Текст книги "Хьюстон (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Глава 38 Лайла идет в гости
Карандашу все продляли и продляли больничный. Так что я прожил у него довольно долго, до тех пор, пока в воздухе действительно не запахло весной. Начал по-настоящему таять снег и за окном звонко застучала капель. Ему предложили путевку в санаторий, для восстановления. Он пытался отказаться, но доктор настаивал. А когда я тоже принялся его уговаривать, он внезапно рассердился и сказал, что сам знает, что для него лучше. Потом ушел к себе в комнату и долго делал вид, что читает. Коротко и раздраженно отказывался, когда я звал его есть. Я принес ему чай, но он даже не притронулся к нему и упорно не хотел разговаривать, отделываясь междометиями. Я не знал, что и подумать, он вел себя как обиженный ребенок. У меня тоже здорово испортилось настроение, так что спать мы легли в унылом молчании. Он сухо пожелал мне спокойной ночи, и я какое-то время еще потеряно сидел на кухне не зная, что мне теперь с этим делать. Ночью, я слышал, как он ворочался и тяжело вздыхал, потом включил лампу и звякнул пузырьком с лекарством. Подскочив, я заглянул к нему в комнату. Там остро пахло сердечными каплями. Он посмотрел на меня и сказал виновато:
– Я тебя разбудил?
– Нет, я не спал. Вам плохо?
Меня охватила тревога и досада, что он не хочет сказать, в чем дело, а понапрасну изводит себя неизвестно зачем.
– Прихватило немного, сейчас пройдет. Иди, ложись, тебе вставать рано. Не выспавшись, на занятия пойдешь…
Я прошел в комнату, забрал у него пустой стакан, поставил на тумбочку, потом хорошенько укрыл Карандаша одеялом и присел рядом.
– Ничего, я привык не спать.
А потом начал рассказывать ему про Йойо, про его ночных людей, про то, как он замечательно поет и совершенно потрясающе играет на гитаре. И про то, что он, как ни странно, стал моим настоящим другом. И вдруг почувствовал, что действительно очень соскучился по Йойо. Так захотелось его увидеть, услышать его голос, его немного насмешливое «Бемби». Карандаш слушал внимательно, а когда я замолчал, сказал:
– Ты ведь не останешься здесь, даже если я никуда не поеду?
Мне стало очень грустно. Я знал, мой ответ ему не понравится, но ничего другого сказать не мог. А соврать было бы слишком подло.
– Я буду к вам приезжать, часто, очень часто. Могу даже с ночевкой, так что еще надоем.
– Ерунда, ты мне никогда не надоешь. Знаешь, я надеялся, что ты привыкнешь, что тебе понравится. Я понимаю, тебе со мной скучно, со стариком.
Он был таким расстроенным.
– Нет, что вы, мне очень хорошо с вами. Нет, правда! Как будто… как будто с отцом. И какой же вы старик, не надо так говорить. Но я должен вернуться. Мне это нужно, понимаете.
– Да, наверное… Мне будет не хватать тебя.
– Вы просто скучаете за своими детьми.
Я сказал это в надежде, что Карандаш подумав про своих родных, отвлечется и повеселеет, как он всегда светлел лицом, когда рассказывал про них всякие истории, но он покачал головой:
– Нет, это другое. Я конечно, скучаю за ними, но по-другому. Дети, ты любишь их за то, что они твои дети, даже если они и не очень на тебя похожи. А с тобой мне хорошо, потому что ты – это ты, вот такой, какой есть. Такой вот очень славный человек. Я помню, как ты первый раз появился у меня на занятиях. Был такой серьезный, сосредоточенный, то и дело краснел. Стоял в стороне от других новичков, сам по себе. Все были с родителями, а ты – один, и казался старше своих сверстников.
– И вам стало меня жалко. – Я усмехнулся. Я тоже помнил этот день, как страшно волновался тогда. А еще был так рад, что попал в настоящее учебное заведение для художников, где каждый студент казался мне будущей знаменитостью и где они, наверное, по недоразумению, смотрели на меня как на равного.
– Жалко? Нет, ты не выглядел жалким. – Он задумчиво помолчал. – Мне стало интересно, что ты за человек такой. Это трудно объяснить. Я, знаешь, не мастер подбирать слова, но ты мне очень дорог. Просто помни это. Хорошо?
Я кивнул и благодарно сжал ему руку. Через несколько дней Карандаш уехал в санаторий, а я, проводив его, вернулся к Йойо. Он встретил меня совершенно сумасшедшим оглушительным пассажем на гитаре и бодрым радостным воплем:
– Йоххууу! Кто к нам вернулся! Да это же, Бемби! Брат, да ты никак банк ограбил!
И в самом деле я был обвешан пакетами со всякими вкусняхами. Это Карандаш перед отъездом накупил нам с Йойо гостинцев. Мы чуть не поссорились, когда я попытался отказаться. И своих ночных приятелей угостите, сказал он, вручая мне свертки. Впрочем, ночные люди оценили его широкий жест по достоинству. И той ночью, после моего возвращения, мы пировали до самого утра. А Йойо, мне кажется, превзошел сам себя, закатив настоящий концерт. Меня особенно растрогало, когда он сказал, что посвящает эту ночь одному своему очень хорошему, но неразумному другу, и при этом подмигнул мне по-кошачьи зеленым лукавым глазом. Я засмеялся, впервые за долгое время, чувствуя искреннее веселье. Жизнь начала входить в прежнюю колею.
Между тем, на улице вовсю бушевала весна. Солнце жарило совершенно как сумасшедшее. Снег то совсем сходил, обнажая прошлогоднюю пожухлую траву и молодую озимь, то вновь засыпал землю крупными влажными хлопьями, покрывая дороги и тротуары труднопроходимой кашей, от которой быстро промокала обувь и мерзли ноги. Весна властно заявляла свои права, но и зима еще не наигралась, и чувствуя последние денечки пыталась наверстать упущенное за сезон, периодически ударявшими морозами и внезапными снегопадами. Так что иногда с утра мела настоящая метель, сыпал и сыпал снег. А уже к вечеру за окном выбивала барабанную дробь звонкая капель, празднуя очередную победу весны.
Ближе к маю вернулся из санатория Карандаш и вышел на работу. После занятий мы поехали к нему, отпраздновать это дело чаем и пирожками. Вот только меня беспокоило, что Карандаш выглядел как-то странно. Временами делался таким рассеянным, чего я за ним никогда не замечал, даже не услышал сразу моих вопросов. Переспросил, ласково и как-то смущенно взглянув, и ответив снова погрузился в задумчивость. И при этом лицо его омрачила тень, от которой морщины глубже прорезали лицо, и он стал казаться почти старым. Мне стало тревожно. Его явно что-то беспокоило, но пока сам он молчал, я не решался лезть к нему с расспросами. Мы уже какое-то время сидели за столом, где на большом блюде высилась гора пирожков, испеченных Карандашом накануне, и дымился в кружках его любимый травяной чай, как вдруг он внезапно спросил серьезным напряженным тоном:
– Так может расскажешь, наконец, почему ты не хочешь переехать ко мне? Я понимаю, сейчас уже поздно об этом спрашивать, но все же…
У меня сразу испортилось настроение, не хотелось снова поднимать эту тему. Карандаш между тем продолжал пристально смотреть на меня. Даже не смотреть, а рассматривать со странным выражением на лице. Мне почему-то стало не по себе. Зачем он опять об этом вспомнил, я ведь уже не раз объяснял.
– Ну, вы же знаете, – выдавил я наконец.
– Да, представь себе, знаю, – неожиданно твердо, даже сурово сказал он. – Знаю. Жаль только, что я раньше этого не знал.
Я удивленно поднял на него глаза, поразившись каким вдруг непривычно суровым стало его лицо, а взгляд жестким и гневным. Таким я Карандаша еще не видел и даже не предполагал, что он может так грозно выглядеть.
– И напрасно ты мне сразу ничего не рассказал.
– Не рассказал, что? – я озадаченно смотрел на него, пытаясь сообразить, что он имеет в виду и почему так внезапно рассердился.
– То, что Баська, подлец, тебе наговорил! Да зачем ты только слушать его стал, недоумка!
Я почувствовал, как лицо залила жаркая волна и опустил глаза. Мне стало неловко, и я не знал, что сказать. Я не хотел, чтобы Карандаш плохо думал о своих детях, ведь он все же любил их и конечно был теперь расстроен.
– Да не было ничего такого…
– Перестань, пожалуйста! Мне Баська сам проболтался. Да как он только посмел!
Карандаш вскочил со стула и заходил по комнате.
– Вы поссорились? – с тоской спросил я. Вот кто его, спрашивается за язык тянул, этого Баську! Сам же говорил «ни слова», болтун чертов!
