Текст книги "Хьюстон (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Глава 12 Из дневника Сина
Ну, привет! Я что девчонка что ли, не было у меня никогда дневника! Не стал бы я такую глупость делать, когда каждый до него добраться может. Да и не люблю я чернилами руки пачкать. А, впрочем, дневник так дневник, пусть будет, мысленный конечно. Такой у каждого есть. Где-то в чулане памяти валяются листки, на которых записано, что мы всю жизнь себе в башке бормочем. Так и бывает, то один из них, то другой под руку попадется, перечитаешь. И снова все перед глазами…
– Тедди, а Птица с вами была?
– Да, с нами.
– И все? Больше ты мне ничего сказать не хочешь?
Тедди сидел за столом и старательно делал вид, что занимается. Но я видел, как напряжены у него плечи, как он в десятый, наверное, раз пытается читать один и тот же абзац, держа на нем палец, и каждый раз сбивается, нервно грызя кончик карандаша.
– Уехали и приехали, что еще?
– И этот урод, Хьюстон, тоже там был?
Он промычал утвердительно, не повернув головы. Это было совсем на него не похоже, чтобы Тедди не стал долго, нудно и заумно рассуждать, пересказывая все ошибки и промахи окружающих, все несправедливости и обиды, с которыми ему пришлось столкнуться. Такое редко случалось. Одно это уже могло насторожить. Он стал немногословным и замкнутым, стоило мне только спросить о поездке. Так же, как и Птица…
– Ты не говорила, что хочешь поехать.
– Да, в последний момент решила.
В последний момент, ну-ну! Она отвернулась к окну и стала небрежно накручивать на палец прядь волос. Прядь была недлинной, скоро закончилась, и Птица начала снова.
– Ну и как, понравилось? Где были?
– Да, неплохо. В парке, а потом в музее…
Взгляд у нее посветлел и стал таким отрешенным, что мне захотелось взять ее за плечи, легонько тряхнуть и сказать:
– Эй, я еще здесь! Ты меня видишь?
Но вместо этого спросил:
– Расскажешь?
– Расскажу, только потом ладно. Мне заниматься надо.
Она рассеяно полистала учебник, потом посмотрела на меня все тем же отстраненным, словно внутрь себя обращенным, мечтательным взглядом:
– Не опоздаешь на тренировку?
У меня не было в этот день тренировки, она была накануне, вчера, черт бы ее побрал. Птица забыла об этом, а может и нет. Может просто отделаться хотела, деликатно. И ничего она мне не собиралась рассказывать…
Я снова посмотрел на Тедди. Он едва заметно поежился, и я не выдержал, заорал:
– Говори, что там было в этой вашей гребанной поездке, или мне вытрясти из тебя правду!
Тедди дернулся, глаза его за стеклами очков заметались, и он, наконец, начал рассказывать, сбиваясь и путаясь. А когда закончил мне захотелось его ударить, очень сильно ударить.
– Зачем вы это сделали, Тедди? – спросил я, едва держа себя в руках.
– Да ни за чем, по приколу просто. Тебе что жалко этого придурка?
– Черт с ним, с этим придурком! Тедди, зачем вы потащили с собой Птицу?
– Никто ее не тащил, сама вцепилась как клещ.
– И я правильно понял, что ты бросил их там потом одних?
– Син, а что еще мне было делать? Она сама меня прогнала, кричала как сумасшедшая, обзывалась.
Грандиозно! Обзывалась! Фантастика! Я все же не выдержал, тряхнул пару раз этого недотепу, он даже заскулил слегка. Сказал, что понимаю: Йойо и все такое прочее. Но если он еще раз попытается хоть близко Птицу в это впутать, то я с ним по-другому поговорю. У самого внутри все перевернулось, как представил, что они там весь день вместе были, сидели рядом, руками касались, разговаривали. Знать бы, о чем? Да уж устроил Тедди дело, лучше не придумаешь. Как же можно было после такого, бедняжку без внимания и помощи бросить! Он ведь такой несчастный! Тьфу, урод он несчастный! Откуда только взялся на мою голову. Чтобы совсем с ума не сойти, пошел снова к Птице, смел у нее со стола все учебники, тетрадки обратно в рюкзак и говорю:
– Хватит мозги ломать, пошли, погуляем пока погода хорошая!
