Текст книги "Хьюстон (СИ)"
Автор книги: Оливер Твист
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Глава 10 Увеселительная поездка
Интернатская жизнь не баловала разнообразием: учеба, занятия в студии, мелочи быта, ночные гости. В общем, и этого хватало с избытком, но иногда хотелось вырваться из замкнутого круга однообразных впечатлений. Поэтому, когда директор объявил, что все желающие могут в ближайший выходной приобщиться к культурной форме досуга, которая в данном случае подразумевала поездку в близлежащий мегаполис, я обрадовался, и записался одним из первых. Тем более, что в программу входило посещение музея современного искусства. Да и Йойо был не против составить мне компанию. Но накануне, то ли его как-то особенно утомили ночные приятели, то ли еще что, только утром я не смог его добудиться. Обычно он просыпался сразу, стоило к нему прикоснуться, словно и не спал, а просто лежал с закрытыми глазами. Но, в этот раз, приподняв голову, посмотрел на меня совершенно сонным взглядом и сказал:
– Давай, Бемби, поезжай, повеселись, как следует. А я – пас.
Потом снова плюхнулся на подушку, закрыл глаза и сладко засопел. Уговаривать Йойо, если он чего-то не хотел, было бесполезно. Отчасти разочарованный, я оделся и вышел на улицу, где у ворот парка уже стояло несколько наших, поджидая обещанный организаторами транспорт. Среди них я, с удивлением и досадой, заметил Тедди в компании Киплинга и Джета. При виде меня он скривился и что-то негромко сказал приятелям. Те фыркнули и насмешливо покосились в мою сторону. Ну-ну! Вот уж не думал, что они такие любители культурного досуга. В отместку за испорченное настроение представил, как Джет и Киплинг будут выглядеть в чопорной музейной обстановке в своих затасканных футболках, на которых вызывающие скалились намалеванные белой краской черепа, и усмехнулся. А вот Тедди, как хамелеон мог легко вписаться в любую обстановку. Такая у него была нейтральная внешность.
Выразив мне свое дежурное презрение, они продолжили увлеченно болтать. Джет, сняв куртку и задирая повыше широкие рукава футболки, демонстрировал новую роспись на своих худых, жилистых руках. Он мечтал о татуировке в виде двух драконов, которые по спирали огибали бы его руки до самых плеч. Причем хотел, чтобы на одной конечности дракон был черный, а на другой – красный. Я слышал, как он трепался об этом в компании. Говорил, что тату будет первое, что он сделает после окончания интерната, когда нас отправят в свободное плаванье. Вот только деньжат немного подкопит. А пока, чтобы скрасить ожидание этого счастливого события расписывал себя, довольно неумело, несмываемой тушью, красного и синего цвета. Несмываемая тушь постепенно смывалась, и Джет периодически обновлял свою псевдотатушку. Считал, что выглядит круто, и поэтому даже в холодную погоду старался повыше закатать рукава рубашки. Мерз, но терпел, неделями потом шмыгая носом. Мне его разрисованные руки казались просто грязными. Понятно, что мое мнение его совсем не волновало. Он все подбивал Сина найти ему путного мастера, способного за недорого воплотить в жизнь его фантазии, но тот только фыркал в ответ.
У самого Сина, кстати, была татуировка, на запястье левой руки – свернувшийся клубком лисенок, довольно симпатичный. Син зачем-то прятал татушку под широким кожаным браслетом и не любил, когда на нее обращали внимание, словно стеснялся. Я заметил рисунок, когда мы отмывались после целого дня работы в парке, где, следуя директорскому распоряжению, сражались с бурьяном. Готовясь к приезду очередной комиссии, собирали всякий хлам и мусор, прописавшийся в зарослях кустарника. Пятна зеленого травяного сока и оранжевой крови чистотела с трудом поддавались воздействию холодной воды. Син тогда снял браслет и, заметив мой взгляд, хмуро бросил: «Что уставился, Хьюстон?» Я отвернулся, а он, раздраженно брызгая водой, стал яростно тереть руки мылом. Потом, кое-как сполоснув, вытер их насухо и ушел, не сказав больше ни слова и на ходу наматывая темно-коричневую полоску толстой дубленой кожи на прежнее место.
