Текст книги "Хьюстон (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Глава 27 Тайное свидание
Занятия в студии закончились раньше, чем обычно, и я успел в интернат к общему ужину. Ни Сина, ни Птицы в столовой не было. Мне стало грустно, но, возвращаясь в комнату, я внезапно разглядел в пустом и темном коридоре ее тонкую фигуру. Она стояла у окна, зябко обхватив себя руками, хотя одета была тепло, словно только пришла с улицы.
– Хьюстон, – окликнула она меня громким шепотом. – Подойди сюда.
Я повиновался. Приподнявшись на цыпочки, Птица шепнула мне в ухо, защекотав волосами щеку:
– Приходи сейчас на качели. Дело есть, – и заговорчески добавила. – Только никому не говори, даже Йойо.
Заинтригованный, в радостном предвкушении, я быстро оделся и поспешил на встречу. У самой двери меня внезапно окликнул Йойо:
– Далеко собрался, Хьюстон?
Что-то было в его голосе такое, что заставило меня притормозить:
– Нет, не далеко, – я взялся за ручку.
– Не ходи, Бемби, не надо.
– Я ненадолго.
Вид у Йойо был какой-то нездоровый, невеселый такой, и я спросил на всякий случай:
– С тобой все в порядке?
– Со мной да, – буркнул он хмуро и добавил. – Оставь их в покое.
– Кого их? – я уже в нетерпении приплясывал на месте, разговор мне не нравился.
– Сам знаешь кого. Это не твоя история, Бемби.
– Я тебя не понимаю.
– И не надо, просто послушай совета старика, детка.
– Я думал, ты не любишь Сина.
Меня задели и расстроили его слова. Мне казалось, что Йойо на моей стороне. И с чего я это взял. Мы просто жили в одной комнате, и мне было приятно считать Йойо своим другом. Но вполне возможно, с досадой подумал я, что сам Йойо считал по-другому. С Сином у него были довольно прохладные отношения. Нет, не вражда, просто холодок. А Птица ему нравилась. Не то, чтобы он был влюблен, хотя кто ведает, что там творилось в его лохматой, рыжей башке, но относился он к ней очень по-доброму, как ни к кому другому.
– Дело не в нем, Хьюстон, дело в тебе…
Он хотел сказать что-то еще, но я уже шагнул за порог.
– Извини, Йойо, я спешу.
Когда я добрался до места, Птица была уже там. Сидела на узкой, шаткой доске, висящей на крепкой дубовой ветке, и слегка раскачивалась. Я смахнул со скамейки снег и уселся на спинку, гадая, зачем ей понадобилось устраивать это тайное свидание. Она несколько раз сильно оттолкнулась ногами от накатанной дорожки, качели негромко заскрипели, с дрогнувших веток посыпалась снежная пыль, и вдруг спросила:
– Ты, когда-нибудь с девчонками встречался?
Я не сразу нашелся, что сказать. Птица любила заставать меня врасплох откровенными замечаниями и вопросами, так, что я терялся, не зная, что ответить, и только мучительно краснел в замешательстве. Вот и на этот раз смог лишь промычать что-то невразумительное. Она довольно рассмеялась:
– А ты нашей Магде нравишься.
Я снова неопределенно хмыкнул. Меня вдруг охватило разочарование: уж не по ее ли просьбе, она меня сюда вызвала. Магда была неплохой девчонкой. Я иногда ловил на себе ее странные взгляды, мы даже болтали пару раз, о чем не помню. Но мне совсем не хотелось, чтобы Птица пыталась с помощью Магды внести разнообразие в мою унылую личную жизнь.
– Передавай ей привет, – только и смог сказать я в ответ. Но она сердито фыркнула:
– Вот еще!
И, похоже, обиделась, непонятно на что. Снег снова повалил крупными хлопьями, но густая крона огромного дуба, в переплетении ветвей, которого едва слышно шелестело еще довольно много убитых морозом листьев, осаждала его на себя, покрываясь толстой пуховой периной. Мы были под ним словно в шатре, где-то за плотной вуалью снегопада темнели деревья, едва пробивался свет фонарей с аллеи, и было очень тихо.
– Хьюстон, – голос у нее изменился, стал глубже что ли. Птица посмотрела на меня смущенно и в то же время испытующе. И я вдруг понял, что она волнуется.
– Могу я попросить тебя кое-что сделать.
– Да, конечно, – сказал я, не думая ни о чем таком. Она ненадолго замолчала, болтая ногой и покачиваясь, словно в раздумье. А потом произнесла негромко, так что я едва расслышал:
– Поцелуй меня.
– Что?
Мне показалось, что я ослышался, что это мое подсознание, вдруг вырвавшись на свободу, шлет безумные сигналы мне прямо в уши, искажая реальность, и на самом деле она сказала что-то вроде, дай списать домашку или раскачай меня. Но она снова повторила чуть громче:
– Поцелуй меня.
Я уставился на нее, онемев от изумления. Птица, не отрываясь и не моргая, смотрела на меня своими огромными, словно темные холодные озера глазами, и была такой бледной и серьезной, что мысль, о том, что это какая-то шутка с ее стороны даже не пришла мне в голову. Она нервно моргнула, уголки губ у нее дернулись и стали медленно опускаться. Тогда я встал и, словно во сне, подошел к ней. Она соскочила с качелей и замерла в ожидании. На черном веере ее ресниц и прядях волос поблескивали серебром снежные звездочки. Это было так чудесно, что у меня перехватило дыхание. В морозном воздухе был разлит легкий, тонкий, и такой манящий аромат ее духов. Кажется, они назывались «Фламинго». Неловко обнял хрупкие плечи и почувствовал, как она едва сдерживает дрожь. Я распахнул куртку, чтобы прикрыть Птицу, и, наклонившись, несмело прикоснулся к ее приоткрытым, прохладным губам.
Никогда не думал, что выражение головокружительный поцелуй нужно понимать буквально. У меня действительно закружилась голова, стирая окружающий мир в сплошное снежно-золотое сияние, которое пробивалось в мое сознание даже сквозь плотно зажмуренные глаза. Ее губы были словно мед и вино, сладкие как мед и пьянящие как вино.
Я был абсолютно счастлив, когда целовал Птицу, и чувствовал, как ее теплые пальцы лаская перебирали пряди моих волос на затылке. Ее ладонь, скользнув под воротник рубашки, мягким, щекочущим движением коснулась обнаженной шеи, и я мысленно охнул от накатившей, горячей, сбивающей с ног волны. Почувствовал, как Птица прильнула ко мне, и на какой-то миг просто потерял голову. А может мы оба в тот момент сошли с ума, потому что, едва успев отдышаться, снова и снова приникали друг к другу, так словно от этого зависела наша жизнь, словно два измученных жаждой путника к источнику со спасительной влагой. И когда, наконец, смогли оторваться, еще долго стояли, тесно обнявшись, пока сердце постепенно не прекратило бешеную скачку и не приблизилось к своему обычному ритму. Меня переполняло необыкновенное чувство совершенной полноты счастья.
– Птица, – сказал я с трудом владея голосом, – я…
– Нет, Хьюстон, не надо, – быстро и как будто даже испугано сказала она. – Помолчи, пожалуйста.
И для верности прикрыла мне рот ладошкой. Я тут же прижался к ней губами и замолчал, а потом еще теснее сомкнул руки и, зарывшись лицом в ее, пахнувшие снегом и яблоком, волосы блаженно вздохнул.
Спустя какое-то время Птица, выбравшись из моих объятий, достала из кармана маленькое круглое зеркальце и посмотрелась в него, слегка сдвинув брови. Я тоже вгляделся и похолодел. На нижней губе, яркой и сочной, словно долька мандарина, слегка припухшей от моих сумасшедших поцелуев, расплывалось синеватое пятнышко. Я расстроено охнул и покаянно прошептал:
– Прости, вот скотина! Очень больно?
