Текст книги "Стать настоящим (СИ)"

Автор книги: Ольга Моисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

  Валера так и делал, пока, спустя недели две или три, лунатизм не прекратился: он вдруг увидел во сне, что догнал в падении Косу и, подхватив её, расправил крылья. Темнота, в которую провалился выстроенный Привратником мир, исчезла, и Валера оказался внутри чего-то многогранного, многомерного и абсолютно непостижимого. Он крепче прижал к себе Косу, боясь выронить потерявшую сознание напарницу в это буйство измерений. От сияния, преломлённого в нескончаемых, вложенных одна в другую и в то же время словно выпирающих из собственного объёма фигур, кружилась голова и казалось, всё вокруг плывёт, отдаляется и приближается одновременно – совершенно невыносимое зрелище. Дико хотелось остановить это псевдодвижение, найти точку опоры, приземлиться на твёрдую, понятную поверхность. Заметив бездонный, не отражавший сияния, словно бархатный, туннель, то выпиравший из света, а то, наоборот, проваливавшийся между мерцавших граней, Валера нырнул прямо в дышащую, живую глубину. Тут же со всех сторон надвинулись стены, и он очутился в полутёмной каменной пещере. 'Коса! – тихонько позвал он, покачивая напарницу на руках. – Коса!' И тут же проснулся: в собственной кровати, сердце билось ровно, дыхание было спокойным. Прислушавшись к себе, Валера обнаружил, что из тела исчезла та странность, что распирала его после выписки из больницы.

  Скорее всего, заявили тогда врачи, это оттого, что необычный процесс перерождения и распределения глиобластомы завершился, и она перестала наконец мучить Валерин мозг слишком яркими снами и лунатизмом.

  И действительно, долгие месяцы всё было нормально: никакой странности в теле, никаких ночных бессознательных хождений.

  А сегодня вот тебе – опять! Валера осмотрел куртку: слегка влажная, в наружном кармане ключи от квартиры, во внутреннем – удостоверение ФСБ. Вчера стояла ясная погода, вспомнил он и выглянул в окно: асфальт был мокрым – ночью шёл дождь. По спине побежали мурашки, а внутри открылась холодная яма, когда Валера представил, как шлялся по улице, ни хрена не осознавая, что делает... Зашибись!..

  Умывшись, проглотив завтрак и доехав до работы, он обнаружил, что в теле появилось новое ощущение: внутри словно воробьи бились, норовя проклевать мышцы и вылететь наружу. Ужасно неприятное чувство, чем-то напоминавшее овладевшего телом дусима, однако, прислушиваясь к собственному организму, Валера понял, что не потеряет контроль и не перекинется, пока сам этого не захочет... Перекинется?!

  Внутренности резко обдало холодком, как бывает, когда вдруг споткнешься и чуть не упадёшь, каким-то чудом устояв на ногах. Выдра без дусима! Неужели такое возможно?! И почему?! С чего это через почти два года спокойной жизни всё вдруг началось по новой: и снохождение, и рвущиеся наружу 'воробьи'!.. что, чёрт возьми, происходит?

  Валера хотел было немедленно позвонить Косе, но, покрутив телефон, положил его обратно в карман. Если это исключительно его личные заморочки, то он сам с ними разберётся: с врачами посоветуется, голову свою многострадальную снова проверит, может, таблетки какие попьёт... Гораздо хуже, если он – первая ласточка, за которой последует... неизвестно что! Нечто с повадками иномирья... Однако что же сразу паниковать? Подождём...

  Ждать пришлось недолго: часа два спустя, когда Валера отлучился из конторы по одному из висящих на нём дел, позвонила Коса, у которой были сегодня плановые исследования, и рассказала, как чуть не схлопотала перевёртыш в установке научников надзирателей. И тогда у Валеры отлегло от сердца. Нет, это не возврат к болезни и не новая трансформация глиобластомы во что-то ужасное. С тех пор, как он лишился Дуса, его всё время одолевал подспудный страх, что опухоль снова начнёт убивать мозг. Поэтому он так испугался, увидев эту грязь на кроссовках... Но сейчас можно выдохнуть: с ним всё в порядке – причина во внешних обстоятельствах. В том, что иномирье снова здесь! – теперь он был в этом уверен. Тем не менее Валера не стал пугать напарницу своим снохождением, однако про 'воробьёв' рассказал – пусть понимает, что не одна, и правильно оценивает ситуацию.