Она поворчала немного, что, вот, сам не занимаешься и другим не даешь. А потом засмеялась, как обычно, оделась и мы ушли. До самого вечера, пока совсем не стемнело, по городу бродили, держась за руки, целовались, конечно. По всем нашим любимым местам ее провел, пока она прежней не стала, моей. Вот только, что дальше с этой бедой делать я не знал…
Глава 13 Большая осенняя уборка
Зарядили проливные дожди, смывая остатки позолоты с поникших кустов и деревьев. Дни словно съежились, стало резко и рано темнеть. Оголившийся парк нагонял тоску. Еще не затопили, и в комнатах было влажно и холодно, особенно по ночам, когда стылый воздух легко проникал сквозь тонкие одеяла. Чтобы не трястись от озноба, спать приходилось, натянув на себя джемпер. Даже Йойо притих и очень редко брался за гитару, в основном, чтобы развлечь своих ночных приятелей. А вечерами все чаще сидел на кровати, закрыв глаза и словно уснув. Но на самом деле не спал, потому что время от времени что-то спрашивал у меня совершенно бодрым голосом. Я даже немного встревожился и спросил, может он заболел. Йойо посмотрел, как бы сквозь меня, и сказал:
– Хьюстон, а ты когда-нибудь хотел отправиться неважно куда, но далеко-далеко и непременно пешком. Чтобы идти сначала по лесной дороге, слушая шум ветра в кронах деревьев, где-то высоко-высоко над собой, потом по едва приметной луговой тропинке, под шелест трав и птичье пение, и дальше вдоль большой автострады, и чтобы тебя обдавал горячий воздух от проносящихся мимо машин, или берегом моря, так чтобы скалы, песок, свежий бриз и соленые брызги на лице. Так, чтобы чувствовать, что есть только ты и дорога, и нет ничего больше в мире.
– Не знаю, как-то не думал об этом.
Я больше люблю города: шумные улицы, высотки и маленькие особнячки, древние домишки, еще кое-где оставленные по недосмотру вездесущими застройщиками, одиноко и незаметно доживающие свой век в окружении современных многоэтажек, как зажившиеся на свете старички в толпе возмужавших внуков. Мне нравится представлять, как живут в домах люди, угадывать это по окнам: новым, красивым или старым, с облупившейся краской на рамах, и пыльными занавесками за серыми от уличной грязи стеклами. Это неприлично, я знаю, но мне нравится заглядывать вечерами в освещенные, открытые окна квартир. Не потому, что хотелось бы подсмотреть за людьми. Нет, мне это совсем неинтересно. Меня завораживает сам интерьер, он рассказывает свою историю о тех, кто там живет, об их вкусах и предпочтениях. Иногда я представляю себя на их месте. Представляю, как бы я обустроил свой дом, если бы он был у меня. Я бы обставил его совсем просто, только самое необходимое, чтобы любого, кто приходил в этот дом, охватывало чувство чистоты и свободы, как от синего весеннего неба и белых легких облаков на нем. И еще, чтобы непременно в доме были большие окна с частым переплетом. И льющийся через них солнечный свет широкими золотыми квадратами красиво лежал бы на чистых деревянных половицах, создавая ощущение уюта и покоя. А если выйти на крыльцо, невысокое и просторное, то можно увидеть залитый июньским солнцем луг с текущей вдали речкой, по берегу которой вьется сонная пыльная дорога и раскиданы живописные купы деревьев с пышными кронами. Где-то я уже видел такое. Иначе почему эта картинка каждый раз отчетливо, со всеми деталями, встает у меня перед глазами, когда я думаю о своем воображаемом доме. Еще я хотел, чтобы там был камин, чтобы холодными осенними или зимними вечерами, под шелест дождевых струй о стекло или неслышное кружение снегопада за окнами, любоваться веселым танцем огненных язычков на потрескивающих поленьях. Большой просторный дом, наполненный воздухом, светом и теплом. А оказаться одному в дороге… Наверное, мне было бы некомфортно. Не одиноко, нет. Я привык к одиночеству, а просто неуютно.
