые ждали от крестной все же большего здравомыслия и практичности. Ну что с них взять! Люди они были хоть и порядочные, но простые, и не подозревали, что на самом деле живут в сказке. Не замечали этого, как обычно не замечаем мы сна, пока не проснемся. Впрочем, они не стали расстраивать пожилую женщину своими претензиями, а только сдержанно поблагодарили, вовремя вспомнив, что та хоть и слыла чудачкой, вреда никому не делала, а напротив всегда помогала, и была у молодых супругов единственной родственницей.
Зеркало убрали в дальнюю комнату и благополучно о нем забыли. Тем более, что и сама фея-крестная не знала в чем его волшебность выражалась, но подозревала, что до поры до времени лучше это не выяснять. Как-нибудь потом сами разберутся, благоразумно посчитала она. Между тем мальчики подрастали и как все детишки в их возрасте больше всего любили бегать по дому, озорничать и играть в разные игры. А самой любимой среди тех забав были прятки. Благо, что дом, в котором жило семейство, был большой и старинный, достался супружеской паре от одного очень дальнего родственника. Настолько дальнего, что о его существовании ни муж, ни жена не подозревали, пока он не преставился и не осчастливил их наследством. Причем кому именно он приходился родственником так и не выяснили. В доме том имелось много укромных уголков. Но скоро братья изучили все потайные местечки и уже без труда находили друг друга. Так что игра эта им наскучила. Забросили они прятки, и нашли себе другие занятия.
Но вот однажды, скучным и дождливым осенним вечером, когда родители близнецов ушли в гости к фее-крестной, а все книжки были перечитаны и игры переиграны, решили они вспомнить свое старое увлечение. Первому прятаться выпало старшему из близнецов, тому, кто родился минут на пять раньше брата, и потому считался среди них главным. Встал тогда младший лицом к стене, между окном, что выходило в заросший травой сад, и большим книжным шкафом, закрыл покрепче глаза и стал, как было уговорено, считать до ста. Досчитал и пошел искать брата. Искал-искал и не нашел. По всему дому пробежал, все шкафы проверил, все двери открыл, под всеми кроватями посмотрел – нет никого. Еще раз все укромные местечки обследовал – нет брата и все тут. Пусто в доме и тихо, только слышно, как дождь барабанит по крыше, да шумят на ветру деревья…
От резкого стука в дверь все вздрогнули, а Йойо прервав рассказ, крикнул:
– Открыто.
В комнату вошел Синклер и, окинув компанию настороженным взглядом, спросил с вызовом, пряча за ним вдруг охватившее его смущение:
– Не помешал?
Хьюстон промолчал, лицо его застыло в показном бесстрастии. По решительно сжатым губам, было видно, что он не произнесет в ответ ни слова. Может, надеялся, таким образом избавиться от внезапного и крайне нежелательного визитера. Сцепив под столом руки, он напряженно уставился на лужицу чая на столе похожую на кривую карнавальную маску. Но пока молчание не затянулось и не стало совсем уж неприличным, Йойо сказал:
– Нет, не помешал. Проходи. Мы здесь сказки рассказываем.
– Страшные? – ухмыльнувшись, спросил Син. Он присел напротив Птицы, постаравшись принять непринужденную позу, и пристально взглянул ей в лицо. Птица только сдержанно улыбнулась ему и ничего не сказала.
– Кто какие знает, – снова ответил Йойо и, беря на себя роль радушного хозяина, предложил. – Чай будешь?
– Нет, спасибо. Сыт по горло. – Син перевел взгляд на Хьюстона и недобро прищурился. – И кто же здесь главный сказочник?
Хьюстон встретил взгляд Сина спокойно, пожалуй, даже чересчур спокойно. Хотя плечи его напряглись. Он выпрямился и поднял голову, но так и не проронил ни слова, только подумал про себя с горечью: «Принесла же его нелегкая!». И когда Син нехотя, словно с усилием, отвел взгляд, вновь опустил глаза и уставился на свои руки.
– Наверное, ты будешь, – вдруг рассмеялась Птица. – Вот только Йойо закончит, а мы с Хьюстоном уже рассказывали.
Ее смех немного разрядил обстановку, которая с приходом Синклера стала вдруг ощутимо тяжелой и душной, как перед близкой грозой, и Йойо продолжил:
– Так вот. Искал-искал один брат другого и никак не мог найти. И стало ему вдруг очень неуютно. Словно холодный осенний ветер пробрался украдкой в дом, засвистел ледяными сквозняками, так что дрожь пробирала. Стал он звать брата, но никто не откликался. Лишь за дверью одной из комнат раздался легкий звон, как будто кто-то трогал хрустальные и серебряные струны на волшебной виолончели. Заглянул он туда и увидел зеркало, которого раньше не замечал. А не замечал, потому что стояло оно там уже очень давно, было пыльное и все в паутине. И комната эта была даже не комнатой, а скорее чуланом, где хранились разные ненужные в хозяйстве вещи. Но сейчас зеркало сразу бросилось ему в глаза, потому что шло от него необыкновенное сияние. Подошел он тогда поближе и заметил, что кто-то стер с зеркала пыль и смахнул кружевную паутинную накидку. Взглянул он на свое отражение и ничего не увидел, такой шел от зеркала свет. Удивился младший брат, захотелось ему об этом чуде старшему рассказать. Выбежал из комнаты и тут вспомнил, что тот подевался куда-то.