  – Я думаю, надо доложить об этом Аркану, – сказала Кира.

  – Давай.

  Валера нажал отбой с чувством острой тоски, что снова, в стотысячный раз, не услышал в её голосе ни одной ноты, ни одного признака, что позволили бы ему попытаться сократить дистанцию между ним и напарницей. Всё это тянулось так давно, что уже выглядело безнадёжным: Кира хорошо относилась к Валере, можно сказать, просто прекрасно... однако любила она по-прежнему Маркольева, и иногда это так явственно проступало наружу, что хотелось крикнуть: 'Хватит!', заорать ей прямо в лицо: 'Он умер, умер! его уже не вернёшь! Зато я – здесь!! Я рядом с тобой, я всегда буду за тебя, что бы ни случилось, понимать, оберегать, помогать!' Хотя чего орать-то? Она ж не слепая! И не глухая – там, на той стороне, когда они думали, что сейчас погибнут, Валера ведь признался ей в любви... и потом, в больнице, она вроде бы проявляла ответную теплоту, но вскоре...

  Вскоре, стоило ей выздороветь, теплота быстро сошла на нет, и напарница установила дистанцию. А три месяца назад, после похорон Кириного отца – Валера тогда из кожи вон лез, помогая всем, чем мог, так что даже её мать прониклась к нему большой симпатией и теперь считает женихом дочери, – Кира отдалилась ещё сильнее!..

  Наверное, новая рана задела старую, вздохнул Валера, снова находя повод ждать и надеяться. Сколько бы это ни продолжалось. И пусть с момента их первого знакомства Коса изменилась – стала суше, жёстче, безжалостней, словно затвердела внутри, держа со всеми дистанцию, Валера считал: после всего, что случилось, она имела на это право... и вообще... ну, не мог же он просто взять, да и разлюбить её?

2. Влюблённый пернатый

  Парень-лунатик жил не очень далеко от старого дома Ивана Григорьевича, в том же районе, – старик проследил за ним до самой квартиры, так что теперь знал его адрес. Давно привыкнув не полагаться на память, Иван Григорьевич достал из кармана пальто огрызок карандаша и аккуратно записал адрес в старую, разлохматившуюся от времени записную книжечку, давным-давно подаренную ещё Маней. Мобильный телефон у него был – дочь снабдила, велев всегда брать с собой, но Иван Григорьевич, опасаясь потерять дорогую игрушку, почти всегда оставлял его дома. Он всё равно не знал, куда там надо тыкать, чтобы что-то записать, звонить-то с трудом помнил как, да и зачем, вообще, во время прогулок кому-то звонить? В общем, не любил он эту новомодную технику. Вот бумага и карандашик – это дело другое: понятное и надёжное!

  Опоясав книжечку резинкой и засунув под неё карандаш, Иван Григорьевич почувствовал, что устал. Ноги по-прежнему не болели, но события последних суток, включая ночную беготню за молодым парнем, совершенно выбили из сил. Старик опустился прямо на ступеньки в подъезде, куда зашёл вместе с лунатиком, и, привалившись к стене рядом с батареей, решил подождать здесь, пока откроется метро. А в старый дом он ещё вернётся, не сейчас, а днём позже, когда отоспится и восстановит силы.

  Вскоре он задремал и увидел во сне Маню – она была взволнована и хотела объяснить ему что-то, но голос заглушил внезапно поднявшийся ветер. Он быстро нарастал и грозился превратиться в ураган. Иван Григорьевич успел сделать всего несколько шагов к Мане, прежде чем его оторвало от земли и понесло в огромную воронку смерча. Вздрогнув, старик проснулся и обнаружил себя завалившимся на бок, прямо на грязный пол в чужом подъезде, точно он – бомж, но самое ужасное заключалось в том, что чудо-шар выпал из-за пазухи и откатился на несколько шагов. Размотав тряпицу, он так сверкал внутренним светом, что непременно привлёк бы внимание любого жителя, выйди тот из своей квартиры. 'Так вот что пыталась сказать мне Маня, – сообразил Иван Григорьевич, хватая чудо-шар. – Что я, идиот, подарок её потерял! Господи, какое счастье, что никто в это время не появился на лестнице и его не украл! Ох, прости меня, Манечка, дурня старого, не уследил! – больше такого не повторится...' Ивану Григорьевичу вдруг показалось, что свет внутри шара приобрёл красный оттенок, будто туда затекла кровь, но он решил, что разберётся с этим позже, в более спокойной обстановке и, быстро завернув драгоценный подарок, убрал его за пазуху.