Вскоре подъехал желтый как яичная клякса автобус. Гомоня и толкаясь, толпа начала загружаться в него, торопясь занять удобные места. Когда я попал в салон остались только кресла сразу за водителем. Они считались самыми отстойными, может из-за таблички, извещавшей, что предназначены места для инвалидов. Видимо никто не хотел подставляться под далеко не дружеские подколы. Меня их расположение вполне устраивало, по крайней мере, хоть основная масса народа была у тебя за спиной, и ты их не видел. Да и потом, я привык к подобным шуткам, выработал, что-то вроде иммунитета, находя их отчасти даже справедливыми. Особенно если учесть, что инвалиды – это люди с ограниченными возможностями. Мои возможности также были ограничены, как физические, так и прочие. А на правду не обижаются. По крайней мере, так принято среди воспитанных людей. Так, что шутите, голуби, шутите. Я сел и уставился в окно, ожидая отъезда. День обещал быть ясным и теплым. Косые лучи утреннего солнца скользили по пыльным стеклам, высвечивая грязные потеки и брызги.
Заурчал мотор, защелкали, входя в замки, ремни безопасности и тут начались сюрпризы. Автобус качнулся, принимая нового пассажира, и сердце у меня пропустило пару ударов. Птица остановилась в проходе, осматриваясь. Я не знал, что она тоже едет. Сина рядом не было, но Тедди, Джет и остальные из его свиты, вольготно расположившись в престижных задних рядах, приветственно засвистели:
– Эй, Птица сюда! Мы тебе место заняли.
В их рюкзаках что-то интригующе позвякивало, а сами они казались возбужденными, словно в предвкушении веселого приключения. Она поморщилась:
– Меня уже сейчас от вас укачивает, – а потом, скользнув по салону взглядом, спросила: – Хьюстон, у тебя свободно? К окну пустишь?
Я только молча кивнул и пересел. Она плюхнулась рядом и проворчала:
– Фу, хоть бы окна помыли.
– О, ты глянь, – услышал я голоса позади нас. – Она с Хьюстоном села. Эй, Птица, а не боишься, что толстого укачает. Вот прикол, потом ведь не отмоешься.
Они громко и радостно заржали.
– Меня не укачивает, – зачем-то тихо сказал я.
– Не парься, Хьюстон, – услышала меня Птица. Немного поерзав, она удобно устроилась в мягком кресле. Достала из кармана своей кожаной, цвета старого шоколада, куртки наушники и откинулась на спинку, довольно улыбаясь. Автобус тронулся, на повороте меня немного занесло, и наши плечи на миг соприкоснулись.
Мегаполис встретил нас дорожными пробками, в которых автобус продвигался вперед короткими рывками, подолгу замирая в ожидании просвета в сплошном потоке машин и принимаясь периодически сигналить. Птица сидела спокойно, изредка бросая на меня быстрые взгляды. Мы немножко поболтали в дороге в основном о школьных делах. Ей почему-то было интересно, какой у меня был прежний класс, насколько дружный и не скучаю ли я по кому-нибудь из тех, с кем пришлось расстаться. Я не скучал. Все, что мне было нужно, Карандаш и студия, остались в моей жизни. А близких друзей я завести не успел, не сложилось как-то. Хотя и врагов у меня там не было. К тому же, тот класс был давно и прочно поделен на кланы, объединенные либо общими интересами, либо общей враждой. Я не вписался ни в один из них.
Когда мы, наконец, вырвались из утомительного дорожного плена, и заколесили по улицам, я зачаровано уставился в окно на поминутно меняющийся городской пейзаж, чувствуя какое-то детское восхищение перед архитектурными изысками новостроек, прорастающих свозь старый город. Башни высоток, симфонии из стекла и бетона, возвышались как вершины Эвереста на фоне пронзительной голубизны неба. Сияли белоснежными уступами этажей, фантастически огромные и прекрасные. Облагороженные фасады домов, причудливый декор витрин многочисленных магазинов, мелькающие вдали скверы, разнообразные памятники, площади, клумбы и газоны, с уже пожухлыми цветочными композициями, притягивали меня как магнит. Хотелось выскочить из душного тряского автобуса, пройтись пешком, неторопливо, внимательно разглядывая все это великолепие. Я так увлекся, что не сразу расслышал вопрос Птицы:
– Ты бывал здесь раньше?