– А может он на улицу выскочил? – подумал младший. – Спрятался там, чтобы меня напугать.
Но никто не стоял за дверью, что вела наружу, никто там не прятался. Только струи дождя колыхались как ветхий серый занавес, стучали о крыльцо тяжелые ледяные капли, да промозглая тьма караулила у порога. Долго вглядывался младший в ночную мглу, продрог совсем, но так никого и не высмотрел. Закрыл он дверь, обернулся и вздрогнул. Стоит его брат на лестнице и хмурится, на него глядит.
– Ты где был? – закричал обрадованно младший. – Я тебя везде искал!
Ничего не сказал старший, повернулся и ушел наверх, в свою комнату. Заперся там и сидел закрывшись, пока родители из гостей не вернулись. А младший так расстроился, что брат с ним разговаривать не хочет, что и думать про зеркало забыл. Все гадал, чем он его обидел. А наутро старший как ни в чем не бывало опять стал с младшим шутить да смеяться, проказы всякие придумывать. Только с тех пор нет-нет да исчезнет вдруг куда-то. Вроде только что здесь был, в соседней комнате и вот – уже нет нигде. А как появится – молчит, так что слова из него не вытянешь.
Пришла зима, снежная и вьюжная, сугробов намело по самую крышу. То-то было радости в них барахтаться, да на санях съезжать. Да только старший все больше дома отсиживался, пока младший с друзьями на улице снежные крепости штурмовал. Друзья были под стать братьям – озорные да бесшабашные. Как-то раз поспорили они, кто из них сможет целый снежок съесть. Младший в азарте самый большой комок скатал и давай его уминать. Еще и шутил, перед приятелями красовался – мое мороженое слаще вашего. Посмеялись озорники, а на следующий день все по домам остались, горькие микстуры пить, да колючими шарфами горло кутать. А хуже всего Младшему пришлось – совсем голоса лишился, даже сипеть не мог. Ни есть, ни пить, лежал под толстым одеялом да вздыхал. Старший рядом сидел, утешал его как мог. А потом и говорит: ты поспи, а я скоро приду. И ушел.
Лежал-лежал младший, не спится – скучно, тоскливо, еще и горло болит, хоть плачь. Выбрался он из постели и пошел брата искать. С ним рядом все же полегче было, повеселее. Прошелся по дому и услышал вдруг за дверью одной из комнат вроде как разговор. А дома на ту пору, кроме них двоих, не было никого. Родители по делам ушли. Кому с кем разговаривать? Приоткрыл он дверь, заглянул в ту комнату и вдруг вспомнил, что видел здесь зеркало странное. И сейчас оно там же стояло, только свет от него никакой ни шел. Подошел Младший поближе, посмотрел на свое отражение. Стоит там мальчишка в голубой пижаме, бледный, как привидение, лохматый, горло колючим папиным шарфом замотано, глаза красные, слезятся. И весь пылью покрыт. Взялся он тогда за кончик шарфа, чтобы зеркало от пыли почисть. Дотронулся до стекла и вдруг почувствовал, что нет никакого стекла, а рука его провалилась куда-то. А куда непонятно. Испугался младший, руку отдернул. Ничего, целая рука. Его собственная. Снова ладонь к стеклу приложил. И снова будто за штору руку сунул. Такое его тут любопытство разобрало. Была ни была думает! Взял и нырнул туда головой. Темно, ничего не видно, только свет вдали еле брезжит, как огонек болотный. Так и манит, так и зовет. Потянулся вперед Младший, чтобы разглядеть получше, что это там светится, да о раму споткнулся и весь туда ухнул. Даже коленки зашиб. Встал, огляделся, коленки потер, чтобы не саднили. Темнота кругом, только прежний огонек вдали светит. Пошел туда Младший, хоть и страшновато ему было. Да только куда деваться. Назад дороги не было, сколько не шарил он руками, все пусто было. Исчезло зеркало.
Идет он и чувствует дорога под ним ровная, ни кочек тебе, ни ям. Хорошо шагать, легко, только немного скучно. Не видно ведь ничего. Долго он шел, может неделю, может год, а может всего минут пятнадцать. И дошел, наконец, до огонька. Видит не огонек это болотный, а девочка, сидит на скамеечке вроде садовой и ногой болтает. А сама светится, так что не разглядишь, какая она с виду, красивая или нет. Да и неважно. Она посмотрела на Младшего и засмеялась радостно, будто только его и ждала. Младший так удивился, что даже поздороваться забыл, только стоял и таращился на нее как на диво какое-то. А девчонка ничего, не обиделась. Сама с ним поздоровалась.