  Потом старик поднялся, тщательно отряхнул пальто и стал спускаться по лестнице. В теле ощущалась неприятная слабость, чудо-шар будто нагрелся и давил на грудь. Механические наручные часы показывали четыре утра, и Иван Григорьевич медленно потопал к метро.

  В поезде у него сильно шумело в ушах, колотилось сердце и, видимо, подскочило давление, поэтому он не мог ни о чём думать, кроме как следить, чтобы не пропустить свою станцию.

  Выйдя на улицу, старик, едва переставляя ноги, кое-как дотащился до дома. Скинув ботинки, он с трудом добрался до кровати и прямо так, не раздеваясь, упал, придавив телом чудо-шар. Сознание погасло, будто выключенная лампочка.

  В подъезде лунатика Иван Григорьевич думал, что отоспится и уже завтра вернётся в старый дом, но планы не сбылись: ни завтра, ни на следующий день старик из квартиры так не вышел.

* * *

  – А что Крюков? – осведомился полковник Арбоканов, когда Кира доложила о происшествии во время плановых исследований в 'зоосаде'.

  – Он тоже чувствует нечто странное – в теле будто воробьи завелись.

  – Воробьи? – без особого удивления переспросил полковник.

  – Так он сказал, – пожала плечами Кира.

  – Ну, а у тебя, Косулина, – без тени улыбки поинтересовался Арбоканов, – кто в теле завёлся?

  – Не знаю, Пал Михалыч... меня, скорее, просто распирает, словно Дус снова вселился.

  – А с чего ты взяла, что это – не результат работы научников?

  – У Валеры плановое исследование только завтра, а 'воробьёв' он чувствует уже сейчас. Да и вообще... больно уж это неожиданно: почти два года ничего не получалось, и вдруг – прорыв. Да какой! – я ведь чуть перевёртыш не получила, Пал Михалыч, как такое возможно?!

  – Перевёртыш... – протянул Арбоканов, беря со стола телефон.

  Гаркнув в трубку: 'Крюков, зайди!', он встал и принялся ходить по кабинету, размышляя о чём-то своём. Кира молча ждала.

  На новом месте, в одном из отделений ФСБ, он, как и раньше, был её начальником, чему подчинённая не уставала радоваться, как и тому, что Валера продолжает служить вместе с ней. За героическое проникновение 'на ту сторону', где они сумели закрыть канал, их наградили и повысили в званиях. Из лейтенанта Косулина сразу стала капитаном, и Крюков – тоже. А друг для друга они по-прежнему были Коса и Бластер, только работали теперь в другой конторе: одном из оперативных отделов ФСБ под командованием Арбоканова, который так и остался полковником, да ещё и взыскание получил, и должность на ступеньку ниже, чем была в Отделе контроля особых посещений. По мнению высшего руководства, начальство ОКОПа проявило халатность и недальновидность, доведя ситуацию с вторжением иномирья до того, что иного выхода, кроме как отправить оперативников практически на смерть, не осталось. Кира считала это обвинение несправедливым, уж она-то знала, как предан делу был Аркан – так звали его за глаза подчинённые – и спроси её, стала бы доказывать, что не проявлял он никакой халатности, а просто попал в неудачное стечение обстоятельств, да вот только спрашивать никто не собирался...

  Дверь в кабинет открылась, и на пороге возник Валера:

  – Вызывали, товарищ полковник?

  – Заходи, Крюков! Садитесь оба, – Арбоканов указал на стулья возле своего стола. – Для начала ты, Крюков, скажи, что думаешь насчёт своих... м-м-м... 'воробьёв' в теле?