Больше Йойо ничего не сказал. И я как-то забыл об этом разговоре, пока через несколько дней Йойо не исчез. Как раз, когда впервые после череды затяжных дождей из-за облаков не проглянуло робко бледное, утомленное солнце.
Тем утром, я проснулся от того, что кто-то легонько потряс меня за плечо. Открыл глаза и увидел довольную физиономию Йойо. Казалось, каждая веснушка его сияла вместе с медно-ржавой шевелюрой, выбивавшейся из-под черной вязаной шапочки. Он был в своей уличной куртке, из-за спины торчала гитара, надежно упакованная в чехол, вокруг шеи был замотан новый полосатый шарф, который ему подарила Елка на день осеннего равноденствия. Я помнится, очень удивился, столь странному обычаю. Но Йойо сказал, что подарок непременно должен быть отмечен особым днем и этот день вполне соответствует внутренней сути презента. Если честно, в этот момент меня пронзило чувство острой зависти. Мне еще никто ничего не дарил на день осеннего равноденствия, да и на любой другой тоже, так чтобы это был личный подарок, не дежурный или там общепринятый, а только для тебя, в особенный день и от особенного человека.
– Бемби, – сказал Йойо ласково, – я отлучусь ненадолго. Не скучай, малыш.
– На обед не опоздай, – пробормотал я, еще не вполне проснувшись. Он засмеялся, потрепал меня по плечу и вышел, неслышно прикрыв за собою дверь. А я закрыл глаза и попытался снова уснуть. Был выходной, и можно было поваляться вволю в постели. Но почему-то уже не хотелось. Стало как-то тревожно и неуютно на душе. Я поскорее встал и, умывшись, отправился на общий завтрак.
В столовой было оживленно, пахло тушеной капустой и свежими булочками. Загрузив поднос, я уселся на свое место и привычно поискал глазами Птицу. Она еще не пришла. Еще никто из них не пришел, только у стойки с тарелками торчал пунктуальный Тедди. Завтрак заканчивался, когда показался Син. Он присел за столик к Тедди, взял его стакан с кофе, отхлебнул и поморщился. Птицы так и не было. Зато на горизонте показалась Роза, как всегда эффектная. Она тут же примостилась рядом с Сином, и они стали беседовать о чем-то негромко и очень мирно. Роза улыбалась Сину, не сводя с него глаз, и он отвечал ей своей обычной снисходительной усмешкой. Ушли они тоже вместе.
Я немного помаялся, не зная, чем заняться. Потом подумал, и решил навести порядок в нашем скромном жилище. Устроить по примеру весенней, большую осеннюю уборку, подготовившись к приходу зимы. Помыть полы, окошко, пыль протереть и все такое прочее. Фронт работы намечался не такой уж большой, завзятыми грязнулями мы с Йойо, в общем, не были, но освежить обстановку не мешало. Начал с посуды, загрузил в тазик стаканы, тарелки, ложки, подкопченный с одного бока котелок, неизвестно откуда взявшийся, а также, забытый кем-то из ночных людей, большой, красный термос. Его зеркальное нутро еще немного пахло пряностями, что внезапно пробудило во мне воспоминания о первой ночи с адептами Йойо и горячем ароматном напитке. Попутно выкинул пару пустых лимонадных бутылок, да сухой кусочек старого сыра со следами мышиных зубов, завалявшийся в углу тумбочки. Оттащил тазик с посудой в умывалку и хорошенько все отдраил с хозяйственным мылом. Помыл стол, вытер пыль, и принялся за окно. Оно уже явно нуждалось в основательной чистке.