– Что?.. А, да, несколько раз… На экскурсии…
Первым в программе значилось посещение парка с аттракционами. Я не собирался никуда идти, все эти горки, качели, карусели и прочие средства стимуляции адреналина, меня не прельщали. Чтобы без потерь пережить часы, отведенные на «безудержное веселье», я запасся блокнотом, карандашами, рассчитывая пристроиться где-нибудь на лужайке и немного поработать.
Старшие, сопровождавшие нас, видимо, тоже имели свои планы на это время, потому что, раздав выделенные спонсорами контрамарки и оговорив место и время последующей встречи, растворились в пространстве. После их ухода быстро рассосались и остальные члены нашей небольшой группы. На аллее остались только мы с Птицей, да еще Тедди с компанией. Они выжидающе смотрели на Птицу.
– Ты идешь или нет? – нетерпеливо крикнул Тедди.
Птица посмотрела на меня и спросила:
– Хьюстон, ты с нами?
Я отрицательно помотал головой. Никто из них, кроме Птицы, которая вероятно была слишком вежливой, чтобы не пригласить с собой, откровенно не жаждал моего общества, особенно Тедди и Киплинг, чьи враждебные взгляды раздражали как назойливые осенние мухи. Впрочем, чувство это было взаимным.
– Пойдем, Хьюстон, – снова позвала Птица, – хоть не так скучно будет, как с этими трепачами. Они все равно сейчас пивом начнут накачиваться.
– Эй-эй, Птица, это кто трепачи? – завелся вдруг Тедди. – Мы и на тебя тоже пиво взяли. Да брось ты этого придурка, зачем он нам! Он же ненормальный. Ты разве не в курсе? Слышь, Хьюстон, а расскажи-ка, как ты в психушке лежал. Тебе хоть справку дали, что вылечился, а то может ты и сейчас еще ку-ку.
Я замер и почувствовал, как воздух стал вязким, и словно застрял в легких.
– Заткнись, Тедди! Не слушай его, Хьюстон! – торопливо проговорила Птица.
– Как это – не слушай! Нет уж, пусть ответит, – продолжал докапываться Тедди. Он обычно молчал, но, если начинал говорить, угомонить его было трудно. Вот и сейчас вся его долговязая сутулая фигура просто источала праведное негодование, и останавливаться он не собирался.
– Прикинь, Джет! – продолжал он ораторствовать, поблескивая стеклами очков. – А вдруг этот псих – маньяк не долечившийся! А мы свои юные жизни опасности должны подвергать, находясь с ним в одной, можно сказать, подводной лодке. Мало ли что в его дебильную голову придет. Рентгеном ведь не просветишь, чтобы проверить.
– Да замолчи ты, Тедди! Он нормальнее тебя будет! – не выдержав, крикнула Птица, но только подлила этим масла в огонь Теддиного возмущения.
– Ха! Ха! Ха! Да неужели? Пусть докажет, а то мало ли что! Я бы на твоем месте хорошенько подумал, прежде чем за психа вступаться. Как бы не жалеть потом, когда у него крыша поедет. Это знаешь ли чревато. И покусать может, в лучшем случае, а уж про худший я и думать боюсь!
– Как он тебе докажет? Тедди, ты придурок, да?
– Да легко, Птица! Прощаю тебе придурка, как даме сердца моего друга. Всему вас дураков необразованных учить надо! Что онемел, Хьюстон? Скажешь, не был в психушке? Готов на эксперимент? Готов обществу доказать свою полную вменяемость и адекватность?
Джет и Киплинг, хихикая, запричитали:
– Да, где ему! Слабо! Может не надо, Тедди! Где здесь санитаров найдешь, если вдруг сбесится!
Потом они резко замолчали и уставились на меня. И я отчетливо ощутил, что вся их компания задумала какое-то веселье со мной в главной роли, аттракцион своеобразный и, с трудом сглотнув ставшую вдруг горькой слюну, сказал:
– Конечно, легко.
– Вот и чудненько, Хьюстон! Должны же мы знать, с кем под одной крышей обитаем и днем, и особенно ночью.