  Валера быстро глянул на Киру: она взгляда не отвела, лишь пожала плечами, и ответил кратко и просто:

  – Думаю, канал снова открыт.

  – Чёрт! – вырвалось у напарницы. Мысли о канале, конечно, приходили к ней в голову, но она сама ещё не решалась в это поверить, а уж чтоб вот так прямо – бац! – и с места в карьер огорошить начальство, это умел только Бластер.

  – А плановые испытания в 'зоосаде'? – спросил Арбоканов, буравя подчинённого тем самым взглядом, за который в своё время и получил прозвище Аркан.

  – Станут гораздо успешнее: влияние дыры в иномирье скажется... уже сказалось, – Валера посмотрел на Киру – та только фыркнула.

  – То есть чуть не случившийся у Косулиной перевёртыш – всё-таки заслуга научников? – уточнил начальник.

  – Ну да, за много месяцев их воздействие наверняка повысило нашу чувствительность... И теперь даёт эффект, похожий на вселение дусима.

  – Чего? – не выдержала Кира. – Хочешь сказать, мы можем перекидываться? Но в кого?! Псами людей делал дусим, а если его в нас нет, то как, Бластер?!

  – Не знаю, Коса! Я ж не научник, спроси у спецов!

  – Спросим, – ответил за неё Аркан и цветок, стоявший рядом на подоконнике, хрустнул, открыв новый лист.

  – Значит и вы, Пал Михалыч? – прищурилась Кира. – Вы снова можете влиять на цветы? Или... это совпадение?

   – Не верю я, Косулина, в совпадения, – спокойно произнёс Аркан. – Пусть я как ваш командир всегда оставался человеком и не пускал в себя подселенца, но я прекрасно помню свой индикатор выдры, поэтому склонен думать, что Крюков прав: нас вновь атакует иномирье.

  – Но как? – вопросила Кира. – Управлявший каналом Привратник уничтожен, дусимы тысячи лет назад расстались с материальным существованием, и им нет до него никакого дела!

  – Значит, канал открыл кто-то другой, – припечатав ладонь к столу, произнёс Арбоканов. – И тебе вместе с Крюковым надо постараться выяснить кто. А потом, я полагаю, мне удастся подвигнуть руководство реанимировать ОКОП, чтобы мы могли снова бороться с иномирьем... Но это позже, а сейчас, для начала, надо проверить кое-какую информацию.

  – Тоже связанную с каналом? – догадалась Кира.

  – Не перебивай командира, Косулина! – нахмурился Аркан. – Соблюдай субординацию.

  – Есть, – подчинённая замерла на стуле, вся обратившись в слух.

  – Семён Ксенофонтов, девятнадцать лет, три дня назад задержан полицией в Московской области. Ксенофонтов находился в угнанном транспортном средстве, которое преследовала полиция и остановила неподалёку от деревни 'Старожучково'.

  На стол легла фотография окровавленного парня – на теле и на лице виднелись рваные раны.

  – При задержании Ксенофонтов пытался скрыться от полиции...

  'Ну нет, блин, – мелькнула у Киры мысль, – менты не могли так его отделать!'

  – ...убежал в лес, однако там на него напали, как предполагают врачи, несколько крупных бродячих собак. Прибежав на крики Ксенофонтова, полицейские обнаружили парня лежащим на земле без сознания, вот в таком виде, – Аркан стукнул пальцем по фотографии и углубился в разложенные перед ним бумаги. – Задержанный был доставлен в больницу, тут её номер и адрес. А теперь самое главное, из-за чего я поручаю вам всё досконально проверить: очнувшись в больнице, Ксенофонтов стал требовать, чтобы его немедленно обследовали на наличие заражения... нет, вовсе не бешенством, как любой бы подумал. Тут совсем другое: он на полном серьёзе заявляет, что его покусали волки-оборотни, и поэтому он сам в ближайшее полнолуние превратится в дикого зверя. В психоневрологическом диспансере на учёте не состоял, а те, кто с ним знаком, уверяют, что Семён – парень вменяемый, адекватный и никогда не был склонен к бредовым фантазиям. Задержавшие его полицейские заявили, что никаких волков не видели и собак – тоже. Нашли, мол, парня уже покусанным и вызвали 'скорую'... Вот, пожалуй, и всё, что мне известно... Повезло нам, что Ксенофонтов этот такой недалёкий и трусоватый: пытался скрыться от полиции – поступок, глупее не придумаешь, ведь за рулём был не он, и любой хороший адвокат... ну, в общем, вы поняли! А придя в себя на больничной койке, Ксенофонтов был так напуган, что как только его допросили и вернули телефон, он, видя, что ни врачи, ни полиция не верит его рассказу об оборотнях, прямо из больницы принялся звонить во все силовые структуры, в том числе и в ФСБ... Строчил о своём приключении в соцсетях и на форумах... Весьма боязливым и в то же время настойчивым оказался, такую волну поднял, что она дошла и до нас, причём быстро... Вопросы?