Разложил по местам вещи. Даже не поленился, вытряхнул, высунувшись из окна, наши с Йойо покрывала с кроватей и одеяла, заодно проветрил комнату. Интернатский парк, омытый дождем, блестел под лучами солнца влажными темными стволами деревьев, лужами, в которых плавали чуть притопленные, тускло-желтые кораблики листьев. Всей своей печальной утомленной наготой напоминал о тленности бытия. И был прекрасен. Удивительно, но природа, особенно там, где ее не коснулась человеческая цивилизация, умудряется даже в пору увядания, да и в любом сезоне и при любой погоде, являть собой образец гармонии и красоты. Меня всегда изумляло и приводило в восхищение то, как собранные с одного луга разномастные полевые цветы, в каком бы количестве или порядке вы их не составили, в букете неизменно будут выглядеть так, словно побывали в руках опытного флориста с отменным вкусом. Я еще немного полюбовался пейзажем, надумав по окончании уборки выйти, поработать, и, смахнув с подоконника несколько залетевших со сквозняком березовых листьев, закрыл окно. В воздухе уже чувствовалось приближение холодов, и в комнате заметно посвежело.
Подметая, нашел под кроватью Йойо смятый лист бумаги, развернув который с изумлением прочел накарябанные его мелким летящим почерком строчки: «Бемби, похвально твое рвение к уборке. В стремлении к тотальной чистоте, ты сокрушить готов преграды все. Только Йорика не выбрасывай». Я несколько раз перечитал послание, заподозрив в соседе провидческие способности, но потом, сообразив, рассмеялся, удивляясь уже собственной наивности. Естественно было с его стороны предположить, что если уж я добрался с веником или тряпкой до дальнего угла под его кроватью, то дело приняло серьезный оборот, и его любимому Йорику грозит опасность. Йориком был загадочной породы цветок. Предположительно цветок, так как пока он представлял из себя лишь грязный глиняный горшок с землей. Но Йойо утверждал, что где-то внутри него, завернувшись в гумус словно в мягкое, пуховое одеяло (это Йойо так сказал, не я) спит прекрасный, удивительный цветок. А когда я заметил, что он что-то долго спит, ответил, мечтательно закатив глаза:
– Придет зима и пройдет зима, и мир вновь изменится, как уже не раз бывало. Шум талых вод заполнит пространство, проникнув в тайные норы спящих во тьме. И тогда пробудятся они ото сна и поймут, что их время пришло, и выйдут на поверхность, чтобы увидеть зарю нового дня и воспеть ее. И тогда свершится предначертанное.
– Это ты про лягушек, – неосторожно заметил я.
– И про них тоже, – сказал Йойо и обиженно засопев замолчал.
Не знаю, что он имел против лягушек, но мне они нравились. Особенно, когда весной начинали свои хоровые спевки. Помню, как однажды в санатории мы возвращались вечером из похода. Путь шел через мост, перекинутый через широкую с низкими заболоченными берегами речушку. Был дивный майский вечер. Сиреневые сумерки пахли дымом, это в поселковых садах жгли прошлогоднюю листву. Было тихо и песни земноводных разносились далеко окрест. А когда мы вступили на мост, я вдруг почувствовал, как вокруг меня завибрировал воздух, от голосов, наверное, не одной сотни пучеглазых артисток. Было так здорово и необычно ощущать, как эта вибрация пронизывает тебя. Я даже замедлил шаг, отстав от остальных, чтобы подольше побыть в эпицентре лягушачьей музыкальной феерии.
– Так, выходит, там спит лягушка, – уточнил я, в основном для того, чтобы Йойо перестал дуться, заподозрив в моих словах насмешку.
– Только такой далекий от понимания истинной сути вещей и явлений природы юный городской дикарь и недалекий варвар как ты, Бемби, мог спутать цветок и лягушку. – недовольно проворчал он. – Прекрасный и непостижимый в своей красоте цветок, и вульгарную, хотя тоже в своем роде непостижимую, лягушку.
– Но ведь ты говорил о каких-то спящих во тьме..
– Да, говорил, пока ты меня не перебил со своими лягушками.
