Текст книги "Хьюстон (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Глава 14 Две встречи
Мы вышли за территорию интерната и пошли по тротуару в сторону центра. Обычно я пробегал эту дорогу за полчаса, максимум – минут сорок, срезая, где можно, проходными дворами. А если опаздывал и развивал крейсерскую скорость, то и в двадцать мог уложиться. Но тогда прибегал на занятия в студию красный и запыхавшийся, а Карандаш шутил:
– От погони уходил или сам за кем гнался? Иди, остынь.
Но в этот раз мне хотелось растянуть удовольствие, и я повел Птицу длинной дорогой, через городской парк. Правда, уточнил на всякий случай:
– Ты не очень торопишься?
Она отрицательно помотала головой и внезапно добавила:
– Хьюстон, только не нужно, чтобы кто-нибудь знал, хорошо.
– Да, конечно, без проблем.
Я и сам не хотел, чтобы Син, главным образом он, да и другие тоже, знали о наших с Птицей прогулках и встречах. Хоть и не было в них ничего такого, как бы сказать, личного, а только все равно не хотел. Пусть бы они были только нашими. И тогда можно было хоть ненадолго представить, что мы не просто друзья. Помечтать про себя, ведь не было же в этом ничего плохого. Тем более, Птица вела себя совершенно естественно: не кокетничала, не пыталась что-то из себя изобразить, как если бы мы с ней на свидании были, и она хотела на меня впечатление произвести. Так что, зря Син иногда волком смотрел при встрече. Да и то сказать, какой из меня соперник такому красавчику. Размечтался! Смех один! Давно на себя в зеркало смотрел? Посмотри и подумай, зачем Птице такой как ты, когда у ней есть такой как Син! В общем, ладно, вдохнули-выдохнули и дальше пошли.
Библиотека располагалась в квартале от нашей студии, и я частенько зависал там, листая альбомы и книги по искусству, рассматривал иллюстрации, заочно путешествуя по музеям мира. Читальный зал был небольшой, и порой там становилось тесно, особенно во время сессии у студентов. Карандаш тоже любил задавать нам какие-нибудь задания, например, сравнить манеру письма двух художников, а потом рассказать ему, в чем особенность каждого, и какое это значение имеет в общемировом масштабе. Или книги подсказывал почитать по истории. Да и всякое другое. Любил повторять при этом, что не только технику и глазомер нужно развивать, а и мозги тоже. У самого кстати, глазомер отменный был, любое отклонение в пропорциях сразу ловил. А когда ему в шутку кто-то ответил, что примитивистом стать хочет, им не обязательно эрудитами быть, ответил в своей обычной мягкой манере:
– Поздно, дружок, для примитивизма вы все уже испорчены цивилизацией и гордыней. Там простота души нужна, наивность и детский восторг перед жизнью. Хотя, у каждого свой путь, и в искусстве тоже.
А еще мне нравилась необычная прозрачная крыша в читальном зале библиотеки, заменявшая потолок. Собранная в форме пирамиды из прямоугольных стеклянных секций, она делала проникающий через нее свет мягким и рассеянным, очень уютным. Да и сама библиотека, занимавшая двухэтажный особняк бледно-розового цвета, с тяжелыми входными дверями из темного полированного дерева и блестящими бронзовыми ручками, с высокими узкими окнами, забранными ажурными кованными решетками, нравилась мне необыкновенно. Мне все казалось, что в этом здании должно было жить какое-нибудь обширное семейство, старинный род с членами которого постоянно происходили поразительные истории, и жизнь которых состояла из сплошных приключений. Но выстроен особняк был сравнительно недавно и уже изначально предназначался под публичную библиотеку. Впрочем, я не так уж ошибался. Разве не жило здесь постоянно целое семейство книг, таящих в себе необыкновенные истории и захватывающие приключения. Так что, в некотором роде, все так и было.
Эти свои соображения я зачем-то излагал по дороге Птице, иногда думая про себя «вот болтун», но остановиться не мог, глядя в ее горевшие искренним интересом глаза. Умела она слушать как-то особенно, так, что казалось, какую бы ты чепуху не нес, она все правильно поймет. И смотрела при этом, словно нет для нее сейчас занятия важней, чем внимать твоему трепу. Так незаметно мы дошли до городского парка. Я не очень любил здесь бывать, хотя Карандаш иногда вытаскивал нашу группу сюда на пленэр. Просто неуютно себя чувствовал. На скамейках постоянно сидели парочки, тусовались шумными компаниями мои сверстники и ребята постарше. Громко смеялись, рассматривая прохожих особым оценивающим взглядом. Могли крикнуть что-нибудь вслед симпатичным девчонкам, легко и быстро завязывая знакомства. Не то чтобы я завидовал. Впрочем, да, завидовал. Начинал чувствовать себя кем-то вроде изгоя. Но не в этот раз.
В присутствии Птицы, усыпанные влажной пестрой листвой, залитые светом неяркого осеннего солнца аллеи были хороши как никогда. Как сказал бы поэт, полны очарования. Мы шли по одной из них, и Птица рассказывала, как они с Елкой пытались однажды Йойо в кино вытащить. Вдруг резко замолчала и исчезла, мгновенно, словно в воду, нырнув в густой невысокий кустарник, росший вдоль дорожки, успев при этом сильно дернуть меня за рукав. Я растерялся, а спустя мгновение, услышав ее громкий шепот: «Хьюстон, сюда», нырнул следом. Она сидела на корточках и, осторожно раздвинув ветки, напряженно всматривалась во что-то. «Пригнись», – прошептала она. Я послушно присел рядом и тихо спросил, невольно оглянувшись: «Что случилось?» Она не ответила, прикусив губу, смотрела сквозь кусты. Тогда я тоже раздвинул ветви с жухлыми тускло-зелеными листьями и оглядел окрестности. Невдалеке, на площадке перед фонтаном, уже сухим и готовым уйти на зимний покой, кучковалась небольшая толпа, слышался женский смех, громкие возгласы, которые периодически перекрывал рев мотоцикла. Птица пристально смотрела на них, и я тоже вгляделся. Обычно я скользил взглядом по подобным компаниям и уже привычно не замечал их, проходя по парку. Но тут почувствовал, как сердце учащенно забилось. В толпе мелькнула золотая макушка Сина. Он оседлал чей-то крутой черный байк, на хромированных деталях которого ярко бликовало солнце, а позади него как раз пристраивалась Роза. Она обхватила Сина руками, крепко и с удовольствием прижавшись к его спине. Ее темные волосы рассыпались эффектной волной. Все же они были очень красивой парой, как на картинке или в кино. Син несколько раз газанул и поднял байк на дыбы. При этом Роза громко завизжала и что-то закричала в самое ухо Сину. Тот мотнул головой и рванул с места. Син здорово управлялся с байком, как опытный гонщик. Я даже залюбовался. Они выписывали круги и петли вокруг фонтана под одобрительные вопли остальных. Я заметил сидящих на скамейке Тедди с Киплингом, Джета, Синьку, еще каких-то незнакомых мне девчонок и парней, один из которых, наверное, и был хозяином байка. Я тревожно взглянул на Птицу. Черт дернул нас идти этой дорогой. Мне то что, а ей расстройство.
– Птица, – сказал я – ты не думай, это они просто так, забавляются. Нет там ничего.
Сказал и покраснел от мысли, что лезу опять не в свое дело, что она может подумать, что я Сина выгораживаю. Хотя велика мне радость его выгораживать, придурка. Сказать бы напротив: не стоит он тебя, хоть и красавчик. Да в таком деле это разве утешение. Да и нехорошо, непорядочно это как-то. Просто обидно мне стало за нее. Но только зря старался. Птица, словно не услышала, смотрела и смотрела, странным таким задумчивым взглядом, а потом вдруг сказала серьезно:
– Я знаю, Хьюстон.
И глаза у нее при этом стали темные и печальные.
– Так может, не стоит тебе прятаться? – спросил я. – Если хочешь, я здесь подожду, пока вы не уйдете. Никто и не заметит.
Подумал, может она меня стесняется, не хочет, чтобы нас вместе видели. Хотя, что здесь такого. Син вон себе что позволяет! А еще подумал, если Птица там сейчас появится, Роза сразу смеяться перестанет. Но Птица лишь головой покачала и отвернулась.
– Нет, – говорит, – не будем им мешать. И не хмурься, Хьюстон, а то морщины появятся, и станешь на старичка раньше времени похож. Вот, так уже лучше.
Она крепко прижала пальцы к моему лбу, разглаживая складку между бровями, и легонько щелкнула по носу.
– Нам только выбраться отсюда незаметно.
Да уж задачка. Ждать пока они сами уйдут было бесполезно, компания засела надолго. После того как Син с Розой накатались, на байк взгромоздилась другая парочка. Пришлось нам крадучись за кустами, пробираться обратно, пока не отошли так далеко, что уже не слышали голосов и шума мотора. Да и кустарник здесь был повыше, так что можно было без опаски выпрямиться. Мы долго шли по мокрой траве, ища просвет в колючей изгороди, пока я не сообразил, что так мы слишком отклонимся в сторону. Тогда снял куртку и, накинув ее Птице на плечи, раздвинул пошире, унизанные шипами ветви. Она скользнула в узкий проем, и я следом.
Мы вновь пошли по аллее, но уже в обратную сторону, чтобы обойти компанию по окраине парка. Там было не так красиво, неухоженно и немного дико. Солнечный свет заметно померк, его затянула осенняя хмурая дымка. Я взглянул на небо, потускневшее и поблекшее, словно полинявшее. Собирался дождь. Птица так и шла в моей куртке, о чем-то глубоко задумавшись. Я тоже молчал. Разговаривать не хотелось, как-то пропало желание болтать о пустяках, а ничего умного или серьезного в голову не приходило. Да и что здесь скажешь. Подул холодный ветер, с деревьев беспокойно шепча полетели стайки желтых листьев, осыпав нас дождем из хрупких золотых монет. Упав на землю, они закружились и понеслись гонимые ветром дальше, забиваясь под бордюры и устилая обочины дорожки. Под их прощальный танец Птица очнулась. Взмахнула рукой, пытаясь поймать скользившие в воздухе листочки, и воскликнула, заметно повеселев:
– Гляди как красиво, Хьюстон! Ты это видишь да? Так здорово! Я люблю гулять в листопад, особенно в солнечный день. Такое необыкновенное чувство, как будто впереди тебя ждет что-то хорошее, что-то такое…
Она внезапно остановилась и замолчала. На дорожке в нескольких метрах от нас стояла здоровенная рыжая псина и весьма недвусмысленно скалила зубы.
– Эй, ты что? – сказал я Птице. – Не бойся.
– Я не боюсь, – ответила она неуверенно, и сделала шаг назад. Я взял ее за руку, и Птица прижалась ко мне, спрятавшись за спину. Псина продолжала настороженно смотреть на нас. Я негромко посвистел ей и протянул свободную руку ладонью вверх, показывая, что не держу ни камня, ни палки. Собака негромко гавкнула, и Птица слегка вздрогнула, еще теснее прижавшись к моему плечу.
– Эй, – сказал я собаке, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и спокойно, – мы не сделаем тебе ничего плохого. Ты же хороший пес, иди-ка сюда.
Я снова призывно посвистел и с облегчением увидел, как напряженно выпрямленный собачий хвост завернулся в дружелюбный бублик. Псина сделала несколько шагов по направлению к нам и остановилась. Я поманил ее рукой.
– Хьюстон, – горячо зашептала у меня за спиной Птица, – думаешь, это хорошая идея. Может нам лучше уйти.
– Не волнуйся, – я легонько сжал ее ставшую влажной ладошку, – она нас не тронет. Видишь, у нее хвост колечком стал. Она сама нас боится. Просто посвисти ей.
Птица неумело засвистела, и псина, бешено завиляв хвостом, сделала еще несколько шагов, приблизившись на расстояние вытянутой руки. Я осторожно подвинулся и погладил ее по большой лобастой голове, почесал за ухом, с удовольствием погрузив пальцы в густую, жесткую шерсть. Открыв пасть, псинка дружелюбно вывалила язык и принялась обнюхивать меня.
– Погладь ее, – предложил я Птице, – только сначала дай ей понюхать твою руку. Не бойся.
Птица осторожно протянула ладонь к собачьей морде, и рыжая хитрюга энергично лизнула ее. Птица ойкнула и отдернула руку, смущенно засмеявшись.
– Такой шершавый язык, – воскликнула она и уже смелее погладила животное по шее. Раздвинув розовые, в черных пятнышках губы собака часто запыхтела, словно засмеялась. Она совсем освоилась и все норовила лизнуть Птицу в лицо.
– Смотри, ты ему нравишься, – заметил я и слегка придержал пса за старый, кожаный ошейник, чтобы он не напугал Птицу своим дружеским энтузиазмом. Видимо, у него все же был хозяин, а может, и нет. Может, потерялся бедолага, или сами владельцы выставили на улицу ставшего почему-то ненужным сторожа, а ошейник снять забыли.
– Не балуй! Эх, жаль угостить тебя нечем, уж не обессудь дружок. А знаешь, мне кажется, наш новый знакомец, чем-то на Йойо похож. Такой же рыжий и лохматый. Вот только глаза не зеленые, а тоже рыжие и, ты только погляди, какие хитрющие.
Птица рассмеялась. Мы теперь вместе гладили пса, и он радостно вертелся, подставляя то один, то другой бок. Иногда наши с Птицей руки и взгляды встречались, и это было здорово. Наконец, потрепав пса по холке, я поднялся и Птица вслед за мной.
– Пока, дружище! – мы двинулись по аллее дальше, а пес разочаровано заскулил нам вслед.
– Ты, наверное, любишь собак, Хьюстон, и совсем их не боишься? – спросила Птица с улыбкой.
– Нет, почему же, боюсь, хоть и люблю. Все боятся, наверное, хоть и по-разному.
Как мог я чего-то бояться, когда за спиной у меня стояла Птица, доверчиво прижимаясь к плечу. Но в общем, да, с собаками я ладил лучше, чем с людьми.
– Просто всегда хотел иметь такого друга. Я одно время жил в санатории и там у нас бегало по территории много разных поселковых шавок. Они, в общем, были безобидные, но, разыгравшись, могли и куснуть. Не со зла, просто в запале. Особенно одна собаченция запомнилась, небольшая такая, черная, страшно игручая, как разойдется, не отвяжется. Я на нее раз прикрикнул даже, она меня и цапнула за руку. Шрам остался… на память о дружбе.
– Покажи? – попросила Птица.
Я протянул ей руку, она осторожно потрогала шрам – небольшое светлое углубление между большим и указательным пальцем, след от клыка, и поежилась.
– Наверное, очень больно было?
– Нет, терпимо, просто чуть-чуть обидно. А еще у меня там была почти своя собака. Совсем щенок. Я навал его Малыш, и научил подавать при встрече лапу. Это было совсем нетрудно, просто здоровался с ним каждый день, тряс его лапу и говорил: «Привет, Малыш! Как дела?» А потом угощал чем-нибудь. И, знаешь, скоро он сам, первым, начал мне ее протягивать. Малыш ждал меня по вечерам с ужина, спрятавшись в кусты сирени. Потом ел котлеты, которые я таскал ему из столовой и урчал. Такой был смешной. Толстый и большой. Должно быть породистый, с крупными лапами и очень умными глазами. Я любил смотреть на него и представлять, как он вырастет в огромного красивого пса, ездового пса. Я тогда все мечтал прокатиться на собачьей упряжке. Даже сны такие видел, как несусь по заснеженным улицам на легких санях вслед за пушистой кавалькадой. А ты, о чем мечтала в детстве?
– Я? О машине. Как сумасшедшая просто! О маленькой и, непременно, красной и блестящей, словно капелька крови. Представляешь, какая с ней свобода! В любой момент можно просто выйти из дома, сесть и поехать, куда только хочешь, в какую хочешь страну или город, в любое место. Быть в дороге и день, и ночь. Останавливаться в небольших мотелях или где понравится на отдых, и снова в путь. Только представь, сколько всего нового и интересного можно увидеть. Знаешь, как бывает красиво, когда едешь по трассе на запад. Заходит солнце, и ты как будто гонишься за ним, пытаешься догнать, но все равно отстаешь. И небо такое необыкновенное, такое необъятное, все в закатных красках постепенно темнеет и гаснет, опускаются сумерки и в темноте становятся видны звезды. Тетя брала меня однажды в такую поездку, на целый месяц, мне так понравилось. А еще в дороге можно ни о чем не думать. Ведь пока ты в пути, ты занят только этим и ничего больше от тебя не зависит. Так хорошо и спокойно.
– Ты прям как мои родители, – невольно вырвалось у меня.
– Ой, Хьюстон! Прости! Я не хотела… напоминать тебе.
– Все нормально, – успокоил я огорченно смотревшую Птицу, но сердце болезненно сжалось. Наверное, мы тоже частенько вот так же бездумно мчались вслед за уходящим солнцем или навстречу восходящему на небо светилу, ночевали в маленьких придорожных гостиницах, устраивали пикники на обочине, веселились и радовались жизни. Все это смутными снами всплывало порой в памяти, накатывало приливной волной тоски, оставляя после себя пену горечи. Птица взяла меня за руку и сжала ее в своих маленьких ладошках.
– Хьюстон, – сказала она, порозовев – ты очень хороший. Ты самый лучший из всех, кого я знаю. Я бы очень хотела, чтобы у тебя в жизни все было хорошо…
– Все нормально, Птица, – повторил я, – не надо меня жалеть. У меня все нормально, все прошло уже.
Она вздохнула, но не выпустила руку, и я был благодарен ей за это.
Один из основных законов нашего странного мира, закон подлости, гласит, что все когда-нибудь заканчивается. И один из пунктов этого закона – все хорошее заканчивается гораздо быстрее плохого, и объективный фактор времени здесь ни при чем. Мы шли до библиотеки почти час, а мне показалось, что это были минуты. У самой двери мне пришла в голову мысль, что я мог бы подождать Птицу в одном из читальных залов, но она стала настойчиво прощаться, с явным беспокойством поглядывая на меня. Я все же заикнулся о своей идее, но Птица решительно замотала головой.
– Нет, не надо, я долго буду. Спасибо, что проводил.
Я откровенно расстроился. Ведь, где-то в глубине души все же надеялся, что и обратно мы пойдем вместе. Можно было еще немного побродить по городу, раз уж выдался такой случай, в кафешку заглянуть, тем более в кармане бренчала кое-какая мелочь. И кляня себя за назойливость, пробормотал, что у меня все равно еще дела неподалеку, могу и подождать, ничего особенного.
Птица сняла куртку и протянула ее мне:
– Вот возьми, замерз, наверное, совсем, а я пригрелась и забыла, извини.
Я надел ветровку еще хранящую ее тепло и разочарованно вздохнул.
– Ну хорошо, – сказала вдруг Птица. – может и получится, через три часа встречаемся на площади у башни. Если меня не будет, то не жди.
– Договорились!
Она скрылась за дверью, а я, преодолев искушение незаметно двинуться за ней следом, очень мне было интересно, что ей так внезапно понадобилось в библиотеке, отправился бродить по городу, размышляя, чем себя занять на ближайшие три часа. Можно было посидеть в кинотеатре и скоротать время за просмотром фильма. Но я сразу отмел этот вариант. Во-первых, не хотелось торчать в темноте кинозала одному, а во-вторых, следовало экономить наличные. Я еще надеялся пригласить Птицу в небольшую кондитерскую неподалеку, где продавались очень аппетитные на вид пирожные. Хотя сам не рассчитывал ими полакомиться. Это, конечно, глупо и смешно, но не мог я в таких людных местах спокойно есть. Казалось, стоит только открыть рот, как все посетители начинают исподтишка коситься и думать про себя: «Ну, надо же! Вы только посмотрите! Он еще ест!» Нет, даже так: «Он еще ЕСТ!» или вернее так: «Он ЕЩЕ ест! И как только лезет в него! Лучше бы спортом занялся!» Может, дела до меня никому из них не было, но кусок застревал в горле. И вместо удовольствия получалась пытка.
Глава 15 Подарок Сиджея
Так как заняться, в общем, было нечем, пошел бесцельно шататься по улицам. Незаметно для себя добрел до училища и, забыв, что выходной, толкнул дверь. Она внезапно поддалась, и я вошел в пустой просторный вестибюль. Откуда-то вынырнул здоровый как шкаф охранник с половинкой большого, густо обсыпанного сахарной пудрой, пончика и спросил, энергично жуя:
– Тебе чего, парень?
– Да так, – растерялся я, не зная, что сказать. – Дни перепутал…
– Бывает… – усмехнулся он, окинув меня цепким взглядом, небольших светло-голубых глаз. – Учишься здесь что ли? Что-то я тебя не помню.
– Н-нет, не учусь, на курсах занимаюсь, подготовительных…
– А-а-а, ясно, начинающий, значит. Художник или на чем другом специализируешься?
– Рисую.
– Тоже дело, – одобрил охранник. Похоже, что бравому стражу было скучно, и он не торопился выставлять меня за дверь. Доев пончик, мужчина стряхнул сахарную пыльцу с рук и, вытерев тыльной стороной ладони, рот, сказал:
– Слышь, малец, метнись за ряженкой, здесь за углом точка есть. Кэш дам, не переживай. А то сам понимаешь, мне никак нельзя с поста отлучаться. Вдруг кто нагрянет. Давай, друг, сделай…
Он выгреб из кармана серых форменных брюк мелочь и, ссыпав ее мне в руку, сурово заметил:
– Если с кэшем свалишь, из-под земли достану.
Ну вот и дело нашлось. Пришлось топать за ряженкой в магазин на соседней улице, а потом обратно. В награду за услугу охранник, про себя я назвал его Си-Джей, на бейджике пришпиленном к карману куртки у него так и было написано – охранное агентство «Си-Джей», и меня угостил стаканчиком, что пришлось как нельзя кстати. Обед давно прошел, и ощутимо хотелось немного взбодрить организм энергией распада органических веществ. После чего мы долго сидели в его каморке, где на больших экранах системы наблюдения отображались серые, призрачные, совершенно безлюдные интерьеры училища. И Си-Джей развалившись на стуле, позировал мне для портрета, заодно повествуя о своих многочисленных приключениях с местными «зажигалочками». Так он называл студенток, которые если верить ему, были просто без ума от его мужественного римского профиля и торса греческого бога. Причем идея с портретом, видимо, пришла ему в голову, когда я «метался за ряженкой», потому что по возвращении он, похвалив меня за честно отданную сдачу, без обиняков спросил:
– А ты мог бы меня изобразить в каком-нибудь таком виде?
– Э-э-э, в каком таком? – не понял я. На мгновение мелькнула дикая мысль, что он хочет, чтобы я изобразил его, так скажем в стиле ню, со всеми бицепсами, трицепсами и другими составными частями его накаченного тела, но все оказалось гораздо проще. Этот бравый коллекционер «зажигалочек» всего лишь хотел предстать на портрете в элегантном образе суперагента: «очки, смокинг, пушка, все дела». И чтобы поза была поэффектней.
– Девчонке подарить знакомой, – пояснил он, слегка смутившись. – Она от таких пищит просто. А я чем хуже? Скажи?
Я едва не расхохотался и счел за лучшее согласиться:
– Не, ничем!
– Ну, так сможешь или ты так, свистишь, что рисуешь?
– Ну, наверное, смог бы, – делать мне все равно было нечего. – Только не на чем, ведь?
Он радостно закудахтал:
– Тебе, что конкретно надо, только скажи. Сейчас все будет. Присмотри тут пока, я мигом.
И умчался, прихватив из тумбочки связку ключей. А спустя минут десять появился, таща под мышкой мольберт и папку с бумагой. Сгрузив весь этот багаж, Си-Джей, подмигнув, жестом заправского фокусника извлек из кармана рубашки новую пачку угольных карандашей.
– Да разве так можно, – заволновался я. – Ведь, вам же попадет, если…
– Можно, парень, можно – усмехнулся он. – Мне можно. Тебе – нет. Верну я все на место не бойся, а бумаги там много. Давай лучше, командуй, как мне сесть.
Я не стал с ним спорить. Он уселся на стул и, сдвинув к переносице короткие светлые брови, попытался придать своему взгляду одновременно загадочное и грозное выражение. Выглядело это довольно комично.
– Вы расслабьтесь, – сказал я ему, – сядьте, чтобы удобно было, не надо хмуриться.
Закрепил на мольберте большой лист тонкого акварельного картона и начал рисовать, время от времени, мыча что-нибудь в ответ на разглагольствования Си-Джея, как бы поддерживая разговор. Потом увлекся и перестал обращать внимание на его болтовню.
– Слышь, парень, – прервал вдруг сам себя этот доморощенный джеймс бонд, – а у тебя девчонка есть?
– Нет, – я немного дернулся от неожиданности.
– Что, серьезно? – он так уставился, будто я сказал что-то неприличное. – Тебе сколько лет?
– Какая разница… шестнадцать.
– Так и я о чем! У меня знаешь в твоем возрасте, какие курочки с руки клевали. В качалке пчелками вокруг жужжали. Эх, и отрывался я! Может и тебе спортом заняться? Так-то ты вроде ничего.
Вот только твоих, Си-Джей, проповедей о спорте и здоровом образе жизни мне не хватало!
– Ага, – сказал я, разозлившись, – прям сейчас и начну! Как с вами закончу.
– О, это дело, – загорелся он, не заметив сарказма. – Я тебе годный зал могу подсказать. Сам не первый год там железо тягаю. Подойдешь к тренеру, скажешь, что от меня, он тебе и скидку организует. Лучше сразу абонемент бери, дисциплинирует. А то расслабишься, пивко, девочки. Ах, да, девочки нет. Во, там и познакомишься. Милое дело, цыпочки сами набегут, то-се, пятое-десятое, растяжки-хрустяжки, гантельки-мотельки. Такие есть славные, сочненькие фитняшечки. Попки как орешки и все остальное – пальчики оближешь. А если родичи вдруг кэш зажмут, скажи, что это не дорого. Зато как мужиком тобой гордиться будут.
Ох, заткнулся бы ты, Си-Джей, что ли. Я подавил соблазн пририсовать ему тонкие дурацкие усы и клоунский колпак, а вместо крутой пушки дать в руки огурец. Он же, типа, мне добра желает. Молча закончил, обрызгал специальным закрепляющим раствором, чтобы уголь не осыпался, и отдал ему портрет, стилизованный под афишу. На фоне кирпичной стены – эффектная поза, в руках смит-вессон, накачанные мускулы едва не рвут в плечах элегантный смокинг, галстук-бабочка, белоснежная рубашка и узкие солнцезащитные очки, суровый взгляд поверх них, светлый ежик – все по желанию заказчика, вроде ничего не пропустил.
– Вау! – Си-Джей восхищенно зацокал языком, расплывшись в довольной улыбке. Несколько минут откровенно любовался, наслаждаясь крутизной своего образа. Взглянул потом, как показалось с некоторой долей уважения.
– Зачетно вышло! – сказал, наконец, прислонив портрет к одному из мониторов. Да и в самом деле, что там интересного в пустом вестибюле. Надоело, поди, одно и то же рассматривать. То ли дело на себя поглазеть, когда от собственной крутизны дух захватывает.
– Ладно, пойду я, – часы на стене ясно намекали, что пора уже и честь знать. Опоздать я не боялся. До площади, где стояла пожарная башня, было пять минут ходу, а до назначенного Птицей срока – минут сорок. Просто устал я что-то от болтовни Си-Джея. Захотелось на свежий воздух, немного уши прочистить и мозги бодрящим осенним ветерком.
– Постой, – сказал он внезапно, и, открыв ящик длинного, узкого стола, пошарив, достал что-то маленькое и блестящее.
– Вот, возьми, – он протянул это мне, – подружке подаришь. Девчонки они ведь подарки любят, куда деваться. Своей брал. Да промахнулся, безделушка, говорит, дешевая. Выкинь, не позорься. Я тебе не девочка-пятилетка, чтобы такую ерунду детсадовскую таскать. Капризная она у меня. Что есть, то есть, зато красивая! По улице идем, все мужики встречные глаза ломают, завидуют. Только где я ей на все эти настоящие цацки кэш возьму. И так уж стараюсь.
Си-Джей вздохнул и пригорюнился, поник своей бритой головой, сгорбил могучие плечи, бедняга. Видно, крепко его в оборот взяла очередная «зажигалочка».
– У меня нет подружки, – вновь сказал я, стараясь быть терпеливым.
– Нет, так будет, – отрезал он. – Ты сам не будь рохлей. Бери, не стесняйся. Считай, заработал, вон сколько сидел, рисовал, старался. Или ты деньгами хочешь?
– Не надо мне ничего. Все равно время было…
– Все парень хватит, найдешь куда деть. Хоть глаза мне здесь мозолить не будет. Выкинуть не могу, рука не поднимается. Эта вещица знаешь, как ко мне попала. Целая история. Сказать откровенно, я ее на барахолке взял, у одного деда. Шел как-то мимо, искал на байк кое-что. А тут он сидит, у всех там всякая дребедень кучами навалена, а у него пусто. Мне интересно стало, чем, спрашиваю, торгуешь, отец. Ему понравилось, что я его с уважением, отцом назвал. А вот говорит, гляди, и достает из кармана пакетик бумажный, развернул и мне показывает. И цену совсем пустяк запросил. Сказал, что сын его делал, когда на ювелира учился. А теперь и сына нет, и самому пора в путь собираться. Не хочу, говорит, чтобы дорогая мне вещь просто так пропала, лучше пока живой сам ее в добрые руки пристрою. Может, и врал, не знаю. А так ничего, дедок, приличный был с виду.
И он вложил мне в руку совсем крохотный брелок – серебряная птичка с острыми крылышками несла в лапках тонкий серп месяца, усыпанный мелкими стеклянными камешками. Вещь была не новая, серебро покрылось патиной, а камешки были чуть тускловаты. Но именно это, как мне показалось и придавало вещице совершенно невероятное очарование, выдавая настоящий раритет.
– Ох ты, красота какая! – восхитился я, любуясь тонкой работой неизвестного мастера. – Нет, вы что, я не могу это взять. Это же наверняка вещь дорогая. Вдруг, она на самом деле много денег стоит. Вы ее специалисту покажите.
– Думаешь, я совсем дурачок, да? – обиделся Си-Джей. – Показывал уже, не стоит она много денег. В музей отнести посоветовали. Ага, есть у меня время по музеям шляться. Все, малец, закрыли тему.
Он явно потерял ко мне интерес, с нетерпением поглядывая на телефон. Правда, на прощание сказал:
– Адресок запиши. Какой-какой? Качалки, ты ж хотел! Потом еще спасибо скажешь.
Я отказался и он, махнув рукой, принялся названивать кому-то, видимо своей красавице.
Начал накрапывать дождь, который скоро разошелся и заморосил частыми мелкими каплями. Он был тоскливый и нудный. Таким же унылым и серым было мое настроение. Прошло уже не меньше двух часов как я покинул, набитую мониторами каморку Си-Джея и распрощавшись с ним отправился на городскую площадь, которая хоть и носила официальное название Центральной, была более известна как Пожарная, от стоявшей на самом ее краю старой пожарной башни – местной достопримечательности. Башня была приземистая и основательная, каменная призма, обветшавшую смотровую площадку которой венчала четырехскатная черепичная крыша. Воздвигли ее в ту пору, когда окрестные домишки были еще низкорослыми и хорошо обозревались с высоты каланчи. Теперь же она едва могла претендовать на звание самого высокого здания в городе, а роль городского стража уже давно перешла к диспетчерам местной пожарной части. Тем не менее башня была очень популярна в народе и на ее фоне частенько устраивали фотосессии любители ретростиля, она служила отличной декорацией для романтических встреч, а под крышей ворковали голуби, придавая этим встречам особый колорит. Я в нетерпении поглядывал на часы. Птицы все не было. В глубине души я уже отчетливо, с холодной ясностью понимал, что она не придет, но почему-то не мог уйти. Все ждал, спрятавшись от водяных струй в широком дверном проеме башни. Здесь вовсю гуляли сквозняки, но хоть не лило на макушку. Впрочем, я и так основательно промок. Стало темнеть, и я нехотя двинулся обратно в интернат. По дороге все же решил забежать в библиотеку, глянуть, может Птица еще там, зачиталась или дождь пережидает. Хотя и не верил в это. Конечно, ее там не было. Я обошел все залы, но безрезультатно. Надо было возвращаться. Я шел, прибавляя шаг, пытаясь нагнать упущенное время, припустил вслед за ускользающими минутами как отставший пассажир за набирающим ход поездом. Мне вдруг захотелось побыстрее попасть домой, чтобы обсохнуть и согреться, стряхнуть напряжение и усталость. По дороге непроизвольно вертел головой вглядываясь в спешащих по своим делам прохожих. Высматривал зачем-то Птицу, понимал, что бесполезно, что она скорее всего уже сидит в своей комнате, пьет с Елкой чай или читает, и думать забыла о том, что ее до сих пор может кто-то ждать. Но все равно натыкаясь взглядом на неясные в дождливых сумерках похожие на нее силуэты, напрягал зрение, всматриваясь в размытые очертания, чтобы в следующую минуту испытать легкий укол разочарования.