Она убрала зеркальце и сказала:
– Нет… Все в порядке.
И добавила:
– Не бойся, я тебя не выдам. – И пояснила. – Сину не выдам…
До моего все еще спутанного сознания не сразу дошел истинный смысл этих слов, и некоторое время я смотрел на нее, непонимающе моргая. Она взглянула на меня и тут же отвела глаза, но потом снова подняла их. Они были непроницаемо черными:
– Извини, Хьюстон. Не обижайся, ладно…
Мне показалось, что я пропустил удар под дых. Так значит, все это было… Значит, все по-прежнему… Да как такое возможно теперь! Сердце словно ножом полоснули. Я не был готов к таким крутым виражам. Наверное, лицо мое в тот момент стало каким-то не таким, потому что Птица испуганно отступила и часто, прерывисто задышала. Я попятился от нее в снежную карусель, и услышал, как она что-то закричала мне вслед, но не остановился.
Подобно бездомной собаке искал я укромную щель, забившись в которую мог, скуля от боли, зализать свои раны или сдохнуть, никого не обременяя. Тот же звериный инстинкт привел меня после недолгих метаний к заброшенному подвалу старой котельной. Стояла она на отшибе в дальней части парка, достаточно уединенно, и была общепризнанной курилкой и местом для приватных бесед. Вход в подвал, прятался под навесом, лепившимся к стене, и был огорожен шаткими перилами, на которых частенько сидели парочки. Спустившись по лестнице, ведущей к серой от грязи двери, в изнеможении рухнул на прогнившую деревянную ступеньку.
Я не распускал сопли лет с восьми. Просто, там, где прошло мое детство, это было не принято и считалось позорной слабостью, за которую можно было долго и жестоко расплачиваться. Но сейчас мне не было стыдно за неудержимо текущие слезы. Мне было просто плохо, невыносимо плохо. Пошарив по кирпичной кладке, в одном из тайников, о которых, впрочем, знали все, кто посещал это место, нашел, припрятанную каким-то доброхотом сигарету, помятый, но сухой коробок спичек, и закурил, судорожно затягиваясь и захлебываясь дымом и рыданиями. С непривычки, я так и не стал курильщиком, хотя освоил лет в двенадцать этот самоубийственный навык, дым показался мне особенно едким. Он обжег легкие, в горле запершило от горечи, и это было благом, потому что хоть немного отвлекло от мучительных мыслей, разрывавших мне мозг и сердце. Сигарета быстро закончилась. Я спалил ее до самого фильтра, так что она обожгла мне пальцы. И потом сидел, крепко прижав ладони к глазам, пока не почувствовал, как внутри меня стало пусто и холодно. Обратно в комнату я вернулся через окно, тем же путем каким проникали к нам ночные гости. Просто не хотел наткнуться на кого-нибудь в коридоре. Йойо молча распахнул раму в ответ на мой стук и, понаблюдав несколько минут, как я раздеваюсь, лишь кротко вздохнул. А потом сказал:
– Тебя Птица искала.
– Хорошо, – пробормотал я, – хорошо, что не нашла.
Я еще не готов был с ней встретиться. Зашвырнул в шкаф куртку и плюхнулся на кровать, с головой накрывшись одеялом. Йойо немного посопел у меня над душой, потом внезапно спросил:
– Бемби, мы тебе не помешаем?
Я едва не расхохотался от его внезапной, неуклюжей заботы, просто почувствовал, что если сделаю это, то не смогу остановиться. И этот смех не имел бы к веселью никакого отношения. Поэтому просто буркнул:
– Нет. Привык.
– Спасибо, чувак, – проникновенно сказал Йойо, продолжая топтаться рядом. Я поплотнее натянул одеяло на голову, и он ушел.
Скоро в комнате вновь стало тесно и жарко от завсегдатаев ночных посиделок. На меня как обычно не обращали внимания. Да я и сам лежал, погруженный в свои мысли, ничего не слыша и не замечая. Наивный дурачок Хьюстон, видимо, был нужен Птице лишь для того, чтобы досадить Синклеру за его непонятные игры с Розой. Глупый, толстый плюшевый медвежонок, с которым можно позабавиться, если у тебя хорошее настроение, можно даже поплакаться, уткнувшись в его мягкую синтетическую шкурку. И можно надолго забыть его под кроватью, случайно уронив на пол и даже не заметив этого. Вот только плюшевым мишкам, вроде, не полагается иметь собственных чувств. Какие чувства? Вы о чем? Они же игрушечные, у них нет ни души, ни сердца. А если и есть по недоразумению, то сами виноваты. Птица была честна со мной. Разве она сказала что-нибудь, что я мог бы неправильно понять. Вовсе нет, она ведь всего лишь просила меня об одолжении. О небольшой дружеской услуге. И это разве ее вина, что у меня начисто снесло крышу. Все правильно, логично и очень больно. Хотя, я должен быть благодарен Птице за то, что она подарила мне несколько минут совершенного невозможного счастья. Вот только узнав его, и тут же лишившись, я был обречен все оставшееся время мучительно тосковать о своей потере.
Глава 28 Утро следующего дня
Утро не принесло облегчения. В класс я пришел одним из первых, однако Птица, бледная до прозрачности, уже сидела там. Стоило мне взглянуть на ее губы, как по телу пробежала горячая волна, и я словно вновь ощутил их вкус, до ломоты в зубах, до одуряющей слабости. Я задержался возле нее, хотел сказать, что не в обиде за вчерашнее, но Птица даже не подняла на меня глаза. Она сидела, напряженно уставившись в учебник, и ждала. Я знал, кого она ждет, и ощутил, как наполняет душу тоскливое чувство собственной ненужности. До начала занятий оставалось не так много времени, когда Син, появился в дверях и, найдя Птицу глазами, сразу направился к ее столу. Было шумно, как обычно перед звонком, и вокруг толпились люди. Но я видел только их двоих, словно на экране, где бестолковая суета массовки лишь оттеняет действия главных героев.
– Привет, – сказал он недовольно, – ты почему меня не дождалась?
Раздраженно поправил рюкзак и тут увидел ее губы, все еще припухшие, с синеватым слегка расплывшимся за ночь, но отчетливым пятном, и осекся. Лицо у него застыло и стало каким-то серым. Думаю, Син сразу понял, что это значит. Он все стоял и смотрел на этот злосчастный, чересчур откровенный след, совершенно больным, потерянным взглядом. И от этого его взгляда, мне стало вдруг не по себе. Я никогда не думал, что он способен так смотреть, и испугался. Не за себя, за Птицу. Синклер был не из тех, кто бы легко простил подобное. Птица с вызовом посмотрела ему в глаза. Наверное, эта немая сцена длилась несколько секунд, но мне показалось, что прошли часы, прежде чем Синклер, так и ни сказав больше ни слова, вышел из класса. Птица опустила голову и еще какое-то время сидела неподвижно. От волнения у меня свело пальцы. Я даже не заметил, что, практически, не дышал все это время. И только сделал глубокий вдох, как Птица, сорвалась с места. Я ринулся следом. Она пробежала по этажу, и, залетев в класс Синклера, спросила:
– Тедди, а Син где?
– Так он вроде и не приходил еще, – удивленно ответил тот.
В коридоре, она скользнула по мне невидящим взглядом:
– Хьюстон, не ходи за мной!
По перепонкам ударил оглушающее-резкий звук звонка. Птица вздрогнула, медленно повернулась и пошла обратно. Весь этот день, пока шли занятия, я не спускал с нее глаз, пытался заговорить на переменах, но она не реагировала, просто отворачивалась и молчала. Когда уроки закончились, Птица также молча собрала сумку, тихо оделась и пошла к выходу. Потом обернулась и сказала раздраженно и сердито:
– Очень тебя прошу, Хьюстон, не ходи за мной. Просто, не ходи!
Конечно, Син уже ждал ее, у входа в парк. Птица сразу подошла к нему, и они направились куда-то вглубь, очень быстро. От тревоги и волнения сердце стучало так, что уши закладывало. Меня тянуло перейти на бег, потому что Синклер стремительно тащил Птицу за руку все дальше и дальше по заснеженной узкой дорожке, между рядами застывших в сонном оцепенении лип. Я прибавил шаг, чтобы успеть вмешаться, если он вдруг выйдет из себя. Поглощенные ссорой, они не замечали меня, хотя я почти догнал их. В какой-то момент, Синклер схватил Птицу за плечи и, резко повернув к себе, закричал:
– Просто скажи, кто это был?
Я не выдержал и заорал:
– Отпусти ее!
Син развернулся и с недоумением посмотрел на меня, так словно я на его глазах материализовался из воздуха. Птица шумно вздохнула и, с обреченным видом, страдальчески закатила глаза.
– Чего тебе, Хьюстон? Вали отсюда, быстро. – Я еще никогда не видел его в таком бешенстве. – Ты что оглох?
– Не трогай ее, – снова сказал я.
– Уходи, Хьюстон, пожалуйста, – Птица произнесла это высоким напряженным голосом. Лицо у нее как-то сразу осунулось, и под глазами легли синеватые тени.
– Нет. Я не уйду.
Синклер, отпустил, наконец, ее плечи и двинулся ко мне. Он был как сжатая пружина:
– Тебе что, помочь, придурок.
– Это был я, Син! Не трогай, Птицу!
До него не сразу дошел смысл моих слов. Он словно споткнулся и уставился на меня, удивленно приподняв брови.
– Что ты сказал?
– То, что слышал. Это я сделал.
Он шумно выдохнул и вдруг рассмеялся нарочито громко, презрительно и недоверчиво:
– Что, правда, Птица? Ты что, в самом деле, целовалась вот с этим жирным дебилом? С этим уродом? С этим ненормальным? И тебя не стошнило?
И тогда я его ударил. Это получилось как-то само собой, я даже не успел ни о чем подумать, просто внутри оборвалось что-то, полыхнуло острой, болезненной вспышкой. Он устоял, только из носа тонкой струйкой побежала кровь. Птица ахнула и бросилась к нему, но Синклер оттолкнул ее, достал из кармана сложенный вчетверо платок в серо-голубую клетку, очень чистый, он вообще, как ни странно, был аккуратист, и приложил к лицу. Я ждал, что он набросится на меня, и весь напрягся. В тот момент я ничего так не хотел, как этой драки, чтобы, наконец, дать выход тому, что копилось во мне все это время. Но он лишь коротко взглянул в мою сторону, потом, посмотрев на Птицу долгим пристальным взглядом, спросил странным голосом:
– Зачем же так?..
Она беспомощно пробормотала:
– Син, я…
Но он уже развернулся и быстрыми шагами двинулся к выходу. В наступившей вдруг тишине, где-то над нашими головами неодобрительно застрекотала сорока, ей тут же откликнулись еще несколько товарок. Легкий ветерок сдувал с ветвей невесомый снежный пух, который с безмолвной покорностью опускался вниз. Мы с Птицей застыли в оцепенении. Она первая нарушила молчание:
– Зачем ты это сделал, Хьюстон? Ты хоть понимаешь, что натворил?
– Мне все равно, – буркнул я угрюмо, силясь подавить жгучую обиду, разливавшуюся в груди.
– А мне не все равно, представляешь, не все равно, – ее голос зазвенел. – И я просила тебя не ходить за мной!
– Я просто испугался, что он тебя ударит.
Она с упреком посмотрела на меня:
– Это – не твое дело, понимаешь? Ничего бы он мне не сделал. А у тебя теперь проблемы, большие проблемы, понимаешь ты это?!
– Подумаешь! Он бы все равно не успокоился, пока не узнал.