  – А место, где волки напали, смотрели? – поинтересовалась Кира.

  – Вот ты и выясни, – ответил Арбоканов, протягивая ей один из документов. – Здесь номер отделения и фамилии полицейских, проводивших задержание.

* * *

  Разговор с полицейскими с самого начала не заладился. Было их двое: плотный, румяный и белобрысый старший лейтенант Кононенко, на вид ровесник Киры, и мрачный майор Устриков – бледный шатен с близко посаженными глазами, лет на десять постарше. Оба оказались на взводе: видно, дел выше крыши, а тут вдруг ФСБ привязалась, причём в лице молодой девицы, и ещё с такими глупостями!..

  – Не понимаю, – скрежетал Устриков высоковатым для мужчины голосом. – Почему ФСБ вдруг заинтересовали фантазии какого-то малолетнего дурака?

  Старлей Кононенко в это время откровенно разглядывал фигуру капитана Косулиной и потихоньку оттаивал, ибо девица была очень даже... и грудь, и бёдра... в общем, в его вкусе.

  – Разве? – изогнула бровь эфэсбешница. – По-моему, я спрашивала вас о конкретных фактах, при чём здесь чьи-то фантазии?

  Откинувшись на спинку стула, старлей улыбнулся, скользя взглядом по её ногам: тут фантазии оказывались очень даже при чём, только были они совсем иного рода и разворачивались исключительно в его голове. Заметив эту улыбку, Устриков так посмотрел на Кононенко, словно тот сморкается в занавеску прямо на приёме у английской королевы. Заметив это, старлей сделал серьёзное лицо и выпрямился в кресле.

  – Вы утверждаете, что когда обнаружили Семёна Ксенофонтова, он был без сознания и весь в крови, – это факт? – сделав небольшую паузу, продолжила эфэсбешница.

  – Факт, – хмуро согласился майор.

  – Вызывая 'скорую', вы сказали врачам, что его покусали собаки, так?

  – Да.

  – А как вы это поняли?

  – Что? – намеренно затупил Устриков.

  – Что Ксенофонтова покусали собаки? – терпеливо пояснила Кира и, бросив взгляд на Кононенко, заметила, как он напрягся.

  – Ну, а кто ж ещё?

  – Люди, – гнула своё капитан Косулина, скользя по лицу Кононенко с таким видом, будто раздумывала, в глаз ему засветить или в челюсть, что, как ни странно, сделало её ещё привлекательней.

  – Не-е-е, – пытаясь казаться крутым и беспечным, хохотнул он, – люди так кусаться не умеют, даже маньяки!

  – А почему вы, едва увидев окровавленного человека, сразу решили, – чуть растянув губы в улыбке, эфэсбешница уставилась ему прямо в глаза, – что рваные раны на его теле – именно укусы? Может, его палкой с гвоздями били! А, старлей? Что вы на самом деле там, в лесу, видели?

  – Ничего я не видел! – Кононенко засопел, беспокойно ёрзая на стуле. – И почему именно я?

  – Да потому что в 'скорую' звонил майор Устриков. А значит, когда вы наткнулись на Ксенофонтова, майор остался с ним, а вы бросились по ближайшим окрестностям, чтобы понять, кто нанёс раненому увечья и задержать его, ведь так?

  – Я... – старлей умолк и вспотел, бросая отчаянные взгляды на Устрикова.