Он еще немного подулся, а потом решил сменить гнев на милость и продолжил, заметив, что не может оставить меня в неведении относительно Йорика, так как считает его своим другом и полноправным жильцом нашей комнаты и мне пора с ним познакомиться. Хотя бы пока заочно, чтобы я успел проникнуться. Проникнуться Йориком я уже успел. Он, хоть и находился в коматозном состоянии, был весьма шустрым малым и кочевал по комнате, оказываясь то под моей кроватью, то в шкафу среди вещей. А однажды чуть не свалился на меня со шкафа. Я не раз извлекал его из своей тумбочки и, как-то, даже из-под подушки, заработав при этом шишку. При том, что Йойо клятвенно заверял меня, что он здесь ни при чем, и Йорик сам прыгает с места на место в поисках наиболее благоприятных климатических условий. Я, разумеется, ему не поверил, но вместе с тем никак не мог застать за перепрятыванием горшка.
– Так вот, – Йойо снова мечтательно воззрился на потолок, предварительно окинув меня подозрительным взглядом. Я послушно вытаращил на него глаза, напустив на себя серьезный, задумчивый вид. – Свершится предначертанное. Песнь торжествующей жизни проникнет сквозь мрак ожиданья и сна, в движенье придет пробуждающей силы начало. Тогда ты увидишь, как мало-помалу рождает чудесное древо земля!
– Так дерево или цветок? – уточнил я. – Ты, Йойо ничего не попутал, может там все же лягушка?
Не так много мне представлялось случаев подразнить Йойо, и я не собирался упускать своего шанса. Он с жалостью посмотрел на меня и, великодушно махнув рукой, сказал снисходительно:
– В свое время узнаешь!
И добавил ехидно:
– Ну и зануда же ты, Хьюстон! Хуже Тедди!
– Это невозможно, – я рассмеялся, – Тедди не превзойти, он – чемпион.
– А я и не говорю, что ты лучше, ты – хуже! – парировал он и швырнул в меня подушку. Мы оба расхохотались, а потом довольный Йойо ласково похлопал Йорика по грязному глиняному боку и запихнул под тумбочку.
Я, конечно, слышал, что часто люди от одиночества заводят себе каких-нибудь воображаемых или необычных «друзей». И даже искренне привязываются к ним, наделяя всей полнотой чувств. Но Йойо меньше всего был похож на человека, страдающего от одиночества, скорее наоборот. Уж чего-чего, а общения ему хватало с избытком. Иногда сидя среди толпы его ночных гостей, я тихо радовался своей незаметности и неинтересности для них, временами даже сочувствуя Йойо постоянно находившемуся в фокусе внимания, доброжелательного, но интенсивного и, наверное, утомительного. Хотя Йойо никогда не строил из себя суперзвезду, не капризничал, не раздражался на гостей, всем улыбался и часто шутил. И если его просили спеть – пел. Лишь иногда становился задумчивым. В такие минуты его никто не трогал. Когда гости расходились, тем же путем, что и пришли, я, если еще не спал, часто замечал, как Йойо сидел, скрестив ноги и, устало опершись на гитару, отрешенно и немного грустно смотрел перед собой. Поймав мой вопросительный взгляд, он обычно говорил, улыбнувшись: «Спи, Бемби, сил набирайся.» А когда я интересовался, собирается ли он сам ложиться, отвечал: «Все нормально, малыш, я отдохнул уже.»
Однажды, видя, что я все еще продолжаю смотреть на него, снова взял в руки гитару и негромко начал напевать колыбельную, старую детскую песенку про звездочку, которая сияла-сияла себе на небе, а потом задремала, да и упала на землю. И пока она летела, кто-то успел загадать свое самое заветное желание. Я невольно улыбнулся, уж очень у Йойо был забавный вид, а потом завернулся поуютнее в одеяло, и меня накрыла волна такого покоя, что глаза сами собой стали закрываться. Уже засыпая, вспомнил вдруг, как в клинике я иногда пробирался ночью в ванную комнату, так называлось помещение, где мы обычно умывались, и зачарованно смотрел в темное окно на горевшие вдали огни большого города. Они сияли и переливались, словно звездное небо и были хорошо видны с высоты седьмого этажа, на котором располагалось наше отделение. Впрочем, болтаться где ни попадя после отбоя строго запрещалось, и если меня случайно ловили, то наказывали.