– Ой, Хьюстон! Если бы ты не встрял, я бы могла сказать, что с Елкой баловалась, что случайно ударилась, я бы нашла, что сказать…
– С Елкой? Ударилась? Бред какой-то, как в это можно поверить… Да и зачем врать-то, – добавил я тихо, а потом спросил, с трудом подбирая слова и отчаянно краснея:
– Птица, тебе, на самом деле, со мной было не очень противно…
Брошенные Синклером слова, словно занозы не давали мне покоя. Она изумленно взглянула на меня, невесело рассмеялась и мягко сказала:
– Хьюстон, какой ты, все-таки, дурачок. Нет, не противно, напротив…
Сразу сделалось как будто светлее, словно из-за сплошных серых облаков вдруг на минуту пробился солнечный луч. Задумчиво закусив губу, Птица стала напряженно о чем-то размышлять:
– Ладно, попробую уговорить его, чтобы не трогал тебя.
От этих слов меня просто затрясло:
– Если ты это сделаешь, я его снова ударю, при всех, просто так!
Солнце скрылось, затянутое душным одеялом туч, и стало еще мрачней.
– Перестань, Хьюстон. – Птица выглядела усталой и подавленной, – ты не понимаешь. Он даже не будет сам с тобой драться.
– А что так? Красоту свою неземную боится попортить?
– Ничего, он не боится, – заступилась Птица.
– Я тоже не боюсь.
– А зря, – она сердито посмотрела на меня и закричала. – Вот, что мне теперь с тобой делать?
– Ничего, – сказал я обиженно – ничего не надо.
И пошел оттуда прочь. Через несколько минут Птица меня догнала и пошла рядом, подозрительно шмыгая носом.
В ту ночь я увидел свой старый сон, который раньше преследовал меня, периодически повторяясь и заставляя просыпаться в холодном поту. Но в последнее время оставил в покое, и я забыл о нем, привыкнув засыпать под голоса ночных гостей и музыку Йойо. Пока он опять внезапно не напомнил о себе. Это было дурным предзнаменованием. Как правило, он снился мне перед болезнью или крупными неприятностями. И в нем раз за разом повторялся один эпизод. Это было еще до Карандаша и его студии. Я тогда занимался в городской художественной школе или как мы ее попросту называли – художка. Я сидел за мольбертом и рисовал, когда услышал негромкие голоса позади и, обернувшись, увидел наших преподавателей. Они принесли большое цинковое ведро и, поставив его возле стоявших у стены огромных листов толстого картона, ушли, продолжая все так же вполголоса переговариваться. Через какое-то время я встал немного размяться. Как-то незаметно оказался рядом с ведром и, заглянув в него, почувствовал, как к горлу подступила тошнота, а пальцы похолодели. Из ведра на меня скалился желтоватый череп, залитый водой. Следующее, что я помню – это лицо преподавателя, который с досадой в голосе, говорил, что это муляж и что я уже достаточно большой, и нельзя быть таким впечатлительным. Может, это и правда был муляж, но я почему-то до сих пор уверен, что череп был настоящим. На следующем занятии ведро со всем содержимым исчезло, и больше я его никогда не видел. Только во сне.
Проснулся я резко, как от толчка и долго лежал, уставившись в потолок, по которому время от времени пробегали неясные тени. Йойо в комнате не было. Проводив ночных гостей, он, видимо, отправился в душ, потому что вскоре вернулся с мокрой головой и перекинутым через плечо полотенцем. Спросил:
– Не спится?
И я ответил:
– Нет.
Он двигался по комнате легко и бесшумно, как призрак и только кровать слегка заскрипела, когда Йойо на нее лег. Он молчал, но я чувствовал, что Йойо тоже не спит. И через какое-то время он снова спросил:
– Хьюстон, с тобой все в порядке?
– Да, – сказал я. – Все нормально, я в порядке.
Сон был настолько ярким, что казался реальней, чем ночь за окном. Мне не нужно было гадать, какие неприятности он предвещал на этот раз. Только подумал, что Син, возможно, придумает что-то совсем уж изощренное, чтобы поквитаться. Но я ошибся, он предпочел традиционный метод.