– И что же я должен сделать? – я постарался непринужденно усмехнуться. Ситуация была настолько абсурдной, что как-то не укладывалась в голове. Как-то глупо все это было. И, наверное, зря я согласился, что-то доказывать им. Да и как можно доказать, что ты нормален, людям заранее уверенным, что ты псих и дебил. Тем более, что в определенных обстоятельствах и нормального человека вполне можно придурком выставить. Вот это и беспокоило меня больше всего. И что они там еще придумали в качестве проверки. Судя по их настрою, по блестевшим в предвкушении забавы глазам, хорошего ждать не приходилось.
– Да ничего особенного, Хьюстон, представь себе совсем ничего! Да, впрочем, сейчас сам все увидишь. Пошли.
– Куда?
– На трек, Хьюстон, на трек! Слышал про такой? Немного покатаемся, чуть-чуть экстрима и весь твой диагноз как на ладони. А как, по-твоему, проверяют материал на прочность. Ты уж только не кидайся на товарищей если что, ладно. Мадмуазель, вы с нами, разумеется? Уверяю вас, скучно точно не будет, так что, зря вы тут на нас напраслину возводили. Мы тоже умеем веселиться.
– Заткнулся бы ты, Тедди. – угрюмо буркнула Птица. Она с тревогой посмотрела на меня. – Хьюстон, не слушай их. Ты не обязан доказывать, то, что и так очевидно.
– Да с чего очевидно-то, Птица! С того, что тихоня и скромненький. Так они, психи, все такие до поры до времени, пока не прижмет. А потом, когда на людей кидаться начинают, удивляются – откуда только что взялось. Такой ведь был из себя благовоспитанный: старушек через дорогу переводил, с соседями здоровался, кошечек по шерстке гладил, собачек не обижал, синичкам, да прочей пернатой живности, крошечек зимой не жалел…
Тедди балаболил всю дорогу, под хохоток приятелей, и я не видел никакой возможности заткнуть фонтан его красноречия, кроме как поскорее закончить с этим делом. Впрочем, шли мы недолго. При виде трека – учебной гоночной трассы на окраине парка и видавших виды машин, пестрой стайкой припаркованных у больших ангаров из светлой тусклой жести, у меня засосало под ложечкой и стало как-то тоскливо. Тедди подошел к высокому белобрысому парню в спортивной форме, курившему, сидя на сложенных друг на друга старых покрышках и о чем-то зашептался с ним. Тот окинул нас озадаченным взглядом, потом пожал плечами и затушив окурок, кивнул. Тедди что-то передал ему, видимо, деньги. Парень сунул их в карман и, позвякивая ключами, которые вертел в руке, подошел к нашей группе. Ткнул зажатым в кулаке ключом в сторону Тедди, меня и Киплинга и сказал:
– Вы трое – вон в ту крайнюю машину.
– Я тоже, – внезапно воскликнула Птица.
– Нет, – отрезал парень, – без девчонок. Мне лишнего визга не нужно, возись потом с вами.
– Да, – твердо сказала Птица, и в упор посмотрела на Тедди, – Не возьмете, я вам устрою! Ты меня, знаешь!
Парень удивленно вскинул белесые брови и, тоже взглянув на Тедди, спросил:
– Кто здесь псих?
– Ладно, пусть едет, – нехотя выдавил тот. – А то, в самом деле, хлопот не оберешься.
– Да-да, пусть едет, – горячо поддержал его Киплинг, ему самому видно совсем не хотелось экстрима.
– Не надо, Птица, – я был солидарен с парнем. Что бы они там не задумали, меньше всего мне хотелось, чтобы она присутствовала при этом. Но Птица лишь сжала губы и сощурилась, с выражением крайнего упрямства.
Машина была старая, изрядно побитая, когда-то белая с двумя широкими красными полосами по корпусу, а сейчас серая от испещрявших ее многочисленных щербин и вмятин. Заляпанная дорожной грязью она напоминала, замызганную дворнягу.
– Ничего, еще вполне тянет, старушка. – Парень любовно похлопал «старушку» по крыше, пару раз несильно пнул упруго накаченное колесо и скомандовал:
– По местам, чижики!