  Тот сжал губы в тонкую линию и молча показал пальцем на Кирин телефон – он лежал на столе и записывал разговор.

  – Ладно... – Кира выключила запись, позволив майору своими глазами в этом удостовериться.

  Она убрала телефон в куртку и как могла тепло улыбнулась полицейским. Кононенко тут же расплылся в ответной ухмылке, а Устриков сказал:

  – Хорошо, мы расскажем, раз уж это так надо... дружественному ведомству, но имейте в виду: под протокол мы своих показаний не подтвердим! Мне, знаете ли, вовсе не улыбается навалить на себя дополнительное расследование не-пойми-чего, да ещё и прослыть в отделении ёб... долбанутым.

  Кира спокойно и понимающе кивнула, сделав приглашающий жест рукой.

  – В общем, я видел там людей... – майор пожевал губами, – голых.

  – А я волков! – вставил свои три копейки старлей.

  – Абсолютно голые, а на улице градусов двенадцать, снег ещё в лесу лежит... – не обращая на реплику коллеги внимания, продолжил Устриков. – Стояли они за ёлками, я видел семерых... но, может, где за кустами ещё были. Мужики и бабы, у одной лицо и рот кровью вымазаны, а другие вроде чистые... безоружные – никаких палок с гвоздями, вообще ничего! Стоят, чтоб их, в чём мать родила! Я тогда подумал: секта – сатанисты или ещё хрень какая... я эту, с кровяным ртом, на мушку взял: 'Руки!', и тут они вдруг все на землю прямо плашмя попадали и лежат, будто мёртвые... Я им: 'Встать!' – реакции никакой, тогда к бабе нагнулся, пульс на шее щупаю, а его нет, и тело холодное. Я к другому – то же самое! Ну, у меня совсем ум за разум: чего это, как? Померли?! все разом? Выпрямился, в одной руке ствол, другой телефон из кармана достаю...

  – А он не работает, – вдруг быстро проговорила Кира.

  – Точно!.. а как вы... – Устриков сдвинул брови.

  – Да просто догадалась! – поспешила заверить она, неопределённо махнув рукой. – Пришло почему-то в голову... извините, что перебила. Что было дальше?

  – Ну а дальше, пока в телефон пялился, сзади – шорох, я обернулся: кто-то из ёлок выходит...

  – А это был я! – встрял Кононенко. – У меня тоже телефон накрылся, я не мог скорую вызвать и двинул к Пашке... в смысле, к майору Устрикову, а вокруг него – волки!.. И люди! Голые!.. я обалдел, сразу не понял, показалось, у меня с глазами что-то... я стал тереть, а они убежали!

  – Глаза? – беззлобно поддела его Кира.

  – Собаки, – мрачно уронил Устриков.

  – Да не собаки это были, а волки! – с неожиданным жаром заявил Кононенко, словно ребёнок, которому никто не верит, что в шкафу живёт бука.

  – Волки или собаки, но у старлея вид был, словно он ЛСД только что закинулся... Я тогда сразу повернулся обратно и увидел, как они убегают – серые такие, крупные, шустрые... прицелиться не успел, как они в кустах потерялись... Мы вернулись к Ксенофонтову, телефоны заработали, и я вызвал 'скорую'. Вот, собственно, и всё, капитан, – Устриков встал, за ним вскочил и Кононенко. – А сейчас, извините, у нас очень много работы.

  Он протянул руку тоже поднявшейся из-за стола Кире.

  – Спасибо, майор, – ответила она, пожимая его ладонь. – Вы нам очень помогли.

  – Я провожу! – вызвался старлей и, распахнув перед Кирой дверь, с улыбкой спросил, понизив голос: – А телефончик свой дадите?

* * *

  Пернатый птичник прошёл ещё один поворот и, аккуратно положив кошатницу Хищницу на пол, обессилено сел, привалившись к каменной, шершавой и холодной, стене... Шорох вверху затих – Ворона-проводница снова улетела, бросив их на произвол судьбы. Но, может быть, сейчас это даже к лучшему: сегодня птичник шёл очень долго и зверски устал, а ведь ещё придётся отражать очередную атаку ветряных тварей!..