– Ноги его здесь больше не будет!
Карандаш продолжал все так же гневно расхаживать, меряя шагами расстояние от стены до стены. Я уныло молчал, почему-то чувствуя себя виноватым. В конце концов Карандаш снова присел за стол, обхватил руками голову, резко провел ладонями по волосам и шумно выдохнул, успокаиваясь. Потом сказал уже более уравновешенно, посмотрев мне прямо в глаза:
– Ты меня прости за него. Если, конечно, сможешь! Мне так стыдно!
Я снова покраснел, мне было очень жаль, что так вышло и не хотелось, чтобы Карандаш оправдывался передо мной, как будто был в чем-то виноват. Хотелось поскорее прекратить этот тяжелый и мучительный разговор. Хотелось, чтобы Карандаш вновь стал веселым и начал рассказывать какие-нибудь забавные случаи из своей жизни.
– За что же мне прощать вас? Разве вы виноваты в чем-то? Вы столько сделали для меня, хотя могли и не делать. Могли просто мимо пройти… Да и он ведь хотел, как лучше. Чтобы вам спокойней было, ведь вы его отец и он волнуется за вас.
Карандаш вдруг резко пристукнул по столу ладонью, так что я невольно вздрогнул, а он воскликнул с досадой и гневом:
– За себя он волнуется, за свой покой!
Я беспомощно замолчал не зная, что еще тут можно предпринять, как поправить положение. Мне хотелось, чтобы между ними были прежние очень добрые и теплые отношения, чтобы они оставались большой дружной семьей, любящими друг друга родными людьми. Мне очень нужно было знать, что такие семьи есть. И тогда я тоже мог хоть иногда согреваться этим теплом, чувствовать свою пусть небольшую причастность к нему. Карандаш поднял голову и печально посмотрел на меня. Тогда я, запинаясь от волнения и расстройства, сказал, поймав себя на том, что по примеру Птицы, стал комкать в руках тонкую бумажную салфетку:
– Вы ведь простите его, да? Пожалуйста, не надо из-за меня ссориться, мне плохо от этого. Вы же родные люди. Мне все равно приятно, что вы и меня хотели видеть своим сыном. Я знаю, как вы ко мне относитесь. Это важнее, чем если бы мы жили вместе. Мне так кажется.
– Верно. Только ты тоже часть нашей семьи, очень важная ее часть, и для меня все равно, что сын. И всегда будешь! Запомни это, пожалуйста, хорошенько! И мне бы очень хотелось, чтобы у тебя был дом, настоящий дом. И чтобы это был наш общий дом. А за Баську-подлеца, все же прости.
Он похлопал меня по руке и произнес устало:
– Упустили мы его с женой в свое время. Как же, сын, первенец! Залюбили, забаловали! После него долго никого не было, да и родился он слабеньким, все жалели его, берегли. Ругаю себя порой нещадно. Видел ведь, что кривое деревце растет, да все надеялся, что выправится со временем. А он со временем только хитрее стал. Остальные-то мои на него совсем не похожи, так что ты не бойся. Я тебя с ними все равно познакомлю, они только рады будут. Точно тебе говорю, уж ты поверь! Да и Баська, хочу верить, все же не безнадежен. А я-то, дурак, понять не мог, почему ты от него так шарахаешься!
Карандаш постепенно оттаял, повеселел, мы допили чай. Он рассказал, как ему жилось в санатории, что он скучал по занятиям, и по нашим с ним прогулкам, спросил, как поживает Йойо, и просил передавать ему привет. Сказал еще, что будет ждать нас в гости, если только такая знаменитая личность снизойдет до посещения его скромного жилища. Я пообещал, что непременно зайдем как-нибудь, и что Йойо ему понравится, и что он совсем не гордый, а очень добрый и веселый. На что Карандаш заметил, что раз Йойо мой друг, он ему уже нравится. Мы еще долго разговаривали, но я видел, что Карандаш устал и ему нужно отдохнуть. Поэтому не стал засиживаться. Карандаш предложил мне остаться заночевать, но я отказался, сказав, что Йойо будет волноваться. Ведь я даже не сказал ему куда пойду, но что я непременно приду на днях с ночевкой. На том мы и расстались.
А когда вышел из подъезда и направился в сторону интерната, то вдруг услышал, как меня кто-то окликает. Обернувшись с изумлением увидел Лайлу. Девчонку из прежнего лицея для одаренных. Мы с ней одно время вместе ходили в художественную школу, пока я не начал заниматься в студии. Она изменилась, так что я не сразу узнал ее. Отрастила свои светлые и тонкие волосы, которые до этого стригла очень коротко и оттого временами была похожа на одуванчик, а сейчас выглядела совсем неплохо. Похоже, что наша встреча ее обрадовала. Во всяком случае, она смотрела весело и удивленно.
– Вот не ожидала тебя здесь увидеть? Каким ветром занесло, давай рассказывай? Не торопишься?
Я ответил, что не тороплюсь, куда мне было торопиться, и что приходил в гости к своему учителю. Она засмеялась и сказала, как удачно, что она тоже никуда не торопится и, значит, есть время поболтать. Да уж, болтушка она была еще та! Ее так и звали в лицее Лайла-Помолчи! Кого угодно могла заговорить. По-моему, это и был ее настоящий талант. Так что я сильно не напрягался, зная по опыту, что говорить в основном она будет сама, и мне не нужно особо стараться в поддержании разговора. Так, собственно, и вышло. Мы двинулись дальше по улице. Лайла без умолку трещала про свой новый дом, как ее там хорошо приняли, какие им подарки спонсоры делают и куда их возили и что показывали, вот только в личной жизни не везет. Очередной парень, из городских, такой попался никчемный. Тут Лайла надула губки и хитро посмотрела на меня.
– Ну а ты, как устроился, что молчишь? Может и подружку уже завел?
Я сказал, что у меня все нормально, все по-прежнему. И она вновь принялась разливаться соловьем, заметив между делом, что раз я по-прежнему свободен, то мы могли бы оказать друг другу моральную поддержку, объединиться перед лицом этого сурового и несправедливого мира, и вспомнить старую дружбу. Я правда, не помнил, чтобы мы были особенно дружны прежде. Может немного больше, чем с другими из-за совместных посещений художки. Я скептически хмыкнул, а Лейла принялась с энтузиазмом и восторгом развивать дальше эту, как ей показалось, удачную мысль, решив в итоге, что наша встреча – это рука судьбы и не нужно противиться ее воле. Лайла была просто невероятно компанейской девчонкой, с репутацией своего парня. С ней было довольно просто. Тем более, что главной твоей задачей было делать вид, что слушаешь. Но я как-то не представлял, что может нас еще связывать, кроме недолгого общего прошлого. Поэтому постарался, как можно деликатней объяснить ей, что никак не в состоянии сейчас заниматься чьей-либо моральной поддержкой, так как готовлюсь к поступлению в вуз. Да и просто не гожусь на роль ее парня, о чем она сама прекрасно знает.
На Лайлу это не произвело должного впечатления, зато дало ей новый повод порассуждать о недостижимости идеала в представителях противоположного пола, но что я не должен отчаиваться, так как она видит во мне скрытый потенциал и берется вывести его на всеобщее обозрение. Я, однако, неблагодарно не внял своему счастью и продолжал упорствовать. В конце концов, ей пришлось смириться с тем, что я так и останусь наедине со своим потенциалом. Что меня вполне устраивало. Впрочем, это ее совсем не расстроило, и она продолжила все так же безмятежно болтать о различных пустяках. Я как-то задумался под ее неумолчное тарахтение, пока не обнаружил, что мы уже на подходе к нашему «дому с привидениями».
– Постой, постой, – перебил я ее, очнувшись от раздумий. – А ты, собственно, куда шла-то?
– Сначала я шла в книжный, потом собиралась заглянуть к одной знакомой, но вот встретила тебя, какая удача, согласись! И теперь мы идем к тебе в гости, разве не так?
Это было как-то неожиданно, даже внезапно.
– Ты в этом уверена?
Расслабился называется, потерял бдительность, и теперь если срочно ничего не предпринять, придется вести Лайлу в гости. Что я только там с ней делать буду? Как назло, ничего достойного в голову не приходило, а быть грубым мне не хотелось. Я попытался намекнуть ей что может как-нибудь в другой раз, но она решительно помотала головой, заявив, что в другой раз будет другой раз, а сейчас самое время для этого раза.
– Да как ты не понимаешь, если я сейчас не увижу, где ты живешь, я вся изведусь от любопытства. Тем более, что все наши, кто остался здесь в городе, по-прежнему, видятся друг с другом, а ты один пропал и не даешь о себе знать.
– Лайла, там нет ничего интересного и потом, тебе обратно далеко добираться будет!
– Ты меня проводишь на остановку, и я прекрасно доберусь! Ничего интересного, говоришь? А откуда тогда у тебя шрам на подбородке?
Я машинально прикрыл рукой подбородок. Но было поздно. Лайла продолжала с легкой насмешкой разглядывать мое лицо, даже замолчала, явно ожидая ответа.
– На физре о снаряд ударился. Ничего криминального и сенсационного.
Она немного поохала и, потом, к моему большому облегчению, принялась вдохновенно рассказывать о новом учителе физкультуры в своей школе. Такой молоденький и симпатичный, но просто кошмар, какой зверь! Гоняет их почем зря, так что даже глазки толком не построишь.
– Ну ты представь, Хьюстон! – громко хохотала она. – Стоишь перед ним с красной физиономией и выпученными глазами, едва дышишь после километровой пробежки и пытаешься при этом свою самую обольстительную улыбку изобразить. А он в ответ на это тебя еще и отжиматься посылает. Садист! Такой в итоге оскал получается, что просто ужас-ужас! Я бы на его месте уже давно сбежала! Зато посещаемость стопроцентная! Такие мы с ним стройняшки скоро станем, прям закачаешься!
Я ответил, что рад за нее, но мы, в общем-то уже пришли. Она окинула взглядом окутанные зеленоватой дымкой буйные заросли интернатского парка. Там вовсю хозяйничала весна, набрасывая легкую изумрудную вуаль на посвежевшие после зимнего сна деревья. Бурую прошлогоднюю листву, плотным ковром устилавшую землю, пронзала юная травяная поросль, и в ней солнечными пятнами золотились куртинки первоцвета. От старых ворот, где мы остановились, тянулась вглубь центральная аллея, в конце которой высился наш «дом с привидениями». Картина была просто сказочная. Лайла долго смотрела на дом, потом удивленно спросила:
– Что это? Что это за архитектурный франкенштейн! Да это же какой-то древний монстр! Ты что в самом деле здесь живешь? Ты меня не разыгрываешь? Он вообще обитаем?
– Да, более чем. А еще здесь водятся привидения!
Сказал, и прикусил в досаде язык. Думал напугать, но сообразил, что кого-кого, а Лайлу это только пуще раззадорит. Так и вышло! Она восхищенно завизжала и воскликнула, что я должен непременно ее познакомить с парочкой! Поэтому пришлось сказать, что они не любят посторонних и вообще сейчас в отпуске. Лайла засмеялась и, похлопав меня по плечу, снисходительно заметила:
– Хьюстон, так и скажи, что не хочешь меня в гости вести. Я не обижусь. Я ведь знаю какой ты у нас сам по себе. Недотрога и стесняшка! Кстати, Хьюстон! – воскликнула она вдруг, преувеличенно изобразив удивление: распахнула большие голубые глаза и часто заморгала ими, прикрыв ладошкой рот. – Да ты ведь ни разу, за всю дорогу, не покраснел! Да что с тобой такое?
Конечно, я тут же залился краской, и Лайла так же демонстративно облегченно перевела дух. Она, в общем, была славной девчонкой. И неужели прям так заметно, что я не хотел гостей.
– Ты в самом деле не обижайся, ладно, – сказал я. – Может, действительно, в другой раз…
– Ну, конечно! Тем более, я знаю теперь, где ты прячешься! Да и потом, в самом деле поздновато будет, еще не успею на вечернюю проверку. У нас этим так строго, что просто противно. Без сладкого, конечно, не оставят, но целый час нотации нудеть будут, да еще в другой раз не отпросишься.
Она вздохнула с сожалением. Особой любовью к дисциплине Лайла не отличалась. И в лицее все норовила улизнуть в город, погулять подольше и подальше от бдительных воспитателей. Даже в художке занятия пропускала. Доходила со мной до школы, говорила: пока, и убегала с каким-нибудь очередным знакомым мальчишкой.
– А у тебя здесь, – продолжила она и глаза у нее засверкали, как у ребенка при виде кондитерской или в предвкушении веселого приключения, – я так и чую, пятью минутами не обойдешься! Так что, не переживай, так легко от меня не отделаешься.
Я проводил ее до остановки и посадил в автобус. И пока автобус не тронулся, она все махала мне из окна рукой и строила забавные рожицы, так что я не мог сдержать улыбки.