Кивнул в мою сторону:
– Ты вперед и не блевать, понял. Учти, я после тебя мыть не буду, сам языком вылижешь, если что. Поэтому держи в себе свои эмоции. Каламбур, чижики. Что, не смешно? Ну, как знаете.
После того, как все пристегнулись, парень, которого Тедди назвал Принцем, завел мотор и начал прогревать его.
– Почему Принц? – спросил я невпопад, стараясь отвлечься и выровнять дыхание, пульс помимо воли начал наращивать обороты.
– Потому что не король пока, – он непринужденно рассмеялся. – Вот, папик у нас, тренер то бишь, тот – король. Рисковый и нервы стальные. Ты бы видел, что он вытворяет на трассе. Мне до него далеко еще.
Продолжая болтать, Принц плавно втопил в пол педаль газа, и мы рванули, резво набирая скорость. Виражи сменяли друг друга под визг шин и свист ветра в приоткрытое окошко. На небольших горках машина, словно с трамплина, слегка взлетала в воздух, заставляя желудок подскакивать к самому горлу. Принц при этом радостно улюлюкал. Тедди напряженно сопел, временами шумно переводя дыхание, и только Птицу не было слышно. Впереди показалась небрежно сложенная из старых покрышек невысокая стена. Мы на дикой скорости летели прямо на нее. Чувствуя подступающую панику, я вцепился руками в сиденье так, что пальцы свело от напряжения. Я надеялся, что перерос уже свой детский страх, так как довольно легко переносил поездки в обычном общественном транспорте. Но автомобили остались особой статьей. Я, конечно, уже не бился в истерике, но по-прежнему, чувствовал себя, мягко говоря, не комфортно в этом средстве передвижения даже при небольшой скорости.
Принц, круто вывернув руль, лихо развернул «старушку» перед самой стеной. Позади приглушенно вскрикнула Птица. Казалось, мы чудом избежали столкновения, и даже Тедди облегченно выдохнул.
– Что, чижики, весело! Заценили класс?! – перекрикивая рев мотора, восторженно завопил Принц. Я почти не слышал его. Казалось, что в уши набили плотным слоем вату. Кружилась голова, перед глазами все плыло. Горячий, душный воздух никак не хотел протискиваться в сжатые спазмом легкие. Я начал задыхаться, тщетно пытаясь втянуть в себя хоть немного кислорода. В глазах потемнело. Чтобы сделать вдох, мне нужно было срочно выбраться из этой бешеной карусели. Сильно мешал сдавивший грудь ремень, и одной рукой я торопливо нащупал удерживающий его замок, а другой судорожно нашарил ручку и, приоткрыв упиравшуюся дверь, высунулся в поток мчавшегося навстречу ветра, с размаху ударившего в лицо. Раздался пронзительный крик, и чья-то рука, больно вцепившись мне в плечо, резко вдернула обратно в безвоздушное пространство салона. Я снова задергался, пытаясь вырваться. Тут Птица, перегнувшись через спинку, крепко обхватила меня руками, прижавшись щекой к лицу, и я отчаянно забился, стараясь освободиться от душащих объятий. Сквозь окутавший сознание туман едва пробился ее крик: «Хьюстон, перестань, не надо!» Машину крутануло под сумасшедший визг тормозов и, пролетев еще несколько метров, мы встали.
– Ты что творишь, мать твою, жить надоело! – заорал Принц. Я, вырвавшись, наконец, из рук все еще державшей меня Птицы, вывалился из машины и, стоя на коленях в плотной дорожной пыли, согнувшись пополам, судорожно хватал ртом воздух, крошечными порциями с усилием проталкивая его в легкие и словно со стороны слыша свое сиплое надрывное дыхание. Принц продолжал бушевать, выскочив из машины и перемежая свою речь отборными ругательствами.
– Что за подстава, Тедди! – орал он. – Я из-за вас сидеть не хочу! Забирайте этого придурка и валите отсюда! И чтобы вас здесь больше не было!
Он еще немного пораззорялся, потом сел в машину и, громко хлопнув дверью, уехал.
– Я же говорил, что он псих, – удовлетворенно пробормотал Тедди. – Нормальные люди не будут на всем ходу из машины сигать.