  И всё же идти вслед за Вороной – это так хорошо: шагай себе, ни о чём не думай!.. Под ногами разворачиваются туннели, впереди шуршат перья и сверкает чёрный вороний глаз, когда птица поворачивает к Пернатому голову. Он улыбается ей и делает вид, что Хищницу нести вовсе не тяжело, и неважно, что она уже так долго без сознания, с ней всё будет в порядке, когда они выйдут из лабиринта, – ты, главное, Ворона, веди! Показывай путь...

  Но в какой-то момент проводница – раз, и улетала, причём всегда неожиданно: птичник просто терял её из вида и только слышал где-то вверху быстро стихавшее хлопанье крыльев. И спустя некоторое время начинал дуть ветер, сначала потихоньку, потом всё сильнее и сильнее, будто почуяв, что Ворона скрылась и больше некому его сдерживать. С нараставшим рёвом он вырывался на волю, рождая этих проклятых летучих змеев...

  Но это случится позже, а пока у Пернатого было немного времени передохнуть, пока слабенький ветерок остужает разгорячённое лицо и ноющие от тяжести руки.

  Он нежно посмотрел на Хищницу – она такая красивая! Сильное тело, чёрные, с серебристым отливом, волосы, болотного цвета глаза. Да, он отлично помнит их цвет, хоть они сейчас и закрыты... А и пусть! – нечего ей смотреть, во что превратился их сияющий проход, на эти мрачные, холодные стены, грязный, мокрый пол, незачем чувствовать ярость и бессилие, ни к чему отражать атаки ветряных змеев. Пернатый справится с этим сам. А ей лучше открыть глаза, когда они выйдут из лабиринта на волю – туда, где свет, тепло, жизнь! Где птичник и кошатница будут счастливы! Наперекор всему. Он вынесет её в новый мир, она вдохнёт воздух жизни, откроет глаза и увидит, как любит её Пернатый, крепко-крепко, больше всего на свете! И они вместе станут другими, чем сейчас, они оба будут настоящими!

  Лёгкое прохладное дуновение неумолимо перерастало в неприятный, ледяной, бьющий в лицо поток. Поднимался ветер. Скольких змеев принесёт он на этот раз? И как долго продержится птичник?.. Он подобрался, готовясь встать, и почувствовал, как свинцово тяжелы ноги и руки. Они отказывались слушаться – что, если не получится встать?! Птичника накрыла волна паники, а затем пришла злость. Он всегда призывал её, чтобы уничтожить страх. Злость на тех, кто уже вышел на другую сторону, кто стал настоящим и вовсю наслаждается жизнью! Жизнью, полученной за счёт них с кошатницей – ведь это именно Пернатый с Хищницей открыли проход, отдав этому всё: силы, любовь, энергию!

  И что же?!

  Все остальные – те, кто топтался где-то в сторонке и даже не смотрел и не понимал, что они с кошатницей делают, просто, едва почуяв свет прохода, ломанулись вперёд, привлечённые возможностью просочиться в новый мир и стать настоящими. 'Стойте! – кричал им птичник. – Так нельзя, вы разбиваете связи, ломаете лучи, да что же вы делаете?!' Но они, сбив с ног первооткрывателя, мчались, ничего не слушая и ни о чём не думая, лишь бы самим проскочить, а что потом – всё равно! Обессиленный птичник, закрывая собой кошатницу, от слабости потерявшую сознание, мог только смотреть, как его обезумевшие собратья несутся, топча и уродуя всё, что долго и с таким трудом рождалось, возникало из пустоты, выращивалось ценой его собственной жизненной энергии и невероятного напряжения Хищницы.

  Это было, как если бы прекрасный цветник превратился в месиво из сломанных стеблей и мокрой глины...

  Просочились, конечно, не все, только первый десяток собратьев, а потом от такого дикарского нашествия проход искривился и потемнел, превратившись в холодный каменный лабиринт, в коридорах которого поднялся ледяной ветер. А с ним явились и змеи – жуткие судороги измятого и иссечённого варварским потреблением нутра. Они обрели силу и устроили тем, кто не успел выскочить в новый мир, настоящую мясорубку. Лабиринт не просто отрыгнул их назад, но ещё и изувечил так, что они навсегда стали не способны к самостоятельному существованию.