Мне снилось под колыбельную Йойо, что я снова стал маленьким и подобно звездочке лечу по ночному небу, а внизу озаренные лунным светом стоят на большом лугу мои совсем еще молодые родители, машут мне руками и улыбаются. Я чувствовал их любовь, и эта любовь окутывала меня уютным теплым облаком, не давая упасть. Ветер гнал по высокой траве широкие серебристые волны, и казалось, что отец с матерью стоят на маленьком островке посреди зыбкой морской равнины. Когда я проснулся утром, меня еще долго не покидало это светлое, согревающее чувство их любви, хотя подушка почему-то была мокрой от слез.
Я нашел Йорика под своей кроватью. Он забился в самый дальний и темный угол. Мне показалось, что вид у него был какой-то заброшенный и грустный, если только можно так выразиться о старом глиняном горшке. Я с трудом, подцепив черенком метелки, вытащил его на свет, при этом весь испачкался в пыли. Посмотрел на несчастного компаньона, как его иногда называл Йойо.
– Что бросил тебя твой хозяин, – сказал я горшку, – а сам гулять отправился. Вот предатель. А ты, бедный, сиди в пыли под кроватью, света белого не видючи. Эхе-хе-хе!
Мне показалось, что горшок еще больше опечалился, и от него прямо-таки повеяло тоской. Надо же, как воображение разыгралось.
– Да ладно, не грусти – утешил я Йорика, – вернется скоро твой приятель, никуда не денется. Только что же ты опять под моей кроватью делаешь? А? Молчишь, не знаешь, что сказать? Эх, ты, бедолага! А знаешь дружище, в чем-то мы с тобой похожи, хоть и принадлежим к разным видам. Неуклюжие и бестолковые оба и непонятно зачем на свете живем. И ты может потому и прячешься по темным углам, что сам себе не рад. Только тебе проще, ты – маленький, нырнул под койку и не видно тебя, а мне куда деваться с моими габаритами, под одеяло залезть, да и на глаза никому не показываться?
Я вдруг опомнился, что уже минут десять, сижу и беседую с грязным глиняным горшком все больше погружаясь в пучину мировой скорби.
– Тьфу, Йорик! Ну ты и фрукт! Прекрати тоску нагонять, а то и в самом деле выкину. А Йойо скажу, что ты сам сбежал.
Я даже расхохотался при мысли, как славно было бы в свою очередь подшутить над Йойо за его постоянные розыгрыши с перемещениями Йорика. Конечно, выбрасывать горшок я все равно не стал бы, все же он был не моим. Да и жалко его. Йойо расстроился, если бы Йорик вдруг пропал, но подшутить немного над соседом было очень соблазнительно. А еще меня одолело такое сильное желание раскопать сухую, в комочках землю и посмотреть есть ли там на самом деле что-то типа косточки или зернышка. И может по его внешнему виду определить, что за овощ такой там прячется. Я даже потыкал пальцем грунт, но потом решил не нарушать покой странного любимца Йойо. Стало как-то не по себе, словно я украдкой захотел порыться в чужих вещах. Поэтому, протерев горшок тряпкой, поставил Йорика на окно, чтобы погрелся на солнышке. Может прорасти надумает. Остепенился бы тогда, перестал скакать по комнате, сея вокруг себя мелкую земляную пыль. Потом, набрал в кружку воды и полил. Надо сказать, что Йойо частенько выплескивал в горшок остатки кофе, чая с молоком и даже компота, когда ему было лень тащиться в умывалку споласкивать свой стакан. Цветку это нравится, уверял он. Вот только кисель Йорик не любил, опять же со слов Йойо. А когда я спросил его, в чем это выражается, спросил не из вредности или желания посмеяться над странностями соседа, а действительно стало любопытно, то Йойо, не моргнув глазом, ответил:
– Его тошнит.