– Сам ты псих! – накинулась на него Птица. – Помоги лучше, не видишь ему плохо. Ох, вы и свиньи!
У нее был такой голос, словно она вот-вот расплачется. Тедди что-то недовольно буркнул, и все же попытался помочь Птице, ухватив мою руку. Но меня вдруг охватила такая злость, что я оттолкнул его и просипел, с трудом выговаривая каждое слово:
– Пошли вы все к черту. Оставьте меня в покое… Да, я псих, ненормальный. Довольны? А вы… ублюдки…
Тедди смачно плюнул мне под ноги:
– Пошли Птица, ничего ему не будет. Психи, они, гады, живучие.
– Сам уходи, дурак ненормальный! – закричала она.
– Ну, как хочешь.
Он ушел, а я, не глядя, на Птицу медленно поднялся и, пройдя пару шагов до обочины, растянулся на жесткой колючей траве, облегченно закрыв глаза. Она опустилась рядом и, помолчав, спросила осторожно:
– Дать тебе воды?
Я помотал головой:
– Не надо.
Стало легче, но все равно каждый вдох давался с трудом. Скоро от напряжения заболели ребра. Головокружение постепенно стало стихать, но перед глазами еще висела густая черная сетка, от которой мир вокруг казался покрытым паутиной частых трещин. Зрелище было на редкость гнусным, поэтому я снова закрыл глаза и видимо отключился. Очнулся от того, что Птица влажной салфеткой протирала мне лицо. Она расстегнула куртку, несколько пуговиц на рубашке и легкий ветерок приятно холодил шею и грудь. Этот же ветерок красиво ворошил Птице волосы, иногда бросая на лицо темные пряди, которые она убирала привычным движением руки. Когда смог немного продышаться, приподнявшись, спросил у нее:
– Как они узнали? Йойо проболтался, да?
От мысли, что своим «испытанием» я обязан несдержанности Йойо, на душе стало так паршиво, словно меня предали. Хотя, он ведь мне подписку о неразглашении не давал, да и за друга видимо не считал, так что какие претензии. И все же.
– Не ожидал от него.
– Нет, не Йойо.
Птица опустила глаза, а я обрадовался, сразу охотно поверив ей.
– Они в твоем личном деле прочли.
Я вопросительно уставился на нее. Все личные дела хранились у директора под замком. По-моему, даже в сейфе, и уж точно не имели хождения среди воспитанников в качестве занимательного чтения на сон грядущий.
– Его Син принес, еще на той неделе.
– Из библиотеки?
Птица слегка улыбнулась, оценив сарказм.
– Нет, конечно. Из кабинета директора.
– Зачем он это сделал? И как?
– Ну, в общем, Син любую дверь открыть может.
Я угрюмо хмыкнул:
– Надо же, криминальный гений. И как он с таким талантом и на свободе до сих пор.
Птица протяжно вздохнула и затеребила край рукава. Она всегда так делала, когда нервничала. Ей было неприятно говорить мне об этом. Вроде как, дружка выдавала, за такое его точно по головке не погладили бы. Но все же сказала. Может, не хотела, чтобы я на Йойо думал. Птица, она справедливая была. Это я давно заметил. Интересно, где Син ремесло взломщика освоил? И как, в самом деле, не загремел туда, где небо в клеточку, а друзья в полосочку?
– Это длинная история. Не осуждай его, он не со зла.
Ну да, не со зла, как же! По доброте душевной! Исключительно из соображений расширения кругозора и эрудированности. А еще повышенной чуткости, чтобы лучше понимать тонкий внутренний мир своих товарищей и как-нибудь ненароком не нарушить их душевный покой.
– Ты тоже читала?
Она кивнула, немного замявшись, и опустила глаза. Ну, конечно, читала! Потому и не удивилась, когда Тедди про психушку речь завел. Остановить его пыталась, чтобы не разболтал лишнего. Может, тоже все это время меня за ненормального держала. Так горько стало.
– Ясно… Ну и как, интересно было?
– Не злись. Пожалуйста. И не обижайся, здесь у каждого что-нибудь да есть за душой. Думаешь у Тедди все гладко?
– Не думаю. Было бы гладко, сюда не попал.
Теддина биография волновала меня сейчас меньше всего. Я злился на него, но еще больше на себя, что позволил втянуть в эту глупую историю, да еще при Птице. Хотя потому и позволил, что при Птице. Потому что увидел в ее глазах кроме беспокойства еще и понятное, в общем, любопытство. Вот только на что надеялся? Что этот не самый приятный факт биографии, «скелет в шкафу», остался далеко в прошлом и никак меня больше не достанет. Наивная лесная зверушка – сказал бы Йойо! Зачем только Сину понадобилось копаться в моем личном деле, рисковать, доставая его из директорского кабинета. Что он хотел там найти и зачем? Скорее всего, смеха ради, поиздеваться при случае. Так ведь молчал все это время, только зачем-то Птице его подсунул, да наверняка еще прокомментировал от души. Хотя она все же молодец! Зря я так на нее… Обычно после этого на тебя сразу как на придурка смотреть начинают, как на идиота конченного, словно, в самом деле, ты у них на глазах в штаны мочишься, да слюни пузырями пускаешь. А она ничего – разговаривает как обычно, не шарахается, не косится.
– А тебя правда в психушке лечили?
– Правда. Ты же читала.
Солнце припекало совсем по-летнему, по голубому ясному небу быстро бежали небольшие круглые облака, вокруг нас простиралась безмятежная равнина, исчерченная черными зигзагами трассы. Слышался отдаленный рев моторов и временами щебет, рыскавших неподалеку в поисках корма воробьев. Остаться бы здесь навсегда, прорасти травой, ни о чем не думать, не знать и не помнить. Какой с травы спрос, знай себе расти потихоньку, хлорофилл вырабатывай, все просто и ясно.
– После аварии?
– Угу, – я усмехнулся и процитировал, – посттравматический синдром, психическое расстройство вследствие стресса.
– Вылечили?
– Как видишь…
– Прости…
– Ладно, все нормально.
Я наконец-то смог вздохнуть полной грудью, так что в горле засвистело. Какое же это было блаженство – дышать свободно.
– На самом деле вылечили. Хоть по ночам орать перестал. Напугал?
Она кивнула, и глаза у нее повлажнели. Напугал, конечно, идиот такой. Просто так вдруг прижало, что соображать перестал. До сих пор ее крик в ушах стоял. Да как она удержать меня пыталась, а я вырывался, не скоро забуду. Так стыдно было, что лучше бы выпрыгнул да шею свернул. Я вздохнул тяжело, а она несколько раз шмыгнула носом и спросила:
– Там очень страшно было?
– Где?
– В психушке…
– В клинике? Да нет, не очень… У нас спокойное отделение было, детское. Буйных не было почти, странные были, неприятные. Пацан один ходил, безобидный вроде, а взгляд такой – мороз по коже. И то слюни, то пена изо рта. А еще один все палочки собирал. Найдет на прогулке и ходит с ней везде, даже спал, зажав в руке. А если у него забрать пытались это сокровище – побелеет весь и тонко так визжать начинает. Аж уши ломило. Он еще любил этой палочкой во все подряд тыкать. Подойдет к тебе и тычет. Может, думал, что волшебная, превратить во что пытался. Я все боялся, что он однажды в глаз ей ткнет, рукой прикрывал. Обошлось. А еще к нам в палату иногда девушка тайком приходила, взрослая уже. Зайдет и давай то ли бормотать, то ли подвывать. Так чудно. Я раз слушал-слушал, и вдруг понял, что она поет. По-своему, конечно… Да я совсем немного помню, пичкали чем-то, постоянно спать хотелось… еще есть… и голова болела. Большей частью валялся на койке как овощ вареный, мутило после уколов… В общем, может хватит об этом.
– А ты аварию помнишь?