  Пернатый видел их глаза, когда получив мощный пинок от змей, собратья проносились мимо него, навсегда улетая в пустоту, и это воспоминание приносило небольшое удовлетворение. Так им и надо, думал он, скрючившись на самом краешке тверди, прямо перед входом в лабиринт.

  А спустя какое-то время в лабиринте вдруг появилась Ворона, и птичник с удивлением увидел, как стихает ветер и исчезают воздушные змеи. Тогда он взял кошатницу на руки и пошёл вперёд, за крылатой проводницей, ещё не зная, что она не всегда сможет защищать его и показывать путь...

  Ветер усиливался, и в голове снова закопошился червяк сомнения, резво прокладывая себе путь вопросом: а вдруг изуродованный проход сделался бесконечным? Закольцевался в лабиринт и вообще утерял выход? Тогда зачем самому себе продлевать этот ад? Ведь в конце концов ему всё равно придётся отдать себя на волю летучим змеям, чтобы они выпихнули его назад – в вечное ничто.

  С тех пор, как он обрёл самостоятельность, птичнику казалось, что вернуться в пустоту – это хуже, чем умереть, но так ли на самом деле всё плохо? Ведь раньше, давно, он вообще никакого понятия не имел ни о жизни, ни о смерти... ни о любви! Пернатого – отдельного, самостоятельного Пернатого – попросту не существовало, однако же он всё равно был! Не как сейчас – в ужасном, ледяном нескончаемом лабиринте – а везде! Мироздание походило на океан, а он – на волну, что вздымается из единого водного пространства и катится по нему вечно...

  Ветер крепчал, холодел, обретал плотность, и вот уже первый змей полетел над полом. Тварь задержалась над Хищницей, и Пернатого будто подбросило вверх, словно и не было многочасовой ходьбы, усталости и свинцовых ног и рук. Пусть он не раз видел, что ветряные змеи не трогают кошатницу, возможно, потому что она без сознания, – здесь, в лабиринте, ни в чём нельзя быть уверенным!

  Резво вскочив, птичник выхватил из-за спины два длинных, остро заточенных пера – это были его собственные перья, но ножами их сделала Ворона, когда впервые появилась здесь, в лабиринте. С тех пор ножи-перья всегда оказывались у него в руках, стоило только представить их в двойных, закреплённых на спине, ножнах.

  Пернатый рубанул извивавшегося над Хищницей змея, и тварь отлетела с располосованным животом. Тело мокро шмякнулось о стену, но птичник этого не видел и не слышал: сверху на него, шипя и скаля клыки, обрушились сразу два змея. Едва успев отбить атаку, он почувствовал, как одна из тварей обвилась вокруг ноги и размахнулась, намереваясь всадить зубы в икру, нож лихо отсёк ей голову. Из-за поворотов и закоулков лабиринта уже спешили новые летучие гады, и Пернатый только успевал поворачиваться, режа, кромсая, отбрасывая извивавшиеся тела прочь. Взмах, удар, поворот, прыжок, снова поворот, ещё удар, правой, левой, ещё взмах и удар! взмах – удар!! ещё удар!!!

  А твари прибывали, танец птичника ускорялся и усложнялся, он делал это уже много раз и приобрёл неплохой опыт. Первое ранение он почти не почувствовал, только тёплую струю крови, что полилась за шиворот, когда змей оторвал Пернатому ухо. Тем не менее птичник заранее знал, чем всё закончится. Второй пропущенный укус пришёлся в бедро, глубоко разорвав мышцу, выметнув белый гейзер боли. Устоять было не просто, но Пернатый сумел. Он дрогнул, но не упал, и спустя пару секунд, уже вновь кружился на месте, жадно хватая ртом воздух, – в груди занимался огонь, перед глазами мелькали яркие искры, но птичник продолжал рубить змеев, чтобы вновь прибывшие вынуждены были кусать его и трепать, пока не разорвут на части.

  Он должен драться, не давая обвить и повалить себя раньше, чем умрёт. Если он упадёт ещё живым, позволив змеям спеленать тело, они утащат его назад. Вытащат из лабиринта, и тогда – всё! – прощай, Хищница, прощай, любовь и мечта...