И глядя на мое обескураженное лицо, расхохотался:
– Это шутка, Хьюстон. Просто горшок цвет меняет. Что, разве не заметно? Экий ты, Бемби, невнимательный, ничего замечать не хочешь. Вот гляди!
Он вылил остатки стоявшего перед ним в стакане киселя в горшок, предварительно извинившись перед Йориком. Студенистая масса быстро впиталась в грунт, оставив на его поверхности глянцевую пленку. И спустя какое-то время мне показалось, что на стенках горшка проступили бледно-зеленые пятна едва различимые сквозь грязные разводы. Впрочем, может они там и раньше были, я не приглядывался.
– Ну что, убедился, – торжествующе сказал Йойо. Он залил горшок водой, что-то тихо бормоча себе под нос, и затолкал под кровать.
В общем, с Йориком вопрос был решен. Осталось только помыть полы. Я набрал в тазик воды, разулся и, закатав штанины, стал, пыхтя от усердия, орудовать тряпкой, стараясь не сильно брызгать. Раздался стук в дверь. Ну, конечно, в самый неподходящий момент кому-то вдруг что-то срочно понадобилось. Увидел входящую Птицу и застыл с мокрой тряпкой в руках. Она посмотрела удивленно на мои босые ноги, на лужи воды вокруг и звонко засмеялась, а я привычно покраснел.
– Хьюстон, прости, – сказала она, закончив, наконец, смеяться, – ты очень мило выглядишь.
Я, сгорая от смущения, тоже выдавил жалкое подобие улыбки. Тогда Птица прошла в комнату, старательно обходя влажные разводы, и пальцами как гребешком зачесала мне назад, упавшие на глаза, волос. Потом приложила свои прохладные ладони к моим пылающим щекам и сказала:
– Это чтобы ты не сгорел совсем. Нет, в самом деле, Хьюстон, ты такой милый, босиком и с этой тряпкой. Я бы даже помогла тебе, но вот срочно идти нужно. Спросить только зашла. Ты ведь часто в городе бываешь, не знаешь, где там библиотека?
Библиотека? Зачем она ей? Я не мог ничего толком объяснить, пока она пыталась остудить мне лицо своими мягкими нежными ладошками. Мысли путались и только хотелось, чтобы она подольше их так держала, перемещая с щек на лоб, виски, шею. Потом пролепетал все же, как добраться. Сказал еще, что, если она не очень торопится, я бы закончил здесь по-быстрому и мог с ней сходить. Показать где, чтобы не блуждала. Она задумалась, опустила руки, стала серьезной и даже слегка нахмурилась. Может, не одна шла, может с Сином. А я, дурак, влез. Забывал я как-то про него, когда она вот так рядом была. А не надо было. Хотя, если бы с Сином, то не спрашивала бы. Он город как свои пять пальцев знает. Стоп-стоп, а ведь верно, отлично знает. Только раз она к нему не пошла, значит, его сейчас нет поблизости. Да и потом, что здесь такого. Я же не на свидание набиваюсь, а помочь, да и…
– Все равно сегодня собирался в центр выбраться.
Врун. Ну и пусть, по дороге можно придумать, зачем я туда собирался. Птица снова посмотрела на меня серьезно и сказала нерешительно:
– Спасибо. Только если ты мне дорогу покажешь, а дальше я сама, хорошо.
– Ну, конечно.
Мне от радости запеть захотелось, как Йойо, какую-нибудь трель выдать. Но я все же уточнил.
– А Син где?
– Они все в киношку пошли. Ну ладно, заканчивай. Я тебя на улице подожду.
И ушла одеваться. Я немного опешил: в кино, без Птицы? Син, Роза, Тедди, Джет, остальная компашка? А Птица в библиотеку? Интересное кино выходило. Может, поссорились? Да ладно, по ходу дела разберемся. Я заметался по комнате. Кое-как затер лужи и стремительно одевшись, выскочил на улицу почти сразу вслед за Птицей.