– Нет. – Я соврал ей. Я просто запретил себе вспоминать, потому что, когда тот день и все, что пришлось увидеть и пережить, всплывали в памяти, мне хотелось замолчать навсегда. Она снова посмотрела на меня очень внимательно и серьезно, и тогда я сказал. Подумал, может для нее это важно, и она не из пустого любопытства спрашивает:
– Помню только, как в окна машины хлестали потоки дождя. От этого в салоне было темно, как будто уже наступили сумерки, хотя был день. Автомобиль тряхнуло и у меня выпала из рук игрушка, маленькая машинка, грузовичок, (мне тогда еще были интересны машинки), и закатилась под сиденье. Я нагнулся, чтобы ее поднять, в этот момент раздался звук удара, и все вокруг завертелось с шумом и скрежетом. Я свалился на дно и меня придавило, и кто-то ужасно так закричал. От этого крика меня чуть не стошнило. Возможно, это был мой собственный крик. Это я сейчас так предполагаю. Потому что родители, они не успели бы закричать, все случилось слишком быстро… Во всяком случае я хочу в это верить, что они ничего не поняли и не почувствовали, что не мучились…
Потому что думать по-другому было бы слишком тяжело и жить с этим тоже. Люди, которые приехали на аварию поначалу решили, что никого в живых не осталось, автомобиль был весь перекорежен. Его начали стаскивать с дороги, и я закричал. Потом салон, вернее то, во что он превратился, долго резали на кусочки, чтобы добраться до меня. А когда добрались, я был весь в крови, только кровь была большей частью не моя.
Птица сидела рядом, очень близко, обхватив колени своими тонкими руками. Она не сказала ни слова и больше ни о чем не спрашивала, только поежилась как от холода и спрятала лицо под волосами. Когда у меня зажили переломы и ссадины, полученные в катастрофе унесшей жизни моих родителей, выяснилось, что пострадало не столько тело, сколько психика. Мне было шесть лет, и я, к сожалению, был слишком впечатлительным ребенком. Было бы лучше, если я тогда сразу потерял сознание, но я почему-то этого не сделал.
Немного пыльный аромат нагретой солнцем земли и увядшей травы навевал покой. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, только вдыхать полной грудью этот пьянящий осенний воздух, да смотреть, как ласкает пряди темных волос своими осторожными руками ветер. Мы сидели так довольно долго, пока я не сказал:
– Птица, спасибо, что удержала.
– Это Принц тебя вовремя поймал. Все же реакция у него, что надо.
– Да. И ему тоже… спасибо.
Она сорвала длинную сухую былинку и, повертев в руках, лохматым кончиком стала осторожно водить по моему лицу, слегка щекоча кожу. Словно кисточкой прошлась по бровям, носу, по скулам и подбородку, сосредоточенно нахмурившись, очертила по самому краю губы. Мне внезапно стало жарко. Я быстро прикусил травинку зубами. В уголках ее губ заиграли ямочки. Лицо было еще бледным, но уже спокойным и даже умиротворенным. Взгляд стал мягким и ласковым, и когда мы встречались глазами, мне казалось, что я с головой погружаюсь в его небесную синеву.
– Угадай, что я напишу, только не подглядывай, – сказала она, потом взяла мою руку и, положив себе на колени, принялась острым концом той же былинки чертить на ладони.
– Хью-с-то-н, П-ти-ц-а…
– Верно, – глаза у нее лукаво заблестели. – А сейчас?
Я честно пытался понять, потом сдался, насчитав семь или восемь замысловатых знаков.
– Не знаю, какие-то иероглифы.
Она улыбнулась:
– Это на французском…
– Эй, Птица, так нечестно, я ведь не знаю французского!
– Ну и что, это не важно.
– И что это было?
– Не скажу.
Заботливым жестом Птица убрала у меня со лба влажные от пота волосы, немного пригладила их, перебирая пальцами пряди. Потом, отодвинув обшлаг рукава, с серьезным видом нащупала на запястье пульс, посмотрела на часы и сказала:
– Ну вот, уже улыбаешься, это хорошо. Идти сможешь или еще немного здесь побудем?
– Смогу, наверное.
Я тоже посмотрел на часы. Времени оставалось в обрез, а музей мне пропускать не хотелось. Хотя сидеть вдвоем с Птицей, наслаждаться свежим осенним воздухом, последним теплом и ее вниманием, было просто здорово. Вот только как бы искать не начали, да ненужные вопросы задавать. Мы встали и, кое-как отряхнувшись от пыли, пошли обратно в парк. Меня еще немного шатало, но в общем было терпимо. Как не спешили, все равно опоздали. Все наши уже собрались у выхода, не было только Тедди с компанией. Взглянув на меня, наш старший, ворчливо спросил:
