Текст книги "Хьюстон (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
В плотной синей мгле осеннего вечера интернатские окна заманчиво светились золотыми огнями, моросящий дождь делал их зыбкими и призрачными. Наш «дом с привидениями» выглядел на редкость живописно и при наличии воображения даже жутковато. Так что пока я шел по центральной аллее через влажно шелестевший темный парк в голове теснились образы из разных виденных мной фильмов ужасов, не хватало только заунывного воя хищников или зловещего уханья сов. Это немного щекотало нервы.
Глава 16 Возвращение Йойо
В комнате было темно и пусто, но тепло. Скинул мокрую куртку и, повесив ее сушиться на спинку стула, потрогал батарею. Она была такой горячей, что обжигала пальцы. Ну, наконец-то! Не зря в последнее время в этих древних чугунных монстрах с частоколом ребристых секций слышалось тонкое мелодичное журчание. Я тогда закрывал глаза и пытался представить себя лежащим на берегу говорливого лесного ручья. Немного погрел о батарею озябшие, покрасневшие руки, потом осмотрелся и понял, что Йойо еще не появлялся. Не было ни его куртки, ни гитары. Меня это встревожило. Обычно он не уходил надолго. Где он мог так задержаться? Ведь даже не сказал куда пойдет. Может, решил нанести ответные визиты своим ночным приятелям? Все равно странно. Зачем торчать у них весь день, когда они сами вот-вот должны нагрянуть. Тревога не унималась, и я пошел к Птице. Может она знает, куда мог запропаститься мой неугомонный сосед. Все же почти ночь на дворе. Да и хотелось увидеть ее, убедиться, что все в порядке. Однако и Птицы тоже не было. В ответ на мой вопрос Елка только пожала плечами: где-то здесь. Я бестолково заметался по коридорам, не зная куда пойти и где ее искать. Безрезультатно пробежавшись по этажам, свернул на лестницу черного хода. Там было темно. Лишь через небольшие окна, прятавшиеся в глубоких нишах, проникал на площадки свет уличных фонарей, разбавляя царивший здесь полумрак. Где-то наверху горела тусклая лампочка. Эту лестницу мало кто использовал по назначению, особенно по вечерам, место было какое-то жутковатое, да и находилась она в самом конце длинного коридора с нежилыми комнатами. Впрочем, для любителей уединиться все это было только на руку. Здесь частенько назначали свидания, когда погода не располагала к прогулкам, или просто было лень куда-нибудь тащиться. Причем парочки могли не опасаться, что их кто-то застанет врасплох. Двери, ведущие на лестницу с этажей, были такие скрипучие, что вполне заменяли собой сигнализацию. Впрочем, мало кто из интернатских страдал от застенчивости.
Я спустился вниз до самого подвала, но там никого не было. Пришлось вернуться и подняться выше, на площадку третьего этажа. Птица сидела на корточках, на полу, сжавшись в комок и почти сливаясь в густой тени со стеной. Я облегченно вздохнул, присел рядом и попытался заглянуть ей в лицо:
– Еле нашел! Ты от кого здесь прячешься? – До меня вдруг донеслось ее учащенное дыхание. – Эй-эй! Ты что, плачешь что ли?
Я осторожно взял ее за плечи:
– Эй, Птица, да что случилось-то? Ты можешь мне сказать? Тебя обидел кто-то? Девчонки, Роза?… Это он да, Птица, Син?
Когда я упомянул про Синклера, она отрицательно помотала головой, но не сразу, и плач стал словно горше. Я поднялся, увлекая ее за собой и, поддавшись внезапному порыву и поражаясь собственной дерзости, обнял. Наверное, со стороны мы стали похожи на парочку, но в тот момент я об этом даже не думал. Мне только хотелось, чтобы Птица перестала так горько плакать, хотелось как-то утешить ее. Она не отстранилась, а напротив, теснее прижалась и уткнувшись в плечо, продолжала судорожно всхлипывать.
– Ну ладно, не хочешь, не рассказывай, – едва касаясь волос, погладил ее по голове. – Только не плачь, не надо. Хочешь, я с ним поговорю?
О чем я собирался говорить с Сином, не представляю. Да и не стал бы он меня слушать. Вот только если бы это могло ей чем-то помочь, наверное, попытался, нашел, что сказать. Может, что только свинья последняя могла обидеть такую девчонку как Птица. Но Птица снова отрицательно покачала головой.
– Может я смогу помочь? И я умею хранить секреты, если что…
Она не ответила, но постепенно плач стал стихать. И скоро Птица лишь приглушенно всхлипывала. Наконец, успокоившись, она, судорожно вздохнув, спросила:
– Хьюстон, почему так сложно жить?
– Не знаю, Птица…
Я не знал ответа. Не знал, чем мог ее здесь успокоить, что сказать. И почему-то показалось, что виноват в ее слезах был все же Син. А может Роза, а вернее, они оба. В памяти вдруг всплыл один эпизод. Это было недели две назад. Прыгая через ступеньки, я летел вниз по лестнице, погруженной в вечерний сумрак, когда на площадке нижнего этажа, у самой двери, ведущей наружу, заметил две тени. Вернее, сначала принял их за одну, так близко друг к другу они стояли. Я затормозил, намереваясь дать задний ход. И уже успел в замешательстве пробормотать «ссори», как вдруг узнал в слившихся фигурах Розу и, вглядевшись, ясно различил за ее пышной гривой, светлую шевелюру Сина. Не в силах поверить своим глазам, я ошеломленно застыл на месте, словно по команде замри.
– Что встал, Хьюстон, – Роза слегка обернулась, глаза ее недобро блеснули. – Пшел вон. Тебе все равно не обломится.
Я, все еще в смятении, таращился на них, когда Син со словами: «Погуляй, подруга!» резко оттолкнул висевшую на нем Розу. Она обиженно пискнула, а я, наконец, обрел способность двигаться. И, не став дожидаться окончания этой пикантной сцены, поспешно ретировался. Через несколько минут Син догнал меня в коридоре. И с ходу, схватив за грудки, с силой припечатал к стене, так что я с глухим противным звуком ударился о нее затылком:
– Хоть слово Птице вякнешь, и я тебя закопаю, понял, урод!
В его красивых серых глазах, за темным веером ресниц плескались замешательство и страх, самый настоящий страх. А еще в них была угроза, тоже настоящая. Он бы закопал меня прямо сейчас, если бы мог. Но он не мог, хотя и очень хотел, поэтому я просто аккуратно, хоть и с некоторым трудом, отцепил его руки от своей рубашки:
– Сами разбирайтесь.
И пошел дальше.
– Я тебя предупредил, – камнем метнулось мне вслед. – И вообще, это ничего не значит!..
Да, конечно, кто бы сомневался! Я не стал бы рассказывать Птице и без его угроз. Просто не хотел, чтобы эта грязь хоть как-то ее касалась. Но выводы для себя сделал. Нет, я не заблуждался в характере их отношений. И ни на минуту не позволял себе обмануться мыслями, что Синклер отпустит вдруг Птицу, увлекшись прелестями Розы. Просто потому, что больше там нечем было увлекаться. За яркой оберткой скрывался довольно невкусная конфетка. А Синклер был отнюдь не дурак. Ее грубоватая, откровенная напористость, а Роза еще до Птицы не давала ему прохода, возможно, льстили Сину, затрагивая самые темные струны души, но Роза не играла в его жизни никакой роли. Он легко и даже грубо отшивал ее, когда она пыталась подкатить к нему на людях, равнодушно пропускал мимо ушей ее прозрачные намеки и игривые замечания. С Птицей он был совсем другим: мягким, спокойным, уверенным. Голодный, хищный блеск совсем исчезал из его глаз, когда он смотрел на нее. В них светилось, что-то отдаленно похожее на тихое радостное изумление. Не скажу, чтобы мне это нравилось. А если честно, совсем не нравилось.
Я снова осторожно провел рукой по ее волосам, и мне показалось, что от нее едва уловимо запахло больницей. Я хорошо знал этот запах, он навсегда врезался мне в память еще там, в клинике: смесь лекарств и дезинфекции, острый запах боли, страха и одиночества. Я не хотел, чтобы от нее так пахло. Тревога сжала сердце ледяными когтями, когда я представил Птицу в унылых и безликих больничных стенах, пропитанных этим запахом.
– Ты что была в больнице? Что-то случилось? Птица, с тобой все в порядке?
Она вздрогнула и замерла, затаив дыхание. Потом подняла голову и сказала спокойно:
– Со мной все в порядке, Хьюстон. С чего ты взял?
Я снова принюхался, ткнувшись лицом ей в макушку. От ее волос как всегда слегка пахло яблоком, но этот запах тоже там был, совсем незаметный, призрачный. Она подняла голову и посмотрела на меня. В царящем на площадке полумраке я никак не мог уловить выражение ее глаз.
– Запах, – сказал я, – знакомый.
– Тебе показалось, – она ласковым жестом убрала упавшие мне на глаза пряди и вздохнула. – А ты пахнешь дождем и еще как будто лесом, хвойным лесом, сосновыми иглами, смолой. Волосы совсем влажные. Ты все-таки ждал меня, да? Промок, устал, а я не пришла, такая нехорошая, правда? Ты извини меня ладно. Я не забыла про тебя, не думай. Просто не смогла. Я хотела, но не вышло, мне так жаль.
И в эту минуту мне очень захотелось обнять ее покрепче, не как другу, а по-настоящему. Так, что даже кончики пальцев закололо от напряжения и в голове зашумело. Наверное, если бы мы еще немного постояли так, как будто парочка, или она снова опустила мне на плечо свою голову, я бы не сдержался. Натворил бы дел. Может, еще и целоваться полез. Такой был соблазн, что мысли путались. Накатило что-то на меня. Чтобы уж совсем не посчитала она меня за скотину какую, что момент только и ловит, отодвинулся и сказал:
– Не страшно, высохну. Ну что, легче стало?
Она кивнула, присела рядом на подоконник и, спохватившись, спросила:
– Ты меня искал зачем-то?
– Ох, точно! – отступившее на время беспокойство, охватило меня с новой силой. – Йойо пропал! Как ушел утром, до сих пор нет. Не случилось бы с ним чего. Он вроде говорил, что ненадолго выйдет, а уже ночь…
Птица посмотрела на меня и улыбнулась, словно сквозь дождь солнце проглянуло:
– Он вернется, не волнуйся. Не сегодня. Может через день или два… С ним бывает иногда такое.
Я воззрился на нее в недоумении, а она вдруг сказала:
– Хьюстон, ты где-то джемпер порвал.
На плече и в самом деле красовалась небольшая прореха с неровными краями. Наверное, в парке зацепился, когда через кусты лез. Вот досада. Он был у меня единственным и еще довольно приличным. Я старался беречь его насколько возможно.
– Наверное, в парке, – подтвердила мою догадку Птица и добавила, – Снимай, я зашью.
– Да зачем, – меня охватило смущение, – я и сам могу.
– Здесь нужно аккуратно, чтобы незаметно было. У тебя не получится. А нас учили. Чего ты боишься? Снимай же! Завтра отдам. Жалко ведь, красивый такой… И тебе идет.
Да, жалко. Этот джемпер подарил мне Карандаш, еще в прошлом году. Он как-то принес его на занятия в прозрачном целлофановом пакете, и, отозвав меня в сторонку, застенчиво сказал:
– Вот, для сына брал, да с размером промахнулся, маленький оказался. Возьми, пожалуйста, не хочу возиться, обратно нести. Да и чек потерял.
Он развернул джемпер, протянул его мне и попросил:
– Примерь.
Я немного растерялся и, покраснев, натянул его на себя. Джемпер был глубокого серого цвета, очень мягкий, теплый и, как мне показалось, достаточно дорогой.
– Как на тебя сделан! – Карандаш удовлетворенно улыбнулся, посветлев лицом. – Вот и славно.
– Может без чека примут? – пробормотал я. – Наверное, поменять еще можно…
– Не-не, – он замахал руками. – Даже думать об этом не хочу. Выручи уж. Не выбрасывать же.
– Спасибо большое… Может вам что-нибудь по хозяйству сделать нужно? Я бы мог…
– Ну что ты! Перестань! Ты и так мне помог, носи на здоровье. Все, иди работай. Да обрати внимание, у тебя фон бледновато выходит, и над бликами потрудиться нужно. Это же керамика, не пластик, они ярче, звонче должны быть на глазури.
– Хорошо, учту. Спасибо…
Мне было отчасти неловко, и в то же время вещь эта пришлась как нельзя кстати. Свой старый свитер, подарок спонсоров, я давно перерос. Он словно в одночасье съежился на мне, и как я не старался натянуть поближе к пальцам уже изрядно обтрепанные рукава, они упорно задирались выше, оголяя запястья. Да и тесновато в нем было. Обновку я старался беречь, чтобы Карандаш не подумал, что я не ценю его подарок. Наверное, только этим я и мог его отблагодарить.
– Хьюстон, мне может отвернуться?
Настроена Птица была решительно. Я, краснея от смущения, стянул джемпер и отдал ей. Она свернула его тугим валиком и обнадежила:
– За Йойо не переживай. Не пропадет.
– Что только я его приятелям скажу, когда появятся?
– Не появятся, – уверенно сказала Птица, продолжая с улыбкой смотреть на меня. Потом протянула руку и поправила завернувшийся воротник рубашки, снова пригладила мне встрепанные волосы, провела ладонью по щеке, заставив сердце учащенно забиться где-то в районе горла. – Если скучно станет, к нам приходи. Мы с Елкой не такие бродяги.
Птица и в самом деле на следующий день, вечером принесла мне джемпер. Прорехи словно не было никогда. И еще от него почему-то пахло зелеными яблоками, так же как от волос Птицы. Я невольно принюхался.
– Я постирала его в шампуни, – объяснила она, заметив мелькнувшее у меня на лице удивление.
– Да зачем, он чистый был. Но все равно спасибо.
Мне стало так приятно от ее заботы, только немного неловко. Она рассмеялась в ответ.
– Йойо не вернулся?
– Нет. Ты действительно думаешь, что с ним все в порядке?
– Конечно, это же Йойо! Кто его обидит – трех дней не проживет. Да я шучу, Хьюстон. Нет, в самом деле, вернется, вот увидишь. Отдыхай пока, отсыпайся!
Легко сказать – отдыхай. Я спал тревожно, то и дело просыпаясь. Пустая кровать напротив, непривычная тишина в комнате давили, прогоняя сон. Я невольно думал о Йойо: где он, что с ним. Ворочался с боку на бок, прислушиваясь к завыванию ветра за окном и представляя замерзшего, одиноко бредущего во мраке ночи друга. Подскакивал в кровати, обливаясь холодным потом при мысли, что он мог нарваться на каких-нибудь недружелюбных типов. Комплекция у Йойо была не самая выдающаяся, прямо сказать довольно хлипкая, а гитара заметная. Несмотря на неизвестно на чем основанный оптимизм Птицы, я весь извелся, представляя Йойо в окружении стаи уличной гопоты. Не думаю, что он мог бы отбиться от них парой песенок. Хотя, когда дело касалось Йойо, ничего нельзя было сказать наверняка. И все же, и все же… На вторую ночь я увидел его во сне. Он лежал, раскинув руки на усыпанной спелыми, крупными ягодами земляники поляне и смотрел, не моргая, в небо на быстро плывущие по нему облака. И хотя губы у него не шевелились, я слышал его голос, музыку и песню. Я забыл этот сон сразу как проснулся и вспомнил только спустя много-много лет, в одну памятную для меня ночь.
Йойо вернулся через четыре дня, и я, наконец, смог спокойно уснуть под веселую болтовню и непрерывные песни ночных гостей, закативших по случаю возвращения кумира настоящий праздник. Я не хотел засыпать, но сам не заметил, как это случилось. Просто закрыл глаза, а когда открыл их, было уже утро, и пора было вставать.
Это оказалось не последнее исчезновение Йойо. Перед тем как уйти, он делался особенно задумчивым, как-то тускнел и подолгу молчал. В свои путешествия он всегда уходил в одиночку. Однажды, после возвращения от него пахло морем, так сильно, что мне показалось, я даже слышу крики чаек и шум прибоя. Иногда он рассказывал что-нибудь из своих приключений, делился впечатлениями. Но сколько я не просил его взять меня с собой, не соглашался.
– Нет, Бемби, – говорил он мягко, но решительно. – Постижение мира процесс интимный. Ты уж прости, малыш.
Правда, однажды он все же пообещал, что мы отправимся в путь вместе. В очень долгое и далекое путешествие, сказал он.
– Куда? – спросил я, не особенно надеясь на ответ. Мне показалось, что он сказал это, только чтобы отвязаться. Но Йойо совершенно серьезно ответил:
– Не знаю пока, Бемби. Это ты сам решишь. Но думаю, что ты сумеешь выбрать правильное место.
– Я бы хотел к морю.
Почему мне хотелось именно к морю, я не мог сказать точно. Может потому, что оно было далеким как мечта и в моем представлении таким же прекрасным. И я почему-то поверил Йойо, как бы невероятно не звучало его обещание.
– Думаю, там будет море, – сказал он задумчиво, – целый океан. Ты только представь огромный голубой океан весь пронизанный солнечными лучами, с белыми барашками на бурунах, и другими удивительными вещами.
– Вот здорово!
Я уже начал мечтать, но тут Йойо добавил:
– Правда, это будет не скоро, Бемби, очень не скоро.
– Жаль, – я вздохнул, а Йойо засмеялся так, словно я сказал что-то очень забавное или как-то особенно удачно пошутил.
Глава 17 Днюха
В день моего семнадцатилетия выпал первый снег. Он как праздничная скатерть накрыл землю, наполнив воздух белым матовым сиянием. Стряхнув с себя осенний тлен, парк посвежел. Снежное покрывало спрятало последние следы увядания, и казалось чистой страницей, на которой можно было заново писать историю года. Он выпал ночью, и, когда разошлись приятели Йойо, я еще долго любовался притихшим, побелевшим парком, деревьями, словно облитыми сахарной глазурью, неслышно кружащими в воздухе крупными снежными хлопьями. А проснулся от того, что кто-то, осторожно стащив с моей головы одеяло, стал энергично тереть мне щеки чем-то очень холодным. Сдержанное хихиканье перешло в громкий заливистый смех, когда, подскочив и ошалело моргая, я пытался сообразить, что происходит.
– Вот черт, Птица, – только и смог сказать, разглядев перед собой ее сияющее лицо. – Что это было?
– Хватит спать, засоня! – хулиганка сгребла рыхлые комки снега с моей подушки и скатала из них небольшой комок, который со смешком вложила мне в руку. – С днем рожденья! Нам надоело ждать, когда ты проснешься!
В окно лился яркий дневной свет. Я смущенно потянулся за рубашкой и, заметив стоявшую в дверях, Елку, едва не застонал от чувства неловкости и досады на Йойо. Ну что ему стоило меня раньше разбудить! Сам-то одетый сидит, ухмыляется, свежий и бодрый как молодой огурчик на грядке. Хоть бы уж не пускал тогда этих подружек-хохотушек!
– Можно я хоть оденусь. – Подтянув повыше одеяло, прикрылся рубашкой в надежде, что они застесняются и уйдут, поняв, наконец, всю безнадежность моего положения. Не мог же я перед ними, так скажем, в неглиже предстать.
– Ну, конечно, – милостиво разрешила Птица, словно и не замечая моих отчаянных взглядов и полыхающего лица. – И оденься, и причешись.
Она запустила пальцы мне в волосы и взлохматила их еще больше под пристальными взглядами всей компании, на мгновение, лишив дара речи.
– А потом мы будем дергать тебя за уши, пока они не станут большими как у слоненка.
– Тогда вам придется подождать до моего столетия, а пока лимит – семнадцать, – просипел я, стараясь придать лицу максимальную строгость, и умоляюще взглянув на Йойо.
– Подождем, недолго осталось.
Они обе прыснули и не сдвинулись с места, продолжая смотреть на меня во все глаза, так, словно я представлял из себя какое-то особенно замечательное зрелище, вроде новогодней елки или майского шеста. Путаясь в рукавах, натянул рубашку прямо на влажную от снега футболку и снова беспомощно посмотрел на ухмылявшегося Йойо. Он откровенно забавлялся, даже не думая помочь. Тоже мне друг! Пришлось действовать самому:
– Девчонки, может, вы все же выйдете. А то, как бы, не комильфо немного.
Они снова расхохотались. У них было очень хорошее настроение.
– Ой, Хьюстон, какой ты смешной, – Птица, наконец, встала с кровати, взяла висевшее на спинке полотенце и как маленькому ребенку заботливо вытерла мне лицо и шею, – у тебя двадцать минут.
Когда дверь за ними закрылась, я шумно перевел дух и с упреком посмотрел на Йойо:
– Как они узнали?
Вместо ответа он лишь загадочно улыбнулся и напомнил: время пошло. Я поспешно оделся и помчался умываться. Вернувшись, застал всю компанию снова в сборе. На столе дымился в кружках чай, распространяя по комнате аромат каких-то трав, на тарелках лежали куски пирога с повидлом, бутерброды с колбасой и сыром. А в центре, глаза у меня изумленно полезли на лоб, красовалась бутылка недешевого шампанского, известной марки.
– Это тебе от меня, – потупив глаза, с напускной скромностью сказал Йойо, довольно ухмыляясь. – И от друзей.
Ночные гости постарались, догадался я и чуть не прослезился от умиления:
– С ума можно сойти, мне это снится!
– А пирог от нас с Птицей, – засмеялась Елка.
– Еще скажите, что сами пекли, – добродушно поддел ее Йойо.
Я сел на свободный стул рядом с Птицей, и все мы уставились на Йойо. Он нас правильно понял:
– Ну что ж дети мои…
– Эээ, стой, Йойо… – спохватился я, все стаканы были заняты чаем.
– Сейчас, – Елка вскочила, и быстро слила ароматную жидкость из посудин обратно в большую банку с кипятком, стоявшую на тумбочке и предусмотрительно накрытую полотенцем. – Вот теперь порядок!
Йойо принялся возиться с пробкой, сосредоточенно раскручивая серебристую проволоку, а мы застыли в напряженном ожидании. Его накал достиг предела, когда почти одновременно произошли два события, заставившие мое сердце совершить кульбит к самому горлу. С громким шипением и финальным хлопком стартанула к потолку пробка, и Птица, вскрикнув от неожиданности, уткнулась мне лицом в плечо. Йойо разлил вино в сдвинутые кружки. Оно было немного теплым, терпким, необыкновенно вкусным и слегка пощипывало язык. Глаза у Птицы заблестели, а на обычно бледных щеках проступил нежно-розовый румянец. С пирогом и прочей снедью расправились быстро, после шампанского, дошла очередь и до чая. Он снял легкий хмель, круживший голову, но оставил радостное, приподнятое настроение. Йойо против обыкновения не терзал нас своими сюрреалистическими увертюрами, а пел простые, приятные песни, перемежая их, как настоящий конферансье, шутками и прибаутками. Причем делал это на пару с Елкой, у которой внезапно обнаружился очень даже неплохой, хоть и немного слабый голос. Они так здорово спелись, что мы отбили ладони аплодируя им. В общем, было очень весело. Потом Елка, нагрузив Йойо грязной посудой, утащила его в умывалку, чистить чашки. Наш супергитарист немного поворчал, но, как мне показалось, пошел охотно. Они вовсю пикировались, стараясь половчее поддеть друг друга, и получали от этого истинное наслаждение. Это было больше похоже на флирт, чем на перепалку, и я засомневался, а так ли уж неуязвим для женского обаяния наш виртуоз.
Птица словно только и ждавшая, когда мы останемся одни, достала из кармана тонкий, плоский пакет, завернутый в хрустящий пергамент:
– Это тебе от меня. Расти большой, Хьюстон!
И, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в щеку. Я тут же зарделся как юная дева, и чтобы скрыть растерянность, неловко пробормотав спасибо, развернул подарок. Это был набор открыток из музея современного искусства, репродукции картин Йона Шефлера. Мне стало жарко от смущения и удовольствия. Неужели она заметила, как я на них смотрел. Я снова взглянул на нее с благодарностью:
– Здорово, спасибо!
Лицо у нее стало таким довольным. Она улыбнулась и, совсем по-детски немного наклонив голову, простодушно спросила:
– Тебе, правда, нравится?
– Да, очень! – искренне ответил я. Мне бы понравилась даже дохлая жаба из ее рук, но это было нечто совсем особенное. И подарок, и поцелуй. Меня так и подмывало вернуть его. Поцелуй, конечно, не подарок, но я не решился. Хотя, показалось, что Птица ждала чего-то такого. Думаю, всего лишь показалось… А потом пришел Син… Незадолго до этого успели вернуться, гремя отмытыми до блеска бокалами, Йойо и Елка. Наверное, это было хорошо, что успели, а то могло выйти как-то неловко. Син и так разозлился, хотя старался не показывать. Он подчеркнуто вежливо, одними губами, улыбнулся на шутку Елки, что кто опоздал, тот не успел. Процедил сквозь зубы: «поздравляю», хотя по интонации было больше похоже на «чтоб ты сдох». Демонстративно обнял Птицу за плечи и быстро увел, не дав попрощаться… И все равно это был лучший день рождения в моей жизни.